Друг

         У меня есть Друг. Друг – сумасшедший, Друг – гений, но самое главное он – музыкант, композитор. Играет на гитаре, пиано и саксе. Он не очень-то умеет играть классиков, но сам… Как он пишет музыку! А впрочем, я вам расскажу. Это увлекательный процесс. Сначала он долго готовится: пьёт крепкий чай с лимоном кружка за кружкой. Набирается с окружающего пространства отсутствующего вида, вписывается в место; наблюдая за ним через некоторое время обнаруживаешь себя в одиночестве, а его воспринимаешь, как что-то неотъемлемое. Его движения становятся цвета штор, а одежда колышется в такт траве и ещё что-нибудь. Я начинаю понимать, что теряю Друга. Из жутко логичного и скоординированного типа вылупляется хаотичное существо, способное случайно разбить плафон на потолке. Он начинает двигаться по комнате, сшибая или садясь в кресло, что-то бормоча себе под нос. Но вот, наконец, находится инструмент. Гитара, сакс, либо пиано – он с удивлением смотрит на его крышку, клавиши, может осмотреть педали: «Что это? Это умеет звучать? На этом надо играть? Так странно…» - нет, так он не говорил, - может быть даже и не думал так, но я, ты, вы – кто угодно бы так подумал, глядя на него. Меня всегда удивляло откуда именно в это время берётся стул. Вот его не было, а вот он есть, и Друг уже сидит на нём и гладит инструмент: нежно проводит по клавиатуре, слегка касается струн, гладит изящный корпус. Всё замирает. Друг нажимает на клавишу. Струна тихонько пропела. Опять замер. Но вот очнулся, еще нажал. Прислушался. Ещё «Молодец, так, всё правильно. Ещё», - Друг разговаривал со звуками. Он оживлял их своим звучанием и в его руках, ушах они становились непослушными и тогда он ругался, злился, наказывал их: «Ах так?! А вот тебе!», - и добавлял что-то громкое. «А получай еще!», - и, перескакивал на другую ноту. Но звуки приходили в смирение и тогда он хвалил их: «Молодец! Хорошо так…» - и нажимал на педальку. «Какое солнышко. Ещё так…», - снова дёргал струну. Друг закрывал глаза и общался с музыкой, а она, - дитя, играла и резвилась, отдыхала и безобразничала, смеялась и плакала и, кажется, даже не хотела есть. Но где нам этого понять. Покорные зрители мистического спектакля мы сидим и слушаем волшебство. Это никем не записывается, не запоминается. А значит не увидим, не услышим никогда одно и тоже. Потом, мой Друг отправляет её спать или прощается с нею, и наступает наше время: мы восторгаемся и восторгу нашему нет предела. Для нас – это божественная музыка, которую рождает бог. И мы «поём» ему дифирамбы и всячески его хвалим, потому что иначе нельзя. А ему это уже не нужно. Я вижу, что Другу уже ничего не нужно. Он уложил её спать и распрощался с жизнью. Опустошённый сидит на стуле и смотрит в никуда остекленевшими глазами. Потом подходит ко мне и как ребёнок цепляется за мои пальцы, потому что надо жить, надо дождаться пока она проснётся, а сейчас так невыносимо тоскливо, что ничего нельзя поделать и даже непонятно как двигать ноги…
Я слепил его, когда мне было нечего делать, набросал грубыми мазками и условными штрихами в своей голове, но он вдруг ожил, обрёл материальность и стал даже советовать мне что делать и рассказывать про себя. Его руки вцепились в мои пальцы. А я почувствовал тепло. Мы стали Друзьями.