Огонь. Мой друг Роэтбарт

     «Только там, где есть могилы, совершаются воскресения»
                Ф.Ницше
_____________________________________


- Да убирайся же ты с дороги, ведьма! Расселась, что паук – обходи ее, вишь, по круговой!
   Катарина резко обернулась, хмуро взглянув в глаза кричащему; посторонилась, неуклюже ковыляя - давая дорогу здоровяку Густаву, несущему корзину с углем.
   Подмастерье не отказал себе в удовольствии пнуть ее походя ногой, балансируя на второй.
- Если жар уйдет – вышвырну всех к чертовой матери! – забился по кузнице хриплый рык хозяина, сплошь заросшего рыжим волосом, Фергюса.
  Густав поспешил к дышащему вулкановым нутром горну, а Катарина забилась в свой угол, подальше от шумных здоровенных подмастерьев, чада закаливаемого металла и оглушительных раскатов кузнечных молотов. Там, протиснувшись сквозь крохотное окошко в дымной стене кузни, пятно света смирно сидело на ее маленьком колченогом столе, да на небольших размеров звонкой наковальне, подоткнувшей подол ворохом юрких инструментов.
 
   Горячий полумрак кузницы одиннадцать лет был домом Катарины: еще подростком ее подобрал Фергюс, когда она, подвывая от горя, просидела четыре дня возле остывающего пепелища. Прикрученное к столбу, там скрючилось то, что было совсем недавно ее матерью, статной темноволосой Анной, по добропорядочному навету соседей увязшей в бестрепетных карающих дланях Святой Инквизиции...

      Рыжий Фергюс хозяином был строгим и не терпящим пререканий – тем более от безобразной хромой девки. Катарина убиралась, таскала разлапистые корзины с углем, спала на полу на куче тряпья, стряпала на горластую и потную ораву подмастерьев. После хозяин разглядел как-то, что Катарина пытается мастерить что-то из рваных огрызков неудавшихся тесаков, борон да кос – и мастерит на удивление справно.
 С тех пор у нее было место в дальнем углу гремящей кузни: Катарина творила кухонную утварь, ковала воротные петли, крюки, ажурные калитки для заказчиков позажиточнее. Полировала, сидя за своим столом, до рези в глазах, до боли в застывшей спине – горячие медные набалдашники, железные спицы, а то и горбилась над чудной брошью, заказом вздорной жены трактирщика.
     И все-то выходило у нее как-то особенно: звеняще, красотой, с напряженно изогнутыми завитками лилий, с мощным бегом тяжкорогих оленей, с хищной когтистостью соколиных лап... Слава кузнеца Фергюса росла день ото дня.
   
    Колченогий стол казался собратом хромой от рождения Катарине, и она ласково потрепала его по сосновой столешнице, когда доковыляла до своего угла. Стол приветливо качнулся. Подходя к мехам, она тихонько дунула на хохолок задремавшему Роэтбарту. Тот вскинулся и радостно заскакал от стенки к стенке своего жилища, разгораясь все ярче.
   ...Мать когда-то давно, в ушедшем солнце детства,  рассказывала ей старую тирольскую сказку о духе огня Роэтбарте. Правда, в сказке это был зловредный дух, но, когда бы Катарина с тех пор не смотрела в огонь – она всегда видела юркое шальное существо, с задорным искрящимся хохолком, дразняще показывающее кончик своего острого яркого язычка.
   А позже, начав ковать – всегда примечала пристроившегося рядом на наковальне Роэтбарта, который то радостно прыгал, наблюдая за ссыпающимися звездочками искр со своего хохолка, то сосредоточенно разглядывал работы Катарины, иногда касаясь маленькой растопыренной лапкой особенно удачных мест – темный металл сразу наливался цветом и жаром.
    Когда очередной здоровяк-подмастерье отвесил однажды подзатыльник Катарине – проследив за ее гневным взглядом, Роэтбарт порывисто вскочил, хлопнул ладошками вдогонку. У обидчика мгновенно занялись от искр штаны и, оглушительно взревевший, тот прыгал не хуже каштана на сковородке, пытаясь сбить огонь и кляня эту хромую шлюху на чем свет стоит. Катарина же звонко смеялась, пока подоспевший на шум Фергюс чуть не сломал ей нос, умело метя прямо в лицо.
   Впрочем, за Катариной давно укрепилась слава ведьминого отродья.
   
   Она никогда даже не думала о замужестве, да и то – кто бы мог позариться на уродливую хромую бесприданницу, да еще выпускающую когти всякий раз, как только какой-нибудь сжалившийся добряк пытался к ней подкатиться.
   Но у Катарины была мечта - истовая, дерзкая, невозможная: уже много месяцев, урывая часы у и так недолгого сна; крадя у хозяина по крохотному кусочку обрезки да остатки – чтобы не заметил; мучительно боясь быть застигнутой врасплох – выковала меч.
    Катарина никогда не держала в руках оружия, - только рассматривала на проезжавших высокородных, да глядела на редкие заказы хозяина. Однако же, касаясь крепкими ладонями своего творения, проводя пальцами по стремительному долу, по горделивой рукояти – она чувствовала бьющий к ней в пальцы сквозь обманчивый и пустой холод металла -  живительный, ослепляющий, вздымающий жар.
   И тогда твердо знала, что уйдет непременно из ненавистной кузницы – и станет, непременно станет ковать отрешенные и яростные клинки рыцарских двуручников, дужные лезвия вспыльчивых францисков и нахмуренных скрамасаксов, спелую дородность булав, наконечники надменных копий и самоуверенных арбалетных стрел...   
   
- Спать тут удумала? – лютая затрещина отшвырнула ее в сторону.
  Катарина сильно ударилась головой о бревенчатую стену, перед глазами заплясали, куражась, сотни маленьких Роэтбартов, соединяясь в ярое пританцовывание высокого костра, в смертный крик, -  она продала бы душу, только чтоб его не слышать! – в одобрительное повизгивание толпы и запах – запах ужаса и сверхчеловеческой боли...
   Рыжий Фергюс что-то кричал ей, но Катарина видела только всплывающие,  просвечивающие багряным и лиловым, огромные шары. Они неотвратимо катились на нее – жара становилась все невыносимей, воздух вокруг истончался и терялся в жерлах сфер, умирая без звука.
 Она ощутила под ладонью кузнечные щипцы и, сжав зубы, что есть силы метнула в фергюсов черный рот, сразу захлебнувшийся ревом.
   Удар ногой под ребра она уже почти не почувствовала, упала на четвереньки, сломавшись пополам; после каждого следующего она лишь видела печной приступок, до которого надо было доползти, дотянуться во что бы то ни стало – и она дотянулась.

    Недобро сверкнувший гневный меч вскинулся в ее крепких руках, ощетиниваясь в сторону бивших – те ошарашенно отступили на несколько шагов. Держа оружие в вытянутой руке, она с трудом начала подниматься, опираясь о столешницу и мимоходом отстраненно удивившись стекающей из носа и рта крови.
   Замешательство шумно дышащего потного стада напротив стало проходить, и Катарина стояла во все сильнее сжимающемся кольце, отчаянно понимая, что терять ей уже нечего, однако и спасения ждать не придется.

   Ведьма... Шелест шепота, смешанного со страхом – и кольцо неожиданно начало раздаваться в стороны, натыкаясь на кузнечную утварь.  Не понимая, что происходит, она перевела взгляд на меч: на самом острие сидел Роэтбарт, вцепившись лапками, хохолок его воинственно топорщился, искры трещали, угасая на полу – а сам меч горячо расцвел алым и белым, не сжигая ладони Катарины.
  «Ведьма!» - раздался первый крик, за ним еще и еще; суматоха и топот ног в сторону от кузницы, затем все стихло.
  Катарина рассмеялась, задыхаясь, потом протянула ладонь Роэтбарту: тот радостно вскочил ей на плечо, усаживаясь, обдавая жаром. Надо было торопиться – скоро вся деревня сбежится на поднятый кузнецами шум.

   Бережно обернув ветошью меч, Катарина закинула его на другое плечо и вышла в сумеречный ветер за стенами. Оглянулась еще раз и, улыбнувшись, усадила Роэтбарта на ладонь, дунув ему на хохолок: «До встречи, дружок».
   Роэтбарт показал ей оранжевый язычок и весело поскакал наверх по стрехе.