Глава 21. В твоей тени найду покой и вечность

Часть пятая.

Арфы и птицы.

Глава 21.

В твоей тени найду покой и вечность.

Воздух едва шевелился, натянутый над домами гибкими зеленеющими кронами деревьев, и пах тревогой встающего над Невой нового утра. Марьяна шла по безлюдной 7-ой линии, стрелой летящей в сердце набережной, и солнце горячей ладонью гладило её затылок. Она чутко вслушивалась в торопливый стук своих каблуков, в беспомощно-счастливое трепетание сердца и ободряющее попискивание недавно проснувшихся воробьёв. Набережная ослепляла тысячами солнечных зайчиков, плавающих в Неве, от их золотистого сияния мерк даже торжественно парящий в утренней дымке бронзовый купол Исаакия. Академия Художеств дремала, прикрыв стеклянные глаза рядом колонн; сфинксы равнодушно-спокойно смотрели друг на друга, пряча в уголках полуразбитых губ зловеще-печальную улыбку-усмешку. Но они молчали. Им доверили этот город, и они несли его на своих львиных плечах, словно хрустальную вазу с жертвенным неугасающим огнём. Марьяна прошла мимо них, опустив взгляд. Сфинксам известно всё, но никто не осмелится спросить их.
Грозный штык с золотым орлом возносился в небо – Румянцевский обелиск, Марьяна взглянула на него лишь мельком. Проплыл мимо Меншиковский дворец с окнами, затянутыми фольгой, по колено ушедший в болотистую землю Петербурга; замаячил вдали гордый красно-белый экспресс Университета. По ту сторону мерцающей реки полыхнул Адмиралтейский шпиль, словно вскинул меч, и зарделись утренние лучи на щеках Кунсткамеры. Марьяна ускорила шаг, её порывистое дыхание звучало громче стука переполошённого сердца. Она спешила, - спешила  туда, куда её никто не звал, и где её никто не ждал, но где её нужно было быть.  Открытие движения по Биржевой площади не претендовало на масштабность. Всего лишь площадь – асфальт, плитка, клочок травы. Но для Марьяны это было больше, чем просто красивейшая площадь в сердце города. Рано утром, сквозь дымку и зябкий холодок, шла Марьяна не на площадь, а за спокойствием, шла, чтобы ещё раз положить холодную от тревоги руку на тёплый пульс города и улыбнуться в душе, увидев, что он жив, он жив, он жив… Он не умер, и не умрёт, пока она будет дышать на его бледные щёки. Он будет жив, пока Князь будет держать тёплую руку на его бархатных крыльях. Марьяна прислонилась к шершавому плечу парапета набережной. Ростры колонн ловили невский ветер, а у могучих ступней рек копошились букашки телерепортёров. Вкусно пахло терпкой свежестью воды, и откуда-то доносились вездесущие голоса воробьёв. Великий Князь возник из ниоткуда и двинулся по своим владениям сквозь утренний аромат весны. Окружённый толпой, он быстро исчез из поля зрения, а потом вновь появился – фантом просыпающегося города, овеянный пеленой преданий и недосказанностей. Он отдал долг и уехал, растаяв в призрачности утренней природы. Марьяна проводила его взглядом, и только чайка над плотной невской волной надрывно вскрикнула: «Куда?», махнув платочком белого крыла.
…садясь в заботливо приготовленный для него троллейбус-первопроходец, Яковлев глянул вокруг – свет от воды отчаянно слепил глаза и застилал чудесный новорождённый пейзаж. Опять какое-то странное чувство присутствия чего-то неведомого,  как будто не то жизнь, не то смерть твоя рядом и смотрит внутрь тебя безмолвностью бездонных глаз. Где это и что это? Непонятное состояние. Он впустил в лёгкие свежий, искрящийся воздух и скосил глаза влево – на зеленеющем газончике возилась ворона, - гигантская, исполинская ворона с неестественным хохолком. Как будто перехватив его удивленный взгляд, птица раскрыла крылья и сделала что-то вроде поклона.
«Странно всё это, ох как странно», – подумал Яковлев и залез в троллейбус.
…Галка Маша отметила четырёхдневное своё пребывание в домике Ярослава заправским шурум-бурумом. По всей видимости, она задумала соорудить себе жилище, и для этого дела приспособила верхнюю полку серванта, где Ярослав хранил всякие безделушки. Галка облюбовала себе какую-то коробку, натаскала туда тряпок, ваты, бумажек, а после взялась за «евроремонт» и украшение жилища. Она «переселила» в своё гнездо все самые блестящие штучки – ложки,  вилки, цепочки и даже фантики, в результате чего Ярослав не досчитался многих своих вещей. Но живая душа успокаивала нервы, и Ярослав был рад тому, что обзавёлся таким смешным питомцем. Ему было жалко оставлять галку одну, когда он уходил на прогулку, но каждый раз, когда он возвращался, Машка встречала его радостным галочьим «кхеканьем».
Вчера Ярослав, которому немного наскучили каменные джунгли городских кварталов, гулял по Островам, совсем, как Блок. Он всё-таки считал себя человеком в какой-то степени деревенским, и природа звала его. Ярослав ещё раз посмотрел на уже совсем готовую Ушаковскую развязку, а потом прошёл мимо Предтеченской церкви по аллее на Каменный остров. Остров каменных заборов встретил Ярослава зелёным шумом цветущих крон и безлюдным безмолвием тропинок и закоулков. Перейдя через реку Крестовку на Крестовский остров, Ярослав долго-долго путешествовал по нему, потом свернул на Елагин, где публики было уже больше, а, достигнув Старой Деревни, не стал садиться на автобус, а пешком направился через Серафимовское кладбище на Богатырский, чтобы потом по нему кое-как доплестись до Коломяг. Устал Ярослав ужасно, почти все ноги стёр, но остался очень доволен прогулкой.
Теперь он намеревался совершить экскурс в Озерки, пешком. Он не раз там бывал, но зимой, и весенних Суздальских озёр ещё не видел. На Шуваловском кладбище шумел деревья над могилами, и народу было совсем немного. Все они либо заходили, либо выходили из церкви Спаса Нерукотворного, торжественно-печально подпирающего облака. Почти сразу за церковью открывался небольшой обрывчик, выходящий прямо к водам самого большого Суздальского озера. Ярослав пробрался к кромке и сел под деревом на его корни. Вид открывался потрясающий: по синей глади летели, летели облака, и озеро как будто дышало, и это свежее дыхание обдавало своей лёгкостью щёки Ярослава. Здесь, в этом тихом уголке, меньше всего хотелось думать о неприятном. Но неприятное желчью выплёскивало из души. Вчера вечером Ярослав увидел по телевизору предвыборный ролик Артемьева – замечательно сделанный, мерзкий ролик, похожий на красивую,  блестящую навозную муху, ползающую по куску торта. Настроение у Ярослав сильно подпортилось. Оно портилось у него каждый раз, как только он видел физиономию Артемьева или слышал его голос. Право, уклеивший весь город дурацкими плакатиками с октябрятскими звёздочками русский англичанин Артём Тарасов вызывал у Ярослава куда меньше неприятных эмоций. Его умилительный плакатик с ребёнком никого не обвиняет, не разоблачает, а только вселяет, как ни странно доверие и симпатию. Такая спокойная, по-английски ненавязчивая агитация, да плюс к ней Ярославу ещё вручили у Пионерской  полиэтиленовый пакет с нарисованными фруктами и овощами и тарасовским ликом. Всяко симпатичней, чем эти жуткие жёлто-синие плакаты «настоящего губернатора». Ярослав вздохнул и устремил взгляд на противоположный берег, - там кто-то пробовал купаться, оттуда доносился смех, и всё это так умиротворяло, что хотелось спать. Запах воды и цветущих кустарников оказывал какое-то гипнотизирующее воздействие. Ярослав прислонился к стволу и закрыл глаза, но, услышав незнакомый голос, открыл их снова. На берегу, чуть левее, у самой кромки воды стоял человек в тёмном плаще до пят и смотрел на простирающиеся перед его взглядом водные просторы. Он выглядел несколько экзотично и, присмотревшись, Ярослав подумал о том, что точно где-то его видел.
-Какие необъятные, неохватные дали! – произнёс человек, прижав руку к сердцу, - Как прекрасна ты, северная природа!
Ярослав уставился на оратора с искренним восхищением. Вот это да! Нечасто увидишь человека, разговаривающего с озером.
-Но как ужасны люди, о как они ужасны! – продолжил свой монолог странный незнакомец; его голос не был лишён приятности.
-Уж сколько лет прошло, а этот мир всё так же страшен, дик и лют. Та же подлость, та же ложь и те же слёзы льются из глаз безвинных. Как страшен, страшен этот мир!…
И человек прошёл мимо Ярослава, как будто не замечая его присутствия; он поднялся на пригорок и как-то странно и бесследно затерялся среди могил.
Всё время, пока Ярослав шёл домой, в голове его звучали последние слова, произнесённые необычным молодым человеком. «Как страшен, страшен этот мир…»
«Как этот мир страшен». – повторял Ярослав и ломал себе голову над тем, где же он мог слышать эти слова и где же видел этого молодого человека.
-Как страшен этот мир…, - бормотал Ярослав, пробираясь знакомыми кривыми улочками Коломяг к своему дому, - Этот мир… Мир…
Он прошёл мимо бывшей дачи Орловых-Денисовых, берегом озера, мимо часовенки.
-Как страшен… мир… Страшный мир…, - и Ярослав застыл, как будто поражённый молнией, у своей калитки. Страшный мир… «Миры летят, года летят!… «Живи ещё хоть четверть века!… «Страшный мир» – цикл стихов Александра Блока! Ярослав схватился за калитку и голову у него повело. Лицо молодого человека показалось ему чудовищно знакомым с самого начала, теперь он рельефно вырисовывалось в его памяти. Нет, невозможно. Это нереально. И Ярослав поспешно заскочил себе во двор, как будто боялся, что призраки города его догонят. Как страшен этот мир…
…Парадная пахла сыростью, кошками, временем и отголосками чьих-то сытных обедов. Лепнина на потолке полуобвалилась, а на стенах была закрашена жирной масляной краской. Свет проникал только с улицы, через разбитое, мутное стекло, под ногами шуршали бумажки, а на ступенях валялись окурки, живописно сформированные в кучки. Марьяна почти на ощупь поднялась на второй этаж, едва касаясь рукой замызганных перил, - решётка в стиле «модерн» кое-где была сломана и погнута, но всё ещё сохраняла свой элегантный, немного вычурный вид. Почтовые ящики утопали во мгле, но можно было различить торчащие из них белые уголки газет. Марьяна поставила тяжёлую спортивную сумку на пол и стала вытаскивать содержимое ящиков двумя пальцами. Она очищала парадные родного Васильевского от второго номера «Моей Столицы»; сумка была набита этой продукцией более чем на половину. Марьяна до конца ещё  не осознавала того, как она додумалась до такого безумия, но не совершать это безумие было для неё равносильно гибели. Она не могла просто наблюдать за происходящим, она должна была действовать, что-то предпринимать. Какое-то странное затмение двигало ею, и хоть Марьяна и сознавала тщетность своих попыток изменить мир, она шла в бой с ослеплённостью бабочки, летящей на пламя. Марьяна обошла уже с десяток парадных на Среднем; не все они были открыты, кое-где ей удавалось проникнуть внутрь, вскрыв код, иногда это не получалось, иногда газеты не вытаскивались или были вообще чересчур глубоко погружены в ящики. Сумка тяжелела, а впереди было ещё очень много грязи…
Внезапно скрипнула входная дверь, и Марьяна вздрогнула, отступив в тень. Под каблуком хрустнул брошенный кем-то шприц.
-Что ты так паришься из-за этих нескольких газет? – послышался голос какого-то парня, - Ну не доложил немного, ну и хрен с ними!
-Да ты чо! – донёсся до Марьяны другой голос, более мерзкий, - Ты не в курсе, чо за нами типа наблюдатель ходит и смотрит, сколько мы куда положили? Может мы, как бы, газеты разложили, а сами их, как бы, в помойку выкинули! Вот он и сечёт. Не дадут на бабок, на хрен, будешь знать.
-Да чего же ты сразу-то не доложил, типа, лоханулся так?
-Почтальонша, стерва, со своими письмами. Типа, валите отсюда, агитаторы поганые, и всё такое…
-Ну, блин…
Первой мыслью Марьяны было переждать на верхних этажах, но отчего-то она решила вообще поскорей покинуть эту проклятую парадную, и быстрым шагом спустилась вниз, пройдя как раз между двумя бугаями. Они поначалу не обратили на неё внимания, но не успела Марьяна нащупать дверь, как до неё донёсся гневный возглас одного из разносчиков:
-Б***!!! Газеты с***!
Марьяна моментально вспомнила, что пара газет разодралась до такой степени при выемке из ящика, что клочками осталась лежать на полу, как улика, а уж отсутствие белых торчащих уголочков не мог заметить только слепой.
-Ни хрена!? – отреагировал второй, - Эй, чёрт, да это она!
Марьяна изо всех сил толкнула, почти вышибла дверь, и рванула бежать с полной сумкой на плече. «Держи стерву» неслось ей вслед. Марьяна выбежала на Репина стремительней спринтера, но по шуму погони поняла, что оскорблённые кражей того, за что им платят, молодчики с потерей смиряться не намерены. Их лошадиный топот подтверждал намерения разобраться с обидчиком. Марьяну охватил ужас – вот до чего доводит слепое безрассудство, вот расплата за помутнённый рассудок! Они догонят, догонят её, о ужас… Марьяна бежала изо всех сил, не бросая сумки, она ещё никогда так быстро не бегала – серая горбатая брусчатка улицы стелилась ей под ноги, мелькали жёлтые удивлённые физиономии домов, и только сердце булькало в кипящей лаве крови оглушительно громко. Марьяна удерживала стойкий отрыв от преследователей только благодаря тому, что у бугаёв тоже были тяжёлые сумки, бросить которые они не могли, и весьма неспортивные комплекции. Выбежав на Большой, Марьяна свернула направо и помчалась по направлению к своему дому. Мелькнула мимо дверь вирусологической лаборатории, тенистая Пятая линия со своей гимназией Шаффе… Её догоняли, догоняли, настигали, крики преследователей становились всё громче и наглее. Силы Марьяны были на исходе, миновав Волжский переулок, она поняла, что до двери своей парадной добежать просто не сможет. Апсида Андреевского собора мелькнула перед её затуманенным взглядом. Марьяна бросила кажущуюся чугунной сумку наземь и прижалась к иконе на апсиде, - спиной, раскинув руки, закрыв глаза – всё, конец, борьба окончена. Она просто стояла и ждала, дыхание рвалось из без того разбитой, разорванной груди. Голоса приближались, топот нарастал.
-Эй, где она? – пропыхтел голос.
Марьяна приоткрыла глаза, - бугаи со своими сумками тяжёлой рысью забежали в маленький аппендикс между домом и храмом и приостановились у дверей магазина «Юридическая книга».
-Может, туда забежала? – вопросил один, в синих спортивных штанах.
-Не знаю… Как будто испарилась…, - второй, в джинсах, тяжело дышал и шмыгал носом,- Слушай, плюнь на неё. Чего, мы за ней весь день гоняться будем? Пошли отсюда.
И «агитаторы» со своими сумками прошли мимо застывшей от страха и изумления Марьяны, прижавшейся к иконе, даже не повернув голов – они её не видели. Подождав, пока они скроются из виду, Марьяна подняла сумку на плечо и медленно двинулась домой. Она была шокирована всем произошедшим. Если её что-то спасло, то только чудо. Чудо, из тех, в которые уже никто не верит.
Оставив сумку дома, Марьяна спустилась на улицу, зашла в собор, поставила свечу к распятию Спасителя и встала перед ним, скомкав руки и опустив влажные от слёз глаза.
-Прости меня, Господи, ибо я грешна…, - потекло с её горячих губ…