Бобка

(из рассказов моего отца)

Дело было где-то вначале 50-х. Я зашёл в магазин за хлебом. Хлеб в то время в нашем городе продавали на развес, и мне досталась буханка с довеском. Я повернулся, чтобы выйти из магазина, и остановился в нерешительности. В дверях стояла внушительных размеров псина рыжеватого окраса и смотрела на меня весьма строго и, как мне показалось, требовательно. Всем своим видом пёс как бы говорил:

"Поделись со мной кусочком, а иначе я тебе дороги не уступлю!"

Гладкая шерсть собаки и вполне благополучный вид никак не свидетельствовали о её тяжёлой доле.

"Так в чём же дело", - думал я. – "Если тебя бросили недавно, то почему ты так быстро стал попрошайничать? А если тебя бросили давно, то почему ты так хорошо выглядишь? И совсем плохо, если у тебя есть хозяин!"

В глазах собаки читались ум и решительность, и это последнее меня настораживало.

-  Пошел! – мой голос прозвучал не слишком убедительно.

Пёс не реагировал. Он буравил меня своим взглядом и явно никуда не торопился.

- Пошёл отсюда, кому говорю!! - произнёс я твёрже, но с тем же успехом.

Дверь была узкая, и полюбовно разминуться с псом не было возможности. Однако, время шло и надо было что-то предпринимать. Тут я и вспомнил о довеске.

- Держи! – довесок полетел в сторону, а я проскользнул в освободившийся проход. Я уже заворачивал за угол, когда шорох покатившегося за моей спиной камешка заставил меня резко оглянуться.

"Ха! Давно не виделись!" – за мной брёл всё тот же пёс и явно собираясь проводить меня до дома. На этот раз в его взгляде я прочитал преданность и надежду.

Наша семья жила в частном одноэтажном доме с маленьким двориком. Во дворе обитала небольшая, добрая, но честно исполняющая свой долг собачка. Зря никого ни разу не тяпнула. Зато хозяйка была такая, что впору было на воротах написать: "Осторожно – во дворе злая хозяйка!" При таких обстоятельствах привести вторую собаку во двор было не возможно.

"Что это ты, братец, удумал? Мне это ни к чему!" – подумал я с сожалением. Затем напустив на себя грозный вид, со всей возможной строгостью в голосе произнёс:

- Иди к себе! Что ходишь за мной по пятам, как привидение!

Пёс остановился. Но, только я сделал следующий шаг, он снова, как ни в чём не бывало, двинулся за мной следом. Тогда я сделал вид, что нагибаюсь за камнем. Пес сдал назад, осуждающе посмотрел на меня, оценив ситуацию, фыркнул, затем повернулся и затрусил прочь, обиженно оглядываясь через плечо.

Дома мать накрыла на стол и мы сели обедать. Внезапно с улицы со стороны нашего подъезда послышался громкий лай. Не звонкое тявканье нашей дворовой собачки, а эдакий собачий бас полный достоинства и самоуважения. Любой крупной породистой псине впору было бы позавидовать его тембру. Собака не драла глотку, но веско кого-то предупреждала:

"Вход посторонним воспрещён. Если вы будете настойчивы, мне придётся применить решительные меры!"

Смутные подозрения закрались в мою душу, и я выглянул в окно. И точно – на посту у подъезда стоял мой недавний знакомец. Увы, но решительные меры пёс грозился применить против самой хозяйки дома, и это с его стороны было первой крупной ошибкой. Нам пришлось долго доказывать ей, что мы и сами не знаем, чья эта собака. Но как ей было поверить этому, если для того, чтобы она воошла, мне пришлось держать пса руками, и пёс воспринимал это как должное.

Наш новый охранник не привык есть хлеб даром, что и продемонстрировал нам со всей очевидностью.

"Ты накормил меня, когда я был голоден", - как бы говорил он, - "значит ты мой хозяин, и я должен честно выполнять свой собачий долг – охранять тебя, твоих близких и твоё имущество".

Пёс лёг у входа в подъезд, и на его морде нарисовалось полное удовлетворение. Рабочее место было найдено.

Семья наша состояла из шести человек, четверых из них на тот момент не было дома. Первым пришёл со школы мой маленький брат и пёс молча его пропустил. То же было и с остальными членами семьи. Что же касается других жильцов дома – пёс их в дом не пускал и не выпускал до тех пор, пока я не давал своего разрешения. За короткое время новоявленный охранник сам и со всей ответственностью разобрался кто есть кто. К утру с ночного дежурства вернулся отец, он послушал необычный лай - эдакое басовитое "боб,… боб" и выдал без колебаний:

-  Бобка!

Церемония посвящения в «Бобку» состоялось в этот же день: я погладил наречённого по голове, приговаривая:

-  Бобка, Бобка, – и Бобка всё понял.

Удивительно, но наша дворовая собачка быстро нашла с ним общий язык. Изучив друг друга носом на предмет знакомства, каждый приветливо просемафорил хвостом свою собачью декларацию о благих намереньях.

С первых же дней, как мы поселились в этом доме, наша семья испытывала дружную неприязнь к домовладелице, форменной фурии, но старалась по возможности этого открыто не проявлять, уж очень хотелось мира под общей крышей нашего маленького дома. Однако, Бобка имел характер прямой и откровенный, и своё отношение к хозяйке дома он выражал открыто и вдохновенно: обнажались белые длинные клыки, а в горле клокочущие нотки неприязни переходили в басовую партию неприкрытой ненависти. Сколько мы не увещевали Бобку, он не менял своего отношения к хозяйке дома, и уже на третий день та предъявила нам ультиматум:

-  Чтобы собаки завтра же тут не было! Нам достаточно и одной.

Спорить было бесполезно, и утром следующего дня отец, соорудив на скорую руку ошейник,  увёл Бобку к себе на работу, на радиостанцию. Территория станции была обширна и у немногочисленных служащих были свои землянки и небольшие земельные участки. У отца тоже была своя землянка, в которой обитало 5-6 кур. Бобке было поручено их стеречь, хотя по правде говоря, в этом не было никакой необходимости. Вся территория была огорожена колючей проволокой, за ней ночью бегали на цепи сторожевые собаки местной военизированной охраны, да и сама охрана делала регулярные ночные обходы. Конечно, Бобка всего этого не понимал и взялся за работу с такой ответственностью, с таким энтузиазмом, что уже через несколько дней начальник охраны стал просить отца отдать ему этого пса.  По его профессиональному мнению равного Бобке в его питомнике не было. А ведь в там были  и немецкие, и кавказские овчарки, и собаки других крупных служебных пород. Поначалу отец ему отказал, но потом подумал о своём возрасте, о том, что ради Бобки ему приходится ездить на работу  даже на выходные, чтобы покормить, и согласился.

Прошло полтора-два года. Как-то раз я совершенно случайно попал к отцу на радиостанцию и спросил его:

-  Ну, что слышно о Бобке? Где он сейчас?
-  Всё хорошо, - ответил отец, - им довольны. А если хочешь увидеть, пройди вдоль садов до конца территории и, как услышишь лай, по нему выйдешь к кирпичному забору. За ним - питомник. Если сможешь заглянуть за забор, увидишь Бобку.

Питомник я отыскал довольно быстро. Но вот беда - забор был гладкий и высокий. Заглянуть за него никак не удавалось. Мне повезло, я отискал у забора небольшой бугорок, встал на цыпочки, и, наконец, двор питомника оказался перед глазами. Я увидел рвущихся с цепи в мою сторону овчарок, захлёбывающихся в бешеном лае, и сразу же заметил Бобку. Он был в четвёртом или пятом ряду и усердствовал, как мне показалось, больше других, перекрывая всех своим так хорошо знакомым басом. Казалось, что он или вот-вот порвёт цепь, или она его задушит. За всю историю наших отношений я видел Бобку два-три дня – не больше, к тому же с тех пор прошло много времени.

«Он забыл меня», - подумал я, и в душе шевельнулась ревнивое разочарование.

Стоять на цыпочках было крайне неудобно и время было уходить. Но тут мысль о том, что Бобка видит только часть моего лица и не более, заставила меня закричать:

- Бобка!

На мгновение Бобка застыл, но в следующую же секунду, припал к земле, взвизгнул и стал плясать на цепи в попытке освободиться какой-то совершенно дикий танец. В его глазах сверкала радость встечи, но мне, стоя за забором, нечем было ответить на эти знаки собачьей дружбы и признательности. Далеко не каждый человек способен на такое бескорыстие. За какую-то малость, за крохотный кусочек хлеба мне навсегда было подарено его большое собачье сердце.  Радостное повизгивание,  временами переходило в жалобное подвывание. В ответ я только подпрыгивал и, стараясь вложить в голос ласку какую только мог, повторял:

- Бобка! Бобка!!

Возвращался я с тяжёлым сердцем. Ноги несли меня всё дальше прочь от кирпичного забора, и где-то в глубине души не оставляло чувство, что мы предали нашего верного друга, нашего Бобку!