Наваждение

Он шагал по мощеному тротуару, спиной к садившемуся в море солнцу, не глядя вокруг. Каждым шагом он утверждал свою реальность, которую выкладывал с особой тщательностью, подбирая нужные кусочки и совмещая их друг с другом в определенном порядке, как выкладывают детскую мозаику из тысячи изогнутых фигур. Сколько нужно частей, чтобы собрать свое настоящее, он не знал, знал только, что находится в самом начале этой игры, которая для него не была игрой, и надеялся, что все получится.
Отраженья бегущих минут и часов приходилось неустанно ловить, собирать  эмоции и чувства, перевязывать их  желаниями и чужими голосами,  желания сплетать с действиями, обрывками сообщений, пришедших на пейджер, заклеивать проемы между обещаньями и мыслями. Его дни были похожи на длинную телеграмму на шершавой серой бумаге, где каждая буква – это работа, это прожитый час, это усталая точка и застывшее тире и поиск все новых цепей, чтобы приковать себя к ускользающей реальности.
Он ощущал себя невыносимо уставшим, как древний старик с натруженными руками и поблекшими от всего увиденного за век глазами.
В мире, что он  создал, у него был дом, за который он платил, работа, на которую он отправлялся каждое утро, начальник, который чем-то был недоволен, приятели, друзья и недруги, будни и выходные и даже любовь. Он шел в парикмахерскую, слушал музыку, давал советы, куда-то бежал, что-то говорил, кого-то обнимал… Но иногда, словно невидимый взгляд в спину заставлял его обернуться, и вдруг настоящее превращалось в  искусно собранное техническое чудо, останавливающееся, как всякий механизм, стоило ему только отвернуться или уснуть. Ему казалось, тронь пальцем этот многоцветный мир на расстоянии пятидесяти сантиметров от себя и различишь расходящиеся круги, как на водяной глади.

Он закрыл глаза, чтобы прогнать наваждение. И оно исчезало.

Все выдуманное рано или поздно становится правдой. И его мир уже почти совсем стал живым, вот только сердце иногда начинало стучать отдельно от него, само по себе, и стук отдавался в теле парализующей слабостью и нежеланием смотреть на голубизну над головой. Тогда он делал несколько глубоких вдохов, насколько позволяло убегающее сердце.

Два часа назад он встретил гостью, гостью из своего прошлого, когда все было живым. Они сидели за круглым столиком, словно два медиума напротив, глядя друг другу в глаза, и ему не надо было прикасаться к ней, чтобы почувствовать жизнь, которую несло ее присутствие. Он ощущал на языке привкус ее духов, а на кончиках пальцев замысловатый узор танца, в котором они когда-то кружились. Она сама была духом, и он до сих пор не знал -  то ли ангелом, посланным издалека и не ведающим о том, то ли бесом, вытравившим на его сердце знак судьбы.

Их окутывало золотистое облако высказанных слов и невысказанных мыслей среди толпы оживших манекенов, которые от радости издавали столько шума, что струйка пара от чашки не успевала подниматься и на дюйм, а в баре раскалывались бокалы. Но для них все эти звуки утопали в молчании коньячных капель, медленно падающих в невесомости. Что-то, казавшееся навсегда опустившимся в необъятную глубину, медленно переворачивалось от встречи их взглядов.
Маленькие неоновые рыбки переплывали из ее глаз в его, а потом путались в ее тронутых ветром волосах. Можно было бесконечно наблюдать за их игрой, но его правда заключалась в том, что в этой реальности было больше иллюзии, чем во всей его выдуманной жизни. Сердце, словно испугавшись чего-то, опять куда-то заторопилось. И он знал, что ему некуда впустить ее, сидевшую напротив, - душа его слишком похожа на истерзанный песчаными бурями пустырь, и он устал в конце каждого пути оказываться распятым и не святым  Её глаза всякий раз заставляли его вспоминать о своем одиночестве, но на несколько минут он забыл о том, что когда она уйдет, ему снова придется продолжить свою работу с того места, где он остановился, встретив ее.
Он посмотрел на часы. Где-то его давно уже ждала придуманная девушка, которую он любил придуманной любовью, в которую верил, и теперь это стало его настоящим.

Они вышли на теплую улицу, в которой плавало вечернее небо и медленно пошли вдоль дороги. Кристаллы внутри перекликались тихим звоном и отражали от граней солнечные блики покоя и тишины . Очарование не спешило отпускать их от себя.
Она улыбнулась ему на прощанье самой лучшей из своих улыбок и помахала рукой, он долго смотрел ей вслед взглядом не из этой жизни, потом  повернулся и зашагал прочь.