Возвращайтесь поскорее, мадам!..

Мадам, Вам не кажется, что расставание затянулось?..

Столько света, столько солнца, столько нежности было в этом пролетевшем незаметно апреле, таком сияющем, что не верилось – а в Москве ли это все происходит?

Листья, цветы, травы – поверили, потянулись из земли, из небытия, из зимы наружу своими тоненькими, своими прозрачными ручонками, ладошки кверху, пальчики машут – вот они мы, тут! И солнышко обцеловало их, облизало лучиками, наполнило жизненной силой и уверенностью в том, что их любят, их ждут, их хотят. И они, счастливые, обласканные, желанные, в неделю выросли так, как и за месяц не вырастали.
Красотища, прямо-таки субтропическая!

А я, такая любительница тепла и воздуха, такая летняя штучка, такая привереда по части погодных условий, получившая вроде бы все то, о чем всегда мечтаю, - сижу в четырех стенах, под самыми облаками, смотрю на зелень, на солнечные виражи, на безупречность голубизны сквозь холодные стекла, и мерзну, и трясусь – без Вас, мадам!

Только не сочтите за упрек, что Вы! Какие упреки… Вы же безупречны, как это голубое небо за створками окон. Вы же безупречны, как само солнце, даже больше, ибо «и на солнце есть пятна»… Вы безупречны, как весна в этом году – мягкая, нежная, теплая, добрая весна, сто лет в обед такой весны не бывало… Вы – лучше, легче, красивее этой весны, и Ваша улыбка – прекраснее самой белозубой солнечной улыбки. И Ваши глаза – лучистее самой сверкающей радуги.

Такое мучение – быть лишенной всего этого совершенства!

Такое иезуитство – лишать человечество, в лице отдельно взятого его представителя, всего этого совершенства!

Это опять-таки – не упрек, это вопль моего невоздержанного Поэта, той его части, которая называлась душой, но от которой, кажется, осталась только огромная дыра в виде бесформенной кляксы.

Душа его выскользнула за Вами во след, мадам. Невмоготу ей было терпеть глупые выходки моего Поэта. Невмоготу ей было долго Вас не видеть, мадам. Она ведь такая романтическая, эта душа, такая трепетная, такая непоседливая, такая нетерпеливая…

Мой Поэт уже выдрал все перья из своих крыльев, остался только остов, который он забросил на антресоли, где пылятся детские вещички, умные книжки по философии и прошлогодние сны. Без крыльев Поэт снова сутулится и спотыкается на ровном месте. Без крыльев он снова киснет,  к тому же у него снова прорезываются ядовитые зубки. Горечь этого яда проникает в кровь и отравляет самые приятные впечатления. Испарения этого яда застят взор, и вместо добрых лиц и улыбок мой Поэт видит лишь крысиные мордочки и презрительные усмешки.

Кстати сказать, он и этого уже не видит. Он развернулся внутрь, и все красоты дня остаются незаменченными им. Он не здоровается с друзьями и не слушает музыки, не выходит на улицу и не читает, не ловит облака и не плетет словесные кружева, не разводит краски маслом, не точит карандашей, индифферентен к пище, абсолютно трезв даже после крутого выпивона и абсолютно разбит даже после двенадцатичасового сна.

Этот летаргический апатичный сон прерывается приступами бессонницы, во время которых Поэт спускает в раковину свою горячую кровь и набивает вены колючими кусочками сухого льда. Жить хладнокровным гораздо легче. Не мой Поэт сделал этот вывод первым, но он его полностью поддерживает. В такие ночи он разводит костер и швыряет в него стихи, забредающие на огонек, с нехарактерным для него садизмом наблюдая, как корчатся, охваченные пламенем, живые слова, нежные, красивые, легкие, похожие на мотыльков и сказочных эльфов. Испытывает свое хладнокровие. Свою силу.

Он наклеил на все зеркала мои фотографии, потому что иначе в них отражаетесь Вы, мадам! Просто невозможно ни умываться, ни причесываться… Крылья-то ощипать мой Поэт может, а вот глаза-то куда он денет? Глаза его смотрят на мир сквозь мои, как мои – сквозь солнцезащитные очки. И все то, что он видит, вижу и я, так что я постоянно лицезрею Ваш образ, мадам! Опять же – не упрек это, просто констатация факта.
 
Я тут подумала – а может, извести мне этого упрямого Поэта, как таракана, успокоительным или снотворным напичкать, чтобы уснул вечным сном, и не тревожил меня. Чтобы дал мне жить – спокойно. Чтобы дал мне жить – обычно. Чтобы дал мне жить – просто.

Может, тогда Вы вернетесь, мадам?..