Мы с Тамарой ходим парой

 Об
Неясные очертания вчерашнего дня. Напоминает ли мне что-то сегодня об этом? Это был день искушения, искушения в конце августа.
Тамарка сидела на скамье в метро «Проспект Мира», вся в вязаной юбке и приблизительно в такой же кофте. Юбка была широкая внизу, с крупным вязаным узором в виде каких-то копий и треугольников.
Я вышел из вагона с сумкой, где лежала бутылка шампанского и большая «Столичная». Возле Тамарки прошмыгивали люди, словно рыбы, а она сидела и сверкала улыбкой на всю станцию. Сестра - то моя, совсем Изабелла – подумалось мне. Мне даже захотелось крикнуть: «Здравствуй, сестра Изабелла! Я здесь!» Но все же, я просто спросил: «Что ты сказала ей?» - Я ничего не сказала, ответила Тамарка. Мне стало немного не по себе. Я, конечно же, справился с робостью, вдруг охватившей меня. Собственно, именно потому, что Тамарка улыбалась. Теперь она уже улыбалась на всю улицу, двигаясь быстро и шумно. Шумно не потому, что на ней должны быть какие-то шуршащие вещи, а шумно оттого, что она была здесь на проспекте Мира совершенно свободна. Казалось, что Тамарка знает здесь каждый камушек, каждую стенку, каждое окно. Вольная, резкая. Широкошагающая Тамарка, шла по улице, словно вальсировала. Быть может, она всю жизнь мечтала улететь в небо на аэроплане, и именно с проспекта Мира. Она летела бы на юг в Сочи, взлетев с этого отрезка шоссе - метро «Проспект Мира» - магазин «Чай». Тамарка, аэроплан, магазин «Чай» - какие все же легкомысленные вещи. Какая легкомысленная женщина, Тамарка. Но все же она легкая, легкая струна какого-то оркестра, каких-то безумных музыкантов. Тамарка – явившийся Тристан – аккорд на проспекте Мира. Все люди, которые шли навстречу томились любовью, или же были близки к этому состоянию.
Собачка Чарли цвета коры дуба лаяла за дверью, а Тамарка тщетно нажимала кнопку звонка. Вскоре дверь открылась, и мы вошли в прихожую, где стояла и улыбалась та самая женщина, которая много лет своей жизни мечтала стать летчицей или парашютисткой. Все знали, что она мечтала с юности летать на военных истребителях. Нет, она вряд ли любила войну, она просто безумно верила небу. Все годы своего детства и юности она посвятила играм в летчиков – героев, космонавтов и испытателей.
Татьянин дом, Татьянин зов…. Какая тихая и лунная была та ночь, пару лет назад. Мы тогда не смогли даже ощутить и десятой доли нашего внезапного порыва, и лишь увидели, как все разрушилось у нас на глазах, стоило нам не удержаться и броситься к друг другу в объятия. Почему это оказалось невозможным объясняется только ее испугом, быть слишком обнаженной в незнакомой ситуации. Разрушались мои сооружения в воздухе, и также, осколками полетела луна. Было в нашей, вовсе не случайной встрече что-то совершенно случайное, что являлось деталью, лишь деталью, но, увы, роковой.
Была ли так нужна мне, несчастному чужому мужу эта яркая и умопомрачительная женщина? Кто бы смог ответить на это? Могу ли я позволить отвечать кому-то на этот КРАСИВЫЙ, СТАРИННЫЙ ВОПРОС!!!
В той давней лунной ночи, сквозь окна Тамаркиной комнаты на нас упали огромные, сложного рисунка узоры. Луна бросила на женщину свои недоумевающие глаза, сквозь узорчатые тюлевые занавески. В ту ночь я понимал все вокруг происходящее, и в то же время не мог понять, отчего в темной комнате остались мы вдвоем – я, утомленный недоверием к своей жене, и эта женщина, не живущая со своим мужем, и не стремящаяся остаться здесь на ночь со мной.
Ноги ее, одетые в черные кружева я целовал медленно, словно у нас впереди была целая ночь. В эту минуту ничего большего я не желал. Лежащая, свесив ноги, она, целующий эти ноги, дрожащий я, брошенные сверху через занавески узоры на нас обоих. Луна говорила нам что-то, шевеля своими узорами – водорослями. Вся Тамаркина комната была наполнена какой-то подводной жизнью, где были двое, прижавшихся друг к другу людей.
В конце концов, мы уже сидели на кухне за столом, говорили о всякой ерунде, осматривая друг друга, как можно более незаметно. Радовалась Тамарка, удивительно праздничным лицом. Я хотел смотреть на Татьяну, не отрывая глаз. Она единственная женщина на свете, которая так смогла успокоить меня, так погасить мою печаль. Она горела огнем, словно костер на реке. Моя страсть.
Я всегда понимал, что это не любовь, что это просто страсть. Но все годы, проведенные после встречи в Тамаркиной квартире с той женщиной, случайно возникнувшей в моей жизни, перевернули все во мне, одним прикосновением ее чувственных ног к моему телу. Это уж точно была не любовь, поскольку любовь – это либо мучение одного человека, либо мучение идиотов. Здесь была женщина, в которой не было места пошлости. Капризная женщина с Бог весть, каким тяжелым характером. Живая, непоколебимая, удивительно чистая сирень.
Тамарка как-то незаметно пошла в магазин. Таня, откровенно усмехнулась, я пристально посмотрел ей в лицо.
- Я тебя люблю!
Это главное, что я должен был сказать, а всего остального могло и не быть. Сказав эти слова, можно вставать и уходить, потому что душа согрета, потому что ты вложил в эти слова весь свой порыв. Ты можешь встать и выйти за дверь, и там еще тысячу раз влюбиться, но главное, говорить о любви, хотя бы раз в сто лет, но честно.
Все было также как и в том далеком тогда. Только не было луны, и был сегодня на Татьяне только – лишь мягкий розовый халат. Было так странно, что я не упрям…. Мое прикосновение к ее лицу…. Я ждал этого момента больше пяти лет с самого первого дня, как я увидел ее в нашей небольшой конторе.
-Я тебя люблю!
Это ведь неважно, сколько раз повторить эти слова. Важно слышать их самому. Не закрываться от них. Ведь они словно живые цветы. Их можно сорвать, и они понесутся вместе с ветром, их можно подбросить вверх, и они никогда не упадут на землю. Как вовремя я научился это понимать. Можно плакать от одиночества всю жизнь, и не догадываться, что это ничего не меняет вокруг. А слова любви намного легче слез.

Я был счастлив один в этом свете,
В тень твою, вздох глубокий упрятав,
И рука теребила меня словно ветер,
Ветер странной любви, никому непонятной.

Когда последний луч заката мелькнул в узеньком просвете зарешеченного окна, я проснулся. Снов, которые я не любил, снов о чем-то знакомом, но чересчур исковерканном, словно в насмешку – я не любил. И никогда бы не полюбил, пусть даже снились бы мне они уж совсем хорошими, эротическими по взаправдашнему, а не так издевательски, когда я совершенно отчетливо чувствовал рукой женское тело, внезапно теряющее свои очертания и подменивающееся кем-то невидимым, на что-то иное, не имеющее в данный момент отношения к тому состоянию, в которое только что собиралось медленно погрузиться мое Я.
Помню, вот так однажды утром проснулся, когда за окном шагали толпы людей, размахивающих флагами всех времен и народов. В тот день объявили демократию, и народ ринулся на Манежную площадь выступать. Манежная площадь в эти дни начинала заполняться народом по поводу и без повода, но чувствовалось, что патриоты всея земли русской, а особенно города – героя Москвы, готовы дружно обсуждать проблемы президентов. Просыпаясь не рано утром в этом героическом городе, я все же понимал, что имею некоторое отношение к народу, хотя и появился в этом городе недавно.

На пыльных полках древних библиотек,
Хранятся непрочитанные судьбы,
Как – будто нет ни одного чтеца
На всей Земле, охваченной развратом.