Синий день

Еду я обычно по синей ветке. От «Арбатской» то есть и  до «Измайловской».  Обычно ничего не делаю, ну то есть как все: сплю там, читаю что-нибудь, лишь бы не думать. А сейчас вот не могу не думать. Само в последнее время наваливается. И ничего не сделаешь. Очень устал я.
Я сам из маленького города. Не то, чтобы совсем, но и не из большого. А в Москве работаю. Учился сначала, теперь работаю. И как-то так получилось, что не нашёл пока себе вторую половину. Может в этом всё и дело.
  «Арбатская» прошла…  У меня в последнее время что-то нервишки пошаливают. Может невроз какой-нибудь завёлся, не знаю….Мне вообще Москва на нервы действует… как бы это объяснить. Ну не привыкну я никак в большом городе жить. Всё меня как-то толпы народа бесят. И машины. Вроде всем город хорош: троллейбусы часто ходят, зарплаты большие, природа даже есть кое-где, люди хорошие, если всех в массе взять. А город сам не нравится: толкотня, машин поток, озлобление людское. А самое главное-сам я ведь такой же. Ничем других не лучше, такая же тля. А туда же, судить всех.
Может всё это от жизни моей нескладывающейся? Ведь я же винтик в большой машине, именуемой «Москва», а всё ж какие то желания испытываю. Курам на смех. И комплексы ещё у меня есть, как они в психологии называются. Я же их просто убеждения именую. Так по-русски, и не так обидно.
Ведь в чём дело: я же не потому не хочу знакомиться с противоположным  полом, что я, допустим, некрасивый и знаю, что меня «отошьют». Напротив, я очень даже ничего, и знакомые так говорят. Так ведь я напротив, думаю: «Вот ведь я красивый, и девушка не на меня, не на сущность мою, а на внешность смотреть-то будет. Ведь так на самом деле-то. А красота моя внутренняя ей не нужна, ей красивость тела подавай, личины так сказать». Потому и не могу я подойти к девушке, хотя знаю – не будет она меня отшивать, наоборот, взглянет ласково.
  «Курская». Это только половина дела. А другая половина – в отношении к другим людям вообще, в независимости от пола. Прежде всего нищие. Мне бы может и хотелось бы подавать людям милостыню, ведь это же по-христиански, но не могу и всё тут. Какая-то мерзость во мне поднимается, шепчет, мол: «Не подавай им, неудачники они», и всё тут. Ничего не могу поделать с собой. Я-то думаю: «А я чем лучше, ведь такое же мерзкое пресмыкающееся и ничего против них особого не имею. А всё ж таки, ведь это я еду сейчас в поезде по своим делам, а они  - так, ничего по сравнению со мной, самая низкая ступень социальной лестницы, и едут здесь  потому как – это их работа, умрут они без этого.  И хоть я сам не намного выше их, а ведь выше их. Хоть ненамного, а выше. И кто меня заставит им подавать. Никто, потому как сам я себе (в этот момент – ИМ) хозяин. Могу подать, а  могу  и нет. Потому и не подам, вот какой я».
А ведь наверно всё это унижение идёт от души человеческой. Слышу я  отовсюду:  «Сейчас эпоха постмодернизма, внимание всё у нас-то направлено на отдельного человека. Мол, каждый человек ценен сам по себе, и по основе своей». Журнал «Афиша» славится этим своим микроскопичным макро-взглядом, и писатели модные. Мол, смотрим в отдельности, а получаем общую картину. И никто не забыт, ничто не забыто.
А я так думаю: всё-то это внимание направлено не на нас - на них. На известных людей. А мы – простые букашки и забыты. На нас внимание своё обращают только компетентные органы, чтобы мы ничего не сотворили по дурости своей. А вот ОНИ – да, они известны, им почёт и уважение, и ведь по-честному всё это. И понимаю я, что правильно всё это, что нет одинаковых людей. А всё-таки не нравится мне это… «лицемерие» что-ли. Почему же не сказать об этом напрямую, без обиняков, мол, знаем мы и любим только богатых и знаменитых.
  «Бауманская». А иногда кажется мне, что все несчастья на земле (и в Москве тоже) от духовной лености людей, перенасыщения что-ли. Ведь знаю я что ничего из себя не представляю, что нажираюсь как свинья постоянно, что ничего не могу сделать с собой, что тупею от этой жизни, что неудачник я, и не могу с другими бороться за место под солнцем, потому что слаб как червяк. Так ведь вот напротив буду нажираться и плыть по течению, и не делать ничего, только чтобы назло всем: «Вот мол я какой, весь перед вами. Валяюсь я здесь в блевотине, в грязи, и ничегошеньки вы со мной не сделаете, потому как самим вам будет противно ко мне прикоснуться, да и причины-то чтобы касаться до меня у вас нет, а без причины – зачем же касаться-то?» И понимаю я это, понимаю что противен всем, и самому мне плохо от этого, и всё-таки ничего не могу с собой поделать. Есть здесь какая-то антиномия кантовская: вот мол я какой – с одной стороны я хороший, и порывы у меня есть благородные, и помогаю я всё-таки иногда нищим, и не гребу под себя, а всё-таки с другой стороны и плохой – не могу я ничего хорошего делать по природе своей, ведь нельзя же добро делать, насилуя природу свою, нельзя быть насильно милым. Может и землю тогда топтать не стоит? И что-то в последнее время мысли мне такие часто приходить стали, не к добру это. Убивает меня город, не долго уже.
  «Электрозаводская». Иногда думаю – ведь описано было уже это всё, состояние моё, у того же Достоевского, все эти лишние люди были уже. Чем же я от них отличаюсь? Учись, учись на ошибках их человек, на метаниях их, сомнениях, на то ты и человек. А учиться то и не могу. Умом вот понимаю всё. Что не оригинально это, неинтересно никому, а всё-таки не могу ничего с собой поделать, всё то же и тогда же. И психологию я изучал, и философов читал, и университет кончил. А всё ж таки остаётся что-то в человеке, что выразить никто из них не мог, а мне уж и подавно не дано. И остаёмся мы как животные безъязыкие. Вот возьмём Чехова. На что уж мастер был языка и вообще, психологии человеческой, а всё ж таки и  у него была какая-то недосказанность, что-то недоговорённое в его рассказах, чего сам он верно объяснить бы не смог, но ведь ч у в с т в о в а л, чувствовал! Поэтому и не могу я читать я этих рассказов, что чувствую какую-то  неполность, неправду в них. Лучше уж что-нибудь лёгкое, без претензий там, чтиво бульварное. Хотя рассказ Чехова «Дуэль», я бы любому рекомендовал прочитать – очень жизненный и интересный рассказ, психологию людей раскрывает в какой-то мере, а всё ж не до конца! А про современных писателей и говорить нечего: они может и правильно ход мыслей напишут, распишут, а внутреннее ощущение человека передать не могут, слаба у них кишка для этого, и ничего тут не поделаешь к сожалению. А ведь в этом наверно и есть самое главное. На что мне их ход мыслей, я и сам так могу подумать, мне внутреннее ощущение подавай, а без него я читать не намерен, и не буду. Может в других языках и есть такие слова, что выразить могут это мимолётное настроение человеческое, «настроение любви», а в русском по-моему - нет. И быть не может, потому как проклят человек. Проклят на вечное непонимание и вечную грызню среди себе подобных. Это и Достоевский ещё написал. Но не написал он многого другого. Вот у него человек и верует в Бога, а поклониться ему не может, потому как – горд и непонятлив, неразумен. Не может он понять – откуда на земле страдание и зачем тогда жизнь вечная праведникам, если нет в ней ничего интересного, кроме жизни этой самой, как, знаете ли, «вещи в себе». Вот мол -  живи и радуйся, что живёшь, а ведь мог бы и НЕ жить. Так зачем тогда жизнь эта вечная, если Бог-то сам не знает смысла её?
  «Семёновская». А я думаю, что ничего ему, Богу, от нас не надо, забыл он про нас, если он есть вообще. И то верно: ничего не свидетельствует о его существовании, фактов таких нет, а вот о том, что нет его – таких фактов и фактиков сколько угодно. Как может он помнить о каждом, о каждой тваре дрожащей? Не верю я в этом отношении церковникам, и являюсь, можно сказать, твёрдым атеистом, хотя в идею, в ад и рай, в пришествие второе вполне верую. Вот только не сегодня оно будет, и не завтра… А там и умрём все, и страдать будем за жизнь нашу неправедную. Разверзнутся небеса в конце времён, небо станет как свиток, и глас Божий с неба раздастся. И станет человек с врагом своим обниматься, мучитель с мучеником, и простят всё друг друга – где же смысл тут? Где высшая справедливость? Нет, не могу поверить во всю эту хиромантию, с прощением, а следовательно и вера моя в Бога колебаться начинает, и бояться я его уже не боюсь (а ведь боялся  в детстве!).  Неправильно что-то в этой гипотезе. Я новостям верю, которые по телевизору показывают. А по ним выходит, что нету Бога, все стреляют друг в дружку, церкви захватывают, бомбы подкладывают, а чтобы кто-нибудь на небо вознесся  - нету этого.
  «Измайловский Парк». Вот такие мысли у меня. Может и впрямь Москва на меня так действует… А я думаю, что это из-за половой моей сферы неудовлетворённой. Ведь Фрейд ещё сказал, что сила-то вся у нас в штанах, а он неглупый был старикан, даром что девственник.  Все женщины, с которыми сходился я, были какие-то ущербные, может быть (да и наверно даже) сам я таких находил специально (подсознательно конечно). Не ущербные в смысле физическом, а в психическом отношении -  убогие что ли. Ничего не хочу про них плохого сказать, но что-то в них было неправильное, какие-то они были несовременные, что-то в них было ненужное, наносное (а может это я несовременный?). Всё у них как-то странно получалось. Сейчас же люди стараются себе мир придумать свой собственный, нереальный, потому как в реальном-то – страшно жить. А мне бы хоть реальный понять, и то хорошо. Смысла я в нём не вижу. Слушаю Bon Jovi, смотрю по сторонам и не понимаю ничего, ничегошеньки. Спрашиваю у подруги: «Вот мы с тобой сходили в ресторан, в кино, переспали. Чего же теперь делать будем? Что нового можно придумать?». Молчит, не отвечает. Я тоже молчу, не знаю, что добавить, понятно же всё. Туплю, то есть. «Может на выставку сходим? – голос подаёт. – Сейчас в Манеже хорошая, говорят»… Нет, не понимают люди друг друга.
  «Измайловская». Мне выходить теперь. Так наверно и буду жить, сколько смогу. Потому что нету ответов на эти вопросы и быть не может, каждый их сам для себя придумывает. В страдании земном мало у кого счастье бывает. Найти бы таких, да узнать: какое оно, счастье это? На что похоже? Может, и встречу кого-нибудь. Только не в Москве наверное.