Война под грозовым небом

- Напиши мне. Да, буду ждать… О’К… привет маме. Все, целую. Пока. Целую.
Я положил трубку. Достал из кармана три смятые бумажки, которые когда-то наверно были деньгами, дал солдату, сидящему за столом. Крученный телефонный провод слева от его головы еще покачивался, облезающая старой краской трубка была почти горячей от моей руки. Могу поклясться, что спустя два океана и один континент другой телефон, стоящий на низком столике в пустынной комнате тоже хранил тепло – только ее руки. А она уже отошла от стола, взглянула за окно, и быстрым шагом вышла из комнаты во двор – оттащить детей от  большой пробоины в земле – взорванного убежища.
- Ну как? – скучающе спросил солдат, пряча деньги в засаленный карман брюк.
- Убежище взорвали, - с безразличным видом сказал я, открывая дверь. – Все живы.
- Удачно… - донеслось из-за закрывающейся двери. Я догадался, что он качает головой. Без удивления, конечно, быть может, с легкой долей недоверия.
Сквозь облака лениво выглядывало солнце. Деревья вокруг опушки, на которой расположился штаб, шумели листьями, выдавая прячущийся ветер. Я в тысячный раз за минуту поблагодарил небо, что жена осталась жива. Поблагодарил соседских детей, за которыми она побежала во время начала бомбежки, из-за чего их и не было в убежище. Поблагодарил себя, за то, что я еще жив и в состоянии заверить жену, что все хорошо.
А, ведь, все было хуже некуда.


Их привезли за день до переноса штаба в лес. Конечно, тогда еще никто не знал, что будет такая каша и штаб придется переносить, а это была просто очередная партия из пяти новичков (из них две девушки), которую предстояло рассовать куда-нибудь, чтоб не подвывали от страха слишком громко. Я посмотрел на них мельком и ушел в другой конец городка, к Зинаиде, заведующей продовольственным складом.
Вернулся я в сумерках; Вера сидела в полуподвальной комнате, у которой взрывом начисто снесло внешнюю стену, и вместо нее теперь висел толстый слой полиэтиленовой занавеси. Изнутри доносились голоса – Вера объясняла приезжим режим жизни городка, порядок несения службы и прочие подробности. Объясняла вполне спокойно и по человечески, как будто не новичкам, а прибывшим из другого гарнизона солдатам. Я даже удивился, а потом невольно вздрогнул: часть обвалившейся стены у полиэтилена шевельнулась. Это была девушка, одна из новичков, с чуть детским лицом и совсем уж наивными глазами. Еще в первый раз, посмотрев на нее, я решил, что отправлю к Зинаиде, на кухню. А вот вторая из девчонок была невысокой и шустрой, с узким лицом и хитрыми глазками. Из нее можно попробовать что-нибудь выпестовать…
- Здравствуйте, – тихо сказала девушка, словно извиняясь за то, что я ее не заметил. Странно, старею я, что ли? Ведь, точно знаю, что стена здесь гладкая, без выступов, а обманулся. Или она так хорошо маскируется? Вряд ли – новичок, ведь…
- Что ты здесь делаешь?
- Сижу.
- Я вижу. Почему не внутри, со всеми?
- Мне надо было подумать, – кажется, она чуть-чуть смутилась.
- О чем? Мне казалось, вы с Екатериной, – я, почти не напрягаясь, вспомнил имя второй девчонки - уже все решили, днем, когда шли  среди отъезжающих машин. Вас ведь звали назад, но вы отказались, так?
Я по лицу видел, что так. И тогда, по глазам обеих видел, как трудно дается им это решение. Но во имя какой глупости, романтической блажи вы здесь остались, девочки?!
Она отвела глаза и стала смотреть на исковерканный  асфальт дороги.
- Я думала о том, что будет дальше.
- Дальше будет хуже, – хмуро пообещал я.
- Нет. – Она покачала головой. – Дальше будет не просто хуже. Будет хуже некуда.
Я удивился. Странный пессимизм для романтической девушки, которой вместо высокого вдохновления возлюбленного придется физически вдохновлять половину городка. Причем добровольно. Как Зинаиде.
Откинув половину занавеси, я кивком предложил ей зайти. Она встала с подоконника бывшего окна и, пригнувшись, нырнула в комнату. Не вынимая согретых рук из карманов куртки, не путаясь в длинной до пяток юбке, прошла по наклонной доске, положенной там за неимением лестницы. Вера замолчала при нашем появлении.
- Добрый вечер, - сказал я, - Вера Александровна,  вы все рассказали о гарнизоне?
- Да… Да, почти все.
Новички сидели полукругом, на чем попало. Целых стульев осталось здесь только два, их вежливо уступили девушкам. Та, с которой я общался на улице, (я никак не мог вспомнить ее имени, оно было каким-то странным и неженским) уже сидела в общем полукруге. Я позволил Вере закончить. Мне от них и не надо было ничего, только имена с фамилиями – список проверить… а уж кого куда определять – завтра разберемся. Сегодня пусть отсыпаются, в последний раз.
- Так. Называем фамилию, имя, отчество. Начинаем с тебя.
- Андрей Сергеевич… Петров Андрей Сергеевич.
- Петров… Есть такой. Следующий?
- Феликс Евгеньевич Пластров.
- Гм… Такой тоже есть.
- Борислава Руслановна Янова.
Ага, это та самая, незамеченная. Борислава, значит.
- Это ж как тебя покороче-то? Боря, что ли?
- Нет, Слава.
- Ну, хорошо, Слава… Так, ты кто?
- Гоннов Станислав Владимирович.
- Будешь Стасом, значит. А ты должна быть гражданкой Ждановой?
- Да, Екатерина Ивановна Жданова.
- Отлично… Значит, Гоннов, Пластров и Петров отправляются ночевать сейчас в донник… А, собственно, девушки туда же. Привыкайте, никто здесь с вами цацкаться не будет, не маленькие. Сами выбрали.
Девушки пожали плечами, показывая, что они ничего другого не ждали. Вера встала со стула, она должна была проводить новичков до донника. Я посмотрел, как они один за другим выскальзывают в ночную темноту за полиэтиленом, и остался ждать Вериного возвращения.



Она вернулась довольно скоро.
- Ну как они тебе?
- Нормально, Иван Владимирович. Ничего особенного, но выучить можно. Вот, завтра и начнем.
- Хорошо. А как получилось, что эта Борислава вышла, и ты даже не поинтересовалась, куда? А если она – боевик? Пришла подорвать все здесь?
Вера опустила голову.
- Я вообще не заметила, когда она вышла, – тихо признался мой лучший снайпер в гарнизоне, один из самых надежных бойцов. Я остолбенел, а она продолжала. - Да какой из нее боевик? Глаза коровьи, сама не лучше. Притащилась любимого ублажать и вдохновлять…
- Это Феликса что ли?
- Нет… Андрея. С Феликсом - это Катя.
- Андрея, значит. Ну-ну… Хм. А что ты думаешь по поводу Екатерины?
- Ничего девочка. Можно что-нибудь и сделать из нее…
- Я тоже так думаю. Ладно, дуй к постовым, у них там снова снайпер объявился. Похоже, засекли они его. А я пойду, отосплюсь немного…



Донник оказался на краю городка. Через один дом кончалась улица, там дежурили часовые. Новичков завели в невысокое одноэтажное здание, провели по узкому недлинному коридору в захламленную комнату с низким потолком, немного похожую на барак. В левую стену была вделана большая деревянная дверь, которую явно давно не открывали.
- Ух, ты… - только и сказал Стас. Он сбросил со стола проколотую автомобильную камеру и замахал руками от взвившейся пыли.
- Нормально – вздохнула Слава, - Кать, мы как – в углу устроимся?
- Я на дуру похожа? – осведомилась Катя. – Тут, вот, - она показала на пол около шкафа перед дверью – ничего местечко.
- Значит, похожа. – Слава насмешливо фыркнула, - первый зашедший пристрелит.
- А кто сюда придет в меня стрелять? Это уж скорее тебя Вера ночью придушит…
- Девушки, может, хватит ругаться? Спать полезней…
Слава закрыла рот и не ответила на последнюю Катину реплику. Упрямо скинула сумку под окном, у стены. Андрей подошел и сел рядом на корточки.
- Ладно, спать осталось… - Феликс посмотрел на часы – пять с половиной часов. Советую, не церемонится, а ложиться. Спокойной ночи всем.
Он залез в спальный мешок и отвернулся лицом к стене.


В окно пробивался утренний свет и возбужденные голоса. Потом голоса стихли, и послышался треск перестрелки. Стас резко сел на полу, под футболкой вздулись напряженные мышцы.
Напротив, у другой стены, уже без мешка сидел Феликс. Он беззвучно приложил палец к губам. Стас кивнул, обернулся. Под окном Андрей прикрывал Славу, которая натягивала футболку.
Катя ползком добралась до двери, осторожно приоткрыла большую деревянную створку, которая вела на улицу и смотрела в узкую щель, щурясь от солнечной пыли. Потом вдруг быстро отползла обратно. Через секунду дверь в донник вылетела от удара ноги. В яркой клубящейся пыли стояла Вера с винтовкой в руках.
- Эй, дурни, хватит сидеть! Воевать пора! На выход!!!
Первой, пригнувшись, выбежала Катя, за ней Стас и Феликс. Через мгновение опрометью мелькнули Слава и Андрей. Вера поморщилась и побежала следом.
 

Я не разобрался поначалу, невозможно, чтобы враг оказался так близко, но переполох явно был не из маленьких. Слышны были отдельные выстрелы, иногда – резкий треск пулемета. Когда я уже натянул штаны и зашнуровывал ботинки, в дверь без стука ввалился рядовой Рябинов, и на выдохе произнес:
- Иван Владимирович, штурмуют…
Я схватил со стула куртку и выбежал за Рябиновым на улицу.




Вера спрыгнула в окоп, за ней как горох посыпались вчерашние новички… теперь бойцы.
-     Катю я беру с собой, пусть учится в боевых условиях, - прошипела Вероника на ходу, и, пригибаясь, побежала дальше. За ней метнулась шустрая Катя. Феликс и остальные остались со мной. Их надо было распределять… черт, как же не до них мне теперь.
-    Стас, Андрей – остаетесь здесь. Слава и Феликс бежите в ту сторону, где Вера. За десять метров до нее сидит связной. Прибиваетесь к нему, выполняете все его приказания. Быстро!
Феликс рванулся дальше, увлекая за собой Славу. Я по рации предупредил связного о подкреплении, и посмотрел на ребят.
Жаль, конечно. Но людей больше нет, а надо. Пройдут – покрестятся. На всю оставшуюся жизнь.


Связной дернулся и замолчал. Рация медленно выпала у него из рук. Феликс подхватил ее и быстро заговорил в микрофон:
- Иван Владимирович, связной ранен! Иван Владимирович, пришлите помощь! Прием!
Рация зашипела, потом сквозь треск эфира послышался голос командира:
- Сидеть тихо и не высовываться! Помощи пока нет, и, скорее всего не будет, врача убили. Если умеете стрелять, берите винтовки у Веры. Все, конец связи!
Слава заметно побледнела. Она пыталась прощупать пульс у связного, но безуспешно. Феликс посмотрел ей в глаза и успокаивающе подмигнул. Он так надеялся, что это выглядело успокаивающе.
Слава поднялась и побежала в сторону Вероникиного убежища.


Катя, прищурившись, смотрела в прицел винтовки. Надо было всего лишь засечь, откуда появляется вспышка, а потом прицелиться и – выстрелить самой. По кустам-то стрелять несложно. Главное не думать, что в этих кустах – человек.
Только вспышки как назло были очень быстрыми, и она не успевала понять, где конкретно сидит снайпер. Рядом редко, но решительно нажимала на курок Вероника, и почему-то Кате верилось, что каждым выстрелом Вера убивает по снайперу.
Тогда она стала постреливать без цели, примерно в те места, где могла быть засада. «Я просто учусь стрелять» - убеждала она себя. Ничего больше.
- Молодец, - уронила сквозь сжатые зубы Вероника, и Катя поняла, что только что попала. В кусты попала, разумеется. Главная цель достигнута – оттуда перестали стрелять,  а остальное неважно. Это убеждение вызвало вдруг потрясающий прилив энергии, и она с новым энтузиазмом стала искать вспышки выстрелов.
Сбоку вдруг что-то глухо ударилось в землю. Катя вздрогнула и, оторвавшись от прицела, повернула голову: рядом лежала Слава.
- Что ты здесь делаешь? – Вероника посмотрела на нее поверх Катиной спины.
- Связного убили… и врача тоже, - тяжело дыша, ответила Слава, - Иван Владимирович сказал идти к тебе, за винтовкой…
- За винтовкой? Стрелять-то умеете? – подозрительно спросила Вера, впрочем, уже протягивая руку к оружию, прислоненному к земляной стенке окопа.
- Я умею, - Слава перехватила ствол и, ничего не добавив, развернулась и, пригибаясь, побежала назад.


Андрей сидел, зажмурив глаза и отчаянно желая заткнуть уши. Его трясло. Нет, он почти не боялся, просто совсем рядом нестерпимо трещал пулемет, а он только успевал перебирать руками длинную ленту пуль, услужливо подавая ее в ненасытное железное горло. И странные мысли приходили ему в голову.
Пули скользили между руками, часто цепляясь холодными тяжелыми концами за жесткие подушечки ладоней. Руки уже устали от этого монотонного занятия, тем более что лента была гораздо тяжелей, чем казалось на первый взгляд. А Андрей думал, что скоро или оглохнет, или… привыкнет. Или уже почти привык. Привык к тому, что через его руки идет смерть, он сам направляет ее в трескучее горло, а другой парень (на вид немногим старше Андрея) просто жмет на курок, жмет не переставая. И трудно сказать, кто из них последний услужливо открывает дверь перед смертью – Андрей чуть только сам не засовывает эти гильзы в пулемет, но с другой стороны, не нажимай этот парнишка на курок, их не тянуло бы в жерло вместе с руками…
Пулемет захлебнулся… но только на секунду.
И опять затрещал с той же неумолимой монотонностью. «Нельзя убивать людей, – мысли мелькали в ритме пулемета. – Врага надо уничтожать. Враг тоже человек. Людей убивать нельзя.
А я убиваю».
И далеким отзвуком слышался голос Ивана Владимировича, который отдавал какие-то указания неизвестно кому.  Потом неожиданно близко запела птица.
Андрей от удивления открыл глаза. Какая птица сможет перекричать пулеметный треск? А эта пела, и ее было слышно.
Потом пулемет снова захлебнулся на долю секунды, захлебнулся и птичий голос… И Андрей понял, что это была песня смерти.


Феликс смотрел в бинокль, на зелень кустов. Ни одна ветка не пошевелилась, не засверкало на солнце стеклышко прицела, но Слава, лежащая рядом выстрелила. Феликс оторвался от бинокля и посмотрел на нее – нет, к счастью винтовка была нацелена немного в другую сторону… значит, ничего он не пропустил. Просто Слава увидела кого-то еще, там в поле. Ползут, гады…
Он в очередной раз повел биноклем по периметру обзора. Нет, тихорятся, даже стрелять перестали. Кстати, не только они, но и Вера почему-то тоже. Выжидает?
Неожиданно Феликсу вспомнилось море. Пенящееся, вздымающее тяжелые сизые волны и с силой бросающее их в  жесткие скалы… Душный жаркий воздух, визгливые крики чаек, летающих над водой и скалами. И небо… Предгрозовое, набухшее небо, исчерченное ломкими полетами птиц.  Небо, которое своей реальностью пугает больше, чем вся сила моря и предгрозовая духота.
Феликс замотал головой, избавляясь от очень уж явного видения.  Недалеко послышался выстрел, – видно, Вера опять кого-то засекла. Или Катька подвязалась…
Над головой молчало то самое, предгрозовое небо.


Рация снова разразилась ужасающим шумом. Потом сквозь него пробился голос Ивана Владимировича:
- Южный-связной, прием!… прием, связной…
Феликс подхватил рацию с земли, поднес ко рту:
- Связной умер, Иван Владимирович. Я же докладывал…
- Раз умер, значит, ТЫ теперь связной! – заорала рация. – Все, отбой,  уходим в лес, к главному штабу. Больше мы не выдержим. Бери передатчик и скажи это всем. Конец связи.
Феликс кинулся к ящику передатчика, натянул на голову наушники. Слава смотрела на него, чуть повернув голову. Потом снова поглядела в прицел винтовки. Все поле колыхалось от ползущих по нему тел. Да, прав командир, столько – не выдержим. Мы, ведь, только вчера приехали… мы ведь только вчера родились.

Уходили слажено, как будто бы не в первый раз.


Бой в лесу происходит мгновенно, как неожиданно проносящаяся гроза. Или ты стреляешь первым, или они остаются жить, а ты – лежать. Суровая правда леса, которому тоже не нравится убивать.
Феликс шел почти в конце отряда, тащил свой передатчик, который весил не меньше тридцати килограмм. Шли уже вечность или даже две вечности, он точно сказать не мог, только знал, что долго. Так долго, что под деревьями стало совсем темно, и он с трудом различал в потемках спины солдат, по которым ориентировался всю дорогу.
Волосы под массивными наушниками были мокрыми от пота, железный ящик передатчика на каждом шаге мерно ударялся в живот, а длинная изломанная антенна, как нарочно, цеплялась за каждую ветку.  Хотелось курить.
Справа кто-то громко произнес несколько резких слов, и весь отряд остановился. Потом перед самым лицом махнули рукой, и Феликс понял, что надо лечь на землю. Он прижался затылком к сырой и холодной земле, посмотрел вверх. Там, сквозь ветки еще можно было видеть сумеречные облака, редких птиц. Осколки того самого неба, которое привиделось ему над морем.
И лес показался ему клеткой, за пределами которой есть свобода и  спокойное сумеречное небо.
А потом над самым ухом послышались выстрелы, и Феликс закрыл глаза.


Слава лежала, распластавшись на холодной земле, уткнувшись лицом в мокрую траву, вперемешку с опавшими листьями.  Она на две секунды закрыла глаза – предприятие крайне рискованное, но уже необходимое: от постоянного напряжения ей постоянно что-нибудь чудилось, а ведь сейчас было важно каждое движение каждой травинки. Полностью переключившись на слух, она позволила себе даже третью секунду расслабленного состояния – о чем тут же пожалела.  Где-то неподалеку, немного сзади, послышались выстрелы и крики, потом застрекотал пулемет, но почти сразу замолчал. Послышалось еще три выстрела и все снова стихло.
Чертыхнувшись про себя, Слава снова уткнулась лбом в землю.

Обошли.

Все, она устала. Для первого дня слишком много, даже для первого дня войны.  Сквозь полуприкрытые веки она видела очень близкий зеленый лист, около черенка покрытый множеством коричневых пятнышек. Лист был влажным, на нем держалось даже несколько капелек. Внезапно  упала еще одна, заставив скатиться все остальные; секунду Слава смотрела на нее с удивлением, пока не поняла, что это ее собственная слеза. Еще и еще капали крупные соленые бусины, но Слава уже ничего не могла с этим сделать. Так же как и с ситуацией вокруг нее, в этом чертовом лесу. Обошли, смяли, не дали выжить…
… а ведь это Андрей управлялся с пулеметом…
Внезапная мысль пронзила ее, заставив резко вскинуть голову. Слезы мигом перестали катиться, и кажется, вообще высохли. Волна сухого, холодного ужаса заполнила тело, спазмом боли сжав горло – пулемет только что захватили, а значит…



Стаса Иван Владимирович с самого начала отправил обратно к жилым баракам – согнать всех небоеспособных, типа кухарки Зинаиды, которую командир упомянул отдельно, в бетонное убежище под землей, и оставаться с ними до получения дальнейших указаний.
Дальнейшие указания не заставили себя ждать.
В убежище, почти уподобившись бомбе (тьфу-тьфу-тьфу…), скатился солдат и, ошарашено оглядываясь, отчасти из-за перемены освещения, громко спросил:
- Есть врачи?! Или хоть кто-нибудь с медицинским образованием?…
Люди зашумели. Всего их в убежище было человек двадцать от силы, считая солдата. Почти все, в том числе и Стас, умели оказывать первую помощь, но оказалось, что первая помощь уже оказана, а теперь нужен серьезный врач.
- Так был же вроде… - сузив глаза, спросил Стас.
- Был, – кивнул солдат. – В том-то и дело, что был…
Нашлась одна женщина, которая когда-то работала медсестрой. Чуть не подхватив ее на руки, солдат убежал обратно в сторону действий.
Стас курил в темноте у люка, опустив автомат, но не снимая с него руки. В люке было видно кусок неба, голубого в перистых облаках, окаймленного травой и корешками, вылезающими из земли у краев ямы.
Против всех своих ожиданий, он был достаточно спокоен, не смотря на нервозность людей, которых охранял. Он с удовлетворением думал о курсах стрельбы, которые они со Славой посещали два года назад. Стрелять он умеет, место удобное – всех, кто в люк сунется, он сможет подсечь, а вот его в темноте  подстрелить будет трудно. Короче, если что, стоять будет до последнего патрона. А там уже свои подойдут, помогут.
В том, что придут свои, Стас был уверен. Не умрет он сегодня, сердце чувствует, что выживет. А, значит, можно как заговоренному – не боятся пуль, лезть на амбразуру грудью – авось, еще потом героем назовут…
Стас усмехнулся.
- Чему радуешься? – спросил из темноты нервозный голос кухарки Зинаиды. Это была высокая женщина лет сорока, на лице ее отпечатались все года, проведенные вблизи от войны; а провела она их тут немало. И, тем не менее, сейчас она нервничала…
- Да, так… своему, девичьему…
- Ну, радуйся, радуйся, – подозрительно пробормотала Зинаида.
- Что – нельзя? – Стас затянулся.
- Отчего ж нельзя… Можно. У тебя там есть свои? – неожиданно резко спросила кухарка.
- Здесь все свои, - с ударением на слово «все» ответил Стас.
- Это понятно. Но твои - родные, может быть… А может быть просто близкие люди – есть? – допытывалась Зинаида.
Стас помолчал. Потом нехотя сказал:
- Сестра у меня там…
- Родная?
- Названая. И друзья… старые.
- Чего ж вас всех сюда понесло? Добровольцы ведь?
- Добровольцы. А понесло, потому что смотреть на это уже не могли. Такое состояние, когда обязательно надо что-то делать, потому что, если просто будешь сидеть на месте… потому что нельзя просто сидеть, когда умирают люди… мы университетские, с отсрочкой… но не выдержали… - Стас умолк. Зинаида пристально смотрела на него и тоже молчала. Словно не желая больше ничего рассказывать, Стас спросил:
- А вы?…
- Что я?
- Как вы сюда попали?
- Я… Знаешь, есть такое состояние, когда ты сидишь и ничего не делаешь,  а твой любимый человек где-то далеко от тебя стреляет в врагов, а они стреляют в него. И ты каждую секунду боишься, что хотя бы одна пуля не пролетела мимо, что хотя бы одна молитва не дошла до Бога… Тогда ты встаешь и едешь к любимому, потому что есть обманчивое ощущение, что если ты будешь рядом, то пуля все-таки не долетит, а молитва дойдет… - Зинаида помолчала, потом продолжила. - А потом ты уже привыкаешь к этому миру, где стреляют, и мир уже не может обойтись без тебя, потому что солдаты лучше многих знают цену жизни, хорошей стряпне и хорошему отношению... К твоей стряпне они уже привыкли, и пусть она трижды невкусная, но она – родная. Поэтому тебя просят не уезжать, да и уезжать-то собственно некуда…
- Но вы же не можете уехать – у вас здесь любимый человек, - возразил Стас.
- Любимый?… Любимого убили через неделю после моего приезда. Одна молитва все-таки не дошла, одна пуля все-таки долетела. И уезжать-то собственно было уже незачем, новые друзья нашлись здесь, родных у меня уже не было… И я осталась.
Зинаида замолчала, Стас смотрел наверх, в небо и тревожно прислушивался. Его неожиданно наполнила тревога за Славу, за Феликса, за Катьку с Андреем. А еще он спиной чувствовал едва уловимые вибрации земли, похожие на… похожие на бег. Быстрый бег.
Стас рукой оттолкнул Зинаиду в темноту, подальше от люка, выкинул окурок и взял винтовку в руки.
В люке показались подошвы солдатских сапог, стремительно опускающиеся вниз. Секундой позже на земле, замерев от дула в спину, стоял солдат, а другой, или несколько других, Стас еще не успел понять их количество, суетились наверху.
- Чего надо? – тихо спросил Стас.
- Дуло убери, придурок, - огрызнулся солдат командным голосом, но не сделал никаких попыток пошевелиться.
- Уберу, когда надо будет. Ты кто и какого черта здесь делаешь? – Стас изо всех сил старался держаться уверено, хотя понял уже, что это – свои, та самая подмога, о которой он не так давно думал. Более того, человек, которого он держит на прицеле явно не просто солдат, а офицер, и старше его по званию раз в пять… да, у меня и звания-то еще нету – неожиданно вспомнил он. Но надо было убедиться до конца. – Чего молчим?
- Думаю, что с тобой сделать потом – сообщил офицер. – Убить, или просто лишить всех званий. За трату времени на посту, когда надо выводить людей и срочно уходить в лес, а не заниматься бравадой для получения лишней звезды на погоны.
- У меня нет еще званий – на всякий случай сказал Стас, опуская винтовку. Офицер повернулся к нему лицом, щурясь, потому что стоял в световом пятне люка, а Стас в темноте. Зато наконец-то можно было разглядеть его погоны – капитан. О, черт…
- Где люди? – резко поинтересовался капитан.
- Там, - Стас показал через его плечо. Тот обернулся, но все равно ничего не увидел, только бросил сквозь зубы – Выводи.
- Есть!
Капитан подпрыгнул, зацепившись за край люка, подтянулся и исчез наверху.  А Стас кинулся в темный проход, ведущий в сырую комнату убежища.




Я видел Веру мельком, она шла с людьми из убежища, рядом с Зинаидой. Одного взгляда мне хватило, чтобы понять, что эти все целы. Оставались еще ребята из южных окопов, их я вызвал по рации.
- Южный прием…Связной прием… прием… Феликс, черт тебя дери!…. отвечай…
- Да, Иван Владимирович, Феликс на связи, - прорезался сквозь шум эфира его хриплый голос.
- У тебя позывной «Южный», понял? Прием…
- Так точно, Иван Владимирович…
- И я тебе не Иван Владимирович, а товарищ начальник штаба!…
- Так точно, товарищ начальник штаба… прием…
- Как вы там? Прием…
- Нормально, товарищ начальник штаба… а что происходит?… стреляют… прием?
- Выбили наших друзей с блокпоста. Теперь нам туда дорога заказана. И похоже, нас окружили… Сейчас выясняем обстановку. Прием…
Сухой треск эфира. Тишина.
- И что теперь делать, товарищ начальник штаба?…
- Еще не знаю. Пока лежите тихо, не высовывайтесь. Ждите дальнейших указаний. Прием…
- Есть, товарищ начальник штаба! Разрешите спросить?
- Спрашивай. Прием…
- Наш друг, Андрей Петров… Вы его у пулемета оставляли… прием?
- Пулемет захвачен. А Андрей ваш со мной. Прием…
- Спасибо, товарищ начальник штаба! Ждем дальнейших указаний…
- Конец связи.
Феликс щелкнул выключателем, треск эфира стих. Но…

 …хотя, может, показалось?…

…сухой одиночный выстрел перед самым концом связи…
Слава, слышавшая весь разговор, смотрела на него расширившимися глазами. С ее лица еще не сошло выражение радости от услышанного про Андрея, но оно постепенно сменялось другим, гораздо более страшным выражением.
И Феликс понял, что не ослышался.



Андрею казалось, что мир катится куда-то к чертям.  События происходили слишком быстро, и все, что он успевал сделать – это бесконечно уговаривать себя не впадать в беспричинную панику. Хотя причин было хоть отбавляй.
Когда они уходили, случайная пуля задела парнишку, стрелявшего из пулемета – напарника Андрея по открыванию дверей перед смертью. Они вместе катили тяжелую бандурину в сторону леса, когда парнишка схватился за левую руку и застонал сквозь зубы. К нему тут же подскочили несколько ребят в камуфляже, парня увели, а на его место встал другой боевик, гораздо крупнее и старше Андрея. Катить стало намного легче. Боевик умудрялся даже говорить, не сбивая дыхания:
- Наши же… и зацепили… случайно, - объяснил он. – Но жить будет. Только руку… зацепило… я – Денисыч.
- Андрей… – выдохнул Андрей и замолчал. Толкать было тяжело, так тяжело, что не оставалось сил даже думать. Надо было просто упорно идти вперед. А упорства у него с детства было много.
До леса оставалось метров сто, когда их догнали люди из убежища. Подошедший сзади Стас обрадовано хлопнул его по плечу, и Андрею внезапно стало легче оттого, что рядом был друг. Правда, рядом он был недолго, люди шли налегке и быстрым шагом, и поэтому вскоре их обогнали.  Но все равно, эта встреча придала Андрею сил, и последние пятьдесят метров они преодолели довольно быстро.
А дальше опять начались трудности. Катить пулемет по корням и кустам практически невозможно, поэтому было принято решение оставить его на границе леса для обороны. Промелькнувший мимо Иван Владимирович раздал указания, и у пулемета осталось двое молодых незнакомых парней, а Денисыч и Андрей, пригибаясь, побежали с группой командира.
Бежали долго. У Денисыча в руках неизвестно откуда появилась винтовка, и периодически он вдруг пригибался и ладонью давал знак остановиться, а сам припадал к прицелу и проглядывал лес впереди. Как понял Андрей, это была лишняя предосторожность, потому что там, куда они бежали, располагался блокпост союзных сил, и если они кого и могли встретить, так это друзей. Потом Андрей понял, что заблуждался.
Сначала сзади послышался треск пулемета, но как-то вдруг смолк. Андрею почему-то во всех подробностях вспомнились лица парней, что сменили их с Денисычем на посту… Потом про лица и вообще про все пришлось забыть, потому что стрелять стали совсем рядом. По молчаливому приказу Денисыча он распластался на земле и прижался ухом к мокрой траве. Совсем недавно видимо шел дождь, и сырость впитывалась в одежду, не оставляя на ней ни одного сухого места. Перед зажмуренными глазами пронеслось лицо Славы и Стаса, Кати и Феликса, а потом был страшный, нечеловеческий удар в голову, и мир все-таки рухнул.

Бой в лесу происходит мгновенно, как неожиданно проносящаяся гроза…



Стасу было страшно.
Пропала былая уверенность в том, что придут «свои» и всех спасут. «Свои» пришли, а ситуация к лучшему не поменялась. Скорее наоборот – стало еще хуже, потому что выяснилось, что пункт назначения занят врагом, союзники разбиты и скрываются в лесу, и все бегут черти куда, отстреливаясь на ходу от нападающих…
Он и еще трое парней под командованием капитана, стоявшего не так давно под прицелом Стасовой винтовки, вели безоружных городских сквозь лес туда, где предположительно находилось начальство штаба. Городские были в основном женщинами, так что в воздухе просто висела атмосфера паники. Когда останавливались ненадолго на опушках для выяснения обстановки, Стас отходил как можно дальше от стенающей группки, и чуть ли не брезгливо морщась, закуривал. Попытки собраться с мыслями не всегда были удачными; Стас всего лишь спрашивал себя, что он думает по поводу всей этой суматохи, а в ответ получал истерические женские вскрики с поляны о том, что это конец и больше ничего уже не будет. Стас спрашивал себя, что он чувствует по этому поводу, а в ответ на него накатывала волна удушающего страха. И он, еле сдерживаясь, чтобы не побежать, возвращался на поляну к испуганным женщинам. Остальные солдаты смотрели на него с сочувствием, видимо прочтя в его лице то, что было на душе.
Один из них, высокий и чумазый, подошел к Стасу, легко хлопнул его по спине и сказал:
- Не горюй, браток, выберемся. Это у всех по-первости страх находит, а потом пару раз извернешься удачно и привыкнешь. Правда… это самое… в такое дерьмо мы первый раз по уши забрались… - солдат, глядя на капитана, подвигал нижней челюстью и задумчиво сплюнул. - Вона, глянь на командира нашего: боевой мужик! Он и не из такого выплывал. Так что и щас не пропадем, не дрейфь!
Он опять хлопнул Стаса по спине и отошел. Стас благодарно посмотрел ему вслед, но по непривычно сгорбленной спине, по немного неуверенной походке, скорее почувствовал, чем догадался, что Чумазый и сам боится. Боится так, как в первый раз боялся, попав в реальный бой с учебных стрельбищ… И успокаивал он не только Стаса, но и самого себя, пытаясь словами заглушить ту волну, что стремительно поднимается из живота, заполняет скрюченные пальцы, заставляет сердце биться со всей дури в грудную клетку –  во рту появляется непонятный металлический привкус, а в мозгу уже не страх даже, а скорее паника. Такое состояние, что невозможно уже ничего не делать, надо бежать, надо двигаться, надо делать хоть что-то, чтобы прекратить эту ужасную ситуацию…
Стасу стало по-настоящему страшно.


Сквозь облака лениво выглядывало солнце. Деревья вокруг опушки, на которой расположился штаб, шумели листьями, выдавая прячущийся ветер.
Я в тысячный раз за минуту поблагодарил небо, что жена осталась жива. Поблагодарил соседских детей, за которыми она побежала во время начала бомбежки, из-за чего их и не было в убежище. Поблагодарил себя, за то, что я еще жив, и в состоянии заверить жену, что все хорошо.
На краю поляны сидела Слава. Я постоял немного, глядя на нее, раздумывая, стоит ли подходить. Тяжело сейчас девочке, ой, как тяжело… Крещение легким не бывает.
Я все-таки подошел. Не знаю, зачем – ничего утешающего я ей сказать не мог, ничего нового тоже.
- Знаешь, а дома у меня убежище разбомбило… - сказал я, садясь рядом с девушкой на траву. – Жена за детьми в соседний дом побежала, а тот уже разрушенный… Ты ж знаешь, бомба два раза в одно место не падает. Теперь они там прятаться будут.
Слава неопределенно качнула головой. Она избегала смотреть в мою сторону, все время норовила отвернуться. С подбородка ее предательски капнула слеза. Я вздохнул.
- Жалко, конечно… Хорошая девка была, ваша Катька. Снайпер бы из нее вышел толковый… Да чего уж теперь. Из тебя, между прочим, тоже снайпер неплохой. Чего ж  ты сразу не сказала-то?
- А было время? – сдавленным голосом отозвалась Слава.
Не было, конечно. Не было у меня тогда времени, чтобы хоть как-то подготовить этих ребят, чтобы хоть что-то рассказать о том, что их ждет. Наши, штабные, живущие на границе уже скоро год как, - и те до сих пор белые от страха ходят. Что уж про этих детей говорить…
А дети, между прочим, недурно держались.  Они, конечно, и осознать еще тогда не успели, что происходит, для них это было шоком, молнией с неба, когда ожидался только отдаленный гром. Но дети не побежали от молнии, они успели за какие-то минуты понять, что жизнь не романтическая сказка, что иногда с ней нужно бороться изо всех сил, не за сказку уже, а за себя, за право ходить по земле и смотреть в небо…
Дети выдержали это испытание, дети увидели смерть в лицо и получили от нее пощечину. Но они не упали, они оступились только немного, и пошли дальше, напролом… Они отвоевали свое право ходить по земле и смотреть в небо. Вот только детьми им уже не быть.
Рядом со мной сидела девушка, женщина, боевая единица, не имеющая права на то, чтобы впасть в истерику, столь естественную в этой ситуации. Поэтому она сидела себе тихо на краю поляны, и тщетно пыталась сдержать набегающие слезы. Там, за спиной, метрах в двадцати, стояла медицинская палатка, в ней спасали раненых, в том числе и ее друга Андрея. Там, впереди, среди леса сейчас хоронили убитых, в том числе и ее подругу Катю. Здесь, на краю поляны, умирала девочка Слава, а новая, взрослая Слава тщетно пыталась ее спасти. И мне ничего не оставалось, кроме как сидеть рядом и молчать. И смотреть в небо.





Заходящее солнце полосками высвечивало рощу. Вокруг поднимался запах свежевырытой земли и опавших еще прошлой осенью листьев. Сипели солдаты, рывшие могилы, где-то далеко кто-то отдавал приказы и бешено громко, заглушая все, стучало сердце.
Хоронили убитых. Уже три могилы были засыпаны землей, хоронили четвертый брезентовый мешок – Катю. Дыхание на секунду перехватило, из глаз давно уже лился соленый поток. Феликс крепко прижал к лицу ладонь, и только зрачки теперь безмолвно наблюдали за действиями солдат, складывая в памяти отдельные кусочки картины. До конца своей жизни он будет помнить их, но восстановить один за другим больше не сможет.
…неправильно, неестественно скрученный мешок, поднимаемый с земли двумя военными…
…щель в материале, через которую выпала иссиня-белая Катина рука…
…тонкие, тонкие ее пальцы, почему-то без привычного кольца…
…тяжелые комья земли, так сильно бьющие по телу. Наверно, останутся синяки…

и долго-долго еще его будет преследовать запах свежевырытой земли, которой сравняли ее могилу. Не осталось от Кати ни улыбки, ни слез, ни голоса – только черная, тяжелая земля и солнечные блики поверху…






Чувство голода и усталости увеличивалось прямо пропорционально количеству дней, проведенных в лесу. Запасов в спешке захватили мало, народ тоже, правда, изрядно поредел. Но кушать от этого хотелось не меньше.
Стас сидел с винтовкой в руках в густом кустарнике. Согнутые в коленях ноги давно уже затекли, но двигаться надо было очень медленно, перенося свой вес по паре миллиметров в минуту. Где-то в вышине свистали птицы… а может, и враг.
Страх, испытанный во время первого боя, Стас сумел загнать куда-то очень глубоко в себя. Ему дали напарника-наставника – Чумазого, который успокаивал его тогда. Как его зовут Стас не услышал, а переспрашивать стеснялся. Так и звал про себя – Чумазым.
Чумазый сидел в пяти метрах от него, в соседнем кустарнике. А где-то впереди был враг, который поджидал любого промаха, прикрытых в полусне глаз, хрустнувшего под пальцами сучка, чего угодно – чтобы напасть. Поэтому расслабляться было нельзя.
Ноги затекли неимоверно.





Где-то далеко появилась размытая полоска света. Еще не осознавая до конца, что делает, Андрей потянулся к ней; полоска расширилась, и яркий свет ударил по глазам.
Снова нахлынула боль. Но теперь уже не такая сильная и неожиданная, как раньше. Андрей не знал, что в эти минуты его мироощущение основывалось только на пяти чувствах, как у ребенка. Не было еще сложенных мыслей, слов для описания происходящего - были только чувства. Он видел свет, он начал уже различать что-то нависшее над ним, что-то доброе, знакомое, чего можно было не бояться. Боль постепенно утихла, остался интерес к происходящему и поиск, мучительный поиск слова, означавшего это доброе, которое только что провело рукой по его лицу…
С хрипом, раздирающим горло, собрав все силы, Андрей тихо-тихо прошептал:
- Мама…
Слава едва поняла, что он произнес, и вымученно улыбнулась в мокрую от слез ладонь.