Бойня

Как-то утром меня вызывает командир нашей части майор Пасьяс.

Представьте себе сербернара с головой французского бульдога – это наш майор. Глаза навыкате, редкие зубы, двойной подбородок. По красной коже лица, воспаленным белкам и взгляду, выражающему отвращение и усталость от всего вокруг, я понимаю, что майор вчера опять крепко заложил за ворот, – взгляд у меня на такие дела намётанный. Может поэтому он мне и симпатичен: холостой, толстый, ежевечерне хлещущий вино с друганами в местной таверне, – подлецом быть не должен.

– Вот что, Цернов,* – говорит он мне, – пойдешь сегодня на карнавал.

Удивляюсь, но виду не подаю, карнавал так карнавал. Все одно лучше, чем по части слоняться.

Сначала я сам к нему приходил. В учебке врачи мне выдали по случаю бронхиальной астмы удивительную бумагу. На ней написано: «воспрещается: работа в столовой или кухне; физическое напряжение; соприкосновение с пылью, чистящими средствами, уборка мусора; ношение оружия; длительное нахождение в сырости и на свежем воздухе». Проще говоря, по приезду в часть я совершенно ничего не делал. Ну и решил пойти к майору. Прихожу.

– А – а, – говорит, – это ты, наш архитектор... Цу... Цир... (он еще не успел тогда выучить моего имени).

– Да, – говорю, – я.

– Ну и чего тебе?

– Дайте, – говорю, – мне какую-нибудь работу. Устал бездельничать.

Он аж свой красный цвет на минуту потерял.

– Вот ты, – говорит, – даёшь! За столько лет в первый раз солдат ко мне сам приходит работу просить!

Поудивлялся и отпустил. Работы, не указанной в гениальной бумажке, тогда не нашлось. Но теперь в городке, где размещена наша часть, должен проходить карнавал. Вот он меня и решил послать разрисовывать карнавальные фигуры и плакаты.

Греческий карнавал отличается от бразильского так же как узо** отличается от виски. Выпив виски, распаленные, пьяные ковбои пляшут в салуне и стреляют в воздух. Приняв узо, степенные греческие старички краснеют, поглаживают усы и спорят о политике.

Привозит меня к карнавальщикам майор самолично, в собственном военном мерседесовском джипе. Мы подъезжаем к большому ангару, расположенному на окраине городка и примыкающего к государственной бойне. Из ангара выкатываются три-четыре взрослых дядьки. Все также подозрительно красные.

– Вот вам художник, – пыхтит мой майор, вылезая. Архитектор и всё такое. Только вы его тут кормите и не один раз, а...

– Без тебя знаем, – дядьки с моим командиром не особенно церемонятся и запросто называют его «малака»***. Мне это доставляет какое-то низменное удовлетворение. Майор же сохраняет на багровой морде невозмутимое выражение.

Наконец, поболтав немного, он уходит и я начинаю рисовать. Я устал от безделья, так что за несколько часов разрисовываю трехметровую фигуру талибана. Пара мужиков что-то сооружает с помощью электросварки. Остальные обклеивают уже готовые металлические остовы бумагой и папье-маше. Затем я приступаю к здоровенному плакату и за час изображаю на нём пару клоунов, конфетти и завлекающую надпись. Дядьки начинают переглядываться. Я невозмутимо работаю дальше. Тогда один из них не выдерживает.

– Эй, архитектор, – перерыв! – орёт он мне, заглушая визг электропилы.

Все прекращают работать и начинают готовить стол. Нарезают салаты, картошку, ставят на угли шашлыки. Извлекается острый соус собственного изготовления. В углу ангара, в холодильнике, обнаруживаются огромные запасы вина, узо, пива и колы. Откуда ни возьмись, ангар наполняется людьми и через полчаса за стол садятся уже человек пятнадцать.

Сварщик, седой, но моложавый и веселый мужик лет пятидесяти, по имени Василий, обьясняет: – Мы в это время пропускаем по одной. Так, по-быстрому. Узо будешь?

Я, понятное дело, буду.

Застолье продолжается часа четыре. Мужики хмелеют и (все одновременно), начинают орать друг на друга. Если бы я не прожил так долго в Греции, то подумал бы, что они ссорятся. А это всего лишь обычная беседа.

Я пью молча и много, благоразумно закусывая. Греки восхищаются и похлопывают меня по плечу. «Он из России!» – скалясь кричат они. Рядом со мной сидит местный старик лет 80. Его морщинистое лицо похоже на скомканную оберточную бумагу. Рот открыт и видны два оставшихся зуба, симметрично торчащих из верхней и нижней челюстей. Узнав, как меня зовут, он несколько секунд пытливо всматривается в меня подернутыми старческой пеленой глазами, словно пытаясь понять, можно ли мне доверить тайну.

– А знаешь ли ты, как пишется: «****а»? – вдруг спрашивает он.

Я от неожиданности совсем теряюсь и не знаю, что ему ответить.

– ****а не пишется, – шамкает он, жмурясь, – ****а ****ся! Затем он начинает беззвучно подрагивать головой, закрыв глаза и открыв рот – позже я понимаю, что он смеется.

Я вливаю в себя очередную рюмку и, пошатываясь, выхожу подышать свежим воздухом. Свежий воздух наполнен запахами дерьма и нечистот, в общем – деревни, несущимися из примыкающего к бойне загона для скота.Я, внутренне себе сопротивляясь, подхожу к нему поближе.

С пару десятков свиней, похрюкивая как ни в чем не бывало, катаются в грязи, вынюхивают еду, шевеля пятаками как поисковые собаки, толкаются и повизгивают; вообще ужасно и обыденно суетятся. Две коровы привязаны к металлическому забору рогами так, что не могут даже наклонить морды. Они неподвижно стоят уставившись на меня. Мне становится не по себе, но я не двигаюсь с места. Время от времени из бойни выходит неопрятный худой верзила с толстой палкой и вгоняет внутрь одну свинью. Сначала ничего не происходит, но потом слышится треск и ужасный, наполненный душераздирающим отчаянием, визг, который резко прерывается. И сразу после него – взрыв хохота с весёлыми криками у меня за спиной, в ангаре.

Коровы смотрят на меня, словно не дыша. Я думаю о том, что именно сейчас можно было бы сделать какой-нибудь вывод об устройстве мира, где смерть и жизнь так обыденно соседствуют друг с другом. Вот только совсем недавно я жадно закусывал свининой.

Из пьяного оцепенения меня выводит проходящий мимо здоровенный черно-белый кот. Вот животное, которому здесь точно ничего не угрожает. Он останавливается, садится, лениво глядит на свиней, потом, повернувшись, на меня, спокойно облизывается и неторопливо уходит.

Ухожу и я. Я достаточно набрался, так что мои новые друзья отвозят меня в часть. Я прощаюсь с ними на сегодня, киваю постовому, шатаясь вхожу в ворота, иду в пустую казарму, прямо в одежде бросаюсь на койку и сразу же засыпаю



Примечания

* В греческом языке отсутствуют жужжащие, шипящие и твёрдые согласные, что иногда приводит к смешным для русского уха произношениям. Напр. George Bush произносится как Дзордз Мпус. Фамилия Чернов – вымышленная.

** Узо (ouzo) – традиционный греческий напиток, анисовая водка.

*** Малака (malaka)– букв. «онанист». Используется в бытовом разговоре в качестве непереводимой частицы, жаргонного идиоматического и не совсем цензурного слова. По значению и частоте использования в каждодневной речи это слово может быть, на мой взгляд, сравнимо только со словом «****ь», когда оно используется идиоматически, а не буквально.