Глава 22. Мгла опускается на тихий переулок

Глава 22

Мгла опускается на тихий переулок.

В Пасху, тридцатого, Ярослав проснулся только около двух часов дня. Он участвовал во всенощном бдении и крестном ходе, и спать лёг только под утро, думая про себя о том, что как здорово жить почти под окнами церкви. Как следует пробудившись, Ярослав достал  заранее накрашенные яйца и позавтракал, угостив кусочком и Машку. Машка от пасхального угощения не отказалась, но её энтузиазм выпить кагора Ярослав не разделил, и выпил рюмочку сам. Посмотрев выпуск новостей, он открыл, что на пасхальном богослужении в Исаакиевском присутствовал Путин, приехавший на открытие хоккейного чемпионата и встречу с японским премьером. Чемпионат… Он, наконец, начался, оставшись, правда, главным яблоком раздора. Кое-кто шипел даже по поповду того, что открытие намечено на Страстную Субботу – какое богохульство! Ярослав был уверен, что эти «религиозные» товарищи сами толком не знают, что это за Страстная Суббота и какие обряды православные должны выполнять в этот день. Просто игра в религию – такая модная и удобная. Игра в святых и грешников. Но то-то же был бы скандал, не приедь Путин на открытие! Сколько поднялось бы жути, вони и радостных воплей. Но он приехал, привёл с собой Мори и, похоже, оба они были счастливы. Впрочем, так и нужно. Почему всегда только горе, почему только неприятности должны приносить такие события? Эх, если б не выборы… Эти выборы всё испортили. Чёрная грязь легла на синий лёд. А ещё за день до этого, в Страстную Пятницу, Ярослав, гуляя по Петербургу Достоевского, обнаружил странные листовки, испоганившие ряд парадных и стен домов. Жёлто-синие аляповатые постеры, сильно смахивающие на плакаты одного из кандидатов в губернаторы, отображали некие юные лица и подписи-пожелания. Всё бы отлично, но в уголке ютилась весёлая подпись: «Я – за Артемьева». Туго-туго, но Ярослав вспомнил, что однажды у Пионерской ему вручили какую-то открыточку с надписью вроде «Пожелания будущему губернатору». Простодушный Ярослав от всего сердца пожелал Владимиру Анатольевичу успешной работы, доброго здоровья и в конце ещё попросил поскорее достроить станцию метро «Комендантский проспект». Как отказалось, письмецо адресовалось не Владимиру Анатольевичу, а Игорю Юрьевичу. Смех! Своего пожелания насчёт метро Ярослав не отыскал, но зато набрёл на весьма экзотическое «Хочу, чтоб милиционеры не дрались». Впрочем, и о метро кое-что нашлось. Кто-то хотел, чтобы оно работало круглосуточно. Ага, подумал Ярослав, в этом случае за проезд надо будет платить рублей по двадцать. Разозлившись на всё это, Ярослав объявил дурацким постерам войну и вскоре очистил от них пару улиц. А ещё он столкнулся с двумя бравыми молодцами в майках «Я – за Артемьева», вручившими ему ещё какие-то бумажки. Бумажки Ярослав скрипя сердце взял, но про себя подумал, что в следующий раз засунет их раздатчикам за шиворот. Довольно странная листовка гласила о том, что во второй тур выйдут два кандидата – Артемьев и Яковлев, и приводился ряд высказываний как в адрес одного, так и другого. Прочитав этот бред, Ярослав выкинул его куда подальше. Второй тур… Да они скорее второго пришествия дождутся. Ярослав решил, что когда вся эта кутерьма закончится, не худо бы купить бутылочку красненького и отпраздновать это дело, к тому же, именно к тому времени, Ярославу обещали снять гипс, что тоже было событием для него желанным.
…К майским праздникам начало активно холодать. Какие-то традиционные циклоны накрывали Петербург холодной шляпой уже который год, и Ольге это решительно не нравилось. Стоило ей перейти на колготки и мини-юбку, как природа взялась за старые выкрутасы. Похолодание нагрянуло в самый разгар предвыборно-агитационной деятельности, в которую Ольге повезло вляпаться. Её сподрядили на раздачу неких листовок, бредовых по сути и, по мнению Ольги, абсолютно бесполезных. Компиляция из высказываний за Яковлева и Артемьева никак не могла повлиять на волеизъявление электората. Ольга не знала, что на этом свете могло противостоять сонному обаянию Яковлева. Артемьев старался изо всех сил: он мерил галоши на «Красном Треугольнике», братался с «Митьками», пел под гитару в различных передачах и почти ночевал на телестудии, принимая участие даже в таких программах, как «Мужчина и женщина». От его агитационных роликов волосы дыбом вставали, столько разоблачающей информации он рассказывал о главном конкуренте. Но всё как в прорву. Ольга мёрзла на ветру в жёлтой майке «Я – за Артемьева», но бумажки почти никто не брал. Народ куда-то торопился, бежал, опустив нос в землю, и, похоже, совсем не волновался о своём будущем.
В Пасху, пришедшуюся на воскресенье, Ольга гуляла со своим парнем по Университетской набережной/дурак, его что-то вдохновляло в этой скучной линии домов на другом берегу Невы/, но  он скоро настолько утомил её своей пустопорожней болтовнёй, в то время как у Ольги настроение было не из лучших, что слово за слово, и они поругались. Ольга пошла к метро одна. Дул сильный ветер, разносящий по всему острову вездесущий запах корюшки; Ольга куталась в лёгкую курточку и зябла. Вчера у неё была возможность попасть на открытие чемпионата мира по хоккею, но она не пошла. Зачем? Вот ещё, присутствовать на этом бредовом, помпезном мероприятии, да ещё и под одной крышей с сантехником Яковлевым. К тому же, Ольга не любила спорт. Всё шло жуть как плохо, и Ольгу это удручало. Уже пора было готовиться к сессии, а из-за постоянной предвыборно-агитационной деятельности времени на это у Ольги не хватало. Что там, у неё не было времени даже на то, чтобы покрасить ногти.
Она обошла Румянцевский садик и направилась по Репина, чтоб сократить путь. Мысли вертелись только вокруг проблем. Она вспомнила странную бабку, пытавшуюся учить её уму-разуму. И что за невидаль такая? Какая-то чокнутая. Ольга перебежала через Большой и очутилась вновь на Репина. Дурацкая улица, узкая, как кишка. Улица?… Да переулок это, жалкий, дохлый переулок. Очень, очень узкий. Ольга приостановилась. Она ходила пару раз по Репина, но никогда не замечала того, насколько этот аппендикс-ниточка узок. Жёлтые, грязные стены домов, как будто чьи-то потные ладони, смыкались и угрожающе нависали над Ольгой. Ей стало не по себе. Нет, она готова была биться об заклад, что стены смыкались. Если не так, то почему же улочка становилась всё уже и уже буквально на глазах? Ольга тряхнула головой и решительно двинулась вперёд, но, почувствовала плечом прикосновение камня – стена стоящего справа дома была совсем рядом. Ольга оглянулась налево, и горло её перехватил ледяной безмолвный крик, – стена другого дома напирала на неё своей пыльной, холодной грудью. Ольга вытянула вперёд обе руки, и они моментально ощутили отштукатуренный камень – стены смыкались, сдавливали, душили её! Ольга схватилась за голову, упала и истошно закричала – потусторонний ужас взорвал её грудь изнутри.
…Сантехник Саша шёл по вызову, направляясь по Большому проспекту в сторону  Пятой линии, он проходил уже мимо фельтеновской лютеранской церкви с её двумя апостолами, как вдруг услышал отчаянный женский крик. Испугавшись, Саша быстро сориентировался и побежал на этот звук. Достигнув улицы Репина, Саша увидел странную сцену: на серой брусчатке, сжавшись жалким комочком, лежала молоденькая, очень хорошо одетая девушка, блондинка, и кричала так, как будто её убивали. Храбрый Саша поспешил на выручку, бросил свой чемодан с инструментами и схватил девушку за плечи. Поначалу та попыталась вырваться, потом стала цепляться за него и, плача, бормотать про какие-то стены, из чего Саша сделал вывод, что симпатичная девушка явно не в себе. Он долго убеждал её в том, что всё в порядке, утешал, гладил по голове, сидя рядом с ней прямо посреди улицы; потом какому-то вонючему «Жигулю» позарез понадобилось проехать от большого к Среднему, и Саша отвёл плачущую девушку в сторонку и уже там всячески уговаривал её успокоиться. Потом девушка пробормотала что-то о том, что ей надо домой, но она напрочь  отказалась идти по Репина, поэтому Саша довёл её до метро по Второй и Среднему, и опоздал на вызов, за что получил крепкий выговор.
…Первая ночь пасхальной недели опускалась на ощетинившийся куполами и шпилями город мягким серым пухом. Меркли последние розовые мазки на дорогах и стенах, затихал рокот машин, и высокие доходные дома становились похожи на огромные печальные замки.
Марат Гельман вышел на Каменноостровский проспект и вдохнул прохладный, чуточку терпкий воздух. Его проект «Неофициальная Столица» набирал обороты и пользовался завидной популярностью. Правда, не так хорошо всё обстояло с его подопечным, но и это было делом поправимым. В этом мире горы можно своротить, имей ты нужные связи и знакомства. Ведь даже самого Аракчеева удалось победить коротким звонком в Москву. Аракчеев, конечно, не такая уж и важная птица, но начало положено. Аракчеев… Странно, уж не потомок ли того самого верного соратника Николая Первого, творца военных поселений? Не так уж важно. Гельман сунул руки в брюки и не спеша пошёл по проспекту. А Яковлев ну прямо кремень. Молчит, возится потихонечку, изображает из себя цельную, святую натуру, - ну разве что нимб пока над головой не проклюнулся.
Каменноостровский был на удивление пуст, как будто стояла уже глубокая ночь, и даже ни одной машины не прошуршало мимо, пока Гельман шёл по направлению к Петропавловской крепости. Это немного настораживало, однако галерист не придавал странному затишью никакого значения. Вот кто-то замаячил вдали, чья-то долговязая фигура появилась на горизонте, но Гельман не сакцентировал на этом своего внимания. Он шёл, тот человек тоже плавно приближался и становился всё больше и больше, шире и шире, и как будто заполнял собой всё пространство от земли до неба. То, что долговязый шёл прямо ему наперерез, Гельман заметил лишь тогда, когда расстояние между ними сократилось до критических нескольких метров. Гельман притормозил, и прохожий тоже остановился.
«Чертовщина» – подумал Гельман и попробовал обойти живое препятствие, сделав шаг влево, но необычный незнакомец перегородил ему дорогу. Лицо длинного оставалось как будто в тени, а одежда была более чем странной и какой-то до абсурда нелепой.
«Сейчас такого не носят», - пронеслось в голове у Гельмана, и он предпринял очередную попытку расчистить себе дорогу, но незнакомец решительно шагнул ему навстречу, и Гельман увидел в его руке палку, вернее, не палку, а, скорее, какой-то посох.
-А-а-а, собака! – с нездоровым восторгом вскричал долговязый, - какая-то зарница осветила его лицо, и у Гельмана сердце с желудком поменялись местами и волосы зашевелились, как змеи. Он готов был дать на отсечение и руку, и голову, что перед ним завис со зловещим лицом сам Пётр Великий. Уж что-что, а это перекошенное нервной судорогой бледное лицо с выпученными колючками-глазами не узнать было трудно.
-Над моею крепостью потешаешься!? – вскричал царь зверским голосом на весь Каменноостровский, - Гнида ты этакая, супостат!
И он замахнулся на Гельмана палкой. Горе-авангардист вскрикнул от ужаса. Что-то действительно как будто хлопнуло ему в лоб, он испуганно огляделся и увидел почти по дневному суетящийся проспект: торопились куда-то люди и машины ворчали и воняли, проносясь мимо. Никакого Петра в помине не было. Гельман закрыл глаза и открыл, после чего подумал и ощутил холод в ногах. Он стоял посередине большой дождевой лужи, сползающей с тротуара, а в воде валялась какая-то значительная палка-дубинка, похожая на посох…
…Яковлев посмотрел на улицу и вздохнул. Воздух, доселе бывший таким нежно-розовым, превратился в серую скучную пыль, день погас, закат умер и рассыпался тонким стеклом. Спать, надо спать, мысли давят на плечи, как какие-то каменные грифоны, и хочется скинуть их с себя к чёртям, и побежать по померкшей улице свободным и помолодевшим лет на двести. Он повернулся и увидел тёмную фигуру у стола.
-Привет, - послышался знакомый голос, похожий на звон серебряного ксилофона или незнакомой природе серебряногорлой птицы.
Сирин! Он вернулся!
-Ах, это ты, - Яковлев облокотился о прохладный подоконник, - Ну что? Все ли государственные дела переделал?
-Обиделся? – подметил Сирин, садясь за стол, - Ну, не обижайся. Я же на самом деле всё время был с тобой. Разве ты не замечал моего присутствия? Я делал всё возможное, чтобы у тебя было меньше проблем.
-Правда? – Яковлев посмотрел на него красивое, голубоглазое, какое-то нереальное лицо и большие пушистые крылья, - Вообще-то, замечал. Дела идут ровней. Правда, надоела вся эта суета, сутолока, истерика… Они кого хочешь выведут из себя.
-Да, дела наши неплохи, - согласился Сирин. Скрестив под подбородком тонкие белые пальцы, похожие на восковые свечи, - Тени в агонии. Они уже понимают, что эту битву им не выиграть. В какой-то мере, они уже смирились, но это не значит, что мы должны расслабляться. Именно когда мы теряем концентрацию, нам наносят самые чувствительные, а порой и смертельные удары в спину. Не разжимай рук, иначе уронишь меч.
-Меч? – усмехнулся Яковлев, - Он тяжелее день ото дня…
-Ну не скрипи же, как старая дверь, мой Князь! – воскликнул Сирин, раскинув крылья, - Мы с тобой сильные птицы, хоть и немного усталые. Посмотри – весна на дворе, всё вокруг воскресает и поёт, воздух пахнет жизнью! Бери эту жизнь, Князь, пей её, и пусть её сила наполняет твои вены!
-Всё хорошо, если не считать совсем  небольшой кучки грязи, - пессимистично улыбнулся губернатор.
Сирин мелодично рассмеялся.
-Неужели пара вонючих плевков способна затмить аромат весны? – спросил он патетично, - Друг мой, ты – человек, и как многие люди, раним, но порою нам нужно быть выше чужой грязи и боли от собственных ран. Мы должны быть сильными. Особенно ты. Ты должен осознать свою роль для этого мира, свою роль в этой драме под названием «жизнь». Ты слишком многим нужен. Осознаёшь ли ты это?
-Кажется. Нет, мне просто трудно понять, разобраться… Почему я ?
-А почему я? – приподнял брови Сирин. – А почему мы? Мы приходим на этот свет не просто так. У каждого своя задача. Если кто-то ломает, то кому-то придётся строить. Нам нужно знать себе цену и делать то, ради чего мы пришли сюда. У каждого – своя роль. Тебе досталась твоя.
Сирин помолчал немного, а потом посмотрел на Яковлева синим взглядом и сказал:
-Кстати, спасибо за дворец. Он очень красив.
-Да-а, хороший…, - рассеянно протянул Яковлев, - Только его, вообще-то, не лично я  строил, да и…, если честно, не для тебя.
-Для меня, - улыбнулся Сирин, - Для меня. Просто ты ещё не всё понимаешь. Но за подарок спасибо. Я тоже хочу сделать тебе один, помнишь, я говорил?
Яковлев задумался – да, что-то такое Сирин произносил. Подарок? Какой? И чего он не до конца понимает? Он вообще ничего не понимает, если честно.
-Мы с тобой знакомы очень давно, просто ты никогда ещё не видел меня таким, - продолжил Сирин, окончательно запутав Яковлева, - Пока я не могу сказать тебе всего, но время ещё придёт… Да, уже скоро. Скоро.
-Сирин, мне надоели твои загадки, - почти умоляюще проговорил Яковлев.
Сирин ничего не ответил, он только улыбнулся уголками тонких губ, и в синих, глубоких его глазах как будто что-то заискрилось и запереливалось; он распахнул свои крылья и взмахнул ими – два плотных, свежих потока воздуха коснулись Яковлева, как чьи-то мягкие ладони, и тот почувствовал странную тяжесть в голове и во всём теле, перед глазами всё помутнело, а потом внезапно прояснилось, и тяжесть сменилась непривычной, нереальной лёгкостью. Яковлев осмотрелся и с пустотой в сердце увидел, что стоит посреди Невского проспекта, а навстречу ему не спеша катит трамвай. Не успев отойти от шока, Яковлев отскочил прочь и почувствовал под ногами округлые бугорки камешков, которыми был замощён проспект. Мимо неслись экипажи, копыта лошадей отбивали бодрый ритм, шли по тротуару дамы в шляпах и длинных платьях со своими кавалерами в плащах и цилиндрах, и где-то там, далеко-далеко впереди,  звёздочкой сиял шпиль Адмиралтейства. Яковлев даже испугался, – как такое может быть, это же дореволюционный Петербург! Сон!? Очень реальный, осязаемый сон! Он шёл и ощущал эти камни под ногами, этот запах, ясно видел всё до малейших деталей. Он шёл, шёл, шёл, голова его кружилась от опьяняющей радости, и всё вокруг как будто вальсировало, кружилось, звенело – дореволюционный Петербург, прекрасный в своём нетронутом величии, словно сильная, огромная птица, застывший в полёте перед неминуемым падением и гибелью. Одна картинка сменяла другую: вот тяжёлая, суровая громада Знаменской церкви и замерший на могучем коне Александр III, вместо «Октябрьского» – изящный куполок греческого храма, звонят купола старой Троицкой церкви на Петроградской стороне и нет рядом с ней уродливых стеклянных коробок беспокойного, жестокого 20-го века… дорволюцоионный Петербург!… Ещё не тронутый Разрушителями, лежал  он, сияющий и искрящийся, стелился под ноги, прекрасный и трагично-торжественный. Ещё не пришли, не ступили на его мощёные тротуары тени, не испачкали и не сломали его мягкие крылья. Ещё сияла куполами Петроградская сторона, прятались в таинственной тени загадочные особняки на Каменном, висел в прыжке над Невой изящный Николаевский мост и по Смольному ещё ходили чопорные девушки в строгих серых платьях. Ещё не было разрушено и загублено то, что теперь уже поздно восстанавливать. И Яковлев понял, что Сирин назвал подарком. Разве не подарок – увидеть то, от чего не осталось даже воспоминаний? Разве не подарок – понять то, что никто уже не поймёт? А ещё осознать, какая огромная лежит на тебе ответственность, и сколькое нужно сберечь, прижав к сердцу… А город звонил, звонил всеми своими золотыми куполами, и звон уносился сквозь года – печальный, торжественный и родной…
…Марьяна открыла глаза, и взгляд её уткнулся в белый потолок её комнаты с остатками лепнины. Странный сон… Она повернулась на бок и посмотрела в окно – первый майский день улыбался ей с неба приветливым солнцем. В её ушах как будто всё ещё раздавался дивный гул колоколов. Город… Она гуляла по городу, ещё не тронутому опаляющим дыханием человеческой злобы, - такого сна она не видела никогда. Да и было ли это сном? Ведь сон и реальность есть всего лишь две разные стороны одного итого же…