Письмо

Ленка, привет! Как тебе там, в Израиле? Вчера собиралась написать тебе, но пришли гости, так что пишу сегодня. Наша общая знакомая Д. издала еще одну книжку, я читала, мне не понравилось совсем. Я даже не поняла, про что это. На презентации Д. сказала, что это про женский космос. Что это такое? Я не знаю, но звучит внушительно: женский космос! Господи, чего только люди не придумают.

Какие еще новости? В архив приезжала девица с кладбища (помнишь, та, которая на могиле Парнок оставила записку, что ей одиноко (т.е. не Парнок одиноко, а этой девице, которая оставила записку, а наша общая знакомая Гера подобрала и девице позвонила, и прямиком отправила ее в архив, даже не поглядев на нее предварительно, – ну не глупость ли? Часто ли можно встретить девиц, оставляющих на чужих могилах записки про одиночество?).

Что еще? Гера издала очередной номер. Сам номер по содержанию был бы ничего, приличный, только в конце она опубликовала рассказ Царевой-Телентьевой "Таки где" - про то, как она хочет и как все два пальца себе засовывает (не блевать, Лен, не думай, для другого совсем и в другое место), и как под ней все лужа образовывается, и как она по утрам из-за этого все пылесосит (?), а мать из-за этого ужасно ругается. А в конце три хайку. Или хокку? Это когда что вижу, о том и пою. Терпеть не могу хайку.

Лен, ну чего еще у нас произошло? Да и ничего вроде.  Так все тихо, гладко. А, вспомнила! Ты, конечно, даже в Израиле слышала про даму по кличке Боцман. Странноватая дама, прямо скажем. Вроде и в возрасте уже, а все-то она  чего-то изобретает, собирает все кого-то, все какие-то слеты проводит. И тут решила она провести «слет» нашей песни. Стала кого-то обзванивать, нашла какого-то режиссера из какого-то дворца культуры, каких-то певиц с гитарами пооткапывала и пристала ко мне, чтобы я спела. Я стала отказываться. Вежливо стала отказываться, через намеки, через «позвоните завтра». А она не понимает - и звонит.

И тут я в архиве увидела девицу. Рыжую. Лет за сорок. И глаза ее показались мне умными. Лен, не обижайся, но когда человеку за сорок, его глаза могут показаться умными. А они мне еще и насмешливыми такими показались, задорными – прелесть, а не глаза. И зовут Маша.

Я и спрашиваю: «А вы на пианино не играете случайно?»  А она говорит: «Играю!»  Я говорю: «Чего, правда, что ли?»  А она говорит: «Правда». И тут же рассказывает несколько умных историй про какие-то старинные рояли. И попутно сообщает, что работала преподавателем пения, и что у нее какой-то там очередной муж музыкант, и что она все время импровизирует дома. Я прямо заслушалась.
Заслушалась, да и   забыла про нее. А Боцман не забыла. И стала мне слать депеши, дескать, «слет» на носу и Маша готова, и сообщите день репетиций.

Короче, Маша приезжает. А у меня синтезатор дома (Аля купила, простой, но играть можно). Маша садиться за клавиши, вскидывает руки... и выдает пассаж из «Турецкого марша» Моцарта! Я прямо застыла в восторге.

«Это Моцарт?» - скромно говорю я. «Паганини», - скромно говоритМаша. Ну я спорить не стала, в конце концов не принципиально, пустяки, главное - девушка играет.

Я, вдохновленная Паганини, тут же проигрываю на магнитофоне свою песенку. Маша слушает. Внимательно слушает, склонив голову набок. И глаза у нее по-прежнему умные. «Еще?» - спрашиваю. «Да, пожалуйста», - говорит Маша, и снова голову набок. Типа приготовилась. Я прокручиваю песенку снова. Маша говорит: «А где у вас покурить можно?» 

Идем на кухню. Курим полтора часа. Маша что-то интересно рассказывает про мужа. Я говорю: «Может, начнем?»  Маша говорит: «Да, пожалуйста».

Возвращаемся в комнату.  Маша взмахивает руками и... снова играет марш Паганини. Я снова восхищаюсь. Маша говорит: «Клавиши маленькие. Я потренируюсь».  И снова играет Паганини. И еще раз. Время идет. Я сижу. Маша говорит: «Когда вам надоест, вы скажите».  Я говорю: «Да, пожалуйста».

Через два часа с работы вернулась Аля. Заглянула в комнату, послушала. Спрашивает: «Что за девица?»  Я говорю: «Это Маша. Сидит, играет турецкий марш Паганини».  Аля говорит: «Моцарта».  Я говорю: «Мне уже все равно. Она уже три часа его играет».  Аля говорит: «Я жрать хочу. А чего она вообще приехала-то?»  Я говорю: «Да у нее дома народу полно, наверно».  Аля говорит: «Скажи ей, пусть валит отсюда».  Я говорю: «Не могу. Мы еще мою песенку не сыграли».

Через час я тихо вошла в комнату и вежливо сказала Маше: «Может, начнем?»  Маша сказала: «Да, пожалуйста. А где у вас можно покурить?»  Я говорю: «Давайте все-таки попробуем».

Снова поставила магнитофон. Прокрутили песенку. Еще прокрутили. Я сказала: «Может, напеть?»  Маша сказала: «Да, пожалуйста». Я напеваю первую ноту: «Ми-и!.. М-м-ми-и!» Маша внимательно слушает, склонив голову набок. Трогает пальчиком клавишу. Сооллль! - поет клавиша. «Так?» - спрашивает Маша.  Я говорю: «Маша, мне было очень приятно с вами познакомиться».

Вот так, Лен, и закончились мои поиски аккомпаниатора. Боцману я все рассказала. Выругала ее за Машу, хотя она-то тут была практически ни при чем, я ж сама с ней познакомилась. Вот, Ленка, как обманули меня ее задорные глаза. Больше никому не верю. Один только вопрос мучает меня до сих пор: а зачем она вообще приезжала? Может, сказать чего хотела?

Ну все, Лен. Пиши! Я тебе тоже буду писать. Чуть какие сплетни - так сразу письмецо накатаю.

Обнимаю,
Наташа.