Фрагмент войны

Солнце уже готовилось к выходу из-за горизонта, в последний раз кокетливо прихорашиваясь и поправляя прическу. Озеро было красивым, как и положено быть лесному озеру, большим и просторным.  На привале, на берегу этого озера, возле костра сидели два солдата, переход был долгим, тяжелым и они, вытянув ноги поближе к пламени, тихонько переговаривались, уводя свои мысли подальше от войны, от действительности.
 
-Скажи-ка  мне Пашка, вот ты до войны кем был? – спросил коренастый мужчина лет так эдак сорока у своего соседа по привалу.
-Да я в своем колхозе, Миша, пастухом был, - ответил ему длинный парень с темными вьющимися волосами.
-Ты? – улыбнулся тот, кого звали Миша. 
-Да, а че ты удивляешься? Ты я слышал, трактором командовал? Техника. Трактора это конечно хорошо, механизация там.  Это завсегда подспорье мужику. У нас вот в колхозе, когда первый комбайн пригнали так с трех деревень, да еще и с хутора народ прибежал, зырки все повыставляли да еще и пили тремя деревнями после этого, мол началось, началось теперь жить будем припеваючи. Техника оно конечно сила, только я вот завсегда к живому как-то больше тянусь.
-К живому? Ты дурачок какой-то, Пашка, тут электрификация повсеместная, люди уже чегой-то только и не понапридумывали, а ты все о живом грезишь, пастух, ты бы шел бы на трактор, вот это по мужику дело, а то пастух, пусть ваши бабы пастушат. А нам мужикам надо солярку да мазут сейчас выправлять, эх, Пашка, быстрей бы только война кончилась, да Гитлер свои гайки вытянул. Мы бы тогда все бы на трактора, пол России-матушки хлебом бы засеяли, а другую половину заводами позастроили и началась бы тогда жизня, - мечтательно растянул последнее слово Михаил, - ну-ка дай-ка махорочки на цигарку.
-А где твоя? Опять скажешь, замочил, ну ты и бес Миша, я тебе скажу, на, только оставь мне, пару затяжек сделать.

Павел протянул своему соседу кисет, зорко следя за тем, что бы махорки из него ушло ровно на одну цигарку. Костер хорошо разгорелся и его пламя, играло весело и надежно, вселяя уверенность в тех, кто так хорошо и уютно расположились вокруг него.

-Вот ты знаешь, Паша, - мечтательно начал Михаил, слюнявя свернутую газету с набитой в нее махоркой, - так охота мне сейчас за трактор свой сесть, послушать, как он исправно рычит, проехаться по деревне… лепота…мощь, а ты там со своими коровами.
-Да, что ты понимаешь, коровами, - передразнивая соседа, проговорил Павел, - коровами, ты знаешь как меня уважают на деревне, тебе и не снилось, тракторист… Да я если хочешь первый парень, да, да и не смейся, смотри, иду утром стеречь, все бабы меня встренут, иду с вечера с пастбища, все бабы меня проводят, о здоровье поинтересуются, вот где лепота. Утром встаешь часов так в четыре, на скорую руку чего-нть перекусишь, оденешь старые еще дедовы сапоги, мать мне чего-нибудь в узелок завяжет, ну там пару яиц, соль, хлеб конечно, лучок, люблю лучок я репчатый, страсть прям, а она это знает, еще с вечера сорвет и вымоет. Возьмешь кнут, эх славный у меня кнут, справный, дедовский, хвостец такой звонкий, бывало, идешь по улице как хлобыстнешь, звук, ну, что твоя винтовка по всей деревне катится до самого погоста. Так вот, в часиков так в пять выходишь, еще только - только светает, проходишь сначала по своей улице, идешь, да не забываешь время от времени хлопать, а вдруг какая баба проспала, а ей еще подоить успеть. Переходишь плотину, смотришь, а пара рыбаков уже подтягивается, на зорьке улов справный, они тебе здоровья пожелают, ты им ответишь, пожелаешь всего и идешь дальше. А во всех хлевах в это время подойники стучат, бабы на коров, кто как переругивается: «Стой окаянная, да стой же тебе говорят, Зорька!», - а кто и лаской берет: «Ночька, Ноченька моя, кормилица, стои, стои не балуй, потерпи, сейчас я тебя выдою, сейчас ты на луга пойдешь, да молочка мне еще принесешь…». Везде по всем дворам такая канитель идет, мужик-то твой еще пятки на лежаке чешет, да зевает под утро-то еще сладко-то спиться, а бабы уже подойники наполняют, коров выгоняют, а опосля, курей кормить, гусей там, уток на пруды повыгонять.
-Трави, трави, Паша, уж ладно ты травишь, ты тамбовский кажись? Вот у вас там на Тамбовшине, языки-то ладно висят, валяй, под твой треп и дремлется хорошо, - проговорил Михаил подкладывая себе под голову вещь-мешок.
-Трави, я тебе что? Побасенник что ли?
-Кто?
-Побасенник!
-А это кто ж такой есть-та?
-А ты не знаешь, кто басни травит, корчит из себя валенка, - обиделся Паша.
-Эй, пастушок, да ты никак обиделся на меня? Ты это брось, я ж без обид сказал, говоришь просто ты ладно, живо так, я вот свою сторону вспомнил.
-Вспомнил он, как пайки сахара раздавали, так ты забыл мне мою долю отдать? А сейчас вот, видите ли, вспомнил, - снимая сапоги и шумно вздыхая, сказал Павел, он распутал портянки и встал голыми ступнями на землю, ветер был со стороны озера, втягивая в себя влажный воздух, он мечтательно закрыл газа и продолжил.
-Помню, было один раз, выгнал я как-то стадо в трех лощинку, дошел с ними до лугов, а день был солнечный, жаркий такой, думаю, дай-ка я прилягу не надолго. Лег, сумку с едой рядом положил, огляделся стадо далеко от зеленей, в нашем деле главное, что бы коровы в зеленя не ушли. Вот лежу я думаю о чем-то, ну и как водится задремал чуть-чуть. Сплю и чую, что кто-то в мою сумку пхается, и шум такой, тепло, приоткрыл глаза и вижу, что стадо мое вокруг меня уж траву собирает, а Майка, это любимица моя, Мая, телочка, не стельная правда тычется в мою сумку и хлеб оттуда выбирает. Я ей говорю, Майка, что же ты делаешь, дура непутевая, а мне чего жрать прикажешь, траву-то я щипать не буду. А она смотрит на меня своими глазами, и вот тебе крест понимает все, ведь понимает, и как бы извиняется передо мной, мол, ну я же чуть-чуть только, просто вкусный дюжа, ты уж прости меня, так захотелось хлебушка попробовать. Я думаю, черт с тобой, хавай, хлеб-то он всем по душе и скотине и человеку. А стадо мое уже совсем обнаглело, почти по мне ходят того и гляди, что какая-нибудь кучу на меня напустит. Не, думаю, от греха встать надо, встал и кнутом «хлысть»…

…«Хлысть», звук хлопанья кнута получился более реальным, чем предполагал Павел, «Хлысть» услышал не только его сосед Миша, но и вся рота. «Хлысть» звонко пронеслось по озеру выпушенное из снайперской винтовки. «Хлысть» и пуля с бешеной скоростью, взвинченная нарезами в стволе мгновенно нашла себе преграду. «Хлысть» преодолевая эту преграду с упрямой настойчивостью, пуля прорвала ткань гимнастерки, майки, эпидермиса, дермы, жировой клетчатки, перекручивая в бешеной мясорубке клетки печени, обрывая сотни сосудов, и потом снова, жировую клетчатку, дерму, эпидермис, майку, и ткань гимнастерки. «Хлысть»… Паша, отброшенный ударом в несколько сот килограммов повалился на землю, кровь беспрерывно сочилась из двух дырочек.

-Пашка!?! Ты что, Пашка? Паша? – истошно заорал Михаил, еще ничего толком не понимая, он подбежал к нему, одной рукой приподнял его голову, а другой зажал ему рану, - Паша, Пашка, хорош чудить, волк тамбовский, Паша!
-А может хрен с ними с тракторами…а? …пусть пашут…
-Суки, су-ки-и-и…