Хроника одной жизни

Качели возносили его до величайшей радости и роняли до предельного отчаяния. Иногда каждый такой мах растягивался на месяцы, иногда хватало и секунды, но всякий раз крайнее состояние казалось ему окончательным.
 Леонид Аронзон (из личного архива)


 В 80-х годах в Ленинграде, в ЦПКО, что на Кировских (Елагиных) островах, часто гуляла немолодая пара. Он высокого роста, красивый, с редкими седыми волосами, покрывающими голову без залысин, голубоглазый, с добрым, но печально-мудрым взглядом. Теперь его безоговорочно принимали за еврея, каковым он и был на самом деле: Михаил Ефимович Геллер, по паспорту Моисей Хаимович. А по документу, который он получил, покидая в 1953 году зону под Архангельском, - Голев Михаил Ефимович.
  Розалия Петровна Гальперина держала мужа за руку, как будто боялась потерять в очередной раз. Впечатление было такое, что, если он поднимет руку, она повиснет на ней.
В тот день они сидели на скамейке прогулочной тропки, идущей вдоль невского рукава, огибающего остров. Место тихое, особенно в будние дни, отгороженное от суеты города водой, а от главных аллей парка - густым кустарником. Обычно на этой тропе мало гуляющих. Но сегодня одна и та же пара - молодая беременная женщина и пожилой мужчина - несколько раз прошли мимо них. Позже выяснилось, что это дед и внучка. Так же, как Миша и Роза, они живут близко от парка, гуляют здесь, но на эту тропку заглянули впервые. Случайность? - Бог знает. Но встреча всколыхнула воспинания о событиях, которые Миша и Роза заталкивали в самые дальние хранилища человеческой памяти.
Мужчина исподволь разглядывал Мишу, искал его взгляда, пытаясь обратить на себя внимание. Роза и Миша переглянулись, как обычно переглядываются в странной, вызывающей недоумение ситуации. Раздражение и испуг еще не возникли, а незнакомая пара уже направилась к ним.
- Миша, не узнаешь меня? - без приветствия, в эмоциональном порыве, спросил мужчина.
Внучка, стоявшая поодаль, волновалась и пыталась улыбкой скрасить бестактность деда, понимала что происходит, ждала ответа, угадывая будущую радость от встречи и наплыв воспоминаний.
 - Кто Вы? - смущаясь за свою забывчивость, спросил Миша.
 Незнакомец тоже смутился: ”Обознался? Прошло столько лет. Может быть, действительно не он. Нет. Нет. Он. Он!”
 Роза занервничала, попыталась встать. Она, конечно, понимала, что никакой опасности нет, вероятно, это недоразумение, но прошлый опыт заставлял бояться неизвестного. Столько уже было... И Мишино прошлое не первый раз бьет по его и ее нервам.
- Но… ты - Миша …Геллер? - игнорируя вопрос, спросил Владимир Иванович (так звали “незнакомца”).
- Да, но кто Вы? Не узнаю, - еще более смущаясь, ответил Миша.
 Владимир Иванович почему-то облегченно вздохнул, он узнал в Мише нечто, что убеждало в правоте его настойчивости, улыбнулся, протянул руку и назвал себя. Видя, что его по-прежнему не узнают, попросил разрешения сесть.
-Миша, в июне 41-го мы с тобой были в Кронштадте, в училище. Теперь узнал?

***

 Миша, мой дядя, потом рассказал мне, что он не узнал Володю. Не то, чтобы не узнал совсем, но просто стерлось из памяти лицо, закрылось другими встречами и событиями последующей жизни. Но то, что было и до и после июня 41­го, хорошо помнил, слишком хорошо знал.

***

 После краткосрочных кронштадских курсов новых морских лейтенантов направили в район Таллина. Каждый получил под командование взвод бойцов морской пехоты, необстрелянных, ещё не знающих, что сулит им война, и не видевших врага. Командиры были не лучше.
 Оба взвода получили приказ занять позицию вдоль участка железной дороги. В город в это время входили немцы. Вскоре потеряли связь. Не знали, что происходит. Со стороны города слышали непрекращающуюся канонаду. Казалось, что о них забыли. Друзья-лейтенанты посовещались и решили, что один из них пойдёт искать “потерявшееся” командование. Жребий идти выпал Володе. С этого момента они расстались на сорок лет.
 
***

 Володя не нашел свою часть. Большинство командиров, с кем удавалось переговорить в условиях непрерывного боя, отсылали его в район порта, там шла эвакуация отступающих войск Красной Армии. Никто не знал, что действительно происходит. В порту Володя попал под обстрел. Его ранило в обе ноги. Когда пришел в себя, то понял, что лежит на палубе судна. Со всех сторон сидели и лежали раненые. Попытка повернуться, привстать вызывала нестерпимую боль. Часто терял сознание. В момент просветления узнал у соседа, что уходят в море, город окружен и, возможно, у немцев. Помнит состояние отчаяния, страх, и стыд, что не смог помочь своим солдатам и Мише.
Появились самолеты и безжалостно расстреливали судно. Началась паника. Кто мог передвигаться, прыгал в воду. Бессмысленность таких действий очевидна, но в панике вряд ли кто-либо это осознавал. Володя прыгнуть в воду не мог - и это спасло ему жизнь.
 После обстрела баржа, или то, что от нее осталось, не управлялась. Какое-то время, может быть и несколько суток, - он не помнил сколько - в полубессознательном состоянии лежал среди мертвых и раненых. К барже подошёл вонный катер, забрал раненых и доставил в Ленинград, в госпиталь. Раны у Владимира Ивановича оказались нетяжелые, и через несколько месяцев лейтенант был в строю.
 Войну он закончил полковником. Теперь в отставке, на пенсии. А рядом его внучка.

***

 - Ну, а что с тобой было? Очень рад, что ты жив. Для меня это много значит. Я никогда тебя не забывал, помнил. Правда, не искал. Значит, судьба была благосклонна и к тебе, раз мы оба живы. Расскажи.
 Миша замялся: неловко омрачать чужую радость. К тому же не хотелось сочувствия.
- Я был в плену. Потом репрессирован. Что рассказывать… Всё известно. Теперь реабилитирован. На пенсии. Со мной моя жена. Живем недалеко.
Говорили что-то еще, но разговор как-то сам собой увял. Порадовались встрече, говорили друг другу вежливые, приличествующие случаю слова и разошлись, обменявшись телефонами, адресами. Зачем? Общего прошлого уже не было. Настоящее и будущее не могло объединить, как говорится, - разные судьбы. Но эта встреча всколыхнула память.

***

Со стороны города на железнодорожном полотне стали появляться бойцы.
- Что в городе? Куда идете? Какая часть?
- Город у немцев. Не ждите команды, уходите, пока есть возможность выбраться.
Прождав какое-то время и потеряв надежду на связь, Миша со своими бойцами ушел в лес, присоединившись к группе под командованием старших командиров и комиссаров.
Отряд в течение нескольких дней сильно увеличился, однако ненадолго. В поисках пищи, и наверное, считая, что безопаснее продвигаться небольшими группами, солдаты разбегались. Командиры и комиссары не удерживали: мало кто стремился командовать. Было очевидно, что немцы продвигались на восток быстрее, чем воинские части, оказавшиеся в окружении. Местное население не сочувствовало отступающей армии. По ночам солдат обстреливали. Нельзя было разжечь костер, отдохнуть, поспать. Отступающие войска расплачивались за советское “освобождение” Прибалтики.
Миша и еще трое солдат долго держались вместе; сближало, что они были ленинградцы и стремились пробиться в сторону родного города.
Надо было торопиться. Уже осень. А они долго идут по территории Советской Эстонии. Питались грибами и ягодами. Костры зажигали днем, стараясь жечь сухой валежник, чтобы дым был не заметен, сушились после мокрых холодных прибалтийских ночей. В окруженцах еще можно было признать красноармейцев по остаткам военной одежды, но знаков воинского отличия ни у кого уже не было. О том, кто и когда их снял, не говорили и старались не замечать. Все были в одинаковом положении. Гимнастерки у всех были солдатские. Боялись плена.
Серьезным препятствием на пути были реки Нарва и Луга. Несколько дней искали переправу через Нарву. Река широкая с сильным течением. К реке подошли в районе устья, южнее города. Нельзя было и думать осилить ее вплавь осенью.
Искали лодку, благо рыбаков среди эстонцев в этих местах много. К хуторам подойти боялись - лаяли собаки. Нашли лодку вдали от хутора, в кустах - весла. Похоже, что кто-то приплыл на ней с противоположного берега. Эстонцы свои лодки так не оставляют, об этом говорил опыт, приобретённый за дни, проведенные у реки. Долго следили за лодкой. Никто не приходил. Ночью переправились.


***

Миша не рассказал в одночасье о своей военной одиссее. Я же его никогда не расспрашивал. Жалко было тревожить воспоминаниями. Иногда, в подходящую минуту, я слушал его скупой рассказ об отдельных эпизодах. Воспоминания возникали в связи с какой-либо близкой к конкретному событию темой. Это могло быть название места, где он был во время своих странствий, похожий пейзаж, погода или жизненная ситуация. У меня нет возможности точно указать место переправы через Нарву или дату события, или, например, название русской деревни, в которой оказались беглецы. Когда я слушал рассказ Миши, мне не приходило в голову уточнять детали. Эти данные есть в архивах НКВД. Следователи допрашивали Мишу через три года после описываемых событий.

***

Русская деревня. Парней хорошо приняли, накормили, расспросили. Сказали, что в деревне немцев нет, но немцы приезжали, искали комиссаров и евреев, назначили старосту, слышали, что Ленинград взят, советовали остаться в деревне, а когда немцы придут, то спрячут, работа для них найдется. Авось, переждут лихое время.
Ребята не знали, что делать, но передышке были рады. Ночью их разбудили и посоветовали бежать: староста уехал.

***

Начался новый переход - к другой реке - Луге. Документы уничтожили. С этого момента Миша стал называть себя Голевым Михаилом Ефимовичем, русским, рядовым. Товарищи не знали, что он еврей. Разве можно было предположить, что высокий голубоглазый блондин - еврей. Скорее, его можно было принять за прибалта или потомка обрусевших немцев. Они не знали ни его настоящего имени, ни фамилии. Для них он был просто Миша.
Переправа через Лугу оказалась более опасной, чем через Нарву. В деревне, где пытались раздобыть лодку, их приняли неохотно: через деревню прошло уже много окруженцев - но лодку дали.
Стрелять в них начали, когда беглецы были у другого берега. Кто стрелял, свои или немцы, осталось неизвестным, но до берега добирались вплавь. У кромки берега – лёд.
Октябрь. В лесу уже снег. Обсушились у костра и опять в путь. Голодно. Подбирали, таясь, что осталось в огородах. Больше в деревни не заходили. Спали у стогов или в шалашах, сохранившихся после сенокоса. Разговаривали мало. Чувствовали, что рядом фронт.
Ночью у деревни Сусанино, приблизительно в 60-ти километрах от Ленинграда, спящих бойцов, окружил немецкий патруль. Кто-то их заметил и вызвал немцев.
Пленных отвезли в лагерь при воинской части, вблизи посёлка Вырица. После допроса и выяснения, что среди них нет комиссаров, командиров и евреев, их оставили в лагере. Внешность Миши не вызвала подозрений.
Армейское командование было заинтересовано в рабочей силе для обслуживания воинской части и не очень пыталось разобраться в биографии пленных. Так Миша попал в трудовой лагерь транспортной части, которая военных действий не вела, а обслуживала войска, окружившие Ленинград.
Миша - в прошлом землемер - назвал немцам эту специальность, которой владел еще до поступления в Ленинградский университет, и не сказал, что он аспирант последнего года института Теоретической Астрономии Академии Наук СССР. Был ли в том какой-то расчет, Миша объяснить не мог, но интуитивно чувствовал, что высшее образование вызвало бы к нему ненужный интерес.
Ему поручили топографическую съемку. В съемке Мише помогали две русские женщины из поселка. Они втроем довольно свободно перемещались в пределах дислокации части. От них Миша узнал, что Ленинград окружен. Так прошел 1942 и часть 1943 годов.
Миша сблизился с одним из военнопленных, и они вместе обдумывали план побега. Рассчитывали на Виктора, переводчика при штабе, через которого узнавали о новостях. Связь с Виктором шла через безногого русского, свободно перемещающегося по поселку. От него Миша получил план их возможного ухода в лес, к партизанам.
Побег наметили на день отправки эшелона с русскими, угоняемыми на работу в Германию. На подготовке вагонов-теплушек обычно использовались военнопленные. День отправки эшелона знали от Виктора.
За два дня до намеченной даты Виктора забрали в гестапо. Можно только предполагать, что пережили Миша и его товарищ. Немцы могли во время пыток узнать от Виктора о побеге.
Положение теперь усложнилось отсутствием связи. Заговорщики не могли знать, остался ли в силе план побега. После долгих колебаний на побег решился только Миша.
При подготовке эшелона и погрузке в сфере внимания охраны находилось много людей. Этим и следовало воспользоваться. К концу дня, когда угоняемых в Германию запирали в вагонах, Миша бежал. Скрывшись в кустах, нашёл приготовленный для побега велосипед. Виктор не подвёл – партизаны знали о побеге. Проехав на велосипеде по лесной тропе до намеченного места, спрятался и ждал связного.

***

Долго на месте встречи никого не было. Ночь. Прошло несколько часов. Наступал рассвет.
“Заметили ли его исчезновение при вечерней поверке? Или заметят только утром? Ищут ли? Уходить или ждать связного? Кто он? Куда идти?”
Выручило терпение. Или отчаяние? Но раздался условный свист. Миша ответил. Связным оказался мальчик, примерно 14 лет. Вдвоем они добрались до заброшенной деревни. Здесь, в доме у слепой старухи, Миша должен был отсидеться несколько дней в своеобразном карантине до перехода в партизанский отряд.
Мальчик рассказал, почему опоздал на встречу. Из своего убежища в лесу он видел, как Миша убежал, но сам должен был оставаться на месте, пока не убедится, что Мишу не преследуют. Побег не заметили, но пойти сразу к месту встречи мальчик побоялся и ждал ночи, дорогу он знал хорошо. Он не понимал, почему Миша бежал один. Второй велосипед в другом месте никто не забрал.

***

Партизанский отряд, в который пришёл Миша, действовал с начала войны до середины зимы 1944 года. Отряд состоял из полуголодных, истощенных людей и не мог вести активных боевых действий: не было ни оружия, ни физических сил. Командир стремился сохранить людей. При каждом выходе на боевую операцию одновременно ставилась задача пополнить запасы продуктов. У населения еды не было, помочь продуктами партизанам не могли. Да и кто остался в деревнях? Старухи, старики, женщины и дети. Еду, в основном картошку, находили в подвалах оставленных домов. Это было рискованно, так как в ближних деревнях всё уже выбрали, а дальние деревни находились рядом с расположением немцев. Однажды, это было осенью 1943 года, Миша с командиром отряда пошёл на поиски брошеных домов, в которых могла остаться картошка в подполье.
 Деревня носила знакомое название Сусанино. Удалось незаметно, так казалось, проникнуть в дом со стороны большого ручья и огорода. По ручью ночью было бы удобно на плоту спустить картошку по течению и перехватить в безопасном месте. Радуясь удаче, стали собирать картошку в мешки. Работа не требовала много времени, но уже рассвело, и надо было ждать следующей ночи. Заснули. Очнулись от окрика: “Эй, в доме! Выходите! “
Через щели в ставнях увидели двух немцев с русским. Немцы держали автоматы наизготовку. Были уверены, что из дома никому не выйти и не рассчитывали на сопротивление. Возможно, и знали, что в доме только двое - кто-то же донес.
Позади дома - огород и ручей, а три другие стороны дома просматривались с улицы. Сопротивляться было бесполезно: с двумя наганами и ножом - против автоматов. Спрятаться? Но где? В доме найдут или сожгут. Положение безвыходное. После всех испытаний, которые выпали на Мишину долю, опять плен? С неминуемой расправой. Что будет дальше: “Какое-то время будут возиться с дверью или один пойдет за помощью. Стоят, прикрываясь, за деревом - никому не хочется подставлять себя под пули. Тоже боятся”.
Через окно в подвале выбрались в канаву. Полностью погрузившись в воду, проползли к ручью. Единственным укрытием у самого берега были мостки. Вода подступала к самым бревнам настила. Под этими мостками, прижимая голову к настилу, они затаились, пока немцы, осмелев, осматривали дом и участок.
После ухода немцев выбрались из воды и осторожно вернулись в дом. Надо было обсохнуть и ждать ночи. Утром, когда торопливо шли к отряду, командир увидел, что Миша седой.

***

После снятия блокады Ленинграда и отступления немцев НКВД в районе посёлка Луги организовал сборный пункт для партизан и людей, вышедших из леса. Затем пешей колоной их под конвоем вели в Ленинград. За два дня прошли 100 км. После сортировки и беглого осмотра Миша попал в больницу им. Мечникова, что на Пискаревке. У него обнаружили чесотку и истощение, близкое к дистрофии.
В больнице следователь НКВД попросил Мишу рассказать, что с ним было. И тут, не ожидая подвоха и радуясь, что попал в Ленинград, наконец свободен, может искать семью, маму, сестру и брата, рассказал особисту, как все было на самом деле. В тот же день он был переведен в тюремное отделение больницы. Это было настолько нелепо, что у него не было отчаяния, надеялся, что это ошибка и разберутся. После общения в тюрьме с такими же, как он - а их было, как оказалось, много - надежда на быстрое освобождение померкла. Снова возникла угроза казни.
Охрана, персонал больницы, переживший ленинградскую блокаду, видели в арестованных предателей, не скрывали ненависти и презрения. Да, это было естественно и справедливо по отношению к врагам. Но как страшна невозможность оправдаться невиновным! Наступил период отчаяния со слабой надеждой на справедливость трибунала: не знал об известном сталинском приказе.
“Война не кончилась, а я - в тюрьме! Где жена? Сын? Ему было чуть больше года, когда я уехал в Кронштадт. А мама, семья сестры, брат? Где они? Живы ли?”
Только вопросы без ответа. Писать до трибунала не разрешали.

Вскоре Мишу перевезли в тюремный лагерь в районе г. Калинина. Здесь ждал трибунала. Заключенными в лагере были офицеры. Многие были в офицерской форме, с погонами, но все без ремней.
8 августа 1945 года Военный трибунал Московского военного округа приговорил Мишу по статье 58-1б УК РСФСР “Измена Родине” к 10-ти годам лагерей и 5-ти годам поражения в правах. Единственный аргумент трибунала: еврей не мог остаться живым в немецком плену.
Приговор, казавшийся страшным, позже, по мере накопления лагерного опыта, уже не казался таковым, когда в лагерь стали поступать заключенные со сроками 15, а потом и 25 лет.
“А пока – жив!” После ожидания расстрела - в пересыльной Бутырской тюрьме.

***
 
Прочитав в 80-х годах у Льва Разгона описание Бутырской тюрьмы, Миша сказал, что написано точно. То же самое я услышал от него о лагерях, после прочтения им Солженицынского “Ивана Денисовича“. А радость и восторг заключенных, которые узнали о смерти Сталина и молча бросали вверх шапки, были описаны настолько правдиво, что Миша предположил, будто бы Солженицын отбывал срок в одном с ним лагере.
Трудовой лагерь находился под Архангелском, в нем работали на лесоповале.


***

Роза в 1943 году получила извещение, что Миша пропал без вести, и считала его погибшим. До возвращения Миши из лагеря в 1953 году она никогда, нигде, ни с кем не говорила о Мише и никогда не справлялась у моих родных о его судьбе. Она знала, что он осужден, было какое-то письмо от Миши, которое бабушка отдала Розиной матери, но переписки между ними не было. Толя, сын Миши, считал, что его папа погиб.
Роза работала на оборонном заводе “Светлана” и не могла, без очевидных последствий, быть женой репрессированного, у которого страшная 58-я статья. В анкетах, которые все засекреченные заполняли каждый год, Роза писала, что муж пропал без вести, это было естественно – таких было много - а у неё была извещение. Во всяком случае, до возвращения Миши, на “Светлане” не знали ничего о ее репрессированном муже.
Сложная ситуация была у Мишиного брата, Исаака, и моих родителей. Они не могли писать в анкетах о Мише.
 Мой отец проектировал заводы для алюминиевой промышленности и среднего машиностроения и имел первую форму секретности. Он был член партии с 1943 года. Заполнение анкеты было для него страшной мукой, и в такой вечер мы, дети, были тихими.
Исаак в 30-х годах пострадал от сталинского режима. Он – аспирант и преподаватель Ленинградского университета, физик-теоретик - в кругу своих близких друзей назвал Сталина “Иосифом Прекрасным”. На следующий день Исаака арестовали прямо в университете. Родные не знали, куда он пропал. Только через месяц мама добилась приема у Андреевой, руководителя Политического Красного Креста. От нее мама узнала, что Исаак в “Крестах” – ленинградской пересыльной тюрьме. Начались долгие стояния с передачами в очередях “и в лютый холод, и в июльский зной под красною, ослепшею стеной” (А. Ахматова. Реквием). Исаак не признал свою вину и не подписал протоколы допроса - тогда это было еще возможно. Он провел 3 года в воркутинских шахтах и после отбытия срока добился снятия судимости. В анкетах о своей судимости он никогда не писал. Это был риск. После войны Исаак руководил секретной военной лабораторией и получил Сталинскую премию за разработку силеновых полупроводниковых выпрямителей.
Мама была военным врачом, майором медицинской службы в Ленинградском Окружном военном госпитале.
Пишу об этом, восхищаясь мужеством моих родных. Борясь со страхом и сознавая ответственность перед семьей, они не указывали в анкете о Мише. Из сегоднешнего далека ясно, что сокрытие правды в это неправедное время спасло всем нам жизнь.
Каждый месяц, в течении 10 лет, в лагерь отправлялась посылка, почередно из Ленинграда - от бабушки и из Москвы - от тёщи Исаака. Вот такая конспирация!
НКВД, среди миллионов лагерных дел, не мог без доноса уследить за всеми родственниками репрессированных.

***

Шли лагерные годы. Опять помогла специальность землемера. Миша прокладывал трассы узкоколеек для вывоза леса, а в конце срока ведал эксплуатацией дороги. Продуктовые посылки выручали. Это была и подкормка и возможность поделиться с ЗК-товарищем. Как “владелец“ дороги Миша пользовался уважением охраны и авторитетом у Зеков.
Помню, как к нам домой приехал кто-то из охраны лагеря, спросил бабушку, передал письмо и коробочку с золотыми коронками от потерянных зубов. Бабушка угощала гостя, рюмки водки следовали одна за другой. На все расспросы ответы были короткие: “Работает. Нормально. Не голодает”. Один ответ поразительно хорошо помню, вплоть до выражения лиц собеседников (у меня “ушки были на макушке”, я, наверное, не по возрасту разбирался в том, что происходит). Воспроизвожу дословно.
Бабушка: “Как там Миша среди уголовников.., преступников?“ Вижу, посланец резко отодвинулся от стола, расправил плечи и с пьяной важностью сказал: “А он-то кто? Он - преступник…. Изменник. ” И смягчившись: “Голев - человек. Хороший, строгий. А то бы не пришел к вам.… ”
Я и мой брат давно знали, что дядя Миша работает на Севере и ему там трудно, надо посылать посылки, об этом никто не должен знать, нельзя об этом говорить с Толей. Мама объяснила, что Миша осужден по ошибке. Ко времени прихода гостя от нас секретов не было, и мы уже сами понимали, о чем надо молчать. До сих пор сохраняю благодарность родителям, что они нам, детям, доверяли, не скрывали свое отношение к режиму. Папа слушал “Голоса”, предварительно убедившись, что двери в коридор закрыты. Оказалось, что напрасно: соседи все равно подслушивали. И однажды во время коммунальной разборки сказали: ”Мы знаем, что вы слушаете приёмник”.
В 1953 году во время дела врачей мой брат рассказал Толе историю Миши, его отца. Толя на самом деле ничего не знал.

***

Наступил 1954 год. Позвонил Исаак и сказал, что Мишу выпустили, и он у него в Москве.
Миша не поехал домой. Удивительно?.. Ждали ли его дома? Он считал, что – нет. За 13 лет жена не написала ни одного письма.
Известие, что Миша свободен, было не только радостным, но, в представлении бабушки и сестры, требовало немедленных действий. Они не допускали мысли, что Миша уйдет от семьи, от сына; они знали Розу и, хотя не одобряли ее отношения к Мише в лагерные годы, настаивали на его возвращении к семье. Такова была их позиция. Не может интеллигентный, образованный и воспитанный человек бросить семью.
 Розе сообщили, что Миша в Москве, и она немедленно позвонила ему.
***

Через несколько дней мы встречали Мишу в Ленинграде. Он жил у нас. К Розе нельзя: коммунальная квартира, у Миши нет разрешения на жизнь в Ленинграде, могут донести, и для Розиной работы опасно. То же самое было справедливо и по отношению к нам, но у нас это не обсуждалось. Пережили столько лет ожидания и страха – ну, так еще немного!
До отъезда в Лугу на поселение Миша и Роза встречались у нас, у знакомых, у родственников.
Большинство соседей по нашей коммуналке были новые люди, которые не жили в этой квартире до войны, но две семьи (в этих семьях тоже были репрессированные) помнили Мишу, узнали его и быстро разобрались в ситуации.
В первый раз Миша вышел из дома со мной. Это было на второй день после его приезда. Мы свернули за угол и пошли в сторону Московского вокзала. Прошли не больше 50 метров, как меня окликнул сослуживец отца, который в этот день по какой-то причине не был на работе. Я поздоровался, Наум Борисович Пригожин наклонился ко мне и спросил: “Это Миша? - я опешил и сказал, - Да“. Миша ушёл немного вперед. “А я думал, он погиб“, - сказал протяжно Пригожин, но больше вопросов не задал. Я был испуган, так как у моего отца на работе никто ничего не должен был знать. Пришлось вечером дома рассказать о встрече. Пригожина отец не любил. Осталась надежда, что промолчит.
Миша был обескуражен встречей. Пригожина смутно помнил. Но больше был удивлен, что кто-то мог его узнать. Мы уже пересекали Суворовский проспект, пройдя один блок домов от нашего угла, как нас окликнули второй раз. Но теперь не меня, а Мишу.
-Голев! Когда ты вышел? - скороговоркой затрещал маленький невзрачный человечек, - “Привет! Где живешь? ”
-Да, вот недавно освободился. Еду на поселение.
-Голев, заходи ко мне. Я живу рядом, на 3-ей Советской. Пиши мой адрес. Смотри-ка, освободился почти сразу за мной.
Мы записали адрес “приятеля-уголовничка” на спичечной коробке и разошлись. Невероятно, спустя 13 лет, две встречи за 10 минут после первого выхода из дома. Больше уличных встреч не хотелось, и настроение как-то упало. Быстро сели в подошедший троллейбус, отказавшись от прогулки по Невскому. А мы собирались пешком пройти весь Невский до университета на Васильевском острове. Направлялись мы в институт Теоретической Астрономии, где до войны Миша был аспирантом.
С набережной свернули на Менделеевскую линию и с угла вошли в здание Академии Наук. Поднялись на площадку 2-го этажа. Миша открыл дверь и спросил проходившую мимо женщину, не знает ли она, как найти Надежду Фёдоровну, которая в прошлом заведовала аспирантурой. Женщина кивнула, попросила подождать, и мы вышли обратно на лестничную площадку. Миша ходил взад - вперед. Нахлынули воспоминания.
Появилась Надежда Фёдоровна, мгновенно узнала Мишу. Они тепло обнялись и сели на скамейку у стены.

-Миша, ну и встреча! Долго же ты пропадал. Послушай, кажется, прошло… 14, нет - 13 лет. Не так ли? После войны все аспиранты вернулись, кроме тебя. Чего же ты не давал о себе знать? Ты не вернулся в Ленинград?

Вопросов было много, они опережали попытки Миши вступить в разговор, но Надя столь была возбуждена встречей, что ее, казалось, не интересовал ответ.
“Я, - Миша набрал в легкие воздух, - был в плену. Ну, а потом меня арестовали и почти 10 лет был в лагере. Недавно вернулся, хочу разобраться в своих довоенных делах. Сохранились ли мои папки? Кто работает в институте? Может быть, удастся со временем продолжить работу “.
Надя оглянулась по сторонам. Время перестать бояться ещё не пришло даже для хороших людей. Лучше быть подальше от репрессированных. У всех советских людей богатый опыт, а у интеллигенции - тем более.
Надя сказала, что о его материалах ничего не знает. Их надо искать, но, скорее всего, они пропали в блокаду. А коллеги Миши работают в институте. Один (Надя назвала с уважением фамилию, имя и отчество) - теперь директор их института, доктор, профессор.
Миша спросил, как с ним встретиться, но в дверь выглянул среднего роста полнеющий мужчина и, мельком взглянув на посетителя, сказал, что ему нужна Надежда Фёдоровна.
Это и был директор, товарищ Миши по аспирантуре. Надя, смущаясь, с заискивающей улыбкой, сказала, показывая на Мишу: “Это Миша Геллер!” Директор кивнул, но ничего не сказал, позвал её за собой.
“Забыл или не узнал?”- многократно задавал я себе вопрос. Не хочется думать плохо, но как директор института он должен был знать, что пропавший аспирант Геллер репрессирован. Правила советского партийного чиновничества директор усвоил хорошо.
Надя кивнула Мише, что совсем не означало, что она обязательно вернется.
Мы быстро спустились по лестнице и вышли на улицу. Закончилась Мишина научная карьера.

***

Работу экономиста Миша нашел в геологической партии с проживанием в Луге. По выходным дням Миша нелегально приезжал в Ленинград. Жил по-прежнему у нас. После ХХ съезда партии Роза сообщила в 1-ый отдел “Светланы”, что нашелся ее муж, он не пропал без вести, а был в плену и затем репрессирован. Розу оставили на прежней работе, а Миша стал регулярно приезжать к ней домой по воскресеньям.

***

В августе 1957 Толя, сын Миши, окончив с медалью школу, поступил в Электротехнический институт. До начала занятий, как и все медалисты, был отправлен на сельхозработы в колхоз и утонул, купаясь в реке. Так, узнав уже взрослого сына, Миша потерял его вновь.

 ***

Летом 1956 года к нам приехал Исаак и настоял на том, чтобы Миша написал письмо на имя Генерального Прокурора СССР Руденко с просьбой о реабилитации. Мне дали прочесть это письмо. В нем Миша подробно описывал выход из окружения, плен, побег, партизанский отряд.
В 1959 году Розу вызвали в Большой Дом, в нем размещался Комитет Государственной Безопасности. Пригласили по телефону, сказали, что ей заказан пропуск к следователю по делу о реабилитации мужа.
В КГБ ее спросили, какими языками владеет муж, и что она знает о его прошлом. На вопрос, какое можно ожидать решение, следователь сказал, что показания Миши подтвердились, и он получит ответ.
Через месяц пришёл пакет с письмом о полной реабилитации. Дело за отсутствием состава преступления прекращено.
А вечером того же дня пришел молодой человек. Это был тот паренёк, с помощью которого Миша бежал из лагеря. Адрес Миши ему дали в КГБ, куда его вызывали по поводу письма на имя Генпрокурора. Он рассказал, что вызывали не только его, но и командира отряда и других партизан. Нашли старушку, у которой Миша скрывался. Все подтвердилось.
 Мишу восстановили в звании офицера, выплатили символические деньги, позже наградили орденом Отечественной войны 1-ой степени и как реабилитированному поставили телефон вне очереди. Социалистическое Государство рассчиталось со своим гражданином.


***

 Happy end? Почти. Но через несколько лет, тяжело переживая смерть Толи, потеряв рассудок, умирает Роза. Миша опять один. Незадолго до смерти моей мамы, Миша знакомится с Анной Леонидовной, которая также одинока, и она переезжает к нему. Потом они оформляют брак, так нужно для сохранения квартиры в случае смерти Миши.

В это время начинается новая волна еврейской эмиграции. Мои дети покинули Россию. Мы с женой также решили эмигрировать и предложили Мише подать прошение вместе с нами, но они отказались. Боялись трудностей эмиграции, и мы согласились, считая, что переезд укоротит их жизнь.
Через три года после нашего отъезда Миша и Анна Леонидовна знакомятся с семьей врача, который намерен эмигрировать в Германию. Врач предлагают моим родственникам ехать вместе и жить в Германии одной семьей, они будут заботиться о стариках, а за это Миша оставит свою квартиру их детям.
В Германии их приняли хорошо, дали прекрасную квартиру, приличное пособие. Теперь старики не одни.
Через год семья врача отказывается жить с ними и помещает обоих стариков в дом престарелых, не возвратив ни деньги, ни ценные вещи.
Жизнь продолжается, но в стране, из-за которой начались долгие годы испытаний, и среди тех, с кем воевал.
Во время нашей встречи в Аахене в День Победы 9 мая 2000 года Миша прочитал мне стихи И.Тхоржевского: “Лёгкой жизни я просил у Бога: посмотри, как мрачно всё кругом. Бог ответил: подожди немного, Ты меня попросишь о другом. Вот уже кончается дорога, с каждым годом тоньше жизни нить. Лёгкой жизни я просил у Бога. Лёгкой смерти надо бы просить”.
Чья он Жертва? Нацизма, сталинизма или это собственная судьба?
“ Бог изощрён, но не злонамерен ”, - кажется так, писал Дж. Свифт.