Перевернутая чаша.
Антинаучно-фантастастическая повесть.
Станиславу Г., незабвенному, почти нереальному, вдохновителю.
Моему другу Валери, неизменному «подгонятелю» моей творческой лени.
К.., считающему себя профессионалом в журналистике.
1.
Глеб привычно откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Все-таки он страшно устал, хотя дорога было тем состоянием, в котором он хотел бы находиться всегда. Но такова доля журналиста – находиться в состоянии движения. Он по-прежнему любил Россию, несмотря на десятилетнюю эмиграцию, внимательно следил за событиями всеми доступными средствами.
Наша родина там, где красивые облака, вспоминал он фразу безродных космополитов, да, верно, но в калейдоскопе мелькающих лиц, городов, пейзажей, шумных аэропортов и вокзалов невидимым крылом птицы чертит знаки мысль об утраченном. Он вспомнил свой отъезд в Израиль. Все происходило на фоне суетливого страха наступления диктатуры. Многие собирались, чуть ли не тайно, даже не перезванивались по телефону. Ему, занимавшемуся криминальными темами, в основном коррупцией в правоохранительных органах, мягко намекали, что придется отныне попридержать резвое перо. Ничего конкретного, просто намеки. Внезапно он подумал, что каким-то образом все-таки предал Россию – своим страхом. Одновременно и наметился разлад в семье. Поэтому в Бен-Гурион он прилетел один. Но каждый год старался встретиться с повзрослевшей дочкой, благо еврейские организации постоянно его приглашали.
Вот и сейчас он летел в провинциальный город, к своим жаждущим его лекций слушателям, и смутные предчувствия новых встреч окутывали теплом. Он знал, что и в глубинке встретит людей, которые не стали массой, скованной рамками провинциальности. К тому же он намеревался убить сразу двух зайцев. Неспокойные времена на земле обетованной диктовали свои условия. В местной типографии он намеревался заказать тираж своего альманаха, возможно, договориться о долгосрочном сотрудничестве, и найти человека, который будет поддерживать связь между ним и издательством. И все-таки нужно немного поспать, подумал он вяло, пытаясь прекратить мыслительный процесс. Собственно, всегда так и происходило - обдумывание в дороге, расслабление, а по вступлении на твердую землю он разворачивался подобно пружине и даже сам удивлялся своей энергии, которая переполняла его.
Раз не спится, посмотреть хотя бы в иллюминаторы. Было раннее утро. Розоватая пелена облаков не давала видеть того, что было внизу. Но иногда происходил обрыв этого воздушного одеяла, и Глеб видел деревеньки и распаханные поля, появляющиеся, словно островки, в зелено-рыжем море лесов. Окружающие мирно подремывали, тихая музыка убаюкивала, подобно прибою, да, все будет просто отлично, успел вставить нужную мысль засыпающему сознанию Корнаковский….
В аэропорту его встретил представитель агентства, Борис Гельман, слегка суетливый невысокий сорокалетний человек, с серыми чуть выпуклыми глазами. Он поправлял очки, и немного, как показалось Корнаковскому, стеснялся своей непредставительной машины.
- Да это ничего, я вас отлично понимаю… Разве это главное, - Глеб блеснул своими болотно-карими глазами, запахивая расстегнутую было легкую куртку на брюшке. Немного прохладно, автоматически отметил он про себя.
- Гостиница у нас так себе, хотя и считается…Но мы стремимся…
Сложная штука – провинциальность. Не географическое понятие, а внутренний дискомфорт. Вот и этот Борис, стесняющийся неизвестно чего. Сразу видно, что всю жизнь трудится на благо общества в образовательной сфере, что-то типичное, а уж у меня глаз наметанный, думал Корнаковский, помогая ему запихивать свой видавший виды чемодан в багажник. Наверное, детишек тянет изо всех сил, жене помогает… Местечковость…. Да нет, уж очень я строго. Должны же быть какие-то традиции, не всем же летать с места на место…Они уже сели в машину и поехали. Пока шел унылый пейзаж пригорода.
- … сначала легкий завтрак, потом знакомство с городом. У нас тут, правда, небогато, но кое-что есть. Вот музей рекомендую…
- Типа ИЗНАКУРНОЖ?
- А? Ну, нет, так бы я не сказал… Все гораздо прозаичнее… И котов, рассказывающих сказки, у нас нет… Ну, сами увидите… Потом обед, а ближе к вечеру лекция ваша. Предупреждаю, много молодежи. Интересуются. Кстати, вы не подумайте, они у нас очень разносторонние. В Интернете сидят часами, чего только не найдут там. Очень скептические и практичные. Мы были не такими… Ну, да что вспоминать. Вам вот сколько лет?
- Сорок пять.
- Почти ровесники. Я вот гляжу на молодых, и грустно, и забавно на них смотреть. Книг много читают… Но не то, что читали мы.
- Это же естественный процесс. У меня дочка в Петербурге, ей двадцать два, совершенно определившийся внутренне человек. Кто мы были в таком возрасте? Студенты, слушающие подпольно, а потом и открыто, рок. Я вот вовсе маменькиным сынком рос. Помню, в общежитие к своим зашел однокурсникам, они меня на смех подняли - я совсем не знал каких-то элементарных вещей. А Машка у меня замуж не торопится, карьеру, сначала, говорит, надо сделать. Бойфренды, друзья, тусовки – это только часть жизни. Да, мол, хочется любви долгой, если не вечной, а что делать-то - и кушать хочется, и машину хочется, и путешествовать хочется. Некогда, мол, слушать Петю-студента с его рассказами о светлом будущем…
…Наконец стали появляться пятиэтажки. Серо, серо, отмечал Корнаковский. Ну что я смогу здесь нового почерпнуть? Остаются только люди. Какая-то зажатость чувствуется в этом Борисе.
- Вы бывали за границей, Борис?
- Э… к сожалению, очень давно, в студенчестве.
- А сейчас что же мешает? У вас ведь полная демократия, никаких железных занавесов.
- Причина, как Вы догадываетесь, весьма банальна. Хочется, чтобы те скромные средства, которые я имею, пошли на пользу моим детям.
- Так я и думал. Извините великодушно… Долго еще ехать?
- Минут двадцать до центра. Вы не смотрите, что мы провинция, у нас все есть.
- Вот привычка… Оправдываться. Да я верю, верю. Я почитал про ваш город. У вас все атрибуты если не центрального города, то довольно крупного. Давайте уже общаться на равных, прошу вас. Чем быстрее мы перестанем обращать внимание на внешние признаки, определяющие наше положение, тем лучше. Я ведь не банкир какой-нибудь, просто журналист. Когда-то, кстати, был довольно перспективным – в России. Был едок и злободневен, а сейчас… Про культуру пишу, да так, что под руку попадется. В основном по стране езжу, тут вот новеллы задумал издать. Кстати, нет ли у вас знакомых в издательстве, не припомню, как называется…
- «Комета». Есть, разумеется. У моей дочки там подруга работает. Вернее, она в местной газете работает, «Губернское слово», такая газета у нас, они там все в одном месте расположены, кадры почти одни и те же.
- А кем эта подруга работает?
- Да журналистка. Очень бойкая девица. Палец в рот не клади. Она рубрику культуры ведет, так что все тусовки богемные посещает. И мою туда же тянет. Я сначала сопротивлялся, но, в принципе, там люди все-таки приличные. Нюх у этой Полины… На людей. А вообще она со странностями. Иногда впадет в какую-нибудь идею – и пропагандирует.
- Мне кажется, это довольно интересный человек, во всяком случае, для меня. Я хочу туда попасть завтра, надеюсь, вы предварите мой визит и поспособствуете знакомству, так сказать…
- Да нет проблем. Сотовых телефонов, к сожалению, не имеем, а то можно было прямо сейчас позвонить. Кстати, мы подъезжаем.
Улицы прямые, но грязные. Весна, еще ничего толком не убрано. Глеб знал, что у русского человека все происходит аврально. Мусорили, мусорили всю зиму, а потом весной р-р-раз и махом убрать всю накопившуюся грязь. Он и сам помнил эти субботники, когда чувство гордости переполняло мальчишеское сердце. Вот, мол, кто-то эту грязь развел, а я бескорыстно ее убрал. Что не мешало кинуть бумажку мимо урны – но на другом участке. Поколение дворников, воспетое БГ, большей частью занималось духовным очищением и самокопанием в темных уголках своей души. А что там в этих душах было-то? Он отчетливо припомнил дух питерского андерграунда, дымно-портвейновое философствование, какой-то почти революционный настрой. Интересно, а сейчас это есть в России? Перемен, хочу перемен, бесконечно хотели перемен. Пришли перемены. Он никак не мог понять, что дали эти перемены. Он глядел на пестрящие вывески. Все первые этажи в центре были заняты магазинами. Пожалуй, в рекламе произошли перемены. Никогда раньше провинциальные города не были так разукрашены. Коммунистические лозунги не в счет. Да нет, вполне элегантно, красиво даже. Город просыпается, машины наполняют улицы подобно трудолюбивым муравьям. Вот она, безликость, все как везде, сколько он ездит по СНГ, по крупным и средним городам, везде одно и то же. Реклама обезличивает. Она закрывает лица зданий, превращая их в сплошной плакат. Именно зданий, которые могут подчеркнуть индивидуальность. Чем центральная улица отличается от таких же центральных в других городах? Да ничем. Сейчас еще и обертки одинаковые…
В просторном холле гостинице Корнаковский развалился в уютном кресле. Он чертовски устал. Борис засеменил к администратору, чтобы все уладить. Скорее в душ, смыть себя всю грязь, нетерпеливо думал Глеб, вытирая платком вспотевшую лысину. М-да, уже староват стал. Ничего, ничего, это все последствия борьбы со страшным вирусом, как его любят в Росси назвать, ОРЗ, так, временная потеря иммунитета, витаминчики нужны и спокойствие. Но покой нам только снится…
Борис проводил его в номер, обещая заглянуть через минут сорок. О’кей, о’кей, что-то уже хочется побыть одному. Эти странные перепады в настроении последнее время немного пугали Глеба, он всегда тянулся к общению, жадно впитывая каждое слово собеседника. Бытоописатель… Да, именно люди его интересовали более всего, их быт, их повседневная жизнь. Конечно, он иногда писал и политические статьи, в основном про права своих соплеменников, нарушаемых в других странах. Собственно, это был основной источник его доходов, поэтому ему приходилось переписываться с множеством людей, чтобы держать руку на пульсе умонастроений во многих странах. Но Россия, сколько ее ни изучай, как о ней много ни знай, все равно остается весьма туманной страной. Вроде и сам в ней жил, а чуть нога за порог – и связь становится тоньше шелковой нити. Информации много, а воедино склеить не можешь. Да ладно. Сегодня поговорю с людьми, посмотрю, что за вопросы они здесь задают. Да и так ли это важно – собрать все в единую логическую цепочку? Надо прочувствовать настроения, именно так…
2.
Полина сидела за своим столом и сосредоточенно подпиливала ногти. Скоро вызовет шеф, опять будет мило улыбаться и читать мораль. Что пора бы, деточка, взяться за ум, не позорить его седую голову, не шататься по всяким поэтам и пр. Как отец родной, честное слово! Вообще, какое право он имеет диктовать.
Отца у Полины, как говорится, сроду не было, мать воспитывала одна, экономя каждую копейку и стремясь дать хотя бы образование. Полина смотрела на ее потуги благосклонно, но в душе иногда жалела, что та была так непрактична. А сама-то она?
В редакцию она пришла после филфака, быстро освоилась благодаря открытому и общительному характеру. Только позже научилась быть иногда язвительной и перечить начальству. Но редактор был к ней благосклонен и многое прощал. Кроме профессиональных промахов.
Тема культуры была ей интересна, только вот сегодня что-то не клеилось. Ну ни одной мысли в голове! А надо писать рецензию на вчерашний спектакль. Довольно жесткая пьеса, весь смысл которой сводится к тому, что наша жизнь сплошное дерьмо. Мы и так это знали, что же усугублять. Все-таки это тебе не классика. Там тоже любая фраза актуальна, а не коробит. И даже длинные фразы, выписанные правильным русским языком, слушаются на одном дыхании. Она написала первые фразы. «Наконец-то и я выбралась на спектакль, о котором столько кричалось на всех поворотах. Публики было действительно много. Да и игра актеров, в общем-то, на должном уровне. Как говорится, на аплодисменты они выходили много раз. Что же не понравилось, спросите вы? Спектакль рассчитан, как мне показалось, на молодую аудиторию. Главный герой – спившийся человек, привыкший к изысканному слогу, который не портят идиоматические выражения. Все плохо, все плохо в нашей стране, сплошной дурдом, а в дурдоме уникальные личности, не нашедшие себе должного применения в реальном мире. Помилуйте, господа, мир всегда был жесток. А реакция публики на резонерство и откровения большей частью обозначалась смехом. Но во многих случаях смеяться нельзя!». Что-то очень пафосное получается, подумала Полина. Надо что-то такое написать, чтобы эти снобы подавились, прежде чем проглотить. Потом ее мысли стали двигаться в другом направлении. Сегодня вечером она должна пойти с Джеки в ресторан.
Евгений был ее тридцатилетним любовником, весьма ограниченным в своих познаниях литературы, но щедро одарявший ее своим вниманием. Они встречались нечасто, так как бизнес и семья поглощали почти все его время. Встречи всегда носили строго запланированный характер. Собственно, человек в городе он был известный, наверное, и жена все прекрасно знала. Но молчала. Полина явно выигрывала у нее во внешности. Стройная, с длинными ярко-рыжими волосами, она сразу привлекала внимание мужчин. При этом она была умна и небрежна, могла резко оборвать на полуслове, если чувствовала, что ее активно домогаются. Джеки она терпела исключительно за то, что он практически ее содержал. Машину купил, правда, не «крутую», ну так, хоть мать до дачи подбрасывать да по городу ездить. Правда, Джеки был очень вспыльчив и обидчив, а иногда откровенно скуп. Но и тут она научилась управлять им. Тоже сразу вставала в позу обиженной девочки, надувала губки, становилась холодной и равнодушной. Любовь… Она запретила себе это, странно-циничный взгляд помогал ей выжить. То ли ранняя, безответная, любовь так подействовала, то ли быстрое схватывание науки ловко манипулировать мужчинами с помощью своей внешности, то ли всеобщая сексуальная революция. В душе она оставалась идеалисткой, почти тургеневской девушкой, а в реальной жизни приходилось наступать на принципы и идти на компромиссы.
Джеки пригласил ее сегодня в ресторан, так что надо разгуляться на полную катушку. В последний раз он был какой-то странный. Бесконечно задавал вопрос, не скучно ли ей, не хочется ли чего-нибудь необычного, экстравагантного, она с перепугу подумала, что он решил проявить нетрадиционность в сексе, но нет, он что-то другое имел в виду.
Интеллектуальные разговоры с местными поэтами – хорошо, но иногда утомляет. Она и сама писала стихи, но никому их не показывала. Вернее, никому не говорила, что это ее стихи. Кто-то хвалил, кто-то ругал. Романтизм души не хотел мириться с реализмом жизни и выплескивался в неумелые рифмы.
Ну вот, ноготочки почти в порядке, отбросила она пилку, как вдруг зазвонил телефон. Что-то рано все проснулись. Это была давняя подружка Света.
- Полинка, привет! Как дела? Слушай, что я звоню. Тут у отца товарищ приехал, вернее, не товарищ, ну, помнишь, я тебе рассказывала, культурный клуб у нас есть, сегодня лекция вечером, может, тебе интересно будет? Глеб Корнаковский, он тоже журналист. Кстати, он издательством интересуется, может, поможешь ему, у тебя ведь там связи.
- Милая, у тебя какие-то устаревшие понятия. Сейчас все деньги решают. Но, собственно, дело не в этом. Я сегодня в ресторан с Джеки иду. Он какой-то торжественный был, сказал, что сюрприз готовит. Уж не со своей ли женушкой решил расстаться и мне предложение сделать?
- И что, согласишься?
- Ой, мне ж всего двадцать пять, я что, ненормальная? Выслушивай потом, как он своих детишек любит, сопли его подтирай… Не, я не способна. С ним итак как на вулкане, того и гляди, с крючка сорвется.
- Отчаянная ты, Полинка, крутишь-вертишь мужиком, как хочешь, и все недовольна. Значит, не придешь? Он завтра к вам собирается.
- Пусть подкатывает. Ничего хоть товарищ-то, сколько лет?
- Сорок пять.
- Потянет.
- Ты что, с ним заигрывать собралась?
- Да нет, что ты, как ты вообще могла такое подумать! Я же отличаюсь примерным поведением и чистотой дружеских отношений. Ладно, пусть подходит, я постараюсь ему помочь.
Надо все-таки писать эту рецензию. Стало как-то тоскливо от предстоящей встречи. Хорошо, что хоть в душу Джеки не лез. Когда она начинала делиться с ним впечатлениями от вновь прочитанной книги, он старательно отводил глаза и слушал. Скорее всего, делал вид, что слушал. Впрочем, его мало волновали ее фантазии. И это Полина хорошо понимала. Его интересовали в основном способы «деланья» денег. Бизнес его процветал, но требовал напряжения. Он обычно заказывал номер в гостинице, где его хорошо знали, и честно пытался расслабиться. Это походило на какую-то обязанность, которую он исполнял почти без вдохновения. Наверное, он ее любит, да и она к нему привязана. Но, как лейтмотив, в их встречах всегда стучит «не то, это совсем не то, это просто уступка жизни, это просто период боязни одиночества, это принимание жизни такой, какая она есть».
- Гудаева, к шефу! Дождалась, милая, давай, он сегодня что-то не в духе, - включился голос секретарши по внутренней связи.
- Есть! – встрепенулась Полина, взлохматила волосы и мельком посмотрелась в зеркальце.
Максим Петрович был стареющим ловеласом. Поэтому любил окружать себя хорошенькими девушками. Сегодня его уже завел звонок из городской администрации. Опять пропустил статейку с некорректными намеками. Но если не зажигать публику пикантными подробностями, как же выжить. Жизнь провинциальная так скучна, что, если не радовать публику маленькими скандалами, и вовсе захиреет газета. Он очень дорожил тем, что иногда выдавался случай сказать в «Губернском слове» что-то острое и неудобное. Приходилось лавировать между учредителями и рекламодателями, хотя… В принципе, ему это удавалось, благодаря задекларированной свободе слова. Работать по сравнению с советскими временами стало проще, с одной стороны. Но и трудней, потому что четкой линии сверху не было. Максим Петрович пытался создать иллюзию диалога с публикой, продемонстрировать широту взглядов, независимость суждений.
- Ну что, Полиночка, как у нас культура продвигается?
- Потихоньку, Максим Петрович. Что-то вдохновение не прет.
- Надо, дорогуша, надо. Что-нибудь уж сотвори.
- Кстати, тут заезжий журналист из Тель-Авива. Может, с ним интервью какое-нибудь сотворить, как вы думаете, Максим Петрович?
- Ммм… Смотри, как бы он какое-нибудь интервью не состряпал. Опять же, вести с театральных подмостков уже мало кого привлекают. Хиреет культура…
- Ну, что Вы так пессимистично.
- Поэты местного пошиба тоже что-то молчат. Кстати, то юное дарование, вернее, не совсем юное, что он?
- Вы о Сашеньке Кочубееве?
- Ну да. Просмотрел я тут его новую поэму. Вести с полей, так сказать. Много патетики, но, наверное, можно будет разместить. Как он там?
- В запое. Но скоро выходить будет. Я ему на днях звонила, депрессия, говорит. Как написал свое бессмертное творение, так и депрессия.
- Ну-ну. Ты сильно не ерничай, тема очень патриотичная. Русская, так сказать. Не все же о любви и цветах.
- Вы что же, славянофилом заделались?
- Нет, Полиночка, русским патриотом. Кстати, не хочешь ли развить эту тему в новейших произведениях наших авторов?
- Давайте что-нибудь одно, я не успеваю за Вашими планами.
- Ладно. Рецензию к завтрашему уж состряпай. Да, и материал про толкиенистов. Что, тусовалась уже с ними, играла в их игры?
- Да было дело. Я ведь фэнтэзи постольку-поскольку интересуюсь. Чтоб беседу поддержать. А фантастику наше поколение мало читает. Уже все написано классиками. Вымирает этот жанр, вымирает.
- Ну-ну. За что тебя люблю, Полиночка, за критический ум. Сильно не балуй с иностранцем, мало ли чего, вдруг его отслеживают.
- Ну что вы такие страшилки рассказываете. Думаете, неровный час, эмигрирую?
- Все может быть. Человек ищет где лучше.
- Мне и здесь нравится. В некотором роде.
3.
Глеб взял такси и поехал в редакцию. Вчерашняя встреча прошла почти успешно. Но после нее у него было странное чувство, что его засасывает болото. Умненькие мальчики и девочки из хороших семей деловито задавали ему вопросы о подробностях репатриации, вплоть до частных и мелких, какие льготы, пошлины и т.д. Как будто они собрались туда уже завтра. Он хотел им рассказать о памятниках еврейской культуры, они согласно кивали головами, мол, знаем, все это давно известно, а вот как там происходит абсорбция? Cильны ли бюрократические традиции, так замечательно отраженные у Севелы? Много ли времени обычно требуется на изучение языка в ульпане, есть ли надежда на скорое окончание боевых действий, каковы настроения, велики ли шансы найти работу.
Практичная молодежь, думал Глеб, когда он уезжал, он просто пытался вырваться. Дело доходило до мании преследования, мама ехать отказалась, но потом все-таки приехала и осталась. По крайней мере, у него есть дом. Хотя ей всегда грустно, когда он надолго уезжает. Личная жизнь носила скорее спонтанный характер, учитывая его характер работы. Легкие и не очень легкие романы, такие обыденные, что не хотелось вспоминать.
Вопросы были спокойные, как будто на чашу весов кидались все «за» и «против». Он все пытался спросить их, как они пытаются изменить что-то в своей стране, городе, они загадочно улыбались, мол, нам понятно, к чему ты клонишь. Но нас так голыми руками не возьмешь. Мы недовольны, но не настолько, чтобы размахивать флагами и разбрасывать прокламации. Увольте, увольте…Это не было сказано, но читалось в глазах. Нет, ничем не расшевелить их. Что дала им эта демократия, ничего в стране с тех пор не изменилось. Еще один передел, еще одна революция, тихая.
В редакцию он вошел, улыбаясь и пыхтя, так как лифт, как назло, не работал.
- Мне бы Гудаеву.
- Это я. Вы, кажется, Корнаковский?
- А вы Полина? Очень рад, сударыня, - Глеб, что называется, автоматически растянул улыбку мартовского кота. Что-что, а с пол-оборота начинать легкий флирт он умел.
- О, у вас хорошие манеры! Что ж, я вас провожу, ознакомитесь с расценками, уж извините, офисы у нас весьма ободранные, - что ж, подыграть ему мне совершенно нетрудно, улыбаясь еще более обаятельно, подумала Полина.
- Уже второй день передо мной оправдываются за не столичные номера, грязь на улицах и прочее. Не комплексуйте, Поленька, я все понимаю, - он оглядел небольшую комнатку, в которой местами отставали обои. Было душновато.
- Хотите кофе?
- Будьте любезны… Кстати, а чем в вашем городе можно заняться вечером? – все очень стандартно, а она довольно милая, продолжал Глеб.
- Да у нас много чем можно заняться. Вас что привлекает? Ресторанчик есть еврейский, с живой музыкой, правда, мне там не приходилось бывать. Стриптиз-бар, - она лукаво взглянула на Глеба, но он нисколько не смутился, - кинотеатры, театры, ну все как в столицах.
- Ну, а интеллигенция ваша что посещает?
- Вы кого имеете в виду? Вот поэт у нас есть, Сашенька, он дома выпивает, нету денег на культурные развлечения. Сначала водку пил, потом пивом отходил, потом снова водку. Вдохновения, говорит, нет, вот и пью. Гонорар уж, наверное, весь пропил. Да у него спонсоры есть сердобольные. Он им рекламку иногда забацает, слоганчик, и вот они его и балуют.
- Язвительная Вы особа, лапочка.
- Что есть, то есть, - так, уже и лапочка, валяй, валяй, мы таких видали, этим нас нисколько не удивишь, продолжала улыбаться Полина.
- Ну, а вот Вы, например, куда сегодня отправитесь? – обычный поворот разговора, подумал Глеб.
- Я? Да пока никуда не надумала. А что, есть какие-то предложения?
- Давайте прогуляемся. Вы мне покажите что-нибудь из архитектуры, может быть, познакомите с кем-нибудь из местной творческой интеллигенции? Было бы замечательно. Я в некотором роде писатель, мне интересны аборигены, так сказать.
- …да, их обычаи, нравы, особенности национального характера, пьяные посиделки и прочая, прочая…
- Что-то в этом роде, Вы правильно подхватили мысль. Заодно и на брудершафт выпьем, - Полина тряхнула челкой, как бы возражая. – Если позволите, разумеется.
- А вы самонадеянный. Хорошо, позвоню парочке поэтов, организуем встречу.
- Какие напитки предпочитаете?
- Я за рулем. Но местным дарованиям нужно налить водку. Давайте, в шесть часов, у гостиницы, в каком номере остановились?
- Пятьсот тринадцатый. Договорились, чудная леди.
Вот оно мне надо, кокетничать, подумала Полина, когда он вышел. Видно, что довольно умен, глазки, правда, масляные такие, рот чувствительный. Собственно, все понятно, куда клонит, что ж, дополнительная тренировка в кокетстве всегда кстати. Так, с кем же его познакомить? Она полистала записную книжку и наметила две жертвы. Набрала номер. К счастью, Леня и Иван были в трезвом состоянии. Полемику организуем, решила она, пусть послушает. Ему, наверное, брутальности хочется, вычерпывания нашей грязи, вот ему и организуем. А я потешусь, ничего он не знает в нашей жизни.
В шесть часов она остановила свою «Оку» около гостиницы «Центральная». Глеб переоделся в обыкновенные джинсы и пестрый свитер. Демократично, подумала Полина, нечего официальность на себя напускать. Сама она предпочитала джинсы любой другой одежде, и сейчас на ней были расклешенные, с эффектом заношенности, темные джинсы и облегающая трикотажная блузка с откровенным вырезом. Вся фигура была несколько воинственной и как бы готовой к бою.
- Поленька, добрый вечер. Это Вам, - протянул он стандартный букетик полуувядших роз. Почему полуувядшие, непонятно, ну да что там… она открыла переднюю дверцу, и он плюхнулся. Машина скрипнула, как бы выказывая свое недовольство, и осела.
- М-да, нынче я не юн, и грузен, и лысина блестит…
- Да ладно. Выдержим. Предупреждаю – водки нужно много. И закуски. Отправляемся в магазин?
- Как скажете, прелестница, я полностью подчиняюсь. Как Вас увидал, так и полностью в вашей власти, - и куда меня только несет, язык совсем развязался, ну, да что же делать-то, слаб я на рыжих и юных, облизывая пересохшие губы, удовлетворенно подумал Глеб.
- Не торопитесь с выводами, дорогой мой. Цены у нас почти московские, имейте в виду.
- Да я уж заметил. Так недолго свой скромный капитал по ветру пустить.
- А вы думали…- Полина вела машину уверенно, подрезая машины, водители явно были недовольны, кто-то пытался гудеть в знак протеста, но, увидев рыжую бестию за рулем, прекращал.
- Вы лихачка, как я посмотрю.
- Вот и магазин.
Быстро «затарились» горючей смесью с необходимыми атрибутами. Дом, в котором уже томились Леня и Иван, был самый обыкновенный, пятиэтажный. Леня, грузный, с кудрявой шевелюрой, радостно причмокнул толстыми губами, вынимая трофеи из спортивной сумки. Иван, худой, с изможденными чертами лица, сросшимися черными бровями, темными, как спелые вишни глазами, молча принимал еду и расставлял на стол. Водочка «Флагман», нарезки трех сортов, огурчики маринованные, без них никуда, Леня прямо любовно оглаживал каждую упаковку, что не ускользнуло от взгляда Глеба.
Да, пить в России еще будут долго, если не всегда. А какой без водки разговор, уже и представить невозможно. И по-прежнему революционеры всех мастей будут кричать на всех поворотах, что правительство спаивает народ, чтобы он всем был доволен. Да и радость, какая в глазах, как у Достоевского, попроси принести водки, и обыкновенное радушие переходит в радостную услужливость, так как идущий за водкой человек все равно ощущает некоторую часть вашего будущего удовлетворения. Интересно, я тоже ощущаю это будущее удовлетворение, усмехнулся про себя Глеб.
- Поля, ну ты даешь. Поля у нас молодец, - еще раз повторил Леня, протягивая мощную ладонь Глебу, - Леонид, можно попросту Леня, местный поэт, так сказать. Правда, по роду деятельности несколько далек от высоких материй. М-да, профессии весьма прозаической. Вот, Поля у нас почти ангел-хранитель, оберегает от морального разложения. По убеждениям я коммунист, так сказать, традиционный. Ну, знаете, мы люди старой закалки, все вспоминаем славные застойные годы, наверное, потому, что тогда был творческий взлет, что делать, не вписываемся мы в новые жизненные условия с нашим менталитетом. А это Иван, представитель демократизма, так сказать… Знаете, единство и борьба противоположностей. Он у нас юн и горяч, мы с его отцом начинали трудовой путь, так сказать. Вы присаживайтесь, у нас все по-простому, гостей мы видеть рады, да еще таких.
- Леня, не грузи человека сразу. Где у тебя тут тарелки? Опять полная раковина посуды? Вот недаром тебя Вера Александровна оставила.
- Вот, в отцы ей гожусь, а она меня воспитывает. Но терплю. Без Поли как бы мы прожили… Она не забывает, публикует иногда, спонсоров ищет. Добрая девочка.
- Я вижу, что добрая, - внимательно вглядываясь в Полину, сказал Глеб. Бестия она, кого добром одарит, а кого развенчает, подумал он. Он пытался уловить внутренние связи, которые были между этой странной троицей. Иван почему-то молчал.
- Да… вот собираемся иногда, спорим за чаем о путях России, - хозяйничал между разговором Леня.
- Понятно. Ну, давайте за встречу. Я ведь тоже когда-то был «ваш», питерский.
- За встречу, за встречу.
Полина медленно пила сок и наблюдала как бы со стороны. Ей определенно нравился Глеб. В нем чувствовалась высвобожденность какая-то. Все принялись закусывать, молчание провисло естественной паузой. Только хрумкали челюсти. Глеб прожевался и подлил по второй.
- Ну, хорошо. Расскажите, чем вы тут живете, нам, как говорится, «за бугром» это интересно.
- Демократия под угрозой, - вдруг сказал Иван.
- А в чем это выражается? – заинтересованно взглянул на него Глеб, - Давайте выпьем, и вы мне все расскажете подробней.
- Вы что, думаете, у нас тут все отлично? Пресса какая стала, почти желтая. Ругают, ругают, копают, копают – а потом журналистов убивают. Правда, у нас здесь довольно тихо. Не как в Москве, там похоже на американские боевики.
- Но ведь раскрывают, - нащупывал мысль Глеб.
- Это лишь вершина айсберга. Все равно до конца мы ничего не узнаем. У нас имитация демократии. Демократия прикрыта ложью как манекенщица новой тканью. Дорогой мой, это всегда происходит, - Глеб закурил сигарету, да, твоя голова здорово замусорена пропагандой, юный мальчик, продолжал наблюдать он. - А вы что предлагаете, революцию? Нечаевщину развести, террор, прокламации? - Глеб хотел, чтобы Иван развил свою мысль.
- Нет. Революция – это никому не нужно. Разве что коммунистам, - кивнул он в сторону Лени.
- Что же тогда?
Иван вопросительно посмотрел на Полину. Глебу показалось, что она легонько ему кивнула. Щеки его покраснели, то ли от совсем небольшой дозы выпитого, то ли от смущения. Глеб даже залюбовался его юношеским задором, когда-то и я был такой максималист, а теперь просто как провокатор, даже стыдно, притворно укорил он себя.
- Наша задача - не выбиться из колеи всемирной истории. Мы против террора, ведь есть другие, мирные пути… Мне бы не хотелось широко развивать эту тему, - будто спохватился Иван, заметив приподнятую бровь Полины.
Глеб, кажется, начинал понимать, что она имеет на Ивана какое-то влияние. Леня задумчиво мял хлебный шарик, впадая в смутное опьянение. Иван пил совсем мало, стал каким-то вялым, вдруг неожиданно встал и попросил простить его, так как ему необходимо было отправляться домой. Нервность какая-то в нем, боится он Полины, это точно, но ведь и влюблен, это тоже практически не требует доказательств, ах, молодость, все более проникаясь к нему симпатией, думал Глеб. Вспомнилась ему вдруг лекция одной очень старой, интеллигентной дамы из университета, она рассуждала, в чем отличие человека, который пишет, от других представителей творческих профессий. Писатель, говорила она, должен описывать действие. Действие души, прежде всего. Мысль-то не новая, Лессингом еще высказанная. Да, и писатель должен наблюдать действие души, если он хочет чего-то понять в окружающем его мире. Выстроить внутренние связи, найти тайные логические цепочки. Кажется, я начинаю хмелеть, всегда у меня так, чуть хмель в голову, и уже пытаешься увиденное запомнить и записать… А ведь вредно это, брать реальных людей, хотя, мысли уже перепутывались у Глеба в голове.
- Ну, что-то Вы рано, молодой человек, только начали развивать тему, и вдруг…- Глеб был недоволен, что Леня соловел на глазах, а разговор почти не получился. - Поленька, так нечестно. Удержите Вашего юного друга, мне интересно.
- Господин Корнаковский, он вряд ли что может вам рассказать подробнее. Давайте уж на брудершафт, эй, Леня, не спи, замерзнешь, - она сверкнула глазами и прямо посмотрела на Глеба.
- Целоваться будем? А как же правила дорожного движения?
- А я чуть-чуть. Самую ма-алость, - она, посмеиваясь, протянула ему налитую рюмку, и они, расплескивая, выпили на брудершафт.
Ваня стоял в дверях кухни. Глебу пришло в голову, что Полина тоже годится ему в дочки, она чуть старше Маши. Распустился, подумал он, расслабляясь, но женщина эта мне нравится. Ванечка, ну что ты стоишь, смотришь, как истукан, просверлил глазами он жалкую худощавую фигурку. Вот так и бывает, молодые и красивые женщины предпочитают нас, лысых и толстых, пиши, Ванечка, стихи, но пока ты станешь на ноги, пройдет время. Жалко мне тебя, юноша, вижу, что трепещешь, а ничего поделать не можешь, в ее ты власти, вытворяет она, что ей в голову взбредет, вот такая она…
Эх, опять я за свое, кокетка старая, думала Полина, вытирая губы после поцелуя. Пора, однако, уезжать, пока он не налакался… Он мне еще пригодится, он мне нужен для дела. А какие дела с пьяным. Глеб смотрел на нее замасленным взглядом. Похотлив, автоматически отметила Полина, что же с вами, мужиками, делать, все об одном. Ванечка, ну не смотри на меня так, так нужно, она бросила умоляющий взгляд на Ивана, быстро сменившийся, однако, строгим, дополненным волной изогнутой брови.
- Ну, я вижу, все уже дошли до кондиции. Ваня, помоги мне транспортировать Глеба.
- Я с-сам, я вполне транспортабелен и управляем, Поленька, деточка моя, куда ты меня так грубо тащишь?
- Глеб, ты, кажется, выпил совсем немного.
- Я вообще много не пью. Может, водка некачественная, я читал, в России бывает водка плохая.
- А ты привык пить что? Коньяк французский?
- Т-ты так не язви, деточка моя…
- Язык заплетается. А вот у меня нет. Я еще стихи могу декламировать.
- В-вот этого не надо, увольте, сударыня… Стихи собственного сочинения?
- Что-то вроде.
- Литература мертва, друг мой, и дата смерти ее покоится в девятнадцатом веке.
- Погоди, ты ведь, кажется, тоже что-то пишешь.
- Журналистика, милая моя, это совсем другая дефиниция. Да, у меня есть новеллы, это скорее не художественная литература, сплав некоторый журналистики и еще чего-то…Когда-то я хотел стать писателем, настоящим, кстати, тогда это было довольно престижно, ну, быть членом союза писателей, льготы, привилегии, но дело не в этом. Я просто подумал – ведь если я писатель, я должен своего героя куда-то вести. Ну, годы были такие, как принято говорить, застойные… И вот, я подумал, и куда я его поведу – в большую задницу, что ли? Литература умерла, она перестала быть рупором общественной мысли, остается только журналистика.
- Ну, Глеб, ты меня насмешил… Я ведь тоже в некотором роде журналистка. Ты уж выражайся точнее, может, я пойму.
- Извини, милая… Конечно, это литература, очерки, ты меня осторожней тащи, у меня еще завтра встречи, - речь Глеба становилась все бессвязней.
Иван молчал, поддерживая его с другой стороны и открывая ногой двери. Машина капризно не заводилась. Черт, про себя ругнулась Полина, когда она садилась за руль, полностью превращалась в амазонку. Она кивнула Ивану, мол, довезу сама.
- Не грусти, Ванюша, все будет отлично. Там помогут, да и не поздно еще. Я тоже не предполагала, что он так быстро отключится.
… Тихо проезжали они по вдруг опустевшим улицам. Глеб как-то незаметно отключился и похрапывал. Полина нервно закурила сигарету, глядя на оползающее на сиденье тело. Внезапно перед глазами возник красный свет светофора, и она резко затормозила.
- А? Поленька? Задремал, извини… Где это мы, я что-то не узнаю.
- Все отлично, продолжай спать, я тебя доставлю в целости и сохранности, - она улыбнулась вымученной улыбкой.
Подозрительно все это, мелькнуло в голове у Глеба, ну, да ладно… Не спецслужбы же меня хотят похитить в лице этой милой девушки. Заботливая какая… А я напился как свинья, совсем распоясался…
- Поленька, ты такая заботливая, позволь ручку облобызать… Я знаю, что ты скажешь… Напился, как свинья… с-стоп! Я хочу угостить тебя шампанским, останови, кажется, магазин.
- Может, не надо?
- Надо, чудушко мое, надо, моя душа требует шампанского… Я хочу говорить тебе комплименты и пить за твое здоровье.
- Ладно, давай я сама куплю, а то еще в милицию заберут. Потом оправдываться, еще чего-нибудь потребуют. У нас тут строгие милиционеры, подчас не знаешь, что от них ожидать.
Пока Полина заходила в магазин, он снова задремал. Она мягко тронулась с места, и он не проснулся. Слава Богу, немного отключился. Это что-то с чем-то, ужас просто. Пусть поспит. Городской пейзаж стал сменяться редкими домами, и Полина облегченно вздохнула. Фары шарили по пустынной дороге, и наступило расслабление пустоты. Она стала выжимать скорость под сто, уверенно сжимая руль. Только бы не проснулся раньше времени, я уже устала болтать всякий вздор. Она словно срослась с рулем, вглядываясь в темноту. Включила радио. Обычная болтовня вперемежку с бездарными текстами. Что-то вроде «стрелы твоих бровей впиваются в мое сердце, где твои глаза обволакивают меня». Сплетни провинциального городка. Ой, насмешили, в этом году нужно ждать прилета инопланетян, которые уже провели разведку с помощью своих посланцев, и в этом году нужно ожидать официального контакта.… Не проскочить бы поворот, вот речушка, ага, сейчас, за деревней, мигающей радостными глазами окон, сейчас, сейчас… Неприметная дорога поворачивала направо, со всех сторон подступал лес, нехотя расступаясь перед машиной. Вот и ворота. Как можно мягче Полина затормозила.
4.
- Глеб, приехали, – немного грубо, тормошила она его плечо.
- А? Где мы?
- У меня на даче. Проветришься, подышишь свежим воздухом, а завтра обратно, тут недалеко от города. Я не могла тебя везти в гостиницу, ты страшно буянил.
- Я? Страшно буянил? Извини, Поленька, я давно так не напивался. Не знаю, что со мной произошло, я, надеюсь, не сильно ругался?
- Э… да нет. Только Ванечку чуть взглядом не просверлил. Бедный Ванечка, он так смотрел нам вслед. Давай, я тебе помогу. Сейчас умоешься водой ключевой, и завтра будешь как огурчик.
- Да-да… и все-таки, зачем ты меня сюда привезла?
- Влюбилась без памяти, знаешь, любовь с первого взгляда называется. Твои болотные глаза меня стали преследовать повсюду, словно русалки к себе зазывали, я не нашла ничего лучшего, как похитить тебя, чтобы наслаждаться любовью с тобой всю ночь.
- Ты это серьезно? - Глеб схватил ее за руку и развернул лицом к себе. В темноте ее глаза были совсем темными, ничего было не понять, незаметно он ощутил восторг, поднимавшийся откуда-то снизу, мурашками передергивая тело.
- Успокойся, я пошутила. Пошли в дом.
- Поленька, ты просто чудо.
- Я это знаю. Не отвлекайся.
Они зашли в обыкновенный дачный домик. Небольшая веранда, простой стул и четыре табуретки. В углу поблескивали ведра, запыленные чашки и стаканы толпились на столе.
- Электричества нет… Вот досада. Только через месяц дадут. Где-то тут свечки были, погоди…
- Как романтично, ты и я, при свечах. Стой, у нас ведь есть шампанское! Ты знаешь, когда мужчина хочет выпить шампанского, это значит, он почти на грани любви! Поленька, как это странно, я встречаю тебя в этой глуши, ты совсем не приспособлена жить в провинции, ты такая…
- Какая, дорогой?
- Ты… Очаровательная, сногшибательная женщина… Я уверен, что ты талантлива во всем.
- А кто не захотел слушать мои стихи? Ай-яй-яй, - шутливо пригрозила она пальчиком, высвобождая из его пьяных объятий, одновременно соображая, куда могла запропаститься свечка.
- Придется идти за фонариком, сиди здесь, не вздумай кричать, собаку сторожа разбудишь.
- Мы что здесь, инкогнито? Ты прелестница, похитила израильского журналиста, сейчас все с ног сбились, проверяя, куда я мог исчезнуть.
- Все гораздо проще, мой друг, только суть дела я тебе объясню позже, когда ты станешь несколько более трезв.
Она вышла из дома и подошла к машине. Вынула ключ зажигания и сунула его в карман джинсов. В бардачке нашла фонарик. Собственно, можно печку растопить, правда, дым будет виден. Про сторожа она наврала, и про собаку тоже. Нужно сделать что-то, чтобы немного привести в чувство этого алкоголика. Кто знал, что он подвержен этому злу. Она вернулась в дом, светя фонариком. Глеб сидел, не шевелясь, что-то шепча губами.
- Что с тобой?
- Поленька, - прошептал он одними губами, - стой, где стоишь. Посмотри на противоположную стену.
- Ну?
- Глаза.
На стене медленно растворялось изображение двух неподвижных флуоресцентных глаз.
- Ты видишь это? - испуганно шептал он, - они исчезают…
- Ну, вижу. Исчезли ведь. Может, ведьмы прилетали, оставили на память.
- Поленька, ты что, смеешься? Что это, расскажи мне, ради всего святого, Поленька, милая, в какую историю я попал?
- Успокойся, успокойся, я тебе чуть позже все объясню. Ты, кажется, хотел шампанского, я тут свечку нашла, смотри, как все замечательно.
Она пытается меня успокоить, значит, что-то не так в этом похищении. Или все-таки успокоиться, наслаждаться жизнью, в конце концов, может, мне просто померещилось. А она просто успокаивает меня.
- Да, давай выпьем за то, что ты такая добрая, Поленька! Я рад, что встретил тебя, такую замечательную и красивую.
- Как много лишних слов.
- Поленька, мы совсем мало знакомы. Знаешь, когда я уезжал из России… Я это сейчас, с тобой вдруг понял, как позорно я бежал… У меня есть дочь, была жена, я все бросил и бежал. Вот я смотрю на тебя, я посмотрел на твоих друзей, они тебя любят, ты о них заботишься, и мне хочется просто стать лучше. Ведь что такое моя жизнь. Вечная дорога. Я горжусь, что я в дороге, но иногда так хочется, чтобы было что-то постоянное. Я смотрю на вашу жизнь, у вас есть какие-то корни.… Наверное, очень сбивчиво… Поленька, страна, из которой я бежал десять лет назад, была сплошное дерьмо.…Ой, извини, я страшно напился, корю себя за это, но не могу не пить шампанское, ведь ты рядом.… Какой я стал лиричный. Поверишь ли, Поленька, с тобой я чувствую себя моложе на десять лет, как будто я тот, бывший гражданин родины, которую унизили, я смотрю на ваш город, и чувствую, что все свыклись, смирились с этой жизнью, никто не хочет перемен, все привыкли к страху.
- Это не так, милый Глеб, - вдруг засмеялась Полина, - с чего ты взял, что мы тут чего-то боимся? Это вы выходили на танки и защищали демократию. Сейчас это просто невозможно, пойми. Ваше поколение благополучно устроилось, не все, конечно, а мы, молодые, просто не помним социализма, нам уже досталась перестройка и перевернутые понятия о том, что такое хорошо и что такое плохо. Мы не пойдем разбрасывать прокламации, мы не революционеры, что ты.
- Постой… Неужели вас все устраивает в этом порядке вещей? Читала ли ты Достоевского? Мне кажется, в России сейчас полный разброд в умах, и стоит только появиться какой-то силе…
- Наоборот, нет никакого разброда, есть оформленные цели. Мы хотим жить так, как мы этого заслуживаем, и мы будем так жить. Но не путем разрушения, отнюдь. Давай все-таки спать, я уже не хочу шампанского, я уже очень устала. Я постелю тебе внизу, а сама пойду наверх.
- Нет, Поленька, я боюсь, а вдруг эти страшные глаза, - притворяясь испуганным, заговорил Глеб.
- Ну, хорошо, я спою тебе колыбельную песенку, ты заснешь, а я буду стеречь твой сон, чтобы никакие злые духи не могли прилететь за твоей душой. Ты доволен? - она улыбнулась одними глазами, бесовские огоньки заплясали в ее глазах при неверном свете свечи.
- Поленька, и все-таки, я не жалею, что уехал. Ты тоже должна отсюда вырваться, обязательно, обязательно, здесь все осталось по-старому, я это чувствую, все это спокойствие напускное, я чувствую…
Но она уже решительно стала его поднимать и тащить в комнату. Комната была чуть больше веранды, у стены стоял диван, покрытый пестрым покрывалом. У окна стоял стол времен бабушкиной молодости и пара стульев. Напротив дивана стояло старое кресло, очевидно, раскладное.
- Ну, давай, потихоньку раздевайся, что ли.
- Ой, щекотно, девушка, вы меня раздеваете, а это неприлично, право же…
- Глеб, ну что ты как маленький. Я сейчас вынуждена буду тебя отшлепать, как строгая мама.
- Давно меня не шлепала такая прелестница, - мечтательно протянул Глеб, но все-таки начал раздеваться, - Посиди со мной, я хочу, чтобы ты меня держала за руку, слушай, как мне с тобой хорошо, хоть ты и строгая.
Полина помогла ему улечься на диван и укрыла одеялом. Потом расправила кресло, бросила простыню, сняла свитер и улеглась. Расстояние было между креслом и диваном было меньше метра. В темноте сверкнуло что-то вроде кулона на цепочке.
- Что это?
- Так, талисман. Не обращай внимания.
- Похоже на кольцо.
- Ага… Помнишь, братство кольца… Кольцо с магической силой, а я его берегу. От злых людей. Оно дает магическую силу…
- Послушай, ты все время шутишь? В чем сила талисмана?
- Он меня охраняет от грехопадений. От вторжений мужчин в мое сознание. Мужчин нужно опасаться примерно также как нашествия марсиан.
- Очевидно, ты много читаешь фантастики.
- Много. Люблю, когда предметы начинают жить своей жизнью, все таинственно и непонятно. А так-то скука ведь, сплошная обыденность и реалии.
- Ты меня пугаешь.
- А ты не пугайся. И давай спать.
- Я хочу, чтобы ты была со мной.
- Ты же пьян, как не знаю кто. Давай утром разберемся, что к чему.
- Тогда руку мне дай.
- На. - Она протянула руку, он ее поцеловал, обхватил руками и закрыл глаза.
За окном крикнула ночная птица. Кто-то заскребся в углу. Наверное, мыши, подумал Глеб, пытаясь заснуть. Он не мог наброситься на женщину, если она этого явно избегала. Это было как табу, которое никогда нельзя было нарушать. Теплая рука подрагивала в его пальцах. Давно он так не спал с женщиной платонически. Господи, она же ему в дочки годится, подумал он, уже засыпая.
… Кто ходил на втором этаже, передвигал стулья, скрипели половицы, слышалось сухое покашливание и тихий шепот. Глеб открыл глаза. Ее руки не было в его руках. Он повернулся к креслу и вскрикнул. Полина спала, но ее тело обозначалось только прозрачным светящимся контуром. Злобно сверкало в темноте кольцо на ее груди, а черты ее лица светились как блики на картине. Он непроизвольно протянул руку, пытаясь погладить ее по щеке, и почувствовал, что его рука проваливается в пустоту. Он отдернул руку и замер в ужасе. Прислушался. Нет, наверху все затихло, как будто и не было ничего. Задрожала левая нога, он стал осторожно спускать ноги с дивана, стараясь не разбудить Полину. Что это, что это, крутилось в голове заезженной пластинкой, надо выпить воды, может, у меня уже белая горячка началась. Вспомнился диван, то ли транслятор, то ли модулятор, «Русь - страна деревянная и нищая, а в большинстве своем живет в избушках на курьих ножках»… Нет, это, кажется, уже Достоевский, надо бы выпить воды… Он прошлепал босыми ногами на веранду и понял, что уже раннее утро. Рассвет был малиновым, сочным, почти не натуральным. Кино какое-то, декорации свеженарисованные, но все-таки страшно возвращаться назад. А может, крикнуть ей отсюда, чтобы разбудить? Если это привидение, то… А что тогда? Ч-черт его знает, что тогда. Все-таки вредно пить водку с шампанским. Ну и хорош я был вчера, да еще набивался в сексуальные партнеры, бедная девочка, что она подумала.
- Поленька, Полина!!! - крикнул он почти без всякой надежды.
- Что?! Ты где, что случилось? – из-за двери выглянула встрепанная голова. Не прозрачная.
- Поленька, ты… Мне тут почудилось, черт знает что. У тебя дом какой-то заколдованный.
- Да-да. Еще в колодце щука говорящая сидит, и русалки в речке рядышком плещутся по ночам. А наверху домовой по ночам разгуливает.
- Точно, кто-то там ходил наверху, ты не слышала?
- Послушай, я еще совершенно не выспалась. Еще только четыре часа утра, а ты уже подскочил.
- Давай выпьем шампанского.
- Ты невозможный человек, Глеб. Я устала.
Он судорожно схватил ее за руку, нет, это живая рука, вполне материальная, теплая. Все-таки вредно столько пить. Они стояли друг напротив друга, и она не отнимала своей руки. Глеб прерывисто задышал. Другой рукой он стал приглаживать ее встрепанные волосы, торчащие в разные стороны. Она абсолютно живая, успокаивалось колотящееся сердце, состоящая из плоти и крови, так близко стоящая от меня. И мне это радостно, почему-то радостно, словно я давно ждал ее, седина в бороду, бес в ребро, и этот дом, и эта странная ночь, все так хаотично проносилось в голове у Глеба, как какое-то предчувствие неясного открытия, которое еще только предстоит сделать.
- Ну что ты хочешь от меня?
- Молчи, молчи, ничего не говори… Ты так прекрасна, - кольцо зловеще сверкнуло.
Как будто за нами кто-то наблюдает, молнией пронеслось в сознании, пусть наблюдают, кто бы это ни был… Службы ли, преступники, или инопланетяне с запредельной глубины глазами…Он провел рукой по ее лицу. Как странно, что в прошлый раз рука провалилась в никуда, но вот она, живая передо мной. Он медленно опустился на колени и припал к ее ладони. Рука пахла хвоей, полевыми цветами и еще какой-то свежестью. Будто бы она только что вышла из лесной речки. Волосы заструились по его щекам, предсказывая невыразимое блаженство, кажется, ее тело вздрогнуло от легкого касания. Я старый, лысый дурак, а она такая юная и свежая, как богиня.… Даже страшно коснуться, чтобы не обидеть неловким движением. Только бы она молчала, ничего не говорила, сейчас ему снова показалось, что ее кожа сияет, но это от занимавшегося утра, и только, никакой мистики, вернее, сказка, дарованная неожиданно судьбой, внезапная чудесная сказка…
…Солнце било в тусклые окна. Полина лежала на его руке, и он проснулся оттого, что рука затекла. Осторожно высвободившись, он присел на диване. Нет, это был не сон. Он хрустнул суставами, потянувшись. Покрутил головой. Вроде в порядке. Так, отдаленные шумы похмелья. Полина спала, поджав одну ногу. Пусть поспит, ласково подумал он, прикрывая ее оголившееся плечо одеялом. Милое дитя, заботливая сестра.
Вышел на веранду, увидел ведро с водой, набрал полную кружку и залпом выпил. На столе сиротливо стояла пустая бутылка и два стакана. Как все-таки это по-скотски, пить шампанское из стаканов, ну, да что теперь об этом говорить, он бодр как никогда и полон энергии. Да, на сегодня, кажется, он встречу назначал, да и ладно. Как хорошо и тихо здесь, с Поленькой, нет, сегодня не поеду обратно, надоел городской серый пейзаж. Взгляд его упал на пачку сигарет, и он тихонько вышел на крыльцо, предательски скрипнув дверью. Наконец-то он огляделся вокруг. Дачный поселок состоял из пары десятков домишек, приклеившихся к угрюмому лесу. Лес был какой-то буро-рыжий, понурившийся, только подальше виднелись зеленые верхушки. Какая-то пичужка вспорхнула с ветки и весело крикнула. Прекрасное утро, прекрасный воздух, захлебывался Глеб от приступа эйфории, интересно, а что находится на втором этаже? Не наведаться ли туда, пока она спит? Но услышал ее голос:
- Глеб, ты где?
- Я здесь, моя прелесть. Ты уже выспалась?
- Да, я встаю.
Она стояла уже на крыльце, одергивая майку на бретельках.
- Почитай мне стихи, я полон благолепия, как говорили в старину, и готов с вниманием все выслушать.
- Н-нет, не сейчас. А как же литература, умершая в девятнадцатом веке?
- Был нетрезв, каюсь. Как хорошо, что ты меня похитила!
- Предлагаю перекусить, у меня есть с собой кое-что, и отправиться гулять. Тут недалеко есть чудесная поляна, она на пригорке находится, я думаю, там сухо, как тебе мой план?
- Чудесно, я весь в твоей власти.
- Так уж и весь, - потрепала она его сначала по щеке, а потом хлопнула легонько по животу.
- Так ты чего-нибудь дождешься, проказница.
- О, у нас аппетиты растут, словно хлеб на дрожжах. Это просто так, не волнуйся.
Она загремела посудой и деловито крикнула ему, чтобы он принес воды. Она еще не успела переварить то, что с ней произошло. После, после, принимай это просто как спонтанное движение души (или тела?), успокаивала она себя, сосредоточься, отвлекись, ну, взгляни на него при свете утра, в конце концов. Что же это я, уговариваю себя, что мне с ним было обыкновенно, как всегда. Да нет, это что-то другое, как будто он меня защищает от чего-то. А ведь он сам должен защищаться, успокойся, глупая девочка, это просто тебе показалось, это все просто весна, разгулявшийся романтизм, таянье снегов от ласковых слов, это же так банально…
Она уже командует, быстро вошла в роль, ну, так я и сам не прочь побыть в ее власти, отмечал про себя с удивлением Глеб. Колодец стоял на другом краю огорода, и он, насвистывая несложный мотивчик, отправился. Грядки были еще не перекопаны, кое-где еще оставался снег. Вдруг он заметил свежие следы. Как следопыт, нагнулся он к отпечатку ноги, кажется, след от кроссовки, мужской. А вот еще след. Да тут ужасно наследили этой ночью. Надо сказать Полине, осторожно, чтобы ее не испугать. Он вернулся в дом озабоченный.
- Что-то не так?
- Поленька, там какие-то следы, кажется.
- Кажется, или следы? - она накинула куртку и пошла вслед за ним, - Действительно. Наверное, сторож ночью ходил, просто мы спали как убитые.
- Наверное. Ладно, я уже основательно проголодался.
Настроение было смято как бумажный кораблик. Глебу все стало казаться чрезвычайно подозрительным. Зачем она зовет его на какую-то поляну так настойчиво? Может, там опять какая-то ловушка и я попадусь в силки, одурманенный ее сладкими речами? Так глупо! Он сосредоточенно жевал бутерброд, запивая соком. Печка растапливалась медленно. Вчера он не почувствовал холода, а сейчас ощутил его в полной мере. Это был холод страха. Доверять ей или бояться ее?
- Надень куртку, еще одну. Не волнуйся, я тебе сапоги дам и носки шерстяные. У нас не Тель-Авив.
- Да, спасибо. Сейчас только замерзать начал, - он подошел к нехотя разгорающейся печке и протянул ладони. Вспомнил сцену из фильма, когда в огонь бросали кольцо. Почувствовал взгляд Полины и обернулся.
- Думаешь о кольце?
- Ты умеешь читать мысли?
- Да не дрожи ты так, я не умею читать мысли, - ему показалось, что она опять превратилась в светящийся контур, он зажмурился.
Открыл глаза, нет, все по-прежнему. Только улыбка какая-то зловещая, слегка перекошенная. Все, это уже полный конец, больше пить не буду, завязываю.
Он вспомнил свои запои, когда поругался с матерью, и снимал какую-то захудалую комнатенку на Литейном. Денег не хватало, но энергии было… Бегал по газетам и писал всякую ерунду, лишь бы заработать. Бесконечные посиделки, обсуждения роли журналиста во вновь нарождающемся обществе, надвигающаяся неясная почти революция, надвигающийся новый год, ночные лихорадочные муки творчества, и тут одна пьянка его подкосила. Он встал утром и понял, что если не опохмелится, точно не выживет. Посчитал мелочь в кошельке. Хватит разве что на портвейн. Тоже дело. Кто-то заходил, иногда с пивом, озабоченно смотрели на его распахнутую рубашку, сочувственно давали какие-то, говорили, чтобы звонил, если что. И уходили. Некоторые навсегда. Он до сих пор вспоминает это как страшный сон. Потом примчалась мама, бросилась ему со слезами на шею, всхлипывая, начала убирать пустые бутылки и окурки, умоляла простить ее и вернуться. А почему ссорились, не помнит уже. Так и с женой Светой расстался, не помнит, что было, когда… Мама его тогда из запоя вытащила. Подняла все связи, уложила в больницу, капали растворы и гемодез, чистили кровушку. Ему всего двадцать два было, все удивлялись. После этого он со Светой и познакомился, хмурый был, непьющий. На вечеринки перестал ходить, углубился в учебу. Ехал в трамвае и, не думая ни о чем совершенно, пошел за ней до самого дома. Она остановилась и испуганно посмотрела на него своими большими глазами. Он тоже остановился. И наконец-то взглянул на нее.
- Вы за мной идете, молодой человек? - спросила она дрожащим голосом.
- Н-нет… Извините, я вас, кажется, напугал… Я не хотел, честное слово…
- Простите, я сама себе страху нагнала, - она миролюбиво улыбнулась, все еще нервно теребя длинную черную косу. Глаза ее были такими беззащитными.
- Нет, Вы меня извините, - Глеб тогда был очень робок с девушками, опыта почти не имел никакого, так несколько случайных встреч, почти на спор.
- Ну, я пойду, уже поздно…
- Извините, а как Вас зовут? Можем ли мы завтра встретиться? - он сам удивился своей нахальности.
Так и началось. Быстро закрутился роман, мама только вздохнула облегченно, Света ей определенно нравилась, она надеялась, что ее неуклюжий Глебушка будет у нее как у несушки под крылом. Правда, у Светы были планы поступать в аспирантуру, а она еще была только на четвертом курсе политеха, девочка была умная, честолюбивая. В наседки она явно не годилась, просто искусно имитировала. Родилась Машка, ее быстро сдали бабушкам, Глеб уже работал в редакции одного журнала, сотрудничал с парой газет, стучал ночами на машинке, Машку видел урывками, по воскресеньям, Света тоже все время пропадала по каким-то делам. Так лет пять и помаялись, пеленки-распашонки ушли в прошлое, а в отношениях явственно выползла ухмыляющаяся пустота. Интересы стали полностью не совпадать, Света делала карьеру, становилась резкой, отрывисто издавала команды и запиралась в комнате – работать над диссертацией…
Уютное тепло стало разливаться по телу. Отключившись мыслями в прошлое, Глеб не заметил, что простоял перед открытой створкой минут пятнадцать. Полина тихо убирала посуду, не мешая ему вопросами. Все-таки хорошо, когда женщина умеет молчать. Золотое, нет, платиновое качество. Вот этого-то ему всегда в женщинах не хватало. Он любил много и умно поговорить, но минуты внутреннего сосредоточения – это улавливает не каждая женщина. Странно, что в Полине это есть. Все очень странно.
- Поленька, извини, я задумался. Давай свои носки и сапоги, пошли гулять и дышать свежим воздухом, - он подошел и тихо чмокнул ее в щеку.
- Пошли, - облегченно вздохнула она.
Тропинка извивалась змеей, хрустел снег, попадались и чавкающие лужи, отогретые весенним солнцем. Когда тропинка пошла в гору, Глеб пошел впереди, стараясь помочь Полине. Наконец они выбрались на открытую поляну, покрытую грязным, смешанным с глиной, снегом. Что-то настораживающее было в этом месиве. Вот что настораживает, вдруг подумал Глеб, нет первозданности, как будто тут уже проходили толпы людей, а откуда тут толпы людей, спрашивается, вообще, не много ли неявного народу наблюдается вокруг наших скромных персон? Не иначе как службы за мной охотятся. Тогда, десять лет назад, он только боялся слежки, только выслушивал не намеки даже – полунамеки. Ему показалось, что на другом конце поляны что-то шевельнулось за деревьями. Он вздрогнул. Полина был спокойна. Не нравится мне это спокойствие. Каркнула предупреждающе ворона.
- Слушай, Глеб, я что-то замерзла, ты отойди на полянку, а я тут в кустики зайду. Уж извини…
- Да все нормально, - он отвернулся и зашагал по поляне. Солнце слепило в глаза, опять же недобро.
Что ты все предчувствиями себя мучаешь, что случится, то случится, мнительный какой, уговаривал он сам себя. Вдруг он почувствовал, что точка, на которой он находится, опустилась ниже остальных. Он еще ничего не успел понять, как поверхность под ногами стала плавно выгибаться полусферой, неумолимо увлекая его вглубь. Ноги как будто приросли к земле. Язык как будто пристыл к небу, одеревенел. Он крикнул «Полина!», но услышал только сдавленный шепот, заглушаемый шумом крыльев неизвестно откуда взявшейся уже целой стаи ворон, точно зонтик, раскрывшийся над его головой. Он плавно опускался ниже и ниже, вся поляна превратилась в прогибающийся как бы резиновый круг, по краям стояли невозмутимые сосны, в животе предательски заурчало, Глеб ощутил, как отсчитываются последние секунды его жизни. Вдруг его резко качнуло, и он упал. Поверхность земли поворачивало, и он пытался зацепиться руками за землю. Краем глаза он наблюдал, как уходит голубая полусфера неба, прощально сверкнувшая синевой, (цвет небесный, синий цвет, вспомнилось ему никитинское), закрываемая бурой массой, которая начала скатываться куда-то вниз. Он закрыл глаза. Ощутил вкус солоноватой земли, перемешанной с глиной. Сейчас он полетит туда же, в полную неизвестность, в пустоту, в тартарары.…Прощайте все, кто меня любил и любит… Руки последний раз пытались найти соломинку, за которую можно было бы схватиться, но нащупали только комок болотистой жижи, с которой и полетели вниз…
5.
Глеб проснулся от жажды, раздирающей горло. Огляделся. Какая-то почти не освещенная комната. Без окон, без дверей, хмыкнул он. И что дальше, господа? Ничего. Кричать, искать выход?
Просто замкнутое пространство, и какой-то странный закругленный потолок. Свет идет от стен, они мерцают неровным сиянием. Спокойно, жив, и прекрасно. В чьем бы то ни было плену я ни нахожусь, все когда-нибудь прояснится. Главное, что он им зачем-то нужен. Непонятна роль Полины во всей этой инсценировке с захватом и стремительным падением вниз. Уж не инопланетяне меня захватили? А Полина их тайный агент… Или террористы, гэбисты, черт знает чего –исты, вот здорово-то! Он стал мысленно прокручивать вчерашний вечер. Вчерашний? А сколько прошло времени? Усыпили, наверное, чем-то, хотя голова довольно бодрая. Ну, господин Корнаковский, замечательное время поразмышлять в гордом одиночестве, а то все на людях да на людях…
О чем они говорили все это время? Кажется, его все время несло в политику. Он очень смутно припоминал ночь, странно, что они об этом разговаривали после любовных ласк. Глеб все время пытался доказать ей, что демократия лишь фикция. Посмотри, говорил он, вам заморочили голову материальными благами, которые вы якобы получите, а на самом деле отвлекают от борьбы.
От борьбы, вскидывала удивленно бровь Полина, ты что, призываешь к революции? Дорогая моя, революция уже давно совершилась, она просто вылилась в передел под видом защиты демократии. У России по определению нет будущего, пытался доказать он, нужно обязательно уезжать, хотя бы и наступив на свои патриотические чувства, скоро здесь станет страшней, чем в семнадцатом году.
Погоди, смеялась она, а как же дело революции? Пойми, ты много упустил за эти десять лет отсутствия в России, мы другое поколение, мы наметили себе цели и мы этого добьемся. Что плохого в том, что некая часть молодежи, не принадлежа ни к каким организациям, просто не хочет искать врага внутри страны? Да, есть такие, что вступают в экстремистские организации, но они просто еще не прозрели.
Да их не так уж и мало, оглянись вокруг, ты что, живешь с закрытыми глазами, горячился Глеб. Я-то знаю, что такое погромы, я об этом пишу, я… Милый мой, власти ведь все это контролируют, поверь, и я тоже не новичок в журналистике, и знаю, что есть особые технологии управления общественным сознанием. Что толку от оголтелой революционности, вспомни историю, массы жили плохо, а интеллигенция выражала их чаяния. Переливание из пустого в порожнее, слежки, убийства, террор, и в итоге все оказывалось либо просто игрой в солдатики, либо кровавой бойней с переделом. А итог – все тот же – массы живут плохо, а интеллигенция рассуждает на кухнях, что хорошо бы переделать этот мир, только силенок маловато. Или еще, в застойные годы как прекрасна была игра в гэбистов, стерегущих за каждым углом и отслеживающих каждое сборище. Это уже смешно, Глеб, это навязло в зубах. Ты сбежал из страны, и много ли ты счастья приобрел в своем Тель-Авиве? Ты будешь смеяться, сейчас вспомнила, у одной нашей неудобной властям писательницы, всех героев, которые ей надоели, она отправляет в Страну Обетованную. Может, ты тоже был героем какого-то романа и надоел автору?
Сейчас, припоминая эти разговоры, Глеб жалел об утраченном времени, и зачем он так распалился, в конце концов, это просто грубо – грузить женщину политикой. Но это не самая обычная женщина, и с ней можно говорить обо всем, странное ощущение взаимопроникновения и понимания не покидало его, может, это их общая профессия так повлияла.
…На стене, на которую невольно смотрел Глеб, что-то изменилось. Он мгновенно напрягся. Постепенно, как на фотографии при печати, стали проявляться глаза. Такие же, какие он видел в домике на даче. Да не страшные они вовсе, пытался он себя взбодрить, совсем не страшные.
- Добрый день! – металлически прозвучал со всех сторон голос.
- М-да… Я не могу точно быть уверен, что это день, приветствую вас, кто бы вы ни были.
- Вы правильно подумали, что мы совсем не страшные, - металлический голос раскатисто засмеялся, повторяемый со всех сторон динамиками, точно, динамиками, догадался Глеб.
- Чем обязан такому вниманию к своей скромной персоне?
- Вы еще не совсем оправились от шока. Думаю, чуть позже вам станет все понятно. Просто я хочу сказать вам, что вы в абсолютной безопасности, с вами ничего плохого не случиться. Поверьте, нам не нужен испуганный кролик. Нам нужен здравый рассудок.
- Ну да, я спокоен, как удав перед обработкой кролика. Кто вы?
- Скажем так, некая организация… Больше пока сказать не могу.
- А где Полина, с ней все в порядке?
- Разумеется, - короткий смешок, и как будто подмигивание глазом. Или Глебу просто показалось.
- Через некоторое время вас проводят на небольшую экскурсию,- глаза исчезли очень быстро.
Через минуту Глеб увидел проявляющийся контур двери. Нарисованный, как будто нарисованный, автоматически отмечал Глеб. Бесшумное плавное движение, и на пороге появился робот. Он быстро приблизился к нему. Ну вот, роботы еще, давайте еще сюда звездолеты с рычагами, какие встречаются у некоторых горе-фантастов, чего-нибудь мистического, или исторического, колдунов, прочую дрянь… Он не успел до конца развить эту мысль, как почувствовал движение пола вокруг себя. Опять я куда-то падаю. Успел только взглянуть наверх. Потолок стремительно удалялся.
- Минус второй этаж, господин Корнаковский.
- А конечный пункт – минус бесконечность?
- Извините, я не могу полностью расшифровать ваш юмор.
- Тем не менее, ты понял, что это юмор. Тоже хорошо.
- Я вам должен показать и разъяснить, как устроено наше здание. Оно находится под землей, как вы поняли. Есть разные пути, чтобы в него попасть, один из них вы испытали на себе. Это прогибающаяся полусфера поляны, которая затем переворачивается, соответственно, и вы вместе с ней.
- Довольно варварский способ, ты не находишь?
- Он не лишен логики. Вы не успеваете испугаться.
- Точно. Просто за одну секунду попрощался с жизнью, и все.
- Минус третий этаж. У нас много роботов.
- И все они такие же милые, как ты?
- Очевидно, вы любите шутить.
- И кто же вами управляет, всем этим подземным царством?
- Люди. Роботы всегда служили людям.
- Знаем, знаем, читали. И чем же это ваше подземелье занимается?
- У нас есть лаборатории, комнаты для отдыха, плантации… Это практически автономный город.
- Любопытно. И никто про этот город ничего не знает. Почему же Полина сразу мне про него не рассказала?
- Наверное, не было соответствующей инструкции.
- Так вы тут все по инструкциям живете? Оргнунг-оргнунг…
- Если вы имели в виду немецкое слово в прямом его значении, то я вас понял.
- Я имею в виду, что ваша организация имеет довольно четкую структуру. Только не слышал я, чтоб в советских организациях использовали бы роботов. Разве что у Стругацких где-то читал.
- Минус четвертый этаж.
- Ты что, издеваешься? Давай к вашему главному, я хочу знать, чего от меня-то, грешного, хотят. На самом деле я изрядно проголодался, неплохо было бы подкрепиться.
- На минус пятом этаже у нас прекрасная столовая.
И как он определяет, ведь нигде ни индикаторов, ничего. Как будто все время был в одной и той же комнате, только падал и падал вниз. Теперь дверной проем вырисовался на противоположной стене. Глеб с некоторой опаской шагнул за роботом и очутился в просторной зале. Вместо окон он заметил их имитацию. Нестерпимо захотелось выглянуть.
- Можете выглянуть, если вам так хочется. Только имейте в виду, выпрыгивать в окно не стоит.
- Это что, тюрьма?
- Нет. Это правила безопасности и герметичности.
Еда оказалась достаточно обычной. Салат из кальмаров, зелень, мясное рагу и что-то непонятно-фруктовое и напитки. Глеб с удовольствием поел, неожиданно ощутив зверский аппетит. И что дальше, откормили и на вертел?
- И что дальше? - спросил он у робота, ему-то точно было это глубоко фиолетово, а вдруг еда лишь имитация продуктов, как-то быстро промелькнула мыслишка в голове.
- С вами побеседуют.
Похоже, добиться от него чего-то, более вразумительного, не удастся. Робот он и есть робот. Впрочем, на службе все мы роботы, выполняем команды, чем меньше размышляешь, тем меньше вероятность совершить ошибку… Импровизированный лифт опускался вниз, а робот бездумно повторял «минус шестой… минус десятый…». Так и в ад спустишься незаметно, хмыкнул про себя Глеб, ладно, посмотрим.
- Минус девяносто девятый, - дверной проем овальной формы раскрылся двумя лепестками.
Примерно такая же комната, в которой он очутился после своего внезапного падения. Полная пустота. Посередине чуть освещаемый круг, теперь пол, наоборот, начал подниматься, и словно из воздуха стали обрисовываться очертания стула. Точно, камера пыток, сейчас посадят на стул и начнут пытать, с какой целью забросили в Россию. Как из сна десятилетней давности. Вот так он просыпался в холодном поту и осматривал свои руки, быстро шел на кухню, заваривал крепкий чай, курил одну сигарету за другой и вздрагивал всем телом от шорохов в ленинградской ночи. Выглянув в двор-колодец, искал всматривающимися глазами фигуры, в соответствии с принятым стандартом, в серых плащах… Он присел на стул. Да нет, вполне материальный.
- Приветствую вас, господин Корнаковский, - вспыхнувшие глаза на стене, быстро меняющие цвета, ослепили его. Он заслонился рукой.
- Извините, это минус девяносто девятый, или исходная точка?
- Минус девяносто девятый. Я понимаю, что, возможно, мы были не совсем правы… Кстати, Полина вам чуть позже подробно объяснит. Мы организация, совершенно не политическая, мы вообще анти-политическая организация.
- К анархии призываете?
- Не перебивайте. Наша организация абсолютно добровольная и дающая некоторые преимущества перед другими людьми. Но это не власть над людьми, не манипулирование, исключительно использование возможностей наших ресурсов.
- Что-то я не пойму - вы бесплатно даете людям дополнительные возможности?
- Бесплатно – в смысле денег. Разумеется, наши члены должны привлекать новых членов, которые, подобно ручейкам, будут наполнять полноводную реку нашего движения. Мы - в некотором роде братство, но все многочисленные ассоциации, возникшие у вас при упоминании этого термина, вы можете смело отбросить. Не всемирное братство посвященных, не всемирное братство кольца, не глобалисты, не религиозная секта, не масоны, у нас нет глубоко проработанных философских идей.
- Так что же у вас есть? Толстовское непротивление злу насилием?
- Это сложно объяснить. Это надо просто прочувствовать. Внутренняя свобода и гармония.
- Гм… Это так старо.
- Все идеи стары, как мир. Человечество всегда топчется вокруг одних и тех же идей, в зависимости от ситуации. Какова ситуация, такова и идея.
- То есть ситуация первична?
- Мы отошли от темы. Собственно, нам нужно ваше желание с нами сотрудничать.
- Это скорее похоже на вербовку.
- Называйте, как хотите. Вы же журналист, понимаете, что сначала было слово, и нам нужно ваше умение с ним работать.
- А… вы предлагаете мне написать? Можно, я сразу откажусь. Я пишу только то, с чем внутренне согласен. А ваша химерная идея о всеобщей гармонии мне кажется весьма смешной. Это сон разума.
- Что ж… Подумайте. До свидания, я думаю, ваше решение переменится.
6.
Солнце било в тусклые окна, перебегающие зайчики щекотали ресницы. Полина лежала на его руке, подвернувши ногу. Глеб залюбовался ее узорно вычерченными вздрагивающими ноздрями. Во всей ее позе было что-то детское, незащищенное, куда подевалась уверенная молодая женщина с насмешливым характером. Да, женщина очень хороша, когда она спит, когда ее дыхание свежее, морщинки не портят свежего лба, и во всей фигуре чувствуются совершенство. Она открыла глаза, и рыжая шевелюра заискрилась золотом.
- Как настроение?
- Замечательное. Что-нибудь освежительное, и в путь, - ласково погладил он ее щеку.
Пока Полина убирала остатки вчерашнего пиршества, Глеб попивал сок, оглаживая взглядом ее фигуру. Настроение было безмятежное, в город не хотелось. Он плохо помнил вчерашние страхи, словно прочитал о них давно, в детской книжке, размытые акварельки чудовищ… И вдруг он с отчетливостью осознал, что все это уже видел. Дежавю… Помнит он и этот сок, и оглаживающий взгляд свой, что-то еще было, но помнит он это утро, и все.
- Скоро поедем?
- Да, минут через десять.
Глеб обеспокоенно выглянул в окно. Машина на месте. Что же она так долго собирается. Внезапно вспомнилось, что сегодня запланированы какие-то дела.
- Глеб, а ты когда-нибудь думал о свободе? Не той, которая в конституции прописана, а внутренней?
Где-то я это уже слышал. Как будто пленку одну и ту же проматывают по второму кругу.
- И что?
- Вот ты свободен в своем Тель-Авиве? Ведь свобода должна быть прежде всего в душе. Ты будешь смеяться, но в наших душах свободы гораздо больше. При нашей демократии, которая находится под угрозой выкидыша, тем не менее, можно найти свою нишу. Мы не настолько влились в погоню за материальными благами. У нас доллар еще не бог, и мы не духовная провинция.
- Я никогда не называл тебя провинциалкой.
- Просто я хочу сказать, что русские как бы прогибаются под обстоятельствами. Они сохраняют в себе что-то, что и называют нашей загадочностью.
- Ты что, меня за что-то агитируешь? Что происходит, Поленька, объясни мне толком, старому дураку? Возвращаясь к свойству прогибаемости – думаешь, это реальный путь сохранения души?
- А ты, ты сохранил свою душу? - с горячностью воскликнула она.
- Я люблю Россию. И в эту поездку… Я спорю с тобой, Поленька, не ради спора, я и с собой таким образом спорю.
- Ты спросил, что происходит. Действительно, в этом утре мы уже жили. Это просто эффект возврата кинопленки. Иногда события можно прокручивать несколько раз, пока не найдешь оптимальный вариант.
- Что-то начинаю припоминать о каких-то необычных возможностях. Именно это имелось ввиду?
- Ну да. Теперь ты убедился, что организация если не всесильна, то имеет средства управлять событиями.
- Слушай, поехали домой, мне уже эти приключения надоели. Я реалист.
- Не хнычь, сейчас поедем.
С улицы донесся звук заводимой машины. Ну да, сейчас еще машины сами будут заводиться, а потом и водители не понадобятся. Теперь он вспомнил и перевернутую чашу, и лифт, и глаза на стене, и предложение сотрудничества. Ну нет, не хочу я писать про эту чушь. Полина девочка молодая, пусть поиграет в политику без политики. А я уже староват для этого. М-да… Опасно на такой неуправляемой машине кататься, но выбора нет. Довольно понуро поплелся он к машине. Ключ зажигания был подозрительно вставлен, странно, подумал он, нет уж, сяду только после нее. Полина закрыла висячий замок на двери дома и села за руль.
- У тебя машина тоже движением мысли управляется?
- Ты пытаешься шутить, Глеб, но ты не представляешь, как ты не далек от истины.
- Ладно, поехали, и немного помолчим.
Они вырулили по дороге, изобилующей кочками, на центральную дорогу. Глеб облегченно вздохнул и прикрыл глаза. Староват я уже для бурных ночей. И все-таки Поленька чудо как хороша… Ночные эротические впечатления убаюкивали… Лучше бы такую кинопленку все время прокручивали, я согласен… На дороге попалась ямка, слегка тряхнуло. Он поглядел налево. Полина опять была прозрачной. Черт! Черт бы подрал эти виртуальные эффекты! Он боялся к ней прикоснуться и вдруг в его ушах возник звук отчаянного гудения. Он взглянул в лобовое стекло. Навстречу несся Камаз. Ну, сейчас уж точно, прощай, родное небо. Последний раз обернулся на Полину. Полины за рулем не было.
Он очнулся и с минуту ничего не мог понять. Машина стояла в стороне от дороги, заехав в редкий рыжий лесок. На лобовом стекле была видна четкая царапина. Все-таки это была авария. Полина сидела, сжимая руль, уронив на него голову. Все, мертва, бедная девочка. Глеб задержал дыхание и попытался вылезти. Похлопал себя по карману куртки, сигарету, скорее сигарету… не смотреть…бедная девочка… это я ее угробил… ну согласился бы с ее смешными идеями… а она расстроилась… вот и не смотрела на дорогу…. Прозрачность он увидел… померещилось…Сигарета плохо раскуривалась, он пытался затянуться поглубже и раскашлялся. Поганенькие, все-таки, в России сигареты. Мальборо как бы. Лучше б старый добрый «Родопи».
Солнце припекало, намекая, что лето не за горами. Дорога была пустынна. Правильно, еще не сезон. Скоро потянутся караваны машин. Великое переселение на дачи. Все-таки нужно пощупать пульс, как-то уж очень трусливо он выскочил из машины. Он подошел к машине со стороны, где сидела Полина. Да за что же такое наказание, девочка моя, я же почувствовал, что во мне что-то открываться начало, и все эти простенькие приемчики обольщения стали ни к чему, даже как-то непривычно, и тут все кончается так нелепо, пытался он открыть дверь машины. Дверца не поддавалась. Он попробовал снова.
Услышал какое-то урчание в утробе двигателя. Еще раз. Это маленькое ожившее чудовище поползло назад, в сторону дороги. Полина не шевелилась. Разворот, и Глеб, остолбенел, наблюдая, как она уже ехала в сторону города, совершенно спокойно набирая скорость. Провалиться мне на этом месте, подумал он охолодело, да ведь было все это – ожившие механизмы, сейчас еще Поленька глаза откроет, как ни в чем ни бывало. А пульс-то я ей не пощупал, идиот… Может, она вот так, не двигаясь, может машиной управлять. Осталось только проводить взглядом исчезающий контур.
Да уж, попал в переделку. Кукуй тут сейчас, жди у моря погоды. Надо выехать было сначала, а потом упираться, что не веришь в их идеи. А еще лучше согласиться, вряд ли их организация имеет форму спрута, в Израиле бы не достали. Кстати, совершенно ничего не знаю, что происходит в стране. Отстал от жизни. Что делать будем, товарищ? Вот-вот, много времени для размышлений. Надо было стать их рупором на всей планете. Бедная Поленька, ей-то зачем все это нужно, просто ничего не понимаю я в этой жизни. Мысли прервались от звуков приближающейся машины. Полина резко затормозила и выглянула в открытое окно.
- Не соскучился? Я тебя обыскалась.
- Постой… Ты ведь только что сама уехала… Вернее, тебя машина увезла. Или опять пленки крутишь туда-сюда?
- Смотри-ка, сообразительный. А про циклический трансфер еще не догадался?
- Что за зверь такой?
- Садись, расскажу.
Глеб уселся и подумал, что все-таки сейчас услышит объяснение всему.
- Ну, ты английский знаешь, еще его называют метод проперти- квантити.
- Пожалуйста, по-русски.
- Объясняю, но я не сильна в технических терминах. Например, есть объект А и есть объект Б.
- Кто из них одушевленный?
- Одушевленный Б. Заранее, на неком объекте А, сильно напоминающем компьютер с мощной СУБД, он разрабатывает различные варианты того, в какой ситуации он хотел бы оказаться.
- Слушай, ты журналистка или технический разведчик? Или все-таки гэбистка?
- Не перебивай. Так вот, объект Б усиленно перебирает варианты, и с помощью одного нехитрого устройства всегда имеет возможность эти данные использовать. Но, это не просто информация, это передача смоделированных свойств (проперти, потому что неодушевленный А, все-таки) некоему объекту Б (а вот это уже квантити, так как он дышит и кушать просит). А свойства такие, какие захочешь. Мне вот понравилось таять в воздухе и светиться. Я как бы растворяюсь в воздухе, не ощущая свое тело. Ты все смеялся над нашим «братством», кстати, мы сами не любим этот термин. А я с ним как крылья обрела. Практически сравнимо со свободой в виртуальном пространстве. У нас, кстати, в Интернете есть свой сайт, много единомышленников. В перевернутой чаше у меня даже своя комнатка есть, чего я не имею дома.
- Так они вас просто купили и используют. Ты не заметишь, как начнешь писать статьи под их дудку. Ты вот о чем пишешь, о культуре?
- Я пишу о культуре. Кстати, мы на тебя не стали бы давить, ты бы сам дошел до всего.
- Ну, методы убеждения у вас довольно доходчивые. Ты что, веришь во всю эту ахинею?
- В том-то и дело, что верить не надо – надо просто взять то, что предлагается. Если мы не хотим стать просто сырьевым придатком капитализма, мы должны плавно повернуть мир к нам лицом, а не задницей. И это просто один из способов. Но плавно, подчеркиваю.
- Послушай, Поленька, я все-таки ужасно устал от всего этого. Нельзя ли все-таки двигаться в сторону города, и побыстрее?
Полина промолчала. Дорога была пустынна, Глеб подумал, что приключений на сегодня, наверное, хватит, и слегка задремал. Только бы она опять не вздумала исчезать. Кстати, так я и не понял, каким образом работает этот трансфер. Впереди показалась деревенька, то ли Опята, то ли еще какие-то грибы на указателе, скорость Полина так и не удосужилась сбросить. Вся деревенька состояла из десятка домиков, понемногу оживавших от весеннего солнца. Неожиданно раздалось скрежетание тормозов и свист спускающихся шин.
- Черт! Поленька, что случилось?
- Вот бы знать. Кажется, нас затормозили в достаточно грубой форме.
К машине небрежной походкой подходил долговязый лейтенант.
- Попрошу документы.
- В чем дело, лейтенант? - попыталась быть любезной Полина.
- Ничего особенного, проверка документов. Так… Знаете, нам придется пройти в отделение.
- Где же у вас тут отделение, в подземелье, что ли? – сказал Глеб, оглядываясь по сторонам.
В кустах он заметил патрульную машину. Кажется, влипли. Очевидно, из-за скорости. Как-то не сразу доползла до сознания мысль, что появление этого лейтенанта довольно подозрительно. Такое впечатление, что их тут ждали, и тормозили вполне конкретно. В машине были видны лица других людей.
- Позвольте, у вас облава, что ли? Это похоже на детектив, не правда ли, Поленька?
- Помолчи, Глеб. А что будет с машиной? – обратилась она к лейтенанту. Неприятно тревожила мысль, что обо всем придется рассказать Джеки.
- Да оттащим, не беспокойтесь. А пока следуйте за мной.
Не слишком ли он любезен, не пора ли начать сопротивляться, лихорадочно соображал Глеб. Сразу полезли рассказанные кем-то истории, что с ними лучше не спорить. Машина-то патрульная, а форма-то милицейская. Странно все это. И как вовремя они появились. Ну, делать нечего, придется подчиниться. Вот и удостоверение он ей сует, а она его даже об этом не просила. Все так чинно, важно, и в то же время безвариантно. Молча они уселись в машину, слева от Полины сидел еще один в милицейской форме. Машина тронулась с места и поехала назад по дороге. Остановились у какой-то избушки с покосившейся вывеской «магазин».
- Позвольте, а где же ваше отделение милиции? - вскрикнул Глеб.
- А это и есть. Тут ведь вам не Москва, все в одном месте, и магазин, и отделение.
- Хорошо, - горячился Глеб, - тогда у нас есть право на звонок!
- Давайте выходите потихоньку, а насчет прав после поговорим. И без глупостей.
Они зашли в дом, маленькая клетушка комнаты. Глеб почувствовал, что сзади его грубо подталкивает долговязый лейтенант.
- Аккуратнее, молодой человек.
- Входи, входи, - процедил он почему-то грубо.
- Глеб, я тебя умоляю, молчи! – страшным шепотом отозвалась Полина.
Они сели на продавленный диван, а долговязый примостился за поцарапанный стол. Уж не сплю ли я, подумал Глеб, опять эти штучки.
- Товарищ Корнаковский?
- Мне кажется, товарищей давно в России нет.
- Отвечайте на вопрос. Фамилия, имя, отчество, страна проживания.
- Корнаковский Глеб Борисович, страна проживания – Израиль.
- Прекрасно. Теперь Вы, - обратился он к Полине.
- Гудаева Полина Николаевна, Россия.
- Замечательно, - записывая, резюмировал долговязый, чему-то ухмыляясь.
- Можно ли узнать, по какому вопросу нас допрашивают? – как можно вежливее спросил Глеб.
- Можно, но позже. В интересах следствия, - многозначительно взглянул на них долговязый.
- Это черт знает что такое! Вы нас задержали, как преступников! – стал опять выходить из себя Глеб, остро ощутив свою беспомощность. Долговязый между тем закуривал сигарету, по-прежнему ухмыляясь.
- Спокойствие, только спокойствие.
- Тогда разрешите позвонить, в конце концов!
- Размечтались, - стряхивая пепел прямо на пол, процедил долговязый.
Глеб вскочил с дивана и двинулся к столу. Наперерез ему кинулись двое, неожиданно появившиеся в проеме двери. Они закрутили ему руки назад, а один из них больно стукнул по шее. Полина сидела, не шевелясь. Глеб согнулся от боли, тяжело задышав. Вся его фигура стала сразу какой-то жалкой, совсем не воинственной.
- Этого в КПЗ.
- Хорошо, Алексей.
- А с вами, мадам, будем разбираться дальше.
- Скажите, что вам нужно?
- Сейчас… Вы обвиняетесь в убийстве некоего Сунцова Сергея Валентиновича.
- В жизни не слышала такой фамилии.
- Ну, это еще надо доказать. А Корнаковский ваш сообщник, хотя выяснить, кто из вас главный, еще предстоит следствию. Где вы были вчера вечером?
- На даче.
- Свидетели?
- Свидетелей нет, мы были там вдвоем.
- Прекрасно. Значит, алиби у вас нет никакого. Подумайте, может, стоит сразу признаться, облегчить чистосердечным признанием.
- Это полный бред, я вам говорю. Разрешите мне позвонить своему знакомому, я уверена, что это недоразумение.
- Слава! Уведи ее.
- Дайте позвонить! – крикнула Полина, подталкиваемая к двери Славой.
- Я подумаю.
- Хотите, я заплачу.
- Взятка должностному лицу. Слава, ты свидетель, она мне предлагала взятку.
- Я этого так не оставлю, это полный беспредел!
- Хорошо, милочка, я это учту. Доброго отдыха, сутки можете тут отдыхать.
Глеб сидел на полу, и у него носом шла кровь.
- Сволочи… Глеб, ты как, терпишь?
- Давно меня не унижали…
- Дай, вытру, - она достала из сумки платок, и осторожно отерла струящуюся полоску крови. - Ты ложись… Тут лечь-то почти некуда, ублюдки…
- Поленька, спасибо тебе за заботу, - подползая к железной кровати, с благодарностью произнес он. Нежная, заботливая рука.
- Я ничего не понимаю, Глеб. Нас обвиняют в убийстве. Какого-то Сунцова. Понятия не имею, кто такой, спрашивали, где мы были вчера. Этот Алексей сильно обрадовался, когда выяснил, что ни у тебя, ни у меня нет алиби.
- Знаешь, Поленька, мой опыт говорит, что это все очень хорошо подстроено. Помнишь, я тебе говорил про следы. А ты как-то не обратила внимание. Может, это твое братство меня на измор берет? Не согласился на них работать, вот они и решили… А милиции подбросить нужные доказательства – нет проблем. Да и машина вела себя как-то странно.… Не нравится мне это. Ты уж, Поленька, извини, а твое братство попахивает уголовной организацией.
- Что же делать?
- Я и сам сижу, думаю… Адвокатов у нас тут нет, звонить не дают… Видно, при демократии совсем распустилась ваша милиция. Ну, так поколдуй там, что ли, ты ведь как мне доказывала, что прозрачной можешь быть. Вот приобрети свое это квантити, продемонстрируй, освободи нас.
- В том-то и дело, я уже пробовала и так, и сяк, - она сняла через голову цепочку с кольцом.
- Кстати, ты так и не объяснила, что это за кольцо.
- Это и есть своеобразный пульт, через который я могу передавать сигналы и запускать нужную программу. Эта связь циклическая, ко мне должен вернуться сигнал и произойти передача свойств. Но почему-то, в данный момент, это ничего не работает.
- Ну, во всех программах бывают сбои. А, вспомнил – где-то произошел обрыв связи, так сказать, сеть нарушилась.
- Да нет тут никакой сети, но факт остается фактом – связи тоже нет. И вообще, это не повод для шуток, когда мы в таком плачевном положении.
- Ну, есть в этом положении некоторые преимущества. Кстати. А пленку назад нельзя открутить, мы бы вообще другую дорогу выбрали? Я согласен повторить ночь, даже глаза меня не пугают. Только в чашку эту перевернутую – не хочу, извини. Ничего там нет интересного, наверняка все имитация сплошная. Хотя робот был забавный – он даже шутки пытался понимать.
- Глеб, ты такой несерьезный… Ты не понимаешь. Мне тут как-то случаи всякие рассказывали. У них тут все схвачено, захотят пришить нам это дело – и все доказательства будут состряпаны.
- Кому ты объясняешь, я сам в этом дерьме сколько лет копался, пока не уехал, - помрачневшим тоном сказал Глеб.
Он вспомнил, как раскручивал журналистское расследование, чтобы защитить четырнадцатилетнего подростка. Подросток нельзя сказать, чтобы был совсем невинен. Тоже участвовал в забавах группы таких же подростков, под предводительством двадцатилетнего оболтуса, сына полковника милиции. Папочка думал, что сынок занимается вечерами единоборствами, а он в это время поджигал ларьки, а испуганных девчонок-продавщиц выпускал в последнюю минуту. Обычно дело заканчивалось реанимацией. Последняя жертва погибла. Эта девушка особенно приглянулась этому подонку, он зашел в киоск, начал ее насиловать, ребятишки помогали держать руки и ноги. Потом, насладившись, он начал бить бутылки и вспарывать все пакеты, какие были в киоске. Обливал лежавшую без сопротивления девушку водкой, а потом бросил спичку. Когда дело дошло до суда, самого младшего принудили всю вину взять на себя. Корнаковский схватился за это дело со всей горячностью необузданного скакуна, написал статью, после которой папашу-полковника хватил инфаркт. Дело приняло огласку, несмотря на угрозы. Этим делом Глеб гордился, а родители подростка благодарили его со слезами на глазах. Кем он стал теперь, этот чудом выпутавшийся подросток? Стал ли озлобленным бандитом? Или, как и все, увлеченно занимается зарабатываем денег?
- Глеб, что же делать?
- Расслабиться, Поленька. Я же тебе говорил – бежать нужно отсюда.
- Нет, мы сможем изменить мир, уверена. Понимаешь, свобода начинается с конкретного человека. Если все будут внутренне свободны, тогда и менять глобально ничего не надо будет.
- Ты вот что мне скажи, как ты в это все втянулась. Как ты попала в это «братство», черт бы его побрал?
- Ты знаешь, очень просто. Совершенно случайно. Приглашение по электронной почте. Попала на семинар, и мне понравилось.
- А деньги ты платила?
- В том-то и дело, что нет. Они дают попробовать эту свободу – совершенно бесплатно.
- Бесплатный сыр бывает только в мышеловке.
- Глеб, да ты не пугай меня так. Моя жизнь определенно изменилась, мне стало весело, мне теперь не так скучно жить. Если уж говорить серьезно, то у нас нет никаких обрядов посвящения, нет никакого заговора, я просто вспомнила один боевичок, на днях читала. Там намешали политики, эзотерики, фантастики и секса – чудесный коктейль. Пока одолела, голова распухла.
- Разумеется, если читать столько фантастики.
- Да скучно мне смотреть телевизор, где выступают такие клоуны вроде Жириновского. Скучно, понимаешь? Политика нужна постольку поскольку. Повышают цены – да, это нас касается. А вот если, уж извини, боевые действия в вашей стране, так это нам интересно, конечно, но мы же понимаем, что к такой маленькой стране интерес раздут искусственно.
- Какая же ты дурочка! Угроза поглощения мира мусульманством – это всем грозит. Они делят мир, и неизвестно, как он будет скоро выглядеть. А ты что, улетишь с этой планеты, в другие миры? Как же тебя эта политика может не касаться? Знаешь, я просто плакать хочу, когда вижу вашу нищету массы и блеск жалкой кучки людей, считающих себя избранными.
- Ты все опять перепутал. Я стала внутренне свободной. Раньше я переживала, что могу упасть в абсолютную нищету, что я могу неожиданно потерять любимого человека. А сейчас я стала свободной от своих страхов. И это ни с чем не сравнимо.
- Ладно… Я хочу вздремнуть. И тебе советую. Ложись к стенке, я, наверное, останусь на полу.
Глеб неуклюже разместился рядом с кроватью и прикрыл глаза. Бедная девочка, она попала в секту. В этом у Глеба не оставалось никаких сомнений. Все эти идеи о внутренней свободе, бесконечно пережевываемые на разные лады, все это так знакомо. Страшная страна, в которой люди становятся управляемыми. Не про это ли он читал в романах-предвидениях, недаром их запрещали во все времена? Но надо думать и о текущем моменте, старая заезженная фраза, но факт остается фактом. Они попали в какую-то переделку, если ничего не предпринять, то их просто перемелет в лопастях какой-то машины, может быть, похожей на «сибирского цирюльника». В его голове вспыхнула картинка с падающими, издающими последние вздохи, деревьями, что-то нужно делать, он ведь мужчина, должен быть сильнее, мудрее, он должен найти выход. Продумать вариант побега. Он оглядел клетушку, в которой они находились. Окно зарешечено. Сейчас пилку для ногтей, и «пилите, Шура, пилите». Нет, надо вызвать охранника, напасть на него. Все возможные варианты побегов, которые он когда-либо видел в боевиках, казались ему слишком сложными для данной ситуации. Почему-то сознание упорно не хотело признавать сложившуюся ситуацию настоящей. Полина лежала на кровати, отвернувшись. Что-то никто не помогает ей, никто не помогает.
Свет, льющийся из окна, стал медленно краснеть. Первой это заметила Полина, и стала тормошить Глеба.
- Эй, очнись, что-то происходит.
- Лично я этого пока не чувствую.
На одной из стен привычно (уже привычно!) стали проявляться знакомые глаза.
- Эй, всесильные, скажите нам что-нибудь! - бодро крикнул Глеб.
- Добрый день!
- Что же вы своему адепту никак помочь не хотите? Ввели девушку в стрессовое состояние, в безвыходное положение поставили?
- Безвыходные положения даются для осмысления. Не задумывались ли Вы, господин Корнаковский, что иногда обстоятельства могут подталкивать на действия даже самых безынициативных людей? Всегда есть варианты, как вести себя в той или иной ситуации.
- Вы что, тестирование нам устроили? Но таких не берут в космонавты…
- Вас бы мы точно не взяли. Вы не надумали с нами сотрудничать? Сейчас мы хотим продемонстрировать вам, что мы тоже кое-то можем.
- Так это спектакль для меня? Премного благодарен. Не убедительно – хоть убейте. Сейчас нас просто выпустят, так, снимут все обвинения? Ну, так это не волшебство, я так тоже колдовать умею. Чтение уголовно-процессуального кодекса - вот и все волшебство. Нет никаких прямых доказательств о причастности меня и Полины к убийству, вот и все. А отсутствие алиби не является доказательством, тем более что мы этого товарища в глаза не видели. Вот такое мое мнение, господин волшебник, дающий неограниченные возможности.
- Что ж.… До свидания.
Полина весь это диалог слушала молча, теребя кольцо. Когда глаза растворились, дверь в клетушку медленно открылась. На пороге стоял Алексей с трубкой сотового телефона в руке.
- Вы можете позвонить.
Полина не поверила, но начала набирать номер телефона Джеки. По счастью, его телефон не был отключен. Сначала он сильно удивился, у него совещание на носу, а почему ты так далеко от города, недовольно спросил он, я предполагал, что ты в это время на работе, с тобой журналист, что за журналист, израильский шпион, тоже хорошо. Джеки, не сердись, я тебе все-все объясню, мы совершенно случайно попали в переделку, нам предъявляют обвинение, хорошо, я скоро буду, жди. Короткие гудки. Алексей взял трубку, и молча вышел. Дверь закрылась.
- Сейчас приедет Джеки, веди себя как можно более естественно. Он очень вспыльчивый, я сама ему все объясню, ты, пожалуйста, не встревай.
- Слушаюсь, мой капитан. Так мы больше не увидимся?
- Я не знаю.
- Поленька, я хотел сказать тебе… Моя жизнь изменилась. Мне кажется, я на старости лет влюбился.
- Совершенно не время и не место ты выбрал для любовных признаний.
- Я знаю. Поленька, мне нужно все обдумать, мы ведь увидимся, обещай мне, что я не уеду просто так, не попрощавшись с тобой.
- Ты меня удивляешь. Считай это просто приключением, не более того. Считай, что я действовала в интересах своего общества, чтобы привлечь тебя на нашу сторону, заговор это был, похищение века, - она уже откровенно смеялась, распалясь все больше, Глеб почувствовал, что у нее начинается просто истерика.
- Успокойся, девочка моя, успокойся, - он встал, вроде ничего, равновесие сохраняется, мягко взял ее руку.
- Глеб, Глеб, господи, почему все так по-дурацки, - она уткнулась в его плечо и зарыдала.
Женские слезы всегда действовали на Глеба расслабляющим образом. Он начал гладить ее по спине, как маленькую девочку, шепча какие-то незначительные фразы. Господи, как я стар, как мне хочется защитить эту с виду сильную, а на самом деле беззащитную женщину. Кажется, он неожиданно признался ей в любви, умопомрачение какое-то, совершенно фантастическое предположение, что он влюбился. Это просто отцовский инстинкт, не более. Ведь он все время помогает кому-нибудь, правда, помощь бывает взаимовыгодной. Уж так у него получается, он ищет русскоязычных авторов по всем уголкам своей бывшей родины, затерянные таланты, он помогает почувствовать им, что они нужны, помогает им начать первые шаги в литературе. Конечно, они находят деньги, чтобы напечататься в его альманахе. Ругают его, ох, как ругают. Кем только не называют. Альманах, по мнению критиков, лишь рупор маргиналов и графоманов. А сам он, Глеб, обыкновенный коммерсант. Как-то он помогал одной талантливой женщине, своей землячке, сделал ей заказ – сделать стихотворный перевод притч. Они много общались, встречались в Петербурге, она сделала прекрасный перевод, но побочным эффектом явилась любовь. Чем более участвуешь в судьбе другого человека, тем более у него может создаться иллюзия, что эта помощь подразумевает нечто большее, чем просто дружба. А поэтессы так чувствительны.… А сейчас он сам попался на удочку – его просят о помощи, он не в состоянии повлиять на ход событий, но хочет помочь. И вот результат – уже готов повесить на себя все заботы этой девочки. А зачем, своих забот не хватает? Нет ведь, стоит он тут, старый дурак, гладит ее удивительные шелковистые волосы, подставляет свою видавшие виды жилетку, и все по Достоевскому «как она страдала», да мало она еще страдала, не успела, она не пряталась по углам, ее не расстреливали, она не голодала. Интересно, степень страданий как можно определить? С одной стороны, попала неизвестно в какое братство, заморочили мозги всякой ерундой. Правда, слов типа «карма», «мантры», «наставник» нет в ее обиходе. Но они не так много общались. С другой стороны, тяга к познанию своего «я» всегда была у человечества. Этим нужно просто переболеть. Да, живет не в самой богатой стране. Но ведь рядом живут миллионы таких, как она, и еще хуже. Этот Джеки, она ведь его не любит. Ну и что, не всем ведь женщинам дается всепоглощающее счастье. Что, что в ней такого, чтобы так безумно влюбиться? Чем больше пытаешься логически что-то объяснить, тем более запутываешься, устало подумал Глеб, отмечая, что рыдания прекратились. На пороге нарисовался толстенький, самоуверенный, среднего роста брюнет.
- Джеки! – вот актриса, отметил с удовольствием Глеб, практически передавая ее с рук на руки.
- Хелло. Это кто? – он говорил отрывисто, даже как-то суетливо.
- Это Глеб Корнаковский, журналист.
- Ладно. Где твоя машина?
- Надо у этих спросить, - показала рукой Полина на входившего Алексея.
- Машина недалеко, только колеса у нее проколоты, извиняемся, задерживали, - держался он подобострастно, видно было, что ему «накрутили хвоста», - У вас трос есть, я помогу прицепить?
- Разберемся, - Джеки уверенно зашагал к своей серебристой «десятке».
- Джеки, скажите, а какой сегодня день? – что это мне на ум взбрело про день спрашивать, параллельно подумал Глеб, усаживаясь в машину на заднее сиденье.
- Вторник.
- Опять вторник, Поленька, помилуй, я устал жить в этом дне!
Джеки подозрительно покосился на Полину, вставляя ключ зажигания. Она попыталась изобразить улыбку, однако получилась кривая такая усмешка, не лишенная двусмысленности. Алексей аккуратно примостился на заднем сиденье. Машина завелась, и он стал показывать дорогу. Выехали из деревушки, машина стояла в стороне от дороги, похоже, кто-то уже осмотрел ее на предмет изъятия деталей. Ладно, хоть не угнали, но видно было, что пробовали. Спасли проколотые шины. Однако магнитола исчезла.
- Работнички! Черт бы вас побрал! – Джеки вылез из машины. Он был сама энергичность и деловитость.
- Извиняюсь…- уже совсем жалобно промямлил Алексей.
- Ладно, в конце концов, начальство во всем виновато, вы всего лишь исполнитель. Помогите-ка мне.
Они немного повозились с узлами, Полина и Глеб все это время сидели молча в машине. Что ж, не буду я тебя напрягать с этими кинопленками под названием «вторник». Хотя давно уже должна быть среда, если не четверг. Все-таки надо спросить.
- Поленька, так я был уже в издательстве, или мне снова туда нужно ехать и знакомиться с тобой?
- Молчи, я тебя умоляю. Джеки ничего не должен знать о наших приключениях.
- Хорошо, хорошо, поиграем еще.
Джеки плюхнулся за руль, махнув рукой Алексею. Тот еще немного понаблюдал, как все получилось, и двинулся пешком обратно.
- Куда вас везти, Глеб?
- В гостиницу. В «Центральную». Я несколько устал.
- Хорошо.
Так они и въехали в город. Глеб поблагодарил и поднялся в номер. Минут через десять раздался звонок. Началось, подумал Глеб, но это был лишь Гельман. Как разместились, все ли хорошо, стандартный набор вопросов, нет ли у вас желания провести сегодняшний вечер в нашем скромном обществе? Да, разумеется, рассеянно отвечает Глеб и вспоминает, что дочка Гельмана хорошо знает Полину. А дочка ваша, Света, будет ли дома? Конечно, конечно. Я стал похож на детектива, отмечает про себя Глеб, веду расследование, все это похоже на старую «совковую» жизнь, которую я вел десять лет назад. Да, поговорить со Светой я был бы очень рад, я ведь люблю встречаться с молодежью, разумеется. Куча совершенно ненужных послесловий, наилучшие пожелания, отбой.
7.
У Гельмана была обыкновенная трехкомнатная «хрущевка». Начиная с прихожей, плотно забитой стеллажами с толстыми пылящимися журналами, Глеб почувствовал, что попал во что-то родное и хорошо знакомое. Стереотип – русский интеллектуал, обремененный обширной библиотекой, вымирающее племя… Стоп, он сюда не за ностальгическими воспоминаниями пришел. Глеб почувствовал, что его мышцы напряглись, как у гепарда перед прыжком.
Именно так он себя приводил в боевую готовность, когда начинал в чем-то копаться. Объем работы всегда выглядит в начале очень туманно. Возникают сомнения – а стоит ли начинать, но после готовности гепарда к прыжку возврата нет, это Глеб хорошо знал. Теперь его уже ничего не остановит, он узнает все об этом туманном «братстве», дело пахнет обычной уголовщиной, единственно, что его смущало, это отсутствие финансового интереса у организации. Это настораживало. Может, этот интерес неявный, или Полина что-то утаивает, а потом окажется, что все ее движимое и недвижимое имущество уже заложено и перезаложено, и она совсем нищая. Обыкновенное мошенничество.
Он вспомнил, как на заре перестройки заезжие бизнесмены, слетающиеся как бабочки на огонек, в обновленную Россию, внушали нашим, отечественным, бывшим барыгам и спекулянтам, что-то вроде благоговейного восторга. Так и мосье Штолль, своим прекрасным русским произношением, покорил сердца. В России тогда был пресловутый дефицит, не хватало детского питания, соков, растворимых кашек, а тут француз с неизменной улыбкой и чудесным контрактом. Никто и не усомнился, несмотря на немецкую фамилию, в его французском происхождении. Выгоды баснословные, договора заключены, почему-то он предпочитал конторы, снабжающие еще более голодную область. Наши завмаги потирают руки, предвкушая прибыль, господин Штолль ждет предварительной оплаты на счета посредников, вагоны будут приходить буквально на днях, нашим снятся канары, однако, все быстро рассеивается, без объяснений, как у Копперфильда, проходит месяц, другой, посредники имеют странные юридические адреса, на деле оказывающимися адресами бараков. В этом массовом гипнозе французского обаяния участвовал одноклассник Глеба. Тогда он тоже напрягся и стал раскручивать всю эту историю. Правоохранительные органы разводили руками, а он смог его найти в Ленинграде, хотя все считали его давно выехавшим. Он даже с ним встретился, показывал подписанные контракты. Штолль, теперь Глеб не сомневался, явно немецкого происхождения, и даже, возможно, частично русского, смотрел на него прозрачным голубым взглядом и как будто ничего не понимал. Да, он что-то подписывал, какие-то документы на поставку, но денег не получил. Он тоже пострадал от этих посредников, которые как в воду канули. Позвольте, вы сами рекомендовали их почти как своих друзей, не успокаивался Глеб, да, да, но в бизнесе не бывает друзей, и я тоже пострадавшая сторона. Глеб не успокоился и нашел доказательства, что деньги все-таки были им получены. Следователь, немолодая женщина, долго смотрела на него недоуменно, приподняв очки, когда он ей вывалил на стол кучу доказательств. Вы хорошо поработали, Корнаковский, пробормотала она, правду любите искать, вот такие правдолюбцы и разрушили страну. Что вы, товарищ следователь, это просто моя работа. Правды в этой стране уже давно никто не ищет. Правда умерла так давно, что, сколько не переписывай учебников истории, все равно ее не найти. Меня воспитывали в духе марксизма-ленинизма, я был бойким пионером, даже стихи патриотические писал, за что неоднократно отправлялся в Артек. Зачем это вы мне рассказываете? А затем, товарищ следователь, что есть законы, которые олицетворяете вы, и вот вам все доказательства, остается только применить закон, вот и вся математика.
Почему эта история давно забытых дней так пронеслась в голове, когда он снимал куртку в прихожей, прислушиваясь к позвякивающей посуде на кухне. Все происходящее в квартире находится на всеобщем обозрении. Великолепная слышимость, дух коллективизма может быть спокоен, ничего не уйдет от пытливого уха.
Жена у Гельмана была русской, аппетитная женщина лет сорока с таким интернациональный именем Мария. Света, быстро поздоровавшись с ним, исчезла в своей комнате. Черт, мне нужна именно она, а не эти стандартные разговоры про инфляцию и политику. Мужчина по определению может иметь только одну задачу в голове, вспомнил он недавно прочитанный психологический бестселлер, именно одну, не хочу я читать им лекцию о том, какая у меня насыщенная путешествиями жизнь, мне Полину нужно спасать. Да, вот и слово найдено – спасать. Девять-один-один, нашелся спасатель. Дело Штолля он так до конца и не довел, видимо, у него были мощные прикрытия в среде российских чиновников. Дело попросту замяли, и все его публикации оказались просто битвой с ветряными мельницами. Как он мучился, что не смог добиться истины! Помешивая ложечкой, Глеб обдумывал, как бы, не нарушая приличий, поговорить со Светой. Он был твердо уверен, что Полина находится в тумане заблуждения, и его долг (и слова-то подходящие прямо сами собой подбираются) вытащить ее из этого.
- Я сильно извиняюсь, у меня был трудный день, я бы хотел поговорить с вашей дочерью.
- Да, конечно, Света!
- Я к ней сам пройду, если можно, посекретничаю, ладно?
Он вежливо постучался в дверь. Света сидела за компьютером, собирая пазлы.
- Можно?
- Да, конечно.
- Света, я хотел спросить вас о Полине. Уж извините, что так прямо, сразу, но, просто мне кажется, что дело очень серьезное, не терпит отлагательства. Что вы знаете об организации, то ли братство, то ли еще что.
- Да ничего особенного, - Света выключила компьютер, и ее припухлая губка слегка задергалась. Она не ожидала вопроса.
- И все-таки.
- Да это с месяц где-то происходит. Она ничего определенного не говорила, но она, знаете, любит всем делиться. Какие-то речи о свободе, необычных возможностях.
- Она тоже вам демонстрировала эти возможности?
- Нет. Она стала странной, Ваня за ней ходит, может, он что знает.
- Он в нее влюблен?
- Да, стихи ей пишет километрами, ходит за ней, когда Джеки не видит.
- Кстати, о Джеки. Что вы о нем можете сказать?
- Они в ресторане вчера, кажется, были. После этого она какая-то возбужденная была, не знаю, какой-то сюрприз он ей обещал, а что конкретно – не сказал.
- Понятно. А может ли Джеки иметь какое-то отношение к этой организации?
- Да что вы, он человек серьезный, кстати, у организации есть сайт, только я URL не помню, но там нет никаких телефонов.
- Понятно. А в перевернутой чаше вы были?
- Я примерно знаю, что это, но лично не была. Поля всегда была странной. Ее ведь все время во что-нибудь бросает. То она запоем фантастику читает, то с кришнаитами медитирует, то с толкиенистами дружит, то местных демократов выслушивает. Как броуновское движение.
- Может, это просто попытка к бегству… Вот так все и бывает – неудовлетворенность жизнью, скука, кто во что бросается. Неужели у нынешней молодежи нечем больше заняться?
- Да мы гораздо более «продуманные», - засмеялась Света, - просто дайте нам в свои игры поиграть, может, мы в детстве не наигрались, только и слышим «борьба за выживание», «перестройка», «инфляция», «надо думать головой».
- Хорошо, хорошо, дайте мне адрес Ивана, я прямо сейчас и поеду.
- Сейчас, я поищу в записной, а, у него телефон есть, давайте наберу, - Глеб взял протянутую трубку радиотелефона, послушал длинные гудки.
- Ваня? Это Корнаковский говорит, помните, нас вчера познакомила Полина. Хотя, может быть, это было не вчера, но не суть. Я могу к вам сейчас приехать, мне нужно срочно с вами поговорить, это касается Полины, и мне нужна ваша помощь? Диктуйте адрес.
Света смотрела на него тревожно.
- Вы считаете, что Полине угрожает опасность?
- Я это должен выяснить. Это похоже на сектантство, эйфория у нее такая от всего этого, она сама опасности не чувствует, она думает, что сама все контролирует, а тут, похоже, ею кто-то управляет.
- Да, я вспомнила фразу. Она сказала, что изучила в своей жизни столько литературы, общалась со столькими людьми, думала, что ей это поможет познать тайну души, а все оказалось совсем не так. Ни психология, ни литература, не дают ни знания, ни свободы. А сейчас она начала не с внешнего мира – начала с себя. Она стала познавать себя, это гораздо интереснее, чем познавать окружающих, но через познание себя ей стали понятнее люди.
- Понятно. Эта эйфория познания себя. Спасибо, что помогли мне. Вообще, много у вас тут сект?
- Ярко выраженных немного. Знаете, кришнаиты, Иеговы, старообрядцы. А новомодных не счесть. Они под разными вывесками скрываются. Да вы откройте газету – «общество духовного сияния», «путь прозрения», «поклонники Кастанеды», «четки судьбы». Медиумы, гадалки, ясновидящие, прочие.
- Похоже, вы довольно скептически относитесь ко всему этому.
- Да и Полина относится скептически. Я уверена, что у нее это пройдет. Ну не службу же в церкви заказывать, в конце концов.
- Да тут на эмоциях нельзя действовать. Там ведь умные люди – с той стороны баррикады. Ловцы душ. И денег. Все, я поехал к Ивану.
Наскоро попрощавшись с Гельманами, Глеб лихорадочно выскочил из подъезда. Как по заказу, к тротуару пришвартовался голубой «москвич». Много совпадений, но выбирать не приходится, диктуя адрес, отметил опять про себя Глеб. Ваня выглядел смущенным, он тоже мало знает, что происходит. Какие-то загадочные вещи, он то помнит некоторые события, то не помнит. Как провалы в памяти. Глеб буквально теребил его, выясняя, где может быть Полина. Он не знает, ее в редакции не было, дома телефон не отвечает, сам теряется в догадках, да отпустите же вы, больно, в конце концов. Может, она в этой чаше перевернутой, не унимался Глеб, да вы что так переживаете, защищался Ваня, объявится она. Да ты пойми, глупый, если ты любишь ее, кто-то ею манипулирует, все эти декларации о свободе так стары, все это уже было, вас просто одурманивают, это хуже водки, ведь сознание полностью контролируется. Да нас не одурманишь, мы все анализируем, ничего на веру не берем, оставьте Полину в покое, не поедет она с вами в страну розовой мечты. Да и вообще, стреляют у вас там, а у нас пока спокойно, не будем мы кровь проливать ради передела власти, чем эта философия хуже революционных идей, там начинают с беспредельной демократии, а заканчивают безудержным деспотизмом, хватит, этого наши отцы и деды наелись вдоволь. Не нравилось вам здесь – вы и уехали. Это просто истерика, Иван, устало резюмировал Глеб.
Ничего от него не добьешься. Знает он все, знает, но не выдаст. Ты что, тоже веришь в эти кольца и прокручивающиеся назад кинопленки? Погодите, а вы что, еще сомневаетесь, что живете во вторнике? Да, соглашается Глеб, тут мой материализм поднимает лапки кверху. Ну, вот видите, есть что-то необъяснимое, оно, по крайней мере, не агрессивное. Ну, да, только не очень приятно, когда земля под ногами поворачивается, а ты как в святочном гадании кофейная гуща падаешь вниз, с безнадежностью говорит Глеб. Заканчивать надо, все заканчивать.
Ну, прощай, Иван, я тебе удачи желаю. Прости, что побеспокоил, действительно, может, тут вообще не нужны сложные объяснения, все очень просто. А я, как дурак, что-то все ищу. Пока-пока…
И зачем мне это райское изобилие, загибаю пальцы, что я хорошего сделал, кого спас, а самых близких людей вижу так редко, совсем их не понимаю, все бормочет он, застегивая куртку, я уже выжил из ума, ничего не понимаю, ведь тут и философии никакой нет, один примитив. Поймите, Глеб, философию приторачивают, как воротник, если идея требует бесконечных подтверждений. Мы ведь не фашисты, глядя в глаза, говорит Иван, чтобы напрячься и подборку сделать из классической философии, у нас не вера. Я вот даже кольца этого пресловутого не имею, у нас расслабление другого порядка, суррогат восточный нас не интересует, в этом и состоит свобода – в отсутствии идеологического диктата…
Глеб вышел в слабо освещенный подъезд. Ничего он толком не узнал, ничего. Все туманно и неопределенно, все намешано в кучу. Опять расписываться в своем бессилии. Но ведь он хочет ей помочь. Вот только в чем заключается помощь? Каких усилий это от него потребует? Э, да ты, брат, испугался, испугался ответственности. Да нет же, наоборот, я ее чувствую эту ответственность, как никогда. И ноша мне эта радостна. Странно, радостная ноша, а ты способен оценить, сколько еще предстоит? Разве можно все оценить и предугадать, человек по определению предается течению жизни. Ну да, течению жизни, течению воздуха под самолетным крылом, а кого-то может закрутить в водоворот. Да нет же, может, первый раз в жизни я знаю, чего мне это будет стоить, может быть, изменением судьбы, может, чем-то еще, но мне не страшно. Не страшно, говоришь, а как же обыденность, не все же романтичные распития шампанского при свечах, ну, вытащишь ты ее из этой секты, которая и не секта, может быть, вовсе, и дальше что? Дальше просто жить, мне кажется, сейчас я могу подарить ей гораздо больше своего душевного тепла, ведь я стал мудрее. Просто жить – где? Про это нужно еще думать, рано об этом говорить, я ведь не знаю ее планов. А почему ты думаешь, что ее планы могут совпасть с твоими планами, ведь ты ее знаешь практически всего три дня, да и то прожитые в экстремальных условиях, свечения всякие, водка, шампанское, мало ли чего покажется? Нет, я это чувствую, бывает же так – встречаешь человека, и вся предыдущая жизнь кажется лишь неудавшейся репетицией. Так это полный идеализм, если не сказать идиотизм, ну. Посмотри, вы же абсолютно разные! Нет, я чувствую, что мы мыслим одинаково, просто условия у нас разные были, ну что плохого в том, что я попытаюсь начать жить сначала, ведь это так чудесно, любить и просыпаться рядом с любимой!
Так, вот уже и спорю, сам с собой, голубой «москвич», как ни странно, все еще стоял у подъезда, но ему уже было на это наплевать. Он махнул рукой, буркнул, что ему нужно заехать в магазин за чем-нибудь съедобным.
8.
Гостиницы эти советские, с двусмысленными улыбками дежурных по этажу. Все, спасть, только спать, уйти от этого дурного сна, только спать…
Кто-то тихо гладит его по щеке. Глеб задержал дыхание, боясь открыть глаза.
- Не бойся, открывай глаза, ты уже не спишь.
- Ты?
- Ты что, удивлен? – Полина в своем прозрачном виде сидела на его кровати.
- Сквозь стены ходить умеешь?
- Дурачок! Я по тебе соскучилась. – Глеб шумно выдохнул, предательски вспотели руки.
Прозрачные пальцы все скользили по заросшей груди, обводили линии бровей, теребили мочки ушей. Глеб все еще не верил в реальность неожиданного сна.
- Господи, не мучай меня, сделайся обыкновенной!
- Глеб, да ты что, так гораздо интереснее!
- Ну да, как секс с пустотой, гораздо интереснее, нет, секс со всей вселенной, виртуальный и неосязаемый.
- Ну, попроси меня хорошенько, может, я стану сговорчивей.
Он протянул руку к волосам, они светящимися нитями пролились сквозь пальцы. Рука подобно исследователю скользнула ниже, по прохладным плечам (разве пустота может иметь температуру?), кругами описала полушария теплых полусфер (они уже стали теплеть?), ну, становись нормальной, земной женщиной, это, в конце концов, смешно, девочка моя. Вздох, словно дуновение ветра, медленное обретение плоти…
- Поленька, хочешь, я, вопреки всему, останусь здесь? Или хочешь – поехали?
- Если ты хочешь быть со мной, ты должен думать, как я, - рассмеялась она (как ведьма?).
- Разве это так обязательно?
- Глеб, ты хочешь остаться? Но ты нам нужен именно там.
- Я… должен… быть в Питере, самолет в пятницу. Там у меня дочь, говорил ли я тебе…
- Нет.
- Давай, я там должен быть не только поэтому, джаз-фестиваль, я Гарику обещал, да и контракт у меня с газетой…
- Я поняла.
- Нет, дурочка ты моя, ты ничего не поняла, обязательства они всегда будут, ты знаешь, ты мне помогла понять что-то очень главное…
- Что же? - улыбка Полины в отблеске бледной луны показалась Глебу почему-то презрительной.
- В мире, где все заняты только собственным благополучием, даже маленькая искорка искреннего интереса и участия поистине бесценна. И даже мгновенье чувства, которое, как ты думаешь, ответно, не заменит годы высокотехничного, но просто секса.
- Ты сейчас это придумал, или где-то прочитал?
- Поленька, у нас ведь еще два дня.
- У нас ни одного дня. Сегодня уже пятница, и твой самолет в семь утра. Скоро позвонит дежурная, чтобы тебя разбудить. И мы с тобой попрощаемся.
- Постой, постой, отмотай назад, ты же умеешь.
- Я не хочу. Нельзя все время повторять один и тот же трюк. И потом – мне это больно, - она отвернулась лицом к стене.
- Ну, делать нечего, значит, ты меня гонишь, ты хоть скажи, я договор с издательством заключил или нет?
- Заключил.
- Поленька, ты не обижайся, через неделю я все-все решу. Я тебе обещаю.
- Да верю я тебе, Глеб, верю. Тебя провожать?
- А что ты дежурной скажешь, привидением около нее пройдешь, пусть глаза протирает, думает, что спит?
- Ты прав, лучше здесь проститься.
Настойчиво в разговор вторгся звонок.
- Да, спасибо, что разбудили, все хорошо, - Глеб уже выходил из душа, обтираясь полотенцем.
- Прилетишь, позвони.
- Разумеется. Знаешь, похоже на какое-то прощание. Или как будто смертельно надоели друг другу. А ведь это совсем не так. Это в двадцать лет встречаешься и прощаешься просто. Жизнь впереди, все впереди, можно все перевернуть, можно горы свернуть, можно пренебречь слезинкой на щеке женщины.
- По утрам мужчины впадают в пафос. Так ведь и Ваня меня любит. И Джеки – по-своему. Бросить жребий, что ли, быть неофициальной новорусской женой, сбежать в Израиль (и чем я там буду заниматься?), или дать волю безудержному романтизму – отдать свое сердце поэту. Может, я его вдохновлю, как Гала – Поля Элюара. Да есть ли смысл в твоей жизни, ты обыкновенный журналист, и никогда не создашь такого, что бы сияло в веках, журналистика – простая служанка человеческих страстей.
- Это в тебе злость говорит. Не злись, Поленька, верь. И тогда миндальное дерево зацветет, и небо в алмазах засверкает.
- Ага… Помнишь, если отнять у тебя талант, а у меня злость, останутся два совокупляющихся нуля. Мы нули, просто нули, еще Стругацкими сказано.
- Ты, похоже, вошла в роль, к чему эта мелодрама, можно ведь все расценивать гораздо более примитивно и цинично, зато более правдиво. Я прилетел и улетел – ну да, провел прекрасно время с очаровательной женщиной, ты ведь все равно мне не веришь. Поленька, давай прощаться, или говорить друг другу «до свидания», как захочешь.
- Любимый – это дом, куда приходишь, истерзанный людьми и суетой. Где в уголках укромных смутно бродишь, ласкаешь стены. Только дом пустой. В углу лежит молчащая гитара, луна померкла, тихий свет зари. Душа становится морщинистой и старой. Любимый – это дом. И фонари лишь притушить сюда зашла я, свою бездомность остро ощутив… Прощания извечный лейтмотив…Вот оттого я, милый, злая.
- Ты должна понять, что мир гораздо больше твоей перевернутой чаши, ты еще не до конца усвоила самую главную идею, которую ты мне все это время пыталась внушить – внутреннюю свободу. Мы обязательно встретимся, я в это верю. И я люблю тебя.
Глеб стоял на пороге. Полина резко вскочила с кровати, обернулась простыней и подошла к нему. Последний молчаливый поцелуй, почти целомудренный. И слезы в глазах, да нет же, все будет хорошо, стараясь как можно более мужественно перенести сцену прощания, думал Глеб. Надо многое обдумать, надо, чтоб все сомнения улеглись, а там посмотрим. Он приподнял ее подбородок, и одна предательская слезинка все-таки скатилась ему в ладонь. Как мы боимся быть слабыми, до чего же мир изменился, и все-таки я должен ехать, умоляли его глаза, а руки постепенно отстранялись. «Ну, пока» - наконец сказал он и пошел по коридору. А Полина так и стояла, обернувшись простыней, растворяясь в воздухе.
9.
Джеки нервно теребил уголок салфетки. Полина лежала в шезлонге и грызла орешки. Кажется, любимая привычка какого-то жандарма из фантастического боевика. Молчание затянулось, после довольно пространных объяснений насчет Глеба. Да, она им увлеклась, но ты ведь спокойно воспринимаешь Ивана, какая может быть ревность, Джеки, дорогой, это просто легкий флирт, не более того.
Нет, ты меня не убеждай, я видел, как ты на него смотрела. Ну и что, вяло сопротивлялась Полина, что с того, ты посмотри, ну разве можно всю эту историю воспринимать всерьез, старый, лысый, толстый, да и вообще, прилетел-улетел (хорошую формулировку сам придумал, удобную), успокойся, я всегда с тобой. Да и не стоит ему подробности знать, разве ему понять, думала Полина, вглядываясь в недоверчивые карие глазки. Ну, предположим, я тоже не Ален Делон, как обычно, бравируя своим плохо прикрытым комплексом неполноценности, огрызался Джеки. Что ты хочешь от меня, Джеки, ну что ты хочешь.
- Я хочу рассказать тебе одну историю.
- Какую? Как вы провернули чудную операцию, кого-то надули, или, наоборот, все на удивление было предельно честно? Меня почти не интересует бизнес.
- Да нет, тебе должно быть интересно.
- Валяй. Отдых отдыхом, а мне еще продумать нужно, где бы собрать материал, редактор опять задание дал.
- Как-то раз я сидел в Интернете…
- Это сказочка с хорошим концом?
- Ладно. Хоть я и не мастер рассказывать. Жила-была одна капризная принцесса, такая вольная птица, и ни один из предлагаемых ей женихов ей не нравился. Лишь один смог завладеть ее вниманием, да и то, по причине толстого кошелька и обширной площади королевства.
- Он был чем-то похож на тебя, не так ли? Ну, так это больше похоже на быль.
- Может, и похож. Так вот, принцесса имела массу разнообразных увлечений.
- Разномастных, как любят иногда писать.
- Да, например, литература. К слову сказать, принц был грамотный, но не слишком начитанный. Некогда ему было, он все приумножал свои богатства, кому-то надо и делом заниматься, не всем книжки на диване почитывать. А принцесса любила не просто литературу, а литературу в жанре фантастики.
- Все больше похоже на реальность. Уж не ударился ли данный принц в изучение этой самой фантастики?
- Я еще забыл – принцесса была красива, но чудо как язвительна. Принцы у нас нынче продвинутые, в Интернете сидят, музыку буржуйскую слушают по разным каналам, в общем, и наш принц не остался в стороне. Заходит он на сайт компании с привлекательным названием «Dreams», ждет чуда. Он ведь так наслышан про всякие чудеса и мечты, что за компания такая, думает он, и читает, что это компания как раз мечты и воплощает, только мечты, которые не явным образом определены, а только так, обрисованы в общих чертах.
- Понимаю, важно верить в то, что получишь, а вместо этого и плацебо любое сойдет.
- Не совсем так. Перенасыщенный впечатлениями ум наших сограждан просит чего-то неизведанного.
- Что-то вроде полетать на звездолете или посидеть за рулем машины времени? – Полина вдруг почувствовала, что вся эта сказочка имеет какое-то отношение к ней. Она внимательно стала вглядываться в лицо Джеки, а он, как нарочно, нацепил свои темные очки, - Нет, ты посмотри мне в глаза, что ты всем этим хочешь сказать?
- Полина, все очень просто. Кто-то хочет поиграть в средневековых рыцарей, с захватом городов и насилованием простых девушек. Кто-то знает, что его адреналин вспрыгнет на нужную отметку только после ощущения захвата в плен вероломными фашистами. Но тебе-то ведь этого не нужно, я знал. Ты ведь на своей фантастике задвинутая.
- И что?
- Ну, вот я и заказал… Что-нибудь поинтересней, позаковыристей. Думал, что тебе понравится. А потом увидел – ты в эту игру здорово встроилась.
- Значит, это все было бутафорией? Театром…
- Да нет, смех состоит в том, что эти премудрости, я ведь подробности недавно узнал, там никто сценарий заранее не сообщает, только безопасность гарантируется, так вот, установка эта, я уже не помню точно, что-то циклическое…
- Ладно. Без разницы, дальше что?
- Да погоди ты, эта установка реальная, они ведь все киношники, интересовало их, как виртуальные эффекты в жизни делать. Нашли умельца, Россия богата на умельцев, сварганил он им установку. И прокручивание пленки тоже из этой же серии. Народные умельцы, что с них взять. Деньги берут за свои поделки приличные, это правда. Поль, ты не сердись, я просто видел, ну, скучно тебе, устала ты от обыденности. Удивлять тебя чудесными странами – так мы недавно по Европе путешествовали, не сердись, ведь тебе понравилось, скажи честно, ты просто горела все эти дни. Конечно, они тебе внушили, что в чашке этой ты уже почти месяц, или вроде того, да вот перед журналистом этим неудобно. Денег ему, что ли, выслать. Как ты думаешь?
- Это… действительно… было… смешно - теперь волна сдерживаемого негодования, оформившегося в виде истерического хохота, выплескивалась наружу, плечи ее тряслись, еще немного, и она начала бы кататься по аккуратно выложенным плиткам.
- Поль, успокойся, да ты что, давай я тебе воды принесу, не хватало мне еще сюда скорую вызывать, Поль…- Джеки рывком, удивляясь своей резвости, подскочил к ней и опустился на колени перед шезлонгом, - Ну хочешь, я сам ему все скажу, он оставит тебя в покое, этот журналист, нам ведь с тобой хорошо, Полина, мне нужна только ты…
- О Господи, избавь меня от признаний в любви всех этих несчастных… Ты меня любишь? Да ты подумай сам, какое развлечение ты мне подарил, ты про это тогда спрашивал, не хочу ли я чего необычного? А ты знаешь, мне понравилось жить в этой чаше, она больше похожа на свою нишу, в которую никого не нужно пускать. Да, теперь я понимаю, почему Глеб все время интересовался и удивлялся, что я ничего не плачу, это, оказывается, ты платил, вернее, оплачивал, а ментов тоже ты купил?
- Поль, ты что, не понимаешь. Это не настоящие менты. Но, опять же, я этого в тот момент не знал. По мнению постановщиков, иначе я не смог бы так негодовать.
- А что тебе сильно-то негодовать, ну, прокололи шины, вот проблема-то. Новые поставишь.
- Поль, ты не думай, что у меня хлеб легкий. Тоже, между прочим, крутиться приходится. И все ради детей своих и тебя.
- Я это слышу каждый раз, можешь орден себе выписать и на грудь повесить.
- Короче, давай, прекращай истерику, звони этому Корнаковскому, я с ним поговорю, и все будет улажено.
- Корнаковский хотел остаться в России.
- Что ему тут делать?
- Или увезти меня.
- Ты… Ты…
- Успокойся, в свете последних твоих признаний все это не имеет ровно никакого смысла. Уходи, я хочу побыть одна. Трубку оставь.
Полина закурила сигарету, провожая взглядом Джеки. На втором этаже его загородного добротного кирпичного дома вспыхнул свет. Полина почувствовала, что просто не в состоянии что-либо обдумывать. Навалилась какая-то пустота. События последних дней стали обыкновенной засвеченной пленкой. Что в них было, в этих днях, сплошная химера. Все не настоящее, все иллюзия.
Так же как и Глеб – иллюзия, а она по нему тосковала. По его пьяным комплиментам, по его взъерошенному виду спорщика. Он ей втолковывал, что жизнь простых людей необычайно интересна, мол, девочка, что ты понимаешь в журналистике, если тебя не интересуют обыкновенные люди. Да интересуют меня люди, только необыкновенные. А в чем необыкновенность этих людей, возражал Глеб, посмотри внимательней, и ты увидишь, что они в большинстве своем могут быть вполне заурядными, просто ты их наделяешь качествами, которых в них нет. Но живут-то они обыкновенной жизнью. И поэты твои, с которыми ты так носишься, да и фантасты ваши доморощенные. Дальше Москвы-то они выезжали? Ну хорошо, ты вот везде уже побывал, а много ли пользы людям от твоих впечатлений? А почему польза людям должна быть, усмехался Глеб, польза должна быть прежде всего для себя. Так это все просто поза – журналистика открывает людям глаза, доносит правду до масс, стыдила его Полина. А то ты не знала, что это просто оружие массового оболванивания людей, во всяком случае, в отделе политики, как внутренней, так и внешней. Да хватит о политике, приходили они к консенсусу, ведь в мире так много прекрасного…
10.
Глеб шел вдоль обводного канала Грибоедова по направлению к собору Спаса на крови. В Петербурге у него всегда возникало ощущение нереальности, лица прохожих сливались в одно расплывчатое серое пятно, поток, проносящийся мимо, обтекающий его со всех сторон, ничуть не задевал. Страна перевертышей, вознесения и свержения прежних идеалов, революционных брожений и террора, смешения понятий, оправдания убийства построением храмов, но никуда не уйти от этой родины, никуда… Даже если сейчас над тобой голубое небо, а через секунду его прозрачные краски сменятся осыпающейся матовостью земли. Душа просится ввысь, к сверкающим куполам, и опускается на минус последний этаж, и снова просится как не понимающая несвободы птица, ввысь. Глеб в одну секунду понял, что, даже если эта когда-то великая страна станет маленькой, беззащитной, заполоненной китайскими эмигрантами, сморщенной, как шагреневая кожа, маленьким островком, пусть где-то есть страна розовых облаков и неограниченных возможностей, даже такую, не выбираемую родину, он не перестанет любить.
Ночь спускалась на Петербург, Глеб стоял и курил, наблюдая, как храм оживает огнями. Облегчение разжало его мышцы, да, наверное, он принял решение, он приехал сюда навсегда, он должен остаться навсегда, несмотря ни на что, вытащить из этой провинции Полину, просто подхватить ее, маленькую, запутавшуюся девочку, просто сделать ее счастливой.
…Внизу, в холле гостиницы, он рассеянно купил газету. Опять разоблачения, как им только не надоест, но такова жизнь – обывателю подавай все новые и новые пикантные подробности. На развороте он увидел фотографии солдат в форме времен второй мировой, заголовок «Мечты новых русских». Словно назойливая муха, в номер ворвался телефонный звонок.
- Глеб, здравствуй, это Полина.
- Поленька, рад тебя слышать, как вы там, не грустите, не впали ли в депрессию?
- Глеб… Я не могу тебе всего рассказать по телефону. В общем, все наши приключения были заказом Джеки.
Глеб помолчал.
- И что теперь?
- Я не знаю.
Связь оборвалась. Глеб ярко представил себе поворачивающийся вокруг своей оси свод потолка, вкус осыпающейся земли на губах, прозрачно-синюю полусферу неба и острое желание проснуться…
апрель - май 2002 г.
Перевернутая чаша
© Copyright: White Seagull, 2002
Свидетельство о публикации №202051400035
Свидетельство о публикации №202051400035
Рецензии