Надежда

Глаза, человеческие глаза, из ярких разноцветных красок - написанные по-детски просто, бежали двумя дорожками по холсту картины к нарисованному солнцу жёлтого цвета, но это было солнце большого Жёлтого глаза. Глаз-солнце с мохнатыми лучами-ресницами, прищурившись, смотрел на две бегущие к нему дорожки из разноцветных глаз. Дорожки эти, начинаясь на краях холста, клином сходились к солнцу, мохнатые лучи-ресницы которого двумя полукругами почти сливались в сплошные жёлтые сияющие полосы, одноцветного золотого северного сияния, с двух сторон глядящего с картины Жёлтого глаза. Цвет солнца горел на полотне всамделешним светом, от падавшего на него из окна кельи утреннего луча.

 Надежда спала на кровати рядом со своей неоконченной картиной. Сейчас придёт к её кельи монашка, как приходит каждое утро, тихо постучит: хочешь вставай к заутреней, хочешь - нет. Надежда встанет и пойдёт в храм. Она уже привыкла начинать утро молитвой. Матушка-настоятельница любит её и позволяет во всём делать выбор самой, не отнимая у мира, а храня от него.

Надежда входит в храм через прохладу утра, служба уже началась, чистые высокие голоса поющих невест Христовых подымаются вверх под купол старинной Владимирской церкви, там, наверху, звуки сливаются и, единые, опускаются вниз, качаясь на летящей им на встречу мощи хора, как на пульсирующем пуховике из стремящейся к куполу молитвы. Напряжение нарастает: "Слава..." - запевают голоса, "Слава..." - подхватывают и подхватывают голоса; отражённое эхо несёт поющую разноголосицу к куполу - до самой верхней точки, и оттуда мощью звенящая "Слава" молитвы опускается, усиленная самим храмом, покрывая собой стоящих на коленях монашек.

 "Отцу и Сыну и Святому Духу..." - выводят высокие, словно детские, голоса послушниц. "Отцу..." - запевает разноголосица храма под сводами над алтарём, "Сыну..." - вторит ему летящая к небу мольба, "... и Святому Духу..." - обнимает всё пространство храма главенствующий звук слившихся воедино голосов. "И ныне и присно и вовеки веков..."- поют послушницы, объединяя во времени, пронизывая, соединяя сущее верой, верой в единство... "Аминь", - то ли выдыхает с нежностью общий голос девственного хора, то ли благословляют друг друга голоса, в тоске скорой необходимости разделения общего на части отдельных душ. Общая молитва прекращается до времени. Надежда уходит из храма к себе в келью, меняя тишину опустевшего храма на тишину своей кельи.

За этот год она разучилась писать где-нибудь кроме монастыря, даже в отчем доме не приходит необходимый покой, необходимая душевная радость. Навещала маму в прошлом месяце, дома не писалось, было хорошо, как в гостях, но ни разу за две недели не захотелось к холсту, к краскам.

Надежда стала у картины, перед взглядами с холста летящего клина из глаз, осталась малость - осталось завершить вторую дорожку. Она уже нарисовала почти все глаза, что были ей дороги или она любила когда-то, дорогие для неё люди поделились с нею, сами не ведая того, частичками себя. "Любимые глаза" полетели к солнцу, "Любимые..." - мысленно "попробовала на вкус" светлое, старое, чистое слово Надежда. "Любимые..." - повторила она с радостью, чувствуя, что утренний хор всё ещё освещает её изнутри пламенем чистоты.

 Дорожка, продолженная Надеждой, выстраивалась, набираемая мозаикой из памяти, руки привычно выводили на холсте мазки, составляя из них рисунок, словно светящиеся яркие краски ложились на холст, тишина размерами до счастья наполнилась покоем. Мысли светлые, прекрасные, детские приходили Надежде в голову - мысли-воспоминания являлись не словами, а звуками, красками или запахами. Глаза, "отнятые" у людей, сияющие на полотне чистотой дорожки к солнцу, заканчиваясь у глаза-солнца, ставили точку, давали смысл его сиянию.

Стук в дверь остановил Надежду, она, вернувшись в действительность, постаралась угадать: что, что сейчас напомнит ей с улыбкой заботливая монашка - она давно не ела, ни разу за день не вышла из кельи на свежий воздух, не навестила сегодня матушку-настоятельницу или, может, снова поют в храме общую молитву.