Небо без горизонта,... через пять минут было утро

"Небо без горизонта.
 или через пять минут было утро".

В тот день я как обычно пытался найти небо без горизонта. Изредка казалось, что вот оно совсем рядом и тогда появлялся горизонт, который сначала казался лишь уродливым облаком, а длины моих шагов не хватало. И опять было то ощущение, что если побежать очень, очень быстро, тогда быть может это облако и не успеет расправить свои ваторуки и разлечься кривой линейкой на краю земли.
Удавалось, мог сесть на этот край, свесить за него ноги, а, выкурив сигарету попасть окурком прямиком в черепаху или хотя бы в трех китов…

Часть I.


"Через пять минут было утро".


//Посвящается всем тем, кто знает про это.

 //Мне нигде не было хуже, чем там, где мне было лучше всего.

 Это была старая подводная лодка, времен второй мировой войны, которая почему-то, как все её собратья не пошла на слом, а была оставлена здесь в этом месте для каких-то не понятных целей.

 У нее на борту было два подводника, обычно угоревшие от запахов издаваемых изношенным двигателем, имеющим довольно странное название – «Сусанин».

 Лодка всплывала и раздраивала свои люки, что бы подышать далеко не каждый день, иногда моряки увлеченные починкой двигателя и улучшением состава топлива для машины, попросту забывали о поверхности и полагались на действие вентилятора с зелеными деревянными лопастями предназначенного для разгона табачного дыма.

- Здесь лучше всплыть на поверхность, в этом месте рельеф дна не позволяет идти в погруженном положении.

…нечеловеческий крик, лицо старого зека, покрытое щетиной, поднятые вверх руки, именно руки, не лапы.

 Глубина метров семь – семь с половиной, на старом глубиномере не просматривается расстояние от шестерки до девятки. Вход охраняют три морских собаки, поднимающих шум при приближении морской живности.

 Против акул, которых не способны удержать тявкающие рыбины, зажжен красный свет. Он отпугивает многих представителей подводной фауны. Лишь старый спрут не стесняется и спокойно проходит, хотя у него возможно черно-белое зрение.
 Поднимается по лестнице, оставляя по дороге для просушки щупальца, садится обычно на диван или за штурвал, если там свободно, и ждет. При этом рассказывает различные истории про битвы с местными кашалотами, про глупых и жадных каракатиц, про те времена, когда он еще был не спрутом, а всего на всего скатом, хотя и довольно внушительных размеров, после именин раздражающийся электрическими разрядами.

 Посещали подводников и уж совсем мистические существа, вроде русалок, а раз гостил водяник, которого они затащили. Прожил десять дней, после чего удалился, о чем свидетельствует запись в судовом журнале.

 Я бы мог, конечно, написать то, что видел, но как описать то, что чувствовал, переживал. Чувствуешь не дискретно и получается, не линия, а точки, что происходит между ними остается в тени. Как событие, на котором ты побывал в гостях, а не до самого конца.
 
Волшебница пристально смотрит мне в лицо:
- Здравствуй, не рад видеть.
- Привет, от чего же, очень даже рад (а рожа у меня унылая).
- Может нам лучше уйти.
- Нет, раз уж пришли, то заходите.
- Ты не один? – её огромные черные глаза обшаривают квартиру.
- Нет.

Он давно забывал о ней. Жил в доме, у которого три окна: два на улицу, одно во двор; и соседи: некрасивая и толстая девка с покрытым прыщами лицом.
Дом был старым, и время от времени он слышал, как скрипят доски под шагами своими и соседскими.
Он был местоимением. Любил таинственность. И когда его спрашивали:
- Куда идешь?
Отвечал:
- Не знаю, - и сам забывал куда шел.

Очень любил ночь и скамейки, разговоры с проходящими и незнакомыми людьми. Никому из них не говорил своего имени, хотел остаться незнакомым, а вместо этого отвечал:
- Пусть я буду тем, кто сидел под этим деревом, кто курил сигарету, кто пел песню, кто разговаривал с ними. Кто называл ваши имена и молчал о своем, у кого не было ничего и было все. Кто узнал от неё о том, что нет отличия между тем, что было и только может быть. Тот, кто был здесь, и кого вы не знали. Его не было, он говорил: «Раз, два, три». Возникало солнце, облака и гроза.

Играл в игры. Падал с неба. Смотрел в воду.
Кому-то становилось больно; закрывал глаза, и приходила, она улыбалась. Глаза и волосы черные, лицо любимое и дорогое, раскачивалось в ритме только ей слышимого танца, опускала свои руки на его, но они не имели веса, её звали – БОЛЬ, ЛЮБОВЬ, ЖИЗНЬ, ЛОЖЬ, РАДОСТЬ, СЧАСТЬЕ, Любимая женщина.

Боль очень любила надевать черные джинсы и водолазку. Любовь – измятые простыни. Жизнь улыбалась шрамами на запястье. Ложь, которая будет всегда. Счастье, а кто говорит о нем. Оно только может быть.

 Человек шел по лесной дорожке. Листья срывались с деревьев и падали прямо на следы оставляемые его ногами на земле. Все замолкало вокруг: птицы забывали свои песни, хищные звери прекращали красться за добычей. Он шел, и его сапоги не сгибали травы. Он знал имя каждого дерева, каждой травки, каждого цветка, капли росы.
Его лицо – отражение сказанного вами. Вы что-нибудь говорите и видите, как в его зрачках обретают смысл ваши слова.
- Возьмите свою боль, высший божественный дар, и вложите в свое тело. Плюньте своей гордостью в помойную яму. Оставьте свою ненависть в комнатах у друзей, пускай она станет залогом вашей честности. Дарите свой страх своим детям, пусть они учатся бояться так, как умеете вы. Дарите свою ложь своим детям, пусть они научатся лгать так, как умеете вы. Станьте для них примером. Пусть они узнают от вас о том, что можно делать, дарить продавать.

- Чувствуй, как земля становится легче, как ноги набирают невероятную силу.

- Я подожду твоего звонка до двух часов, правда, на падающей монетке. Метроном. Я видел, как его стрелка шатается из стороны в сторону. По стеклу автомобиля стекает вода. Руки лежат на баранке.

 А что бы я мог сказать ей тогда? Да и нужно ли было что-нибудь говорить.

- Ты плачешь, тебе больно?
- Нет, просто у меня уже нет любимого человека. Так бывает всегда, когда уходят
- Тебе плохо?
- Нет, у меня всего-навсего болит голова. Это тоже происходит время от времени.

А что я еще мог сказать тогда? Не связывайтесь со мной. Отравлю вашу радость. Не просите у меня воды, в ней может оказаться яд. Не подходите близко, могу покусать.

Грустно – мир – совершенная форма, люди совершенны, животные совершенны. Видишь? Лепестки цветочка обретают землю, ветерок чуть-чуть раздувает мои выпадающие волосы. Обману, обворую, поверю. Только добиться желаемого.

О чем я мог с ней говорить? Стоял и выпученными глазами наблюдал прыщ над её верхней губой и ничего не понимал. Она глупо сидела впереди и смотрела на сцену, иногда совершенно тупо хлопая в ладошки, а я умно смотрел на неё. С ней рядом сидел этот дебильный тип и делал черт знает что, одетый в не менее дурацкий, какой-то коричневый свитер. Его, вместе с его гардеробом, возненавидел сразу же, так же как и её зомбическую покорность, деревянное хлопанье в ладоши, искусственную радость.

- Тебе есть, что сказать, если нет – уходи.
- Я не желаю говорить с тобой.
- Кто-то долго шагал.
- А вы-то, вам-то.

Человек зажигал свечу и жег на ней листочки, билетики, слова, насекомых, которых было очень много в доме с тремя окнами. Ночью писал дневник. Сразу в трех экземплярах. Один из них сжигал на следующий день, другой чуть позже, третий оставлял и прятал в стол. Кто-то заглянул в окно, но так ничего и не понял.

Человек мерз, смотрел на запутавшееся в ветвях тополя красное солнце. Так может быть, он был жив, нет, все это ложь, не было его никогда и нигде. Никогда не умирали на свечке слова и насекомые в доме, у которого громко скрипит дверь.

Герой просыпался утром, встречал новый день, оступался и падал. Он был уродлив, нет, руки и ноги находились на месте указанном физиологией. Свои собственные фразы казались ему пустяковыми и ничего не значившими, звук произнесенных слов – резким и пугающим, походка какая-то издерганная и угловатая, особенно настораживали взгляды людей, нацеленные на него, когда человек куда-то шел. Видя, что они смотрят, терялся и закуривал сигарету, чтоб показать, что идет не просто так, а курит. Больше всего любил просто так шататься по улицам, но боялся того, что они поймут – идет без дела, и старался дважды не проходить по одному месту.

… а когда придет новый день горевать о том, что было вчера. Укуси себя за палец и пойми то, что это уже не сон …

Человек лез вверх, ноги и руки проваливались в податливый осыпающийся песок, чахлые растеньица пребольно кололи ладони, пальцы, кожу, губы. Ему было больно, но не понимал боли. Весь мир был пустыней, глиной, песком, колючками. Окровавленные губы шептали: «Раз, два, три», и ничего не происходило.

Исчезало. И приходили тени, ложились на землю, потрескавшуюся и больную. Что-то шуршало. Быть может сухая трава или чей-то срывающийся шепот.

Серенькая улочка, темный переулок, из подворотни выползает страх с остренькими тоненькими коготочками. Никогда не наступит новый день. У всех есть лишь один шанс совершить поступок, все испортить, все построить. От осознания этого человек садился на землю.

 Поворот. Сейчас вы услышите, как застучат её каблуки по лестнице, вы зайдете в дом, и вам будет хорошо. Хотя бы оттого, что на улице холодно, оттого, что можно сесть и просто выкурить сигарету. Не знайте пока об этом дне, пытайтесь производить опыты, но торопитесь и постарайтесь не ошибиться. Только сейчас ещё можно что-то сделать, о чем в последствии пожалеете, не зависимо от содержания поступка.


"Рыбины из других морей".


- Я тебе разрешаю все, делай, что хочешь, только хорошо
- А, я хорошо делал.
- Да вполне.

 Я на балконе, она у меня на коленях, как всегда курю, а серебреная рыбка не курит, но ей нравится запах дыма, выдыхаемого мной. Лето. Я скоро уезжаю, когда вернусь ее, конечно же, у меня не будет, но что делать.

 Кто-то звонит в дверь.

- Совсем некстати – думается мне, но нужно открыть – мало ли. Открытая дверь, в дверном проеме Волшебница, по имени боль и любовь, со своей подругой. Они тоже в своем роде рыбины из других морей.

 Днем по палубе всплывшей лодки барабанил дождь, ему подыгрывал скворчащий на сковородке завтрак, утра встреченного днем.

 Морской конек очаровательно улыбался. Все её лицо – улыбка из доброты, радости и какой-то чистой простоты. Конька сложно содержать в неволе, яркость губ послушно складывающихся в чудо тускнеет и ждет поцелуев.
Конек понимает выпады акул и даже возможно способен защищаться от них, но не выносит подъема температуры воды взбаламучиваемой их резкими движениями.
Конек столь же молод, как и подрастающие акулы, но они через некоторое время отрастят еще более острые и длинные зубы, у некоторых из них они не смогут даже поместится во рту. А она не изменится.

 Клыки моржа стучат по лестнице ведущей из шлюзовой камеры, он был в гостях у своего друга водяного и они пили самогон, настоянный на местных водорослях, купленный у какого-то староватого и слегка глухого на правое ухо лешего.
 
- Иван, выйди, чего скажу, – не голос, бормотание, голосовые связки с превеликим трудом справляются с отведенной для них функцией.
- Да поднимайся сюда и говори.
- Выйди, чего скажу, - моржовое бульканье, содержащее угрозу.
- Говори, здесь все свои.
- А, привет Спрут, - при виде спрута морж несколько стушевался, а угроза принесенная с собой исчезла.
- Ну, привет.
- Чего скажу.
- Да говори.
- Да, завтра скажу.
(слова казалось, застревали среди зубов)

Клыки моржа стучат по лестнице ведущей в шлюзовую камеру.
… приятное чувство; когда ты нравишься сам себе, доволен тем, что делаешь.


 «Эпизод с влюбленной селедкой»


 Отловленная прошлогодней сетью сельдь периодически, возможно по привычке, заплывала на «X», привлеченная запахом алкоголя.

 И кто это вам сказал, что селедки не пьют, пьют да еще как. Не один даже самый добродушный и толстый, чаще всего всеми уважаемый кит, который мигрировал по северным морям перебирая изменчивых самок, оставляющих следы хищных челюстей на ластах, не способен даже вообразить того, что можно столько выпить, а селедка пьет и чаще всего на халяву – любит (халяву и пить).

 И она нашлепала своего скатика плавниками и прямо по жабрам, что и закончилось обильными поцелуями, прерываемыми на время выкуривания сигарет, окурки которых летели прямо в актиний по наглости или не осторожности притащенных раками отшельниками на расстояние броска окурка, который падал, тух и умирал, унося с собой только ему известный, свой точный смысл.

 Щупальца спрута в тот день были только повешены для просушки и частично утеряны на именинах, происходящих на чудесной прибрежной отмели. Потерянны были конечности под номерами три и семь.


«Кофе с сахаром»


Присоски никак не могли уцепиться за чайник, тем более третья и седьмая конечности только что отросли и еще не стали функционировать в полную силу.
В кружке кофе и сахар, перемешанные друг с другом, вода в чайнике. Мерзкий вкус во рту. Шум в голове, от быстрого подъема, вода в кране, стакане, в желудке растворенный кофе и сахар.

- Кто-нибудь знает, сколько сейчас времени?

…он сказал, что он уехал.


"Часы".


 Мне хотелось лечь в кровать, взять книгу, причем была хорошая книга, которую еще не читал раньше, а такое бывает не всегда. Иногда меня посещают мрачные мысли по поводу того, что вдруг прочитаю все хорошие книги, хорошие в моем понимании конечно. Что вкладывается в это понятие? Да бог его знает. Ну что же, придется перечитывать.

 Так вот, совсем не хотелось садиться за стол, доставать тетрадку, ручку, которая пишет совсем не хорошо, в общем, не было желания писать. Но внутри находился какой-то зуд, призывающий к действию, совершенно любому, но только не чтение. Конечно, лучше всего было бы попереться к кому-нибудь в гости, но уже поздно. Простые радости а-ля бутылка водки или секс с какой-нибудь, впрочем, симпатичной девочкой не доступны по причине нежелания алкоголя и отсутствия этой симпатичной под рукой.

 Пришло решение написать загадочную надпись и погрузиться в длительные размышления по поводу того, что бы это она могла означать. Изречение появилось: «1 февраля – точка + что-то еще», но беда в том, что мне ясно, что означает данная фраза – краткое описание события, вызвавшего зуд. И, к сожалению, зуд – зудом не вышибался. Можно было бы, конечно, полистать записную книжку, иногда забавляет – в ней регулярно возникают какие-то зловещие цифры, смысл которых я не помню, а также чьи-то телефоны. Хочется, как птица пропеть: «Чьи вы, Чьи вы» и еще: «Чьи вы, Чьи вы».
Как видно, ничего не оставалось, помимо того, как изгаляться над бумагой, принимая мрачно–таинственно–величественный вид.
 
 Кажется, все-таки поругался с ней, но, как и из-за чего, почему, теперь не помню по причине пьяной забывчивости. Как будто она сказала: «Если уйдешь сейчас, то больше не приходи», что, в общем-то, совпадало с моими намереньями, т.е. уйти сейчас и не приходить. По-моему, я ответил: «Привет».

 Все просто и ясно, как выстрел. Без этих дурацких разбирательств, извинительных и унизительных объяснений, в духе: «Ну вот, ну не судьба и т.д. и т.п.». Только хочется - не хочется знать, как все произошло. Самое отвратительное в том, что, возможно, еще придется идти к ней и извинительно объясняться.
 
 Там остались: чужая кассета, взятая мною у кого-то послушать (если бы только она), мой новый рассказ о письменном столе, бывший в единственном экземпляре. На мой взгляд, достаточно неплохой рассказ. Не хотелось бы, чтобы он исчез, а самое обидное - там мои часы, забытые под впечатлением красоты слова: «Привет» и громкого падения, сопровождающего его. Другого измерителя времени у меня нет, впрочем, как и денег на его приобретение, да и потом мне нравятся эти.

 Вот так вот есть три причины, побуждающие меня на этот нежелательный поход, гораздо больше (числом) причин не ходить.

Первая: «А ну отдай мои: кассету (которая не моя, а взятая мною, послушать), рассказ и дедушкины часы». Вот если бы меня спросили: «Ну, чего надо», было бы право так ответить. А ведь начнется же то, что очень противно. И наверняка спросит, как мой глаз (в тот день я упал в подъезде, у неё в подъезде и довольно сильно разбил свой глаз. Что, вероятно, было знамением не появляться там более).

 А как мой глаз? Был опухшим и не открывался, теперь открывается, оттенок сине-желтого цвета, что и так видно.
Ну и еще двадцать три причины не появляться там. Главное конечно в том - не хочется ничего объяснять, да любому незнакомому и даже неприятному мне человеку, например, рекламному агенту, расскажу почему, но не ей.

- Наверное, перед походом стоит позвонить.

Волшебница пристально смотрит мне в лицо:

- Здравствуй, не рад видеть.
- Привет, от чего же, очень даже рад (а рожа у меня унылая).
- Может нам лучше уйти.
- Нет, раз уж пришли, то заходите.
- Ты не один? – её огромные черные глаза обшаривают квартиру.
- Нет.

Разулись. Проходят в мою комнату, принадлежащую трем из присутствующих, но в разное время. Серебреная рыбка тоже не довольна визитом, смотрит, как будто бы говорит: «Ты, что не мог их не пустить». А я в ответ делаю героически радостное лицо. Провожу рукой по воздуху, описывая дугу, представляю рыбин друг другу.

- Очень приятно – вступает, как по команде дирижера, их хор. Взмах палочкой склеивает губы, не выпускает наружу слова. Наступает очень неловкое молчание, я уже начинаю думать, не сбегать ли мне за бутылкой. Но та с кем нераздельно связывалось понятие собственного счастья, прекращает неловкость:

- Боцман, мне нужно с тобой поговорить.
(о, опять эта избитая, надоевшая фраза)
- Что же говори или ты хочешь тет-а-тет.
- Да.
- Тогда идем на кухню, извините меня пожалуйста, но тут какие-то секреты.

**
 **
 **
Полночью завершается день, день наполненный колкой дров и каким-то нездоровым, обильным сном. Причем первое из занятий было наиболее интересным. Ощущал себя этаким здоровенным детиной, грубым и неотесанным.

По приходу домой начал воображать себя смертельно больным и долго разглядывал свою рожу в зеркале, изыскивая признаки смертельной усталости, болезненную бледность и измождение, ожидая увидеть лоб, покрытый испариной, но вместо этого в зеркале отражалось что-то весьма загорелое и улыбающееся, совсем не походившее на ханурика корпевшего с ручкой над различными тетрадками. Неудовлетворенный своим отражением я завалился спать, и даже увидел какой-то идиотский сон впрочем, тут же забытый.

Чтобы вид мой был нездоровым, – не стал умываться и расчесываться, надеясь таким образом вписаться в атмосферу своего любимого поселка. «Неплохо бы было быть с похмелья», - подумалось мне, но мой желудок отказался воспринимать алкогольную продукцию, продаваемую в Мотыгино, и похмелья поэтому не предвиделось, поскольку я решил на время отказаться от этого порока. Таким образом, порочный круг стал разрываться. Алкоголю нет, местные девушки мною явно пренебрегают (сей факт, я пока еще не решил, как стоит воспринимать).

Так и не удовлетворившись своим внешним видом, но, почувствовав в себе зарождавшуюся музыку, решил совершить прогулку с целью нанести визиты своим «друзьям». Но то ли это была неудачная идея или неудачное время для реализации оной, - так никого из них я и не застал, хотя возможно в том виноват слишком здоровый внешний вид.
Ничего не оставалось кроме как побродить по улицам и посмотреть, что происходит кругом и, возможно, встретить кого-то из своих прежних знакомых.

Знакомых, с которыми можно пообщаться, не попалось, а из зрелищ самым занимательным было - проверка прав гаишником с возможным наложением штрафа на какого-то несчастливого водителя грузовика. Не разглядев издалека, что там происходит, порадовался тому, что, быть может, там произошла авария, но надежды не оправдались.
Впрочем, не подумайте, я не какой-нибудь изверг, радующийся автомобильным катастрофам, нет, вовсе не нужны жертвы, кровь, мозги, раскиданные по асфальту, вполне достаточно крошечной, безобидной аварьицы. Чуть-чуть помятое, скажем, крыло, конечно, не помешало бы парочка сломанных электрических столбов.

Представлялась картина. Грузовик движется по дороге на небольшой скорости, собачка, перебегающая проезжую часть, сердобольный водитель, давящий на тормоза, люди, ожидающие покрышечного скрипа, но он почему-то не раздается, долго служившие тормозные колодки на этот раз не в силах удержать автомобиль, шофер судорожно выкручивает баранку, машина выкатывается на обочину и врезается в столб. Это не останавливает ее движения, а лишь замедляет. И вот снова удар, звон, сыпется стекло разбитой фары, и грузовик замирает.
Набегает громадная толпа, все обсуждают ЧП, говорят, кто и где стоял. Неразбериха, ГАИ, трубка – проверка на алкоголь.

Но это была лишь оскорбительная проверка прав, а электрические опоры остались неповрежденными, впрочем, как крыло и фары.

На моем лице на какой-то миг возникла заинтересованность ситуацией. Но через несколько секунд интерес исчез. Улыбка самому себе – никто не заметил, прогулка не прошла даром.

- Улыбалась и односложно отвечала; да, ну, не знаю. Чудесная улыбка на все лицо.
- Как зовут, где поймал, на что берет?
- Да на блесну, в аквариуме сейчас.
- Да скажи, ты, как зовут.
- Нельзя кругом уши, услышат, потом скажу.

- Я слышал, что эту породу очень сложно содержать в неволе. Начинается все с того; в один прекрасный, может солнечно-песочный, а значит и пляжный день, забываешь проверить температуру воды или может быть портится термометр, насыпаешь чуть больше – меньше корма. И цвета, чешуйки конька тускнеют, а потом он засыпает и не просыпается больше, оставляя в память о себе отраженные в зеркале губы.

Ему нужна не вода в аквариуме, а любовь, как раз соответствующей температуры, не такая горячая и лихая до которой охочи акулы. А такая же нежная, простая и понятная, как сам этот конек, как южное море на закате, в ожидании зеленого луча над горизонтом, который появится на осторожный миг.

- Стесняюсь, понимаешь.

 По какому-то неведомому каналу передавали The Low «Unlucky hero» и старая радиостанция с трудом ловившая волну, передавала её в динамики. Иногда приходилось поправлять напильник служащий каким-то загадочным придатком антенны, изобретенный заезжим техническим гением.

 Дрейф. Влекомая каким-то неведомым течением лодка куда-то передвигалась, задевая на своем пути рифы, продираясь сквозь подводные заросли, нещадно рубя морские травы винтом, во время странных маневров.
Тролль околдовывал. Его лицо - выложенная из камней пирамида. Он приходил на барже темно зелёного цвета. Ночами… Во время, свободное от каботажного плаванья.

 Русалка лежала на диване в кают-компании. Хвост для подводных прогулок оставлен в шлюзовой камере. Из под сбившейся в сторону юбки видны стройные коленки, по подушке - водоросли волос.

- Когда я купался, она подплыла ко мне, обняла мокрыми руками, зеленые волосы пахли рекой и почему-то земными цветами или же мне это только казалось.

Удар ниже пояса, спазм, как торпеда под ватерлинию, наповал.

Всего русалок приплывающих на «Х» четверо, они любили слушать песни под гитару воспроизводимые капитаном, а иногда заводили свои сказочные околдовывающие напевы способные погубить полностью укомплектованные экипажи кораблей.

Как и любые другие волшебницы, они могли принимать любые обличия, но предпочитали обращаться в небольших щучек, на местном сленге именуемые травянками.

Их было приятно наблюдать и слушать, сравнивать с самим собой, с тем прежним, прожившим тогда столько же лет, сколько и они, находить редкие сходства и многие отличия.

Русалки напоминали побеги цветов и от того в какую почву они попадут, зависело, расцветут они или засохнут, станут источать аромат или яд, надувать паруса странствующих моряков и помогать им достигать берега или же взрывать море шквалом и разбивать тело корабля в клочья о коралловые рифы, утаскивать утопленников к себе на потеху, для того чтобы, наигравшись бросить и поймать нового.

Одна из них напоминала боцману его давнюю возлюбленную, затащившую его под воду. Он признавался ей в любви и слышал в ответ:

- Для меня вы представляете игрушки. Я как ребенок тянусь к новому, которое потом перестает быть новым или ломается, за тем выбрасывается. Ты хороший, но для меня можешь быть только другом. Тем более ты маленького роста.

Его спасла только веревка, привязанная перед бурей к мачте, по которой он и вскарабкался на палубу, а русалка прямиком попала в сказку к Гансу Христиану.

Боцман смотрел на травянку и видел в ней молодость той хищницы, которая когда-то околдовала его.

 Обрыв и река, спиной к поселку, напротив острова, целых три штуки, один за другим, между первым островом и берегом средняя трава – камыши, о которых все время говорят, что там скоро будет новый остров, но он почему-то не образуется.

 Река, заговори со мной на моем языке, знаю, ты можешь; я не умею понимать твой голос и чувствую только тишину и дыхание твоего ночного ежедневного ветерка.

- Ты случайно не ведьма, твое имя и прическа свидетельствуют об этом.
- Нет.
- Да ведьма она, это так, стесняется говорить, посмотри на нее, разве она может быть не ведьмой?

У спасательной шлюпки не работал подвесной мотор, поэтому запланированная дальняя экскурсия отменялась, а вернее сказать, превращалась в короткую.

В шлюпке были: капитан, боцман, водяник и парочка русалок.
Капитан был увлечен одной, водяник ее подругой, а боцмана мучило похмелье, заслуженное на именинах у одного уже давно знакомого и дружелюбно настроенного тюленя.

Для избавления от последствий бурных возлияний им было выпито несколько литров пива, приведших его к уже не легкому опьянению, по поводу чего он периодически выпрыгивал за борт и плыл за лодкой.

Русалок манили травяные заросли, в которых вскоре все и застряли… После регистрации этого момента свет белый увидела бутылка водки, заботливо припасенная для этой минуты. Травянки пить водку не стали. Остальные выпили с удовольствием. Жидкость оказалась теплой и имеющей какой-то не водочный вкус. Очень долго выпитое бултыхалось в похмельном боцманском желудке, не решаясь на то, где ему остаться, осталось в голове, что отразилось в желании глотнуть еще чего-нибудь, поглотав, он захрапел, предоставив влюбленным парочкам играть в подобающие игры.

 Луны не было, как будто бы все стерто, но все же возможно разглядеть – крона тополя, запутавшаяся ветвями в облаках, протянутая рука, в нее опускается листок осени в августе. Моя удача – кусочек тополя, сам по себе без всякого ветра прилетевший в руку и оставшийся в кармане рубашки.

В последнюю ночь плавания на борту собрались: краб, угорь, щука, рыба-молот, и конечно же экипаж, с целью отметить это событие.

До их прихода лодка готовилась к прибытию, все ненужные для приема гостей вещи упаковывались. Капитан доставал из стола в рубке лето – различные вещи, запиханные туда за время путешествия: морские карты с указанием глубин и течений, приспособления для ремонта, журналы, принесенные для чтения на время свободное от вахты, записка троллю, предлагавшая ему после пробуждения просто плотно прикрыть дверь в шлюзовой камере и никого не будить.

Подводный корабль посетила болезнь под названием «осень», хотя он еще бодро шумел двигателем, развивая не плохую скорость. Но подводники понимали: невозможно изменить курс, лихо, завернув штурвал на несколько румбов к югу. Все то, что их грело июль-август 1999, уже невозможно спасти и продлить, оно остается лишь в памяти тех, кто знает об этом.
Краб как всегда много разговаривал, время, от времени вертя в клешнях различные предметы, в общем-то, совсем ему не нужные. Щука угощала ельчиками. Угорь понтовался.
- Краб, ты какой табачок покуриваешь.
- Да какой предложите.

Пусть я в тот день еще не знал когда уеду, но расставание с этим местом произошло вместе со всплытием подводной лодки. Это ощущалось в движении воздуха и в полете облаков, в каком-то нереальном свете окон старого дома наблюдавшего за мной как будто бы из другого мира.

Движение на перископном погружении, сквозь линзы очень
часто видно: The Beatles, Depeche Mode, обезьяну с невероятно умным выражением глаз, съёмки фильма «Рэмбо», он
там с каким-то огромным толи пулеметом, толи автоматом.

- Славный парняга этот Рэмбо, - говаривал о нем капитан.


** *** **** *** **
 ** *** **** *** **
 ** *** **** *** **

- А я так и не позвонил.

 Требовалось чего-то нового, с какой-то искоркой что ли, не халтуры и не вранья, а новых отношений; да старые были прекрасны, прекрасны как Шекспир и столь же неповторимы.

 Я находился в своей старой комнате, в которой теперь живу через полгода во время каникул зимних и летних, комната помнит школьные времена. Первые пробы алкоголя, нелегальное курение в форточку, перманентные муки над уроками, гору прочитанных за этим столом книг, музыку, которая в ней звучала. Интерьер не изменился, только свою круглую и улыбающуюся физиономию переместил со стены под лампу.

 Не позвонил, не отправился в поход, но нечаянно повстречался с её родственницей (сестрой), оказалось – никто, и ни с кем не ссорился и не ругался, не звучало потрясающее своей глубиной слово – «привет» и не сопровождалось падением, которое впрочем было вполне возможным. Может быть это свои мысли я изволил сопроводить падением. Известие об этом факте несколько обескуражило меня и слегка испортило настроение.

- Почему не заходишь к нам, даже я уж соскучилась.
- Я был болен, у меня был грипп.
- Это плохо когда болеешь, а сегодня придешь.

Сказать бы: ни сегодня, ни завтра, ни когда, не было ни какого гриппа, отдайте мне только мои часы, вместо этого:

- Нет, сегодня, наверное, не получится, знаешь, масса дел накопилась, к тому же я скоро уезжаю.
- А когда?
- В понедельник.
Ну и что не мог сказать – в воскресенье. От малодушия…

Бежать, только бежать.
Чего-то ждут, а вдруг не буду соответствовать ожиданиям. Какое мне дело до соответствий. Эгоизм и все такое. Но для чего ты заставляешь меня врать, не собираюсь признаваться ни в чем, ни в симпатиях, ни тем более в любви.
И не надо влюбляться в меня, это то же самое, что делать предметом своих вожделений ветер и воду. Ветер не способен каждый день ходить в гости, разговаривать об одном и том же, спать в одной и той же постели. Река в ведре перестает быть рекой.

И не надо в меня влюбляться – хочешь быть шариком в руках жонглера. Я же не понимаю сразу, что делаю, а ты не понимаешь того, что потом до меня все-таки доходит. Не хочу больше делать людям больно…

- Так останься со мной и мне не будет больно…
- Мне завидно.

 Через пару дней я встретился со своим хорошим приятелем, мы покурили, попили чаю. И я сказал, отвернув рукав:
- Уже половина восьмого, мне пора.
Февраль – март 1999 год.


 Возникает жалость к уходящему лету, холодные слезинки из черного, ночного облака и мокрые волосы, на одежду искорками осыпается пепел, потихоньку заполняются лужи.

- Август, август, я говорю с тобой.
 
 Но ты молчишь и вспоминаешь что-то, кого-то. Универсальность людей и предметов, а использовать нужно лишь один раз и хранить. Но запоминать только значительное. Например, пил вино с очень важным для тебя человеком, больше нельзя пить из этого бокала, а надо подписать к нему бирку с числом, временем, а иногда даже и с фамилией.

- А где-то шел дождь.

 Вместе с ним расползались мои несвежие сонные мысли. Они были с ним сами по себе, хотя и брели по одной дорожке. По пути им попадались дохлые людишки, драные кошки, мокрые собачки, полные грязи и любви подворотни.
Смотрите-ка, все насекомые попрятались от дождя, а ты где-то ходишь и мокнешь. Таковы правила – я должен обманывать, а ты слушать. Все по законам в игре, которая продолжается по инерции, без всякого удовольствия. Так надо.
И я выхожу под дождь

- Август, август, ты помнишь! Как мы поссорились. Ты помнишь тот звонок. Мы сидели на совершенно дурацком бревне, рядом бегали эти ужасные собаки, у меня кончились сигареты и мы курили последнюю, о чем-то болтали и радовались тому, что мы вместе, я держал за руку август, потом мы шли домой, понимая насколько нужны друг - другу.
Может быть, все происходило и не летом, не помню, но какая разница, ведь в моих руках был август, теперь его нет, и лето уходит.

- И где-то шел дождь

 Я давно не слушаю музыку. Интересное перестало им быть, отходит на второй план, а первого почему-то нет. Я бодро шагаю по темной улице. Фонарь. Вытягивается тень. Может она главное, остальное фон.

 Дождя тоже нет. Был, возможно, вчера или нет.

- Август, август, ты слышишь в моих ладонях умирает лето, на голове шевелятся дохлые листья. Понимаешь, когда-то наступает момент, когда становится не перед кем, когда возникает жалость к уходящему лету, не возжелавшим желаниям, невостребованным делам, к жаре под сорок градусов до головной боли, и, будто в насмешку, из-за тучки выглядывает солнышко и припекает мою не покрытую голову.

- Слушай, Боцман, а который сейчас час.
- Да, не знаю, разве тебе не рассказывал, я потерял свои часы, да, да те самые.



Шлепанье босых пяток уносит на кухню меня и мою прежнюю фею.
- Дай сигарету – протягиваю, чиркаю зажигалкой, наши руки слегка трясутся.
- Кто она тебе?
- Ещё не знаю.
- Ты любишь её? Или только спишь с ней?
- Пока только сплю, но какое тебе до этого дело, ведь тебе плевать на меня, или ты нашла новый способ.

Она уже почти кричит, и с каждой минутой её голос становится громче:

- Это мне-то на тебя наплевать? Посчитай, сколько раз, ты говорил мне, люблю. Где теперь твоя любовь? Чего она стоит?
- Я не хочу сейчас обсуждать все то, что происходило между нами, знаю, мы любили, все это остается теперь только в нашей памяти, да и ты сама сказала мне оставить тебя в покое.

- Я была пьяная.
- Ну и что, в любом состоянии, в каком бы не находился, не говорил тебе – уходи, теперь говорю.

Молчит, достаю сигарету и подкуриваю, специально с одной стороны, что бы сделать длиннее паузу, но теперь она ждет. Когда я прерву молчание. А я так, невзначай:
«А я завтра уезжаю» - что означает - разговор окончен.
Она стоит; смотрит все тем же взглядом, от которого у меня всегда заплетается язык.

Скриплю, закрывая дверь, замком, беру «коньяк», теперь уже без него не обойтись, возвращаюсь в комнату. Рыбка протягивает ко мне руки, целует меня, я тоже улыбаюсь и достаю стаканы.

А кругом, возможно, бродит притаившаяся затаившаяся притихшая ложь, и я начинаю понимать, что август смертен, к счастью не навсегда.

Время 23.00; до прихода в порт назначения оставалось несколько склянок.

Через пять дней травянки пойдут в школу, в свой последний класс, они будут получать новые знания, станут более хищными, а чешуя огрубеет, за этот период взросления не мало пескарей и мальков переварится в их желудках.


*********************

Бессонная ночь, через пять минут было утро. Кусочек весны позади осени, которая вот-вот должна закончится. Солнце. Не знаю, были ли на небе облака. Как-то не заметил, тихо и спокойно, тепло – даже мои руки не мерзнут без перчаток.

Мы бываем здесь иногда, способные находиться в этом месте только благодаря красно-сине-зеленой подводной лодке с эмблемой британских военно-морских сил.

14 – 26 августа 1999 года.
 
*********************

- Мы прибыли! - сообщил капитан – поднять флаг!
Вместе с его словами, нас стали покидать последние гости нынешнего плаванья. Когда они ушли, взорвалась радиостанция и лодка потеряла связь. Мы вышли в порт, чтобы унести последние пожитки, судовой журнал пока оставался на столе, собирались вернуться – покурить напоследок.
Сигареты, спички, зажигалка, пара затяжек дымом, мертвый свет ламп выгоняющий нас вон.
Тетради на столе не было. Её забрал дух лодки – Кусто.

14 – 26 августа 1999 года.

*********************

Ударяет пульс и молоток, отделяются ещё и ещё кусочки – камень все совершеннее, каждая линия, изгиб дополняют безобразную плавность и красоту. Человек смеется и вновь пахнет горелой бумагой. Фитилек свечи трещит и дымит, обрываются с него огоньки, смешиваясь с воском, капают на стол.

… подлодка ушла в киберпространство. А где-то шел дождь.
 
14 – 26 августа 1999 года.


P.S. Когда я только собирался написать все это, думал выйдет что-то совсем другое. Но я знаю точно, будет лучше, и конечно совсем в другом месте, куда нас занесет новое случайное течение.

Как расстояние длиной в три года 1996 –1999 г.г.


Часть II.


"Утро было вчера".


//Д.М.

Уже в течение пяти лет, в свой день рождения я прихожу на набережную Енисея, посидеть на одной лавочке, выпить бутылочку пива, выкурить несколько сигарет, поглазеть на воду, поразмышлять о том, что случилось за прошедший год, пофантазировать, задать себе вопрос – «А что будет». Попы-таться представить. Мимо проходят люди, до которых мне нет никакого дела, впрочем, попадаются и интересные экземпляры.

…о, и вот эта. Мне нравится. Как она идет, ее походка, она идет в мою сторону, смотрит на меня, нет, не отведу своего взгляда, да, улыбка в ответ, ну чуть-чуть натянутая, ну не виноват я, что мне скучно, да, грущу, елки палки.

- Тебя как зовут?
- Так-то.
- А меня вот так.
- Здорово.
- Ну-у, так.
- А ты мне нравишься, а я тебе.

Да, нравится, ну и что, мне и мороженное нравится, может быть даже больше чем она. Да ладно, а вообще она ничего, вот если с мороженным так во-обще. А под коньяк тем более потянет. Сойдет.

Они любили MTV пиво и сигареты, в остальном – различные до тош-ноты. С виду уверенная; не понимал этого. Глупости все это – любимый оборот речи. Темные и короткие волосы, принадлежащие ее голове – нешутейная заин-тересованность. Глаза – желание передумать, переходить, в компьютерных шахматах, ctrl+t. Она улыбается ему, он улыбается ей, шанс, но какой и кому.

Музыка, только не тишина, которая громче самого громкого крика, бу-дет, не будет.

- Алло, я вас слушаю.
- Привет.
- Привет.
- Мы зайдем сейчас к тебе.

Кто, когда, куда, зачем, с кем. Может пойти побриться; если не успею – встречать гостей с вымазанными пеной для бритья щеками, ну нет, и представляться надо, когда звонишь, что за манеры, мне, что узнавать всех своих абонентов?

Поворот головы, беспорядок на допустимом уровне. Убрать подушку, огромную кружку с водой, пепельницу от дивана. Да нет, что вы, я не курю в комнате, а на кухне у меня нет дивана, пепельница вообще просто так тут по-ставлена.

Окурки? Остались. Вот черт, как всегда перевернул, пылесос, гуде-ние, отдается в голове.

Кто придет, чей это был голос. Пиво после водки – ужасно – да никогда больше. Да где же они, и интересно сколько их. Минимум – два. А максимум? Но об этом лучше не думать.

Я с любопытством открываю дверь; моя меньшая сестра и ….(только не пялься на нее, с тебя ведь запросто станется, но до чего же она красивая)

- Привет, проходите, хорошо, что пришли.
Нелепый разговор, ни о чем. Слова без смысла. Что-то отвечаю иногда даже впопад.
Да, мы оказались наилучшими и с тех, кто не мог прийти.

Прошел год. Случилась масса различных вещей, плохих, хороших, не очень, никаких. Изменилось, переменился и я. Была очередная весна, солнце, лето; потом осень, холод и лед и снова. Встречи, расставания, слезы и улыбки, и лишь память, по своей собственной воле, время от времени бесцеремонно на-поминала о той страной встречи. И теперь, то, что должно было произойти.

Негармонично спятившие ноты, эйфория, как окажется, не долгая. Когда хотелось говорить только стихами, но не умел, не мог. Томик Пушкина, и юби-лей его здесь совсем ни при чем, строки и слова, все ускользает, и не знаешь где искать ответ, которого нет.

Правда, не на падающей монетке, не на оборотной стороне медали. Правда, в том – необходимо слышать ее голос, как дышать, улыбка – вода спа-сающая от жажды.

- Ты же знаешь о том, люди делятся на тех, кто любит и тех, кто позво-ляет любить.
- Да знаю и отношусь к первой категории.

Каждое ее слово прекращает бесцветность мартовской холодной по-годы. Она говорит, и от интонаций ее голоса почерневший и собирающийся в скором времени растаять и прорасти листочками снег, снег и улицы, на кото-рых он пока еще лежит, грязный и отвратительный, превращаются в оазис, среди окоченевшей и пока еще напуганной весны.

Она произносит слово, и голос – кисть закручивает вокруг водоворот красок, бликов оттенков. Вихрь. Он захватывает, уносит. Ничего не остается кроме него, это поцелуй и прикосновение, тепло рук и захлебывающийся гул дурной мышцы пораненной при содействии золотого лука. Это грохот орке-стра и тишина маленькой комнатки. Жизнь, все, что было, все, что будет.

Химическая реакция, вызвавшая на листе фотографической бумаги, ее изображение, обладающая надо мной неодолимой властью. Мне придется те-перь всегда носить с собой это фото.

- Ты знаешь, а те, которые позволяют любить, они ведь тоже любят.

Простое слово, позаимствованное у других, но самое верное, все самое точное содержится именно в таких словах.

20 –21.03.99

… посвящалось человеку, смотревшему на меня с фотографии.

"Продолжение".

Фатальная вера в случайность, громада тополя упирающаяся своей кроной в облака, через которую гирляндой, как на новогодней елке, просвечивают огненные точки звезд. Я протягиваю руку и сухой листочек, хоть сейчас и середина лета, кружась, падает и замирает среди моих пальцев. Важность происшедшего, частичка дерева – моя будущая удача спрятанная в карман. Смутные предчувствия.

- Я чувствую себя зернышком растения, до поры спящего в земле, но вот проливается дождь, согреваемый весенним солнцем. Семечко встречает свое утро, будущий побег, трескающаяся земля, мощное и радостное стремление вверх.
- А я солнце или земля?
- Ты и земля, и солнце, и струи дождя, и ветер опыляющий соцветия. Путешествие от ночи к утру, от листика к тебе. Это вечность, есть только ты и больше ничего.
- Есть ты и я, это и есть вечность.

Телефонная трубка, набираемый номер, комбинация клавиш, шифр. Не надоедать и не забывать, первое сложно из-за желания быть все время с ней, или разговаривать, второе невозможно. Опознать момент; не потерять, без нее меня просто нет, остается лишь одна тень, выполняющая мои формальные функции.

Придется стать супергероем (unlucky hero). Плащ и шляпа у меня уже есть, остается сделать маску, без маски никак нельзя.

- Я сейчас занята, перезвони попозже.
- Когда это будет лучше?
- Не знаю, завтра.

Без пятнадцати минут три, вот-вот услышу твой голос, отличное на-строение, просто великолепное, прилив сил, энергию бы эту да в мирное русло, сейчас я буду разговаривать с тобой.

Походы из одного конца квартиры в другой, телефонная трубка заготов-лена, под рукой. Я вижу, как передвигается минутная стрелка. Сигарета, нет, бросил курить, сломана пополам, обломки в мусорницу, табачные крошки по полу отмечают траекторию полета, зажигалка, спички в окно. Глоток кофе, стоит пить валерьянку.

Семь минут, сигарета, спичек нет, как прикурить. Трубка чуть не выва-ливается из моих рук.

Пять минут.

Две минуты.

И. Грохот телефона. «Она»?

Не она.

- Я занят, звоните через час, пять часов, через месяц, оставьте меня в покое.

Итак, 15.00. комбинация цифр. И – занято, redial – занято, еще раз – длинный гудок, сейчас, еще один длинный, берут трубку, ничего не отвечают.

Растеряно говорю: «Алло», очень глупо звучит между прочим, когда не отвечают. Что-то похожее на сигнал автоответчика и мембрана начинает ко-ротко гудеть. Redial, redial, полет переговорного аппарата через коридор, об стену, на диван.

Redial.

Поворот, выключатель, свет в ванной комнате, открытая дверь, ледяной душ, зубная щетка, вкус пасты, прополосканный рот.

На палитре фиолетовые, коричневые и черные краски, все же лучше чем серые. Это значит, что-то происходит. Тем более они тоже нужны, без них ни-как. Черно-коричневая радуга.

Двухтысячный год, заканчивается век, массовая шизофрения, войны, бездарность, сводки новостей – взрывы, тер акты, жертвы, слезы.
 Подброшенная в воздух монетка падает в раскрытую ладонь. …Орлом. …О, и вот эта….

26.10.1999.


Часть III.

Предисловие.

«Так начинались продолжения».

Университетский бар, не хватает в зачетке нескольких спецкурсов (есть обязательные курсы, а это такие специальные предметы по выбору, их должно быть определенное число), мои приятели пьющие пиво, одноклассник, которого не видел около двух лет, предложение, а чье не важно, суть в том, что все согласны выпить водки. Мысли вовремя слинять. Не увенчались успехом.

… правда, не на падающей монетке, не на оборотной стороне медали. Правда, в том – необходимо слышать ее голос, как дышать, улыбка – вода спасающая от жажды.
- Ты же знаешь о том, люди делятся на тех, кто любит и тех, кто позволяет любить.
- Да знаю и отношусь к первой категории.

Та, что смотрела на меня тогда с фотографии. Рядом с нами. Пила гадость под названием Long drink от Пика радости (Пикра – красноярский пивзавод) и смотрела сквозь меня.

Двумя словами – напился я и лыка не вязал, впрочем, о чем это я, речь о каком таком лыке, и так-то его вязать не умею, наверное, в этом все дело, но это уже философия. Так и начались продолжения. И продолжаются по своим законам.


"История с продолжениями".

(Пьеса в прозе из десяти действий).


Вводное слово от автора (нечего объяснять).

Вся эта история – правда, все это произошло со мной за время плаванья по кибермиру на UFO, все совпадения c вымыслом не более чем случайности, так себе щепки, носимые случайными предателями течениями. Снова было хорошо, как всегда недолго и совсем в другом месте, снова прошло. Снова приходится выбирать, куда двигаться, а потом двигаться, встречая и провожая новые и бесконечные продолжения, печалясь и радуясь тому что, заканчиваются и затем все-таки продолжаются, с другими людьми и на других кораблях. Так уж получилось, вся история пропитана этой идеей, не взыщите.

// …посвещалось все тем, кому лучше не знать об этом, никому.

// …безрассудно, бессмысленно? реально!


Из отчета о плаванье.


Пройдено расстояние длиной в одну зиму и один весенний месяц. Много раз нас трепал шторм. Она ушла шестого апреля, на следующий день наступила зима, а он заболел. Там где все началось – все закончилось. Боцман смотрел в зеркало и взгляд его не был живым…

…Когда они уходят, то забирают у нас, если и не самое лучшее, то самое важное – наши желания. Пускай теперь попадается счастливый билетик, я даже не буду рассчитывать его комбинацию счастья…

Действие первое.

(Борт киберлодки, рубка, боцман, компьютерные шахматы.)

Так случалось, бортовой компьютер посещала хандра, когда это происходило, прекращали работать перископ, радио и прочая техническая дребедень. Рубка изолировала себя и находящихся в ней от остальных отсеков корабля. Скучающую технику было можно выключить, но это не решало проблем, и двери не открывались, при этом компьютеру плевать на твои дела, все равно торопишься или нет, ждут тебя или ждешь ты. Ему хочется играть в шахматы и чтобы выйти нужно победить. Но в этот раз мне никуда не было нужно.

Мир перед глазами распускался как бутон, к несчастью не все лепестки красивы, а некоторые вместо аромата исторгают зловония.

Мы давно сбились с курса, забыли, где находится берег, нас, треплют шторма и движения от скуки к грусти. Радостные случайности переместились на ребро монеты.
Все эти рыбины, попутчики, колдовские существа куда-то подевались и ужасно надоели. Я не мог быть без них, а с ними не хотел.

Наступил двухтысячный год, президент России подал в отставку, по времени оставалось учится еще один семестр, по содержанию – всю жизнь. Государственный экзамен остался позади, также как и бурная пьянка устроенная по этому поводу, сопровождаемая, как и всегда различными идиотскими выходками в духе позвонить кому-нибудь часа так в три ночи и позвать в гости, гостеприимность знаете ли. Писать не про что, не кому, не для кого, муза прошла мимо, осталась лишь музыка в магнитофоне. Муза прошла мимо, а я не умел ее остановить.

В декабре, на дне рожденье моего друга, в каком-то кафе, обильные тосты и гости. Закуток с зеркалом около двери в туалет. Соседний столик, две красивых девочки пили кофе, пиво, вино, вероятно ждали. Она расчесывала волосы и отражалась в зеркале. Комплемент, еще один, пьяное обаяние, в ответ блеск глубоких глаз из-под осыпающейся непослушной челки.

- Хотите сигарету.
- Да хочу.

Слушала и каждое слово для нее как глоток терпкого выдержанного вина, пьянела.

 Мы не влюбились друг в друга, не провели вместе ночь или есколько ночей, не сели за один стол, просто в какой-то момент стало понятно – сейчас с ней можно сделать все, что захочется, а значит не интересно. И лишь воздух напоминал бенгальский огонь, когда она наблюдала за нашим весельем. На улице было довольно холодно.

- Алло, не узнал.
- Нет (почему их всех нужно всегда узнавать).
- Это Олеся.
- Угым…
- Я тебя люблю.
- Ну и что.
- Хочу.
- Очень интересно. Я тебя совсем не помню, но сдается мне, что твой голос несколько изменился.
- Да я немного простыла, мы можем поговорить.
- А чем мы сейчас занимаемся по твоему.

В этот момент в комнате возник кальмар, сказал дежурную фразу: «Да, просто так поматерится захотелось» и растворился в воздухе.

- Так, мы поговорим.
- Поговорим, только ты сначала ответишь мне на один вопрос. Сдается мне никакая ты не Олеся.
- Правильно. Меня зовут не так.

Глупый диалог продолжался еще несколько минут, выяснилось ее настоящее имя, она поссорилась со своим парнем (А я то тут причем?), ей интересно поговорить со мной и еще много всяких ненужностей. Когда мне надоело выслушивать всякие вздорные штуки; предложил ей встретится, согласилась.
Место для свидания было выбрано не удачно, подобными вещами лучше всего заниматься на автобусных остановках. Во-первых – избавляешься от дурацкого вида ожидающего кого-то, автобус мол жду, а во-вторых – всегда есть шанс благополучно ретироваться, тем более если тебя не знают в лицо.

Мне было любопытно – как она выглядит (не очень повезло, могло быть и лучше), я рассматривал проходящих мимо девушек выискивая опознавательные знаки, и, желая найти эти штуковины у некоторых, в тайне надеясь – может не придет.

Пришла – ну что же бывает. Дальше рассказывать тоска возьмет, все и так знают что дальше. Если кратко, соврал что нравится, провели вместе ночь и больше никогда не встречались, ее телефон выбросил. Она была парикмахерша.

Это случилось, когда соседи из астрономического института установили первый контакт с внеземной цивилизацией.



Действие второе.

(Море в красно-сине-зеленых тонах. Морж. Старая подводная лодка времен второй мировой войны с эмблемой британских ВМС на борту. Загадочная фигура.)

- Ну, мы, бульк - со временем морж не стал булькать меньше, а временами его речь становилась совершенно не разборчивой - с водяным засиделись, бульк, быльк, ну я и говорю, да, бутылки три выпили, ну, быльк, в долг, …мать, и пошел водяного проводить, да, бульк, мимо дока шел обратно.

Шапка, сбившаяся на затылок, из-под клыков торчит «Беломор», не застегнутая фуфайка, морж одним словом, что вы моржа зимой не видели, мне частенько, когда ходил по Ледовитому в перископ попадались, да нет, не охотились мы на них, очень нужно было, и вообще он завтра скажет.

- Быльк, когда мы шли туда, лодка стояла в доке, и мы полюбовались ее плавным и гордым линиям, бульк. Я подошел к подъезду, быльк, заскрипела калитка, залаяли морские собаки, ага - смекнул я - воры, пришли красть редиску в огород – какая, редиска в декабре в огороде в Сибири, ну уж я не знаю, – сейчас помогу собакам, ну уж я и задам им, совсем проклятые ворюги обнаглели с парадного хода ломятся, бальк. И тут вдруг, больк, псины забили плавниками, да с такой силой, что круги пошли по воде, завыли и шарахнули в разные стороны. Бальк, но я то морж бойцовый не испугался и туда, где маячила размытая серая загадочная фигура, бальк. И тут, больк, только я его (ее), ну фигуру эту, да нет, не ладью, шахматы тут не причем, лопатой хотел по башке, да знаешь, ты, сосед у меня есть, ну, бульк, жена у него такая ядреная, в гастрономе работает, мы у нее с водяным самогон в долг берем, так, быльк, сосед значит снег там лопатой этой чистил. Так я это, лопатой хотел, больк, оторопь меня взяла, застыл значит, и не пошевелиться, не двинуться не могу. А фигура то эта прошмыгнула так ловко и туда к лодке, в док значит. А там, гадина, буу-больк, чертить что-то на борте давай. И растворилась в воздухе.. А я в себя пришел. Тут вокруг лодки круги пошли, ее потянуло куда-то, и она исчезла

Загадочная фигура не отбрасывала тени.


КРАТКИЙ ЭКСКУРС В МИР БОГАТОГО МОРЖОВЬЕГО ЯЗЫКА.

Бульк – слово не несущее смысловой нагрузки, морж употребляет его во время раздумий.

Быльк – сложная гамма эмоций, приблизительное значение – удивление, изумление.

Бальк – выражение злобы и агрессии, если при этом еще и усы моржа торчат к верху под разными углами, нужно быть настороже.

Больк – скорее всего что-то испугало моржа, если правый ус опускается, а клыки прячутся под ласты, это означает, что морж скорее всего предпочтет спастись бегством.

Буу-больк – морж изумлен, испуган, собирается спасаться бегством.

КОММЕНТАРИИ УЧЕНОГО МАГА ПО ПОВОДУ ПРОИЗОШЕДШЕГО.

Ученый маг брел по улице, обдумывая сложнейшие материи, иногда останавливался и задавал себе бесчисленное количество вопросов. От комментариев отказался, лишь, как и все представители его гильдии выказал на лице большую озабоченность, сдвинул брови к переносице, чего-то хмыкнул, надул щеки, казалось сейчас, объяснит все на свете, развернулся и пошел в другую сторону, возможно в кабак.

Без/действие третье.

(Легкомысленный человек, погруженный в тяжелые раздумья.)

Новогодние каникулы. Очень холодно. Выходы из дома только в магазин. Прочитано три романа, все – Хемингуэй, выпито две бутылки водки, три вина, литра четыре пива. Развлечения – иногда телефон, телевизор (показывают как обычно всякую дрянь), книги. Очень хотелось куда-нибудь пойти, но не куда, да и холодно, потенциальные гости рассуждали вероятнее всего также. Так бывает всегда, есть время на безделье, а бездельничать совсем не хочется, когда его, то есть времени, будет не хватать, настолько приятным будет выглядеть безделье.

Ничьи имена более не кружились в его голове, те о которых написал, теперь уже не беспокоили – освободился от них через эту писанину. И воспоминания о них не несли с собой ни боли, ни радости, ни желания вспоминать. Другие – коллекция нелепых случайностей, не волновали никогда, но служили инструментом познания.

- Зачем ты грубишь такой очаровательной и красивой девушке, на мой взгляд, ей грубить просто ужасающее свинство.
- Вот и я ему про то же говорю.

В окно смотреть холодно, торопливые и закутавшиеся в одежду люди, собаки одетые в кофты для прогулки, обледенелые ветви деревьев, с которых налетающий ветерок сдувает снег, прямо под окном – использованный презерватив – осколок чьей-то толи любви толи шалости. Мои соседи любят выбрасывать эти штуковины туда, а когда они прицелятся потщательнее – попадают на ветки тополей и яблонь, растущих перед домом, а потом противозачаточные средства подолгу украшают собой пейзаж, до того как сильный ветер сбросит их на землю, и дворник заметет в свою коробку остатки чужой радости, оскорбления, обиды, воспоминаний.

Корабельный кот ругался, из TV сыпалась какая-то песня о Варваре – MTV-зация всей страны, Красноярск, мои пальцы примерзали к клавиатуре. Мне не хотелось быть одному, перебирал имена прежних в надежде воскресить какие-нибудь чувства, позвонить, потрепаться, чувств не было, не возрождались и не только тридцати пяти градусный мороз причина.

Представлялось – сижу себе, остекленело, уставившись в монитор, руки не оторвать от клавиш – примерзли (писательский подвиг – им и мороз нипочем), с носа и ушей свисают сосульки, на ресницах – иней. Закаляйся, позабыв про докторов. Рекламный объявление – «Вам больше не надо обливаться холодной водой, приходите ко мне в гости, студеный прием гарантирую, расценки гибкие, выдержавшему больше часа предоставляется бонус в виде дополнительных пятнадцати минут бесплатного времени».

Будущие астрономы уехали, у них каникулы.

Действие четвертое.
(…о том, что видно в перископ новой модели. Шторм.)

Перископ расположен в кают-компании, в него удобно смотреть сидя в кресле или развалившись на диване, оснащен дистанционным управлением, с помощью которого возможно обследовать все части виртуального мира, это при путешествии по простому морю достаточно знать, где север, запад, глубина и толщина присутствующих, здесь этого явно недостаточно.

Перископ передает не только изображение, но и звук. Правда очень часто случается – проходим по каким-то не интересным местам и чудо-прибор выключается.

Я видел с его помощью: осколки старого глубиномера с красно-сине-зеленой, обрывки-обломки предложений на обрывках судового журнала, ставшего игрушкой старика Кусто, люк, некогда закрывавший шлюзовую камеру, теперь на нем начерчен странный знак, краской напоминающей своим цветом уголь.

Переборки скрипели, палуба раскачивалась под ногами у боцмана. Существа на улице вели себя странно, мне было противно наблюдать их жалкие стремления и желания. Странно находиться среди них, видеть и не замечать. То чего они хотят как же это примитивно. Кальмар. С ним не о чем разговаривать, кроме как о сексе или о наркотиках. По TV он смотрит «Playboy», «Про это» и прочие эротические испражнения. На вопрос: «Интересно ли ему еще что-нибудь помимо этих передач», удивленно вопрошает: «А, что тебя интересуют мужчины». И ведь это не самый плохой зверь.

Рыба-телескоп и окружающая его тусовка демонов различного калибра, с их пьянкой до конца времени. Действительно – имидж ни что, жажда все; хорошая? компания – вливайся. Да заплывал и он сюда, было дело.

Рыба-телескоп и неизвестный.

- У меня глаз стеклянный, когда я защищал Белый дом в Москве, а это было еще до Чечни, был снайпером и весь день пришлось пролежать на морозе, а глаз от оптического прицела оторвать нельзя. Так вот глаза и лишился, теперь стеклянный.
- Да, просто поматериться захотелось.

Действие пятое.
( действуй безмолвие)

- Просто захотелось поматериться.

Действие шестое.
(под знаком Хемингуэя, продолжение must go oFF)

"Закрывая глаза, видел желтых львов.
Они спускались к морю из снов".

Что-то происходило, не умел понять. Так постоянно, у всех. Что расскажет эта зима? О чем шелестят окоченелые ветви деревьев?

 Сидя на полу, спиной к батарее, на кухне, вертел в руках авторучку. В ней закончилась паста, как раз тогда, когда я дописал историю, с которой все начиналось и не заканчивалось. Про то, как я узнал про утро, наступающее через пять минут. Не проснулся, постель оставалась не разобранной.

Пишу. Дает возможность еще раз побывать там, где о чем писал, и чтение вновь возвращает в то время – машина времени не для всех. Способ сказать лучше чем раньше. Метод рассказать больше. Мог бы написать все точно, называть каждый предмет своим именем, правду о правде. Не выдумывая никаких лодок, моржей и спрутов. Получилось бы история обо всем и ни о чем.

На самом же деле, та, что с эмблемой британских ВМС на борту, бороздит красно-сине-зеленые воды, где-то на грани того, что невозможно объяснить и о чем только догадываешься, не подозреваешь, а мудрый и знающий молчаливый скряга скупо расходует свое знание, выдает лишь столько, что бы ни помереть, находится где-то внутри тебя.

Вечер, я растворяюсь в нем, вижу, как сгущается воздух и становится темнее. Холодный ветер «Ветреного» района как же ты согревал меня. Раньше, пусть сейчас все забыто, но, бывая здесь, продолжаю испытывать странный трепет, и сознательно не даю ему покинуть меня. Раньше, я избегал мест связанных с прошлым, как же я боялся их тогда. Приятное слова тогда, смакую его на языке как лакомство.

Мораль в книгах, в кино, а ее нет. Ни для чего несется по течению реки, наполовину сгнившее бревно, ударяется в волну, выпрыгивает из-под нее, пробивает насквозь воду и создает эфемерную радугу-химеру. Так и нас мотают по лепесткам бутона изменчивые течения.

Не значительное событие иногда означает многое. Легкий толчок закручивает вокруг себя вихрь. Вокруг тебя, вокруг фотографического изображения и я снова вижу этот взгляд. Подводный камень и водоворот, значит, начинаются продолжения. Так после долгой болезни, наконец, начинаешь в полной мере ощущать вкус.

Так любят бога и его изображение – икону, так боятся оскорбить, так соблюдают пост, так ищут и находят лишь разочарования, новые разочарования. Так знают и верят. Знают о том, что искать уже не нужно, верят в то, что остается только ждать, могут только ждать, продолжают ждать, ждут.

Сворачивают шею, оступаются и падают, несутся куда-то увлекаемые течениями-предателями. Дождь промочит не покрытые головы, ветер изорвет в клочья ткань платья, ворвется ледяными иголочками в сердце, осерчав на их глупую но надежную надежду.

Окна астрономического института гасли, будущие астрономы доставали телескопы и готовились наблюдать за ходом планет.


Действие седьмое.
(после шторма, секс, газовая плита, маньяк-убийца)


Полезный совет: Во время шторма рекомендуется держаться подальше от берега.

Рыба телескоп вчера стал тамплиером. То есть сначала вообразил себя им, а уже потом стал.

Первое февраля и зима, поворачивающаяся к солнцу. Небо обретает весенний цвет, от которого каждый год начинает свинчивать крышу. Открытая форточка, врывается запах улицы, приключений, запах перемен и еще чего-то такого не уловимого и важного.

Подброшенная монета, загадан орел, выпадает зачем-то решетка, телефонная трубка брошена рядом, правды нет. Окна астрономического института горят буквой «Т».

Вероятно, моя литература не будет пользоваться спросом, вот если бы я писал детективы, в которых море крови, секса, насилья, бандитов с мрачными взглядами, темных историй, хитрюги адвоката, продажного следователя (почему-то хотелось написать слесаря, наверно так было бы смешнее, как звучит «продажный слесарь», просто загляденье).

Вот, например, такая история, правда без продолжений, да и слава богу еще продолжений ей не хватало. Они вошли в полутемную комнату, его холодные глаза мрачно обшаривали ее скрытое тонким платьем тело. Ее взгляд выдавал сильный испуг. Затравленный взгляд жертвы, волосатые лапы хватают ее за грудь, бросают на кушетку именно на кушетку, не на диван или кровать, она издает не то писк, не то стон. Разорванная одежда, сжатые бедра, удар по лицу и грубый приказ: «А ну сука раздвинь ноги». Потом он, конечно, ее убьет, расчленит в ванной труп, кровь смоет, а какую-нибудь часть тела, например гениталии, положит в формалин. После его поймают, он даст взятку продажному слесарю, хитрюга адвокат отмажет бандита, сказав: «Это она сама извращенка, заставила мужика ее изнасиловать, убить, расчленить и положить гениталии в формалин». Его отпустят.

Или еще можно написать про другого маньяка, но этого в отличие от предыдущего все-таки посадят, да и как его не посадить, ведь он насиловал женщин прямо на газовой плите, а во время оргазма поджигал конфорки. Конечно же, Он был наркоманом.

Не менее увлекательными и модными могут быть истории про каких-нибудь взлохмаченных хакеров, занимающихся день деньской ограблениями банков и ползаньем по паутине.

А то неплохо написать книгу со злободневным названием «Будни бомжа». В ней бы повествовалось про полярного исследователя, чьи исследования из-за обвала российской экономики больше не финансируются, так вот наш бедолага-путешественник вынужден продать квартиру, наградной «запорожец» и отправиться на полюс на свои денежки, что бы выяснить от чего это у белых медведей черный нос, не является ли это следствием глобального засорения атмосферы и не предвещает ли это появления людей-мутантов где-нибудь в Антарктиде. Вернулся, а жить негде, приходиться собирать бутылки, отвоевывать объедки у бродячих собак возле мусорных баков. Но для него заканчивается все хорошо, оказывается, что он ни какой не исследователь, а крупный воротила, все его экспедиции и продажа квартир ни более чем конспирация, на полюс он ездит, что бы покупать там крупные партии наркотиков (как без них), а на самом деле у него пять дворцов.

Под действие.

Здесь заканчивается время без Нее, заканчиваются действия без Нее, в следующем появляться ОНА. Как иногда бывает жаль того, что она ничего не понимала, правда очень жаль. Допытывалась, про кого это написаны все эти истории, а я тогда не умел ответить. А теперь бы сказал – про меня, про тех, что были рядом, про нее, про любовь, прошедшую и будущую. Не так, когда в рассказе есть только одна героиня – фея (колдунья?). А много их здесь, все те встреченные на моем пути.

Действие восьмое.

(я буду мрачным и нелюдимым, надежда, настроение, усталость. …тогда-то Она и появилась… в феврале…)

День был субботний, солнечный и искристый. Нападавший снег еще белый, не притоптанный и прилипающий к ботинкам, у которых шнурки зеленого цвета.
Мне позвонил мой хороший телефонный друг, отправились гулять. В каждую прогулку мы с ним заходим куда-нибудь в целях выпить пива. Так получается, и это уже стало какой-то нездоровой традицией, первым на нашем пути попадался бар, в котором не было свободных столиков, можно втиснуться только за стойку. По не здоровой традиции мы отправились в другое место.

В другом месте нам что-то не понравилось. Вернее я знаю, что не понравилось мне: барменша (можно было бы порассуждать о происхождении слова, но не хочется), так вот она все время бегала, а должна бы стоять на месте и не вертеться, публика – как-то уж больно серьезно, относящаяся к процессу поглощения пива и закусок, престарелая тетка обозвавшая меня молодым человеком, когда интересовалась временем. Я конечно не старый, но подобное обращение все-таки действует на нервы, но больше всего на свете радует, просто приводит в восторг, когда ко мне обращаются – паренек.

Мы решили пойти обратно, а на занятые столики не обращать внимания и расположиться за стойкой, по крайней мере, не нужно вставать и ходить за пивом. Мизантропия разрасталась. Сидеть не удобно. Курить не удобно. Куртку деть не куда. У… морды, ХАМЫ.

Мой телефонный друг, кстати, его зовут Санек, предложил подсесть к девушкам. Я отказался, сославшись на мизантропию, тогда Санек начал нудить, а когда мой телефонный друг нудит это нечто ужасное. Случалось, он получал зачеты, в то время когда еще учился, в состоянии полной не подготовленности, но настолько сильно надоедал преподавателю, что тому было проще расписаться в зачетке, чем видится еще раз.

Что бы он отстал, я сказал: «Иди и сам разговаривай».

Когда мы пересели, настроение мое несколько улучшилось, и я даже начал о чем-то болтать, да и кто бы ни начал – девушки были весьма симпатичные и не глупые, как окажется в последствии. (Да уж, ох уж мне эти последствия, а на самом деле не такие уж они и не глупые, просто это как поглядеть, по последствиям, определяемым прошедшим временем, на самом деле весьма даже глупые, но весьма симпатичные, можно даже сказать красивые). Но мизантропские настроения не прошли даром, а я очень много следил за тем, что говорю.

Когда я оставлял ей свой телефон, думал о том, что, скорее всего она не станет звонить по нему, иногда бываю о себе не высокого мнения, хотя это не более чем «свинское притворство» (выражение – свинское притворство я уворовал у Булгакова, очень люблю употреблять, поначалу, в момент придумывания того, что буду употреблять это выражение, очень часто употреблял его не к месту). Так вот, про низкое самомнение это конечно притворство, мнение о себе у меня всегда выское, а часто вообще завышенное.

Когда я вернулся домой, удалился в самую дальнюю комнату, обложил себя сигаретами, в момент телефонных разговоров на меня нападает чудовищный никотиновый голод, и принялся названивать. О чем стану разговаривать, рассказывать тем более, не имел не малейшего представления.

- Здравствуйте, я могу услышать К, - при волнении лучше всего обращаться к штампам.
- Это я.
- Тебя беспокоит А, вот, - еще один штамп – я сейчас нахожусь в самой дальней комнате и разговариваю с тобой.
- И я тоже, получается – мы с тобой наедине, своего рода свидание.
- Да это телефонное свидание, а позвонил для того, чтобы сказать тебе, что ты мне очень очень очень понравилась, мне кажется это важным.
- Ты мне тоже понравился.
- Мне бы хотелось с тобой встретится еще, - как, мне казалось, паузы перед моими фразами были слишком длинными, - я вообще-то не люблю разговаривать по телефону.

Вот уж это было чистейшее вранье - по телефону разговаривать я как раз люблю.

(Какой-то право мертвый, неживой разговор, почему-то мне теперь кажется, что мы говорили совсем о другом, да наверное так все и было)_

Попрощались, пообещал позвонить завтра, К. быстро положила трубку. Что скрывается под - «быстро положила трубку», не знаю, как-то быстрее, чем все люди, с которыми я общаюсь.

Перед последней телефонной связью, это было вчера, был очень уставшим, не хотелось показывать себя в таком виде, но прекрасно понимал, не позвоню – пожалею.
 
Усталость прошла, долго не мог уснуть и ждал сегодняшнего дня. Того, что он принесет с собою.

Действие девятое.
(электрический скат, летний солнечный день, февральский реггей, три не рассказанные истории)

Утром меня разбудил звонок тревоги, он прозвучал примерно около десяти – одиннадцати часов. Поднявшись с постели, побрел открывать дверь, заранее заготавливая какую-нибудь пакость. Дело в том, что в такое время обычно приходят всякие дураки: рекламные агенты, миссионеры, сборщики подписей за разных кандидатов (в стране вечная предвыборная ситуация - кто и кого выбирает не всегда возможно уследить), но оказалось не так уж все плохо. На пороге стоял электрический скат и тыкал шипом своего хвоста в тревожную кнопку, меня, конечно, расстроило это – пакость заготовлена напрасно.

Мы пошли на камбуз приготовить на атомном реакторе завтрак и кофе. Болтали, завтракали, пили кофе, курили сигареты, начали шахматную партию. Позвонил телефонный друг.

- Привет, чем думаешь заниматься сегодня вечером.
- Да пока еще не знаю, надо бы позвонить, потом, возможно куда-нибудь с ней пойдем, может, и нет.
- Давай куда-нибудь сегодня сходим, посидим.
- Ну не знаю, не знаю, лучше созвонимся вечером.
- Хорошо.
Шахматные фигуры выстраивали комбинации, боцман, как обычно, много рассуждал о каждом ходе, ошибался и перехаживал, его мысли были заняты совсем не угрозами вражескому королю.
Фигуры беззастенчиво срубали пешки, конь угрожал ладье, боцман решал свой предстоящий вечер, как обычно вслух.

- Я могу: пойти пить пиво с Саньком, позвонить потенциальной подруге и пойти куда-нибудь с ней, но больше всего мне хочется остаться дома и побездельничать, когда бездельничаешь долго – надоедает. Сам же помнишь, как я обламывался по поводу того, что мне не чем заняться.

- Да уж помню.

- Все же, на что сегодня решиться. Может по традиции побросать монетку. Она не решит. Темные волосы, как они на меня действуют, начинает сносить крышу, первое, на что обращаю внимание – волосы.
- Так вы батенька получается не джентльмен.
- Это еще почему.
- Они предпочитают блондинок.
- Выходит, что так. Нет, это, конечно, не означает того, что блондинок не было.

Пока мы так разговаривали, шахматы ждали нового хода, зазвучал февральский реггей и принес с собой тепло и солнце летнего дня. Когда зазвучала музыка, он все еще не решился ни на что. Вслед за мыслями – не решениями двигался взгляд. Зимняя комната преображалась, повинуясь звукам регги. Старый торшер зацвел светло-зеленым цветом, подсолнухи на скатерти поднимали, наполненные семечками головы, протягивали лепестки для поцелуя с музыкой, даже снег за окнами приобрел некоторый зеленоватый оттенок.
Февральский реггей принес с собой лето, решил все и за всех.
Вновь позвонил Санек, стал куда-то зазывать, я сослался на занятость, отказался.

ПЕРВАЯ НЕ РАССКАЗАННАЯ ИСТОРИЯ.
Это произошло примерно год назад, в предпоследние зимние каникулы. Красно-сине-зеленое море было замороженным, подводная лодка готовилась к новым плаваньям, у рабочих-докеров актированный день по причине сильного мороза (40 градусов), я возвращался домой в три часа дня. На встречу мне, взмахивая плавниками-крыльями, в шапке набекрень, зато с бутылкой пепси-колы, плыл скатик.

- Привет.
- Привет, когда приехал.
- Да уже недели две назад.
- Как сессия.
- Нормально, сдал быстро, теперь громадные каникулы.
- У тебя как.
- В академе сейчас.
- Ну понятно.
- Ладно, давай.
- Давай, как Скат, кстати, приехать не собирался (традиционная Красно-сине-зеленая воспитанность).
- Да нет.

Я забрел в магазин, купить сигарет. На полочке стояло пиво-ностальгия, «Амстердам – навигатор», популярное в наших кругах курсе на втором, мы его иногда называли, за его вкус, карамелькой. Мне, конечно же, захотелось приобрести карамельки.

- Как ты думаешь, Скат, реально сейчас в Красноярске найти «Амстердам - навигатор».
- Думаю можно, надо по ларькам пройтись.
- Тогда, сделаем так, найдем «Амстердам» и я буду слушать февральский реггей.

Найти не удалось, замена «Сибирской короной». Зеленый оттенок снега, зеленый свитер, рубашка, звучал февральский реггей.



Февральский реггей.


Он начался, когда я встретился с ней в третий раз. Мы пили кофе, общались, я был правильным, сложным и умным до тошноты, не мог ничего поделать с собой. Содержание нашей беседы теперь не вспомню – незначительно, не значит ничего.

- Мне пора.
- Я хочу тебя проводить.

Подаю одежду, мы отражаемся в зеркале, ритмы меняются. Отраженное изображение, неуловимые сигналы, пробуждаются чувства.


ТРЕТЬЯ НЕ РАССКАЗАННАЯ ИСТОРИЯ ПРОИЗОШЛА.
 На улице снова тепло – ноль градусов, расквашенный и почернелый снег, стекло запотевает от ожидания. Мне видно лестницу, по которой ты сегодня придешь или не придешь, наверно нет, это было бы слишком хорошо, что бы быть. Скорее всего, ты позвонишь, предупредить – занята, и между нами станет возникать пропасть, которую еще возможно предотвратить.
Я слишком долго был без тебя и не мог, не научится ценить наши отношения. Не позволю им прекратиться.

Ты читала, я закрывал шторы, что бы солнце не слепило твои глаза. Ты снова пришла ненадолго, не знал – оказалось на пол часа. Чувствовал, что-то ни так и огорчался.
Привязанность к женщине как наркотик, постоянно требуется увеличивать дозу, быть ближе и дольше друг с другом. Но ты все время уходишь, мне достается абстиненция, против которой нет абсорбента.

Громче самого громкого крика. Недопитый кофе, поднос на котором стоят две чашки твоя и моя, моя в блюдечке, твоя рядом. Разговор в коридоре которому я не мешаю. Мои злые глаза, я не обижаюсь, мне просто больно. Странное очень забытое ощущение – «злые» глаза набухают слезами.

- Чем больше ждешь, тем больше любишь, - это говорит ее подруга, и выражение лица её подруги изменяется со словами, может она понимает, что ей вообще лучше ничего не говорить или у меня слишком красноречивая рожа. Тем не менее фразу оставил без внимания. В смысле ничего не ответил, ничего не сказал. Мог сказать многое, не объяснять, нет, зачем и так всем и все ясно. Надо было сказать, что я и так только и делаю, что жду.

Борт киберлодки, тридцать первое марта, пятница, хронометр показывает без десяти шесть, перископ не поднят, корабль то всплывает, то вновь ныряет, вслепую, повинясь ритму «Shaman-a», руки боцмана лежащие на штурвале следуют за сумасшедшими и красивыми мелодиями шамана-путеводителя по виртуальным мирам. В которых, все так просто и не понятно, чуть не верный шаг, да какая разница вправо или влево и ты утонул.

 …ветер, штормовой ветер разбивал оградительную решетку на капитанском мостике, ветер раздражался от того, что она раскачивается как больной зуб и кричит, но все же не падает, ветер крепчал, решетка не сдавалась, лишь с каждой минутой грохотала все сильнее, от чего шквал налетал с еще большей силой, ожидая – вот-вот она не выдержит… …я шел на утлой шлюпочке по разбушевавшемуся миру, крепко вцепившись в румпель, трубка во рту давным-давно погасла, что бы раскурить ее вновь не хватало времени, каждая накатывающая волна грозила растерзать, раздавить, опрокинуть, замешкайся на секунду, не скорректируй курс и тебя не будет… …скоро начали попадать на пути рифы, пришлось усилить внимание… …двигатель подводил, шлюпка с превеликим трудом вскарабкивалась на новый гребень волны, проход между рифами был, но такой узкий и извилистый, что казалось – его нет, тем не менее, каким-то чудом боцману удавалось вовремя отвернуть и уберечь тело лодки… …связь с берегом исчезла, когда упало напряжение, вероятно, вода залила основной генератор, да даже если бы и была; в эфире только треск, иногда прерываемый слабыми сигналами «SOS», электричества едва хватало на лампу под приборной доской, да и она мигала желтым тусклым светом, грозясь потухнуть совсем… …все-таки налетел, падение на пол, удар обо что-то острое и угловатое, отозвалось болью, шквал, наконец, разнес решетку, вырвал с мясом, непрочный корпус умирающего корабля распадался, остатки решетки въехали в иллюминатор, который как не странно был еще цел, его осколки вместе с решеткой раздирали боцмана, ноги подгибались, он пытался подняться, скоро ему это удалось, представлял собой довольно жалкое зрелище, лицо сплошной фиолетовый синяк, губ не осталось, спина – месиво из клочков мундира, кожи и красной липкой боли, не кричал и не сдавался, снова встал к штурвалу – управлять последним кораблем в своем последнем плаванье, раскурил трубку…

Но он выжил. Сведенные судорогой пальцы не выпустили штурвал, который застрял в рифе. Его подобрали рыбаки на третий день после бури. Там они оказались случайно, занесло каким-то уже дружелюбно настроенным ветром. Он вернулся к ней. И она ждала. Теперь он не сможет без нее сопротивляться волнам. И она это знает.

ВТОРАЯ НЕ РАССКАЗАНАЯ ИСТОРИЯ
Письмо капитану, которое Боцман не отправит.
Ты знаешь, она снова ушла, но теперь ушла, навсегда ушла. Даже знаю почему, теперь знаю, почему они уходят от нас, от подводников, есть целых две причины. Причина. Как странно по-новому звучит это слово. Эту прогнал Растафай, напугал, он может. Он и раньше это делал, только я не умел заметить.
Когда мы с ней бывали вместе. Не могла она пройти мимо меня. Она узнала тайны Красно-сине-зеленых морей. Я сам спроецировал их в кибермир, а она, его исконный житель, привыкшая к смене декораций за несколько минут, распознала мой UFO за какое-то мгновение, радостно устремилась вовнутрь. Где тоже все менялось. Она пила меня, как я пью вино, мы пьянели, растворяясь, друг в друге. А Растафай стоял в уголочке и ухмылялся какой-то уж очень сильно знакомой улыбкой, не решивший еще, что ему предпринять, наблюдающий.
Волны ходили кругом нас, меняли свой цвет от черного до лилового, иногда мы сами были этой волной. На её левой руке, на большом пальце кольцо из камня. Я случайно заметил его. Когда нас вынесло на песок, я увидел себя в этом камне, она проводила этим кольцом по мне. Я знал, ЧТО это значит.
А потом испугалась, увидев кого притащила, не фантом, не волну, не то, что можно выпить и сразу забыть, вдохнуть, как сигаретную затяжку, а тут совершенно живой подводник. Куда его бедолагу занесло из Красно-сине-зеленых? Оттуда, где он жил с помощью старой подводной лодки с эмблемой британских ВМС на борту. Даже там он был гостем.
 Но любопытство, какие они там, на вкус, так хочется попробовать. Увидела – она не сможет его выпить, не изменившись сама, а когда она изменится ей уже не захочется пить, а не то, не дай бог, её выпьет он, как тогда.
Они все хотят пить, пить тебя и меня, но видят – мы не позволим, пугаются, а некоторые, самые безбашенные все-таки пробуют
И сегодня, она снова ушла, сказала, что навсегда, а мне было спокойно и не сложно и даже как-то легко. Звучали: Бельканто, до него Бабилонский ZOO. Палуба больше не раскачивалась, брался и тщательно высчитывался новый курс. Боцман выкатил на палубу старинную пушку, поднятую с испанского галиона и бабахнул против ветра, что означает по всем, не писанным морским законам, приказ – остановится. Он проверял приборы, задраивал люки, заправлял баки новым топливом.


Действие десятое.
(прощание Боцмана с кибермиром, ее звали К, его звали А, Unlucky hero)

Мистическая погода, тает апрельский снег, наступило седьмое апреля, новое время, теперь без нее. Куда? Да еще не ясно.
Пришла пора расставаться, грустно и навсегда. Слишком много осталось за кадром, слишком возможны новые продолжения, а на корабле приспущен флаг, и кофе одинокий напиток. Хочется замолчать, напоследок побросавшись громкими фразами. Замолчать надолго, может быть насовсем. Что же действуй безмолвие.
А водяник стал киберводяником, он же сам признался.
Астрономический институт установил новый контакт с инопланетянами, быстро проносящимися в надпространстве на UFO. На киберлодке была обнаружена новая дверь, открываемая раньше не тем способом, бывшая оружейная палуба превратилась в водолазный колокол, предназначенный для глубоководных погружений, почти, что как батискаф.
Теперь я систематически покидаю свой проверенный UFO, и он по моему возвращению, иногда пугает меня и пугается сам. Грохочет люками, скрипит переборками, отключает электроэнергию, становится неуправляемым.


Действие последнее.
- Это было славное плаванье, – сказал боцман и задраил люк.

КОНЕЦ.

Часть IV.
«Дневники проститутки».


Как же ты разозлилась, когда увидела этот заголовок. Почему ты восприняла это на свой счет, ведь эта история про меня. И даже совсем ни про сейчас, и вообще ни про кого, это просто какое-то кривое зеркало.

А если я прав и все это правда.

Я печальная проститутка, у меня длинные ресницы, короткая стрижка, мои глаза серые иногда зеленые. Мои дневники пишут сотни авторов. Каждый свою главу, главы разные по содержанию форме и объему.
 
 "А небо останется все таким же, как и было
 Что бы ты ни делал: ребенка, дом или дерево".


 "Поезд №938".


Шаги сливались со стуком колес проходящего под мостом поезда. Мост, который соединял возможное и прошедшее. Какая странная привычка - застрять где-то посередине, в точке отсчета и смотреть на толчею вагонов, стукающих по рельсам.
 Ты сказала: «До вечера». Вечер потихоньку превращался в ночь.

- Я совсем не нужен тебе.
Вопрос-утверждение, заданный в воздух. Без десяти одиннадцать, еще вечер, уже известно, чем он закончится. Еще совсем недавно было видно небо и темные дождевые облака, теперь только окна наполненные электрическим светом. Весь день шел дождь.

Если нужен, то для чего. И для чего ты поступаешь со мной так, как ты поступаешь со мной. Мне не нужно многого, лишь твоего внимания, каплю нежности, вкуса твоих поцелуев, твоего звонка, предлагающего сорваться сейчас из дома и приехать за тобой. И я бы приехал, как это бывало раньше.
Ты запретила писать про тебя. И когда я начинаю писать, мой мозг словно заперт. Как будто бы разучился, никогда не умел. Не умел быть с тобой и с теми, кто был до тебя, с теми, кто будет после. Называть невезением, называй. Уверять себя в том, что ты не тот человек.
Происходит дальше, и будет происходить – «До вечера», а вечер превратится в ночь, которая не вспыхнет радостью твоего визита. Ты не придешь сегодня, даже не позвонишь, чем ты занимаешься сейчас и все то время, в которое я не вижу тебя.
Неудачная неправда:
- Я не могла дозвониться. Может быть что-нибудь с телефоном.

Нет с телефоном все в порядке, всем кто, хотел поговорить со мной, это удалось. А не дозвонилась ты лишь потому, что не звонила.
Так становишься бесчувственным и холодным, так хирург делает операцию, удаляя больную плоть, легким и точным движением скальпеля.
Я умею строить, но не умею сохранять, возможно, не хочу или, как и раньше, виноваты почти что летние, наполненные пробужденной зеленой весенней силой, листья, так мило расположившиеся на дождевых облаках. Ночь превратилась в утро. Ночь превратилась в кофе. Волшебное существо по имени ночь.
Облачная погода.
 
"- Я ухожу в дожде.
- Когда вернусь?
- Не знаю, какая разница, если никто не ждет".
(записка любимой девушке)

Новый дождь. Сколько еще упадет капель на землю. У окна, как наблюдатель, за шторкой, где так удобно спрятаться. Сначала появляются зонтики, их несут тысяча ненужных рук.
В мае 2000 года в городе Красноярске очень часто шел дождь. Он заблудился в дожде. И снова потерял свой зонт. Странное хобби терять зонты, оставлять их, где только возможно, в автобусах, машинах, в каких-нибудь пьяных гостях, при этом очень любить ходить под зонтиком. Вероятно, так бывает со всем, что любишь – теряешь.

Что-то в этом снеге было прекрасное, возможно его контрастная черно-белая обреченность. Я видел его обреченность утром. Она просвечивала асфальтом в тех местах, где солнце уже начинало пригревать землю. Так и наши с тобой отношения, как этот снег, непонятно для чего выпавший в конце апреля, в ночь с субботы на воскресенье. Часто сложенные из недомолвок и полупризнаний, из редкой близости и понимания, и не проходящей разлуки. Из моей и твоей боли и твоего самодовольства, ставшего теперь не состоятельным, теперь. Теперь, когда мне уже все равно, что будет у нас дальше. Это совсем не сложно - быть без тебя.
Я никогда не спрашивал тебя ни о чем. Не интересовался твоим прошлым, не пытался узнать, но откуда-то знал, нет, никто нет говорил, где ты была, когда я звонил тебе, а ты знала, что буду звонить. Страшно? Какое мне до них дело, если все равно после встречи со мной ты уже не останешься той же, что была. Так было всегда и со всеми, а чем ты отличаешься от остальных. НИЧЕМ.

Изменения не происходят быстро в этом их беда, ты совсем еще не замечаешь, кем становишься. Узнав то, что не знала без меня, ты обречена искать. Тебе будет не хватать, того, чего ты лишаешься сейчас. Как не хватает нам всем, мне и тем людям, что бредут сейчас под дождем, промокшие и усталые, редко согреваемые дружбой и любовью. Некоторые, как и я сейчас, научившиеся не убегать и не догонять, а просто идти рядом, иногда не замечая, иногда прикасаясь руками. Так привыкают к тяжелой болезни, зная – она не излечима. Привыкают к редким приступам, становятся менее восприимчивыми. Забывают про свою болезнь, кто как умеет.
А цена спокойствия часто, если не всегда, бывает высока. Поначалу это боль, потом снова, но с каждым разом, те кому «не повезло», болеют меньше. В этот раз я заплатил своими чувствами. Это не означает того, что их больше не будет, просто больше не больно, а спокойно, после того, когда все заканчивается, скоро будет еще и легко. Бывает, – цена спокойствия высока.

И только листья и окрашенное закатом небо сумеют еще когда-нибудь напомнить о тебе. Напомнят без горечи, без переживаний, без анализа ошибок, без последующей проекции на новые отношения. К чему, зачем огорчаться, даже если остаешься один, в мире слишком много всего того чему можно радоваться, надо просто смотреть на небо. И я смотрел на небо, была облачная погода.


"Есть два вида извращений:
Первый вид – сексуальное,
Второй безалкогольное пиво.
Я бы выбрал пиво, оно вкусное.
Наверняка есть еще один вид извращений, -

Любовь.
- Ты бросил курить?
- Нет.
- Выбирай, или я или сигареты.
- Конечно…ты, - ответил я
 выпуская струйку дыма изо рта.
(диалог влюбленных)

Каждой весной хочется: серьезно заняться музыкой и большой любви. Сочиняю новые песни, которые остаются не записанными. Я сочиняю бессонную ночь. А большая любовь превращается в бессонную ночь, полную тоски и боли и надежды в то, что еще можно все исправить, вернуть. Какая-то все-таки чудовищная глупость.
Так много потеряно, нет, не только она, из души ушло, вынули что-то светлое и такое нужное, оставив взамен какую-то гадость. Я становлюсь жестоким и черствым, каким не был никогда, или всегда. Может, просто так получилось, что сорвал себя очередную маску, а что оказалось под ней, не понравилось даже самому. А небо изменило свой цвет, будто бы сделал что-то не то.

Они знали друг друга не долго, всего-то несколько недель. Ты выспрашивала его, задавая каждый раз ровно семьдесят семь вопросов, надеясь, что из этих слов появится человек. И всегда слышала то, что хотела слышать, даже когда речь шла совсем о другом. Создавала себе его прекрасно-фальшивый ореол, в чем он успешно помогал тебе, стремясь, как и любой другой самец в это время года, привлечь благосклонное внимание самки, представляющий себя в каком-то бутафорском обличие.

Красивые фразы плюс дьявольская корректность, а она так хотела эмоций и крови, и быть может грубости и незаслуженных () оскорблений. Почему-то считая такие проявления естественными и искренними, воспринимая нежность любовь и заботу о ней ложью.

- Я бы хотел быть настолько близким тебе, что бы даже моя любовь не стояла между нами, - так и не сказал.
- Так и не ответила.

И сейчас я думаю, ты смеешься над моими словами и надо мной.

Они все и всегда врут даже когда думают, что говорят правду. И еще они почему-то думают, что это только они способны уйти. И в этом наша истина.
Небо стало другим оттого, что теперь смотрю на него один.

Здравствуй необитаемый город.

"Необитаемые город".

Что еще искать здесь, ради чего передвигаться по улицам. Заблудиться бы где-нибудь здесь и здесь сгинуть.

Невезучий корабль.

В нашей жизни иногда так многое зависит
от простого поворота головы.

В это утро я казался себе больным, будто бы мою кожу покрывали бесчисленные точки маленьких противных язв. Мне снова становилось грустно, и я искал волшебного одиночества, раздражался по пустякам и был не доволен всем, самим собой, поиюньски летними и свежими листьями, смешанными сиренево-яблочными запахами.
Я шел по улице и казалось – разваливается мир. Они спешили не опоздать, каждый на свой конец света, быть может, успеют, тогда зачем все. Запах яблони облетает лепестками ее цветов. Сладостный тлен – коктейль из прошлого. Уже появляется тополиный пух, не помню его в начале июня. Говорят – за новогоднюю ночь проходит весь год. Возможно, за последний год проходит все тысячелетие.

Наступившее лето отметили спокойные неудачи.

Нигде, там спросят время, стрельнут сигарету, влезут с еще какой-нибудь ерундой, мало ли. Всем что-то надо от тебя.
Когда я включаю телевизор, или за окном, там облитые солнечным светом, наступившего лета, в плотно облегающих бедра одеждах, такие уверенные в себе и хищные, ставящие свои каблуки выверено и точно, на только им известные квадраты асфальта.
Мне противны все их походки. Через эти продуманные шаги вы сообщаете мне о своих желаниях и желания у всех одинаковы, всем известные.

Так странно замечать – вернулся старый мир, такой, как и был, со своими сложностями, проблемками, прогулками и взглядами в воспоминания, старый мир – мир без тебя, без никого.

Лето.


//Как сделать что-то хорошее
//Доброе и светлое для всех людей.

Прошло шесть дней лета – шесть карт, как в игре в дурака. В эти игры нужно играть крапленой колодой. Как научиться быть шулером. Как обмануть эти свежие листья.
Отсыревшие сигареты, мысли и лето. Понимая это только сейчас, когда воздух пахнет облаками и небом другой планеты.
Боцман без корабля списанный на берег. Но чего только не бывает, может и он вновь станет молодым и улыбчивым, когда почувствует под ногами дыхание двигателя, испачкается сажей во время ремонта, когда поднимут на мачту полосатый флаг несуществующей страны нашей полной свободы, когда разорвет тишину усталого причала новый гимн, традиционно отмечающий начало плаванья. Плаванье на краю, в этом море без берегов, к небу без горизонта. К тому, что никак невозможно рассказать, любой рассказ похож на фотографическую пленку, потом на красивые снимки, но это к (не)счастью не фильм.
…тот кто не встречал утро на этой Реке ничего не знает про утро. Роса, влажность, возможен туман, пепел на останках костра. Тебе холодно и тепло одновременно, замерзает лишь твое тело, но зато ты оттаиваешь сам, когда к тебе прикасается солнечный луч, отраженный в воде, отраженный в этих каплях росы, которым он принесет забвение в мимолетном облаке. И ты сам, твое лицо, чьи щеки вытягивались в след искорке пробегающей по листочку. Ты будешь узнан даже новым облаком, тебя запомнили здесь и будут навсегда ждать. Твои следы на берегу смоют волны и дождь, песок унесет ветер, и эти частицы тебя останутся тут в точке отсчета. Но почему-то, быть может по неосторожности, когда ты не успеваешь сберечь то хрупкое, что заметил случайно, что ускользнуло, что не возможно вернуть, не вернется, и тогда появляются люди и новые кадры…
… вот новый кадр. Чуть-чуть, как это часто бывает при любительской съемке, сбит фокус.
- Эта точно черная. Ночью все кошки серые.
- Надо будет запомнить, может кому-то понравиться.
Приметы должны сбываться. Осталось определить для кого. Для меня это хорошая примета, для тебя плохая, в общем, желания или пожелания и возможно напутствия совпадают.
Неделя ночей по пять часов вместе, разговоры, истории заканчиваются, тогда начинаешь говорить о своих чувствах, которые привык испытывать.
Ухаживание – это часто безнадежный процесс надоедания одного человека другому, когда тот, кто надоедает, целенаправленно задействует все свои открытые и скрытые таланты. Вероятно, это напоминало именно это, да так и было, в последнюю неделю уходящего лета. Когда наступил сезон дождей, холода, пятичасовых ночных прогулок, бесконечных разговоров – историй, которые не собирались закончиться и дать дорогу привычкам. И вот уже открытым текстом:
- Он тоже приходит ко мне, будто бы непонятно зачем.
Как будто бы не понял, да и прием какой-то уж больно бестолковый, но кто как умеет. Не хочу. Разве что пару-тройку дежурных комплементов, да и то потом, не в строку, когда расстанемся в точке отсчета.


Лето кончилось.

"Когда-нибудь мы соберемся
Все вместе, здесь в точке отсчета,
И поговорим о былом совсем как старики".

На этой полке хранились, привезенные с дальних берегов, морские камешки, каждая обточенная водой галька была кусочком прошедшего нездешнего лета. Лета, которого нет, нет здесь. Я пишу, потому что боюсь забыть про все эти отношения, для того, что бы забыть. А, по сути, осталось так не много. Совсем ничего.
Совсем ничего. Движения во все стороны, без направлений. Да кому только нужны эти направления, что же направляйтесь, вы на правильном пути. Почти что как напиться и пойти с повинной в вытрезвитель.
Какие еще старики и точки отсчета, а разговоры о былом, как все другие беседы всего лишь слова, пусть даже и оживающие. Только лето и не думало заканчиваться, оно заканчивалось только по календарю, тем более я не знал еще о том – все что ты любишь, даже то что на самом деле куда-то совсем безвозвратно ушло, можно забрать с собой и сохранить. Какой в этом смысл? Да никакого, когда вдруг вспоминаешь про смысл, замечаешь, он – самое не устойчивое существо. Эх вы искатели смысла.
Искал и я, грешен, попробуем исправляться.


Невозможное.


"Слышали ли вы когда-нибудь
 Как настраивается оркестр".

Слышали ли вы когда-нибудь, как настраивается оркестр. Я слышал, хотя это и было давно - на тебя обрушивается лавина несвязанных звуков, постепенно сливающихся в унисон. Именно из этой лавины рождаются все последующие мелодии и темы и в ней же находят свой конец. Конец истории.

Конец истории.

Я смотрел на небо, и оно все еще было такое же голубое, глубокое и далекое, изредка достижимое, темнеющее радугой вечера, грустнеющее иногда тучами и слегка нахмуривающееся облаками.

И теперь замечал, что эта история закончилась, так и оставшись недописанной. За некоторые строки становиться мучительно стыдно, но исправлять их нет и малейшего желания. Тем более смотришь теперь на все это совсем другими глазами.

Так все же что это было. Джин & тоник. Пиратский корабль. Непонятая шарада. И эти мысли, отсыревшие в июле 2000, возникают такими медленными, как затяжка дымом сырой сигареты.

 Да что все эти корабли, если вспомнить про то, что слова иногда могут оживать, а действия происходить, и случай бывает разный-всякий. И небо изменит свой цвет не оттого, что делал, сделал не так или не то, а просто отсыревшее лето станет осенью вероятнее всего солнечной, как Калифорния, просто новое ожидание растает новой ночью, а ты внезапно поймешь или просто заметишь – у неба нет горизонта.


Небо без горизонта.


Палуба UFO покрыта илом, притащенным из надпространства. В жилых каютах и машинных отделениях поселились мрачные морские призраки - тени прошлого - гнусные морды, внушающие недоверие. Штурвал теперь при поворотах издает жалобные стоны – скрипы, техника частенько выходит из строя. Роман UFO + Боцман заканчивался.

Ночь это время, когда не бывает горизонтов, когда все кажется таким простым, понятным и легким, когда все что бы ни казалось таким трудным для дня, выходит обыденно.

Пошутить бы теперь, а потом придумать конец для бесконечного, да как-то не хочется. Может быть когда-нибудь, чуть позже. Привет.
Последнее воскресенье ноября.
А если ты тот, кто про тебя написал?
Теперь мне очень часто кажется, что моя жизнь где-то здесь в этом автобусе соединяющим мой старый и новый город. Каждую пятницу я возвращаюсь сюда, что бы в воскресенье успеть на предпоследнем рейс – 23.30, обратно. Короткие передышки и бесконечные недели между ними, замерзшие ноги, одно и тоже лицо грубой тетки-кондуктора проверяющей билеты на входе. Чьи-то движения иногда заметные или нет.
Это было раньше. И так же как тогда я не умел написать о том, не понимал – понимаю, но … апрельский снег со своей четко-обреченной контрастностью настигал меня в ноябре и уже не был прекрасным и совсем не мог быть новым, и где-то между ними - отсыревшее лето. Между кружкой кофе утром, красным вином, диваном, длинными локонами черных волос на подушке. Между тем о чем никогда не писал и хотел оставить себе, что заслуживало сюжета, когда писал и не получалось и выходило.
… я позвонил в дверь, и она открыла. Одетая в халат настоящая женщина, я пришел раньше, чем успел, и теперь ждал, как будто небрежно развалившись в кресле и включив телевизор. Кресло, стоявшее в большой квартире с коридором без конца, из-за прикрытой двери доносились голоса без слов (я будто бы не прислушивался). Потом звонок телефона, он почему-то всегда звонил, когда я бывал здесь, теперь уже там. Так казалось, что это не кончится никогда, а это всего лишь несколько минут. Телефонный разговор и наши отношения.
Ветер, когда мы закрыли за собой подъездную дверь. Скользко, мы держим друг друга за руки. Я улыбаюсь ей, она улыбается мне. Через пять минут, мы сядем в полуразвалившийся «Москвич» какого-то деда и заведем пустой разговор. Нас встретит ночь, украшенная гирляндами не желающего засыпать города, скрип ключа в замке, когда ты впервые будешь открывать мою дверь своим ключом, твое любимое сладкое красное вино (мне всегда больше нравилось сухое) и конечно диван.
Ты все время проверяла меня и хотела верить мне, а я всегда был таким, что нельзя было понять ничего, а ты, разумеется, понимала все по своему, со своей стороны, со своим испорченным опытом, и я испорчен, но по другому.
Он всегда останется лишь тем, кем ты его видишь. Тебе казалось, что я вру и тогда я конечно же начинал врать.

Он все время искал фей, а ему всегда попадались колдуньи и ведьмы или же просто не фее, в лучшем случае.
И вдруг я решил, что не будет конца у этой истории, при этом я помнил, как бывает, если вдруг решишь, что дописал свою историю, а когда ставишь вдруг самую распоследьнюю точку, оказывается, что самое важное забыл, рассказал совсем о чем-то другом и другой. Из тех дискретных отношений и событий, на которых ты побывал в гостях. И при этом очень хочется, что бы история закончилась.
И насколько комичными выглядят все эти ситуации, так же комичен этот вечер накануне нового года, века и тысячелетия.
И это уборка в холодной комнате эти замерзшие мысли, так же и год назад. Каким он будет этот год, да даже не хочется знать, но знаешь. То чего могло хотеться, где ты.
Как мне бы хотелось, что бы эти обрывки можно было понять или нет.
Наверняка все будут говорить о том, кто и когда почувствовал новый год, да уж это точно будет. Тогда произойдет, может быть.
Какая все-таки глупость. И как так получилось, что никто не нужен.
Но ничего из того, что могло бы произойти, не произошло.
Все было необычным, но совсем не интересным.
А то утро, которое было через пять минут, зачем-то растянулось и не превращалось ни во что, оставалось утром, снегом, который не таял. Смехом, от которого никто не радовался.
Приближался февраль. Всего-то через несколько дней. А я подошел к какой-то новой точке отсчета, хоть и не понимал к какой.
Так хочется лето, которое есть.
Где же мы оказались?
Странники без пространства. Где вы все кому ничего не нужно объяснять, кто вы те, кому все и так ясно.
Одна знакомая девушка, нас ничего не связывало, просто где-то случайно познакомились, читая эти строки:
- Ты когда это все писал?
- Да всегда – и еще какие-то неопределенности, сами поймите стыдно ведь не много, за то, что написал лет эдак пять назад.
- Да ну у тебя и дела в голове творились тогда.