Зайка поэма в прозе

Плач эпохи, растворение в неопознанном, прозрение слепых и одушевление неодушевленных –  все это мы смело, и вполне оправданно можно сказать о новом романе широко известного, глубоко талантливого мастера прозы Владисандра Люлечкина, незаслуженно забытого в последнее время, подавленными нахлынувшей бездуховщиной интеллигентами.
Страдания и приключения старлетки из городка точь-в-точь похожего на тот, в котором живут читатели (где бы они ни жили), не оставят равнодушным ни старого ни, тем более,  молодого. Обыденность (в чем и сила) положений, в которых раз за разом оказывается невинная девушка, просто не могут оставить равнодушным достаточно искушенного читателя. По крайней мере, заставит помыть руки…
                Владисандр Люлечкин

(благодарю В. Санина за оказание неоценимой помощи в написании и подготовке материалов)
                Зайка.
                Том первый
Я постепенно превращаюсь в психа. Круто, да? Каждый день апатия, ем мало, голова болит, учеба не складывается. Неправильно все это. Всем нутром ощущаю, что – что-то происходит, а что конкретно –  понять не могу. Даже к экзаменам готовиться не могу. Вообще не понимаю, что все от меня хотят? Еще и мама на неделю уехала. 
Вчера читала такой красивый роман, там все так круто, так заводит, такой драйв. О чем? О любви, конечно. Только обидно мне стало, там все друг друга любят, а я до сих пор никому не нужна (я имею в виду парней), родители и подруги не в счет. Не вижу никого рядом с собой, и это меня угнетает. Влюбиться, что ли? А в кого? Есть, конечно, знакомые ребята, вроде даже друзья, но… вот именно “но”! Мне-то это ничего не дает.
Подруги говорят, что не надо зацикливаться,  что все еще будет, не сейчас так чуть позже. А у меня будто жизнь на месте остановилась.
Сейчас заплачу! Нет, не буду, тушь, сопли, красные глаза…
Вадик, правда, сказал, что я “очень даже ничего” но ничего нового он этим для меня не открыл.
Да, выход один, надо срочно делать то, о чем с девчонками договаривались – лишаться девственности до конца школы.
Но ведь мне-то не с кем!!! С теми, что ли приставалами с дискотеки, которые, едва коснувшись губами бутылки с чем-нибудь, что пахнет спиртом, почему-то сразу начинают чувствовать себя неотразимыми сексгигантами?
Если только Илюху совратить. За ручку с пятого класса вместе ходим, и даже не поцеловались. Чего он так тормозит? Недавно про нас опять сплетни пошли, а он относится ко мне как к другу… и все. Это уже смешно!
Да и не смешно вовсе. Его даже напоить невозможно. На дне рождения стакан пива выпил, потом два часа унитаз обнимал, блевал в него, извинялся и клялся, что это в последний раз…точь-в-точь как папашка.

Ее звали Зайка. Не все, конечно, а только мама, папа, товарищи по школе, улице и дискотеке. Для остальных, не столь близких знакомых, она была Викторией Зайцевой, ученицей одиннадцатого “В” класса общеобразовательной школы, из небольшого провинциального городка, затерявшегося где-то в сибирской глуши. Насчет глуши, это она сама так решила, ведь чем еще, кроме полной оторванности от мировой цивилизации можно было объяснить то, что ей, молодой шестнадцатилетней девчонке, с длиннющими, чуть ли не полутораметровыми ногами, симпатичным личиком, и всеми достоинствами, которые дает молодость, было хронически скучно. Конечно, кое-какие события, вокруг происходили, но в виду своей недостаточной глобальности внимания не заслуживали. Разве могут всерьез привлекать внимание выборы Мэра, например (чем ужасно интересовались в последнее время взрослые), или уроки в школе. Вот восхищенные взгляды Илюхи из параллельного класса, это… хотя, если вдуматься, тоже сплошное занудство…
В общем, жизнь Зайки (по ее мнению) подходила к концу, а ничего стоящего так и не случилось.
       ПРИЮТ ГЕРОНТОФИЛА
          (Геронтофилия—сексуальное влечение к очень пожилым людям)
Кроме скуки, Илюхи и школьных занятий, у Зайки, как впрочем, и у большинства подростков были родители. Мама, не старая еще женщина, с томным, слегка лошадиным выражением лица, получившая некогда музыкальное образование ничем особенным, кроме большого бюста не выделявшаяся, тихо учила детей в одном из новоиспеченных местных колледжей. Отец – типичный представитель плеяды “замов по хозяйственной части” советского времени, маленький, вертлявый и очень благообразный человечек работал завхозом в доме престарелых. В отличие от своей, вечно со всем и на все (чем многие пользовались) согласной жены, он всегда находил возможность усовершенствовать то, с чем волею судьбы сталкивался.
Заняв пост завхоза в доме престарелых, Ираклий Евсеевич (так звали папу), тут же решил произвести в сим богоугодном заведении ряд изменений, призванных привести вышеуказанную организацию, как минимум, к процветанию.  Тем более что в стране вовсю шла “Перестройка”. Генсеки становились президентами, бывшие комсомольские вожаки, совместно с уголовниками осваивали бизнес, а всем кто не умел украсть – обрезали финансирование.
Любой здравомыслящий человек знает, что доживающие в богадельне остаток своего “счастливого будущего” старики, “самоокупаемыми” быть не могут. Ираклий Евсеевич об этом даже не задумался. Время “веяло”, и не подчиняться этим веянию, он просто не мог. “Любите стариков” – гласил плакат на стене богадельни, и он решил – “буду! И не только я”.
Желающие “поддержать начинание” нашлись практически сразу. Народ, истосковавшийся за времена коммунистических зверств по всевозможным извращениям, последнее время дружно увлекшийся педофилией, некрофилией, зоофилией, гомосексуализмом и другими плодами наступившей сексуальной свободы, с радостью откликнулся на геронтофилический призыв новатора. Старички и старушки тоже не сильно воспротивились. Во-первых, прибавка к пенсии (дело было поставлено на прогрессивную, коммерческую основу), во-вторых, бабушки и дедушки газеты тоже читали, и прослыть ретроградами не собирались.
– Швобода – шепелявили они – дело великое.
       В общем, самые настоящие демократы. Материальная база дома престарелых росла как на дрожжах. Вместо допотопных железных кроватей и крашеных в ядовито-бурый цвет тумбочек, в палатах появилась современная мебель, зеркала, мягкие перины, видеомагнитофоны, телевизоры, ковры, в подушках пенсионеров нежно шуршала зелень. У дедов, правда, денег было немного поменьше, чем у прекрасной половины (много уходило на виагру и пиво), но тоже хватало.
         Росло и благосостояние, Зайкиного папы, забиравшего, на правах организатора, новатора и вдохновителя львиную долю доходов. И быть бы ему миллионером, уважаемым человеком, и возможно меценатом, если бы не одна досадная случайность. Директор данного заведения, решивший, что хорошее место не должно пропадать за зря, уволил Ираклия Евсеевича, подкопавшись под него с одной из мудреных статей КЗОТа, и взял на, кстати, освободившееся место своего племянника.
        Папа запил, мама вздохнула, колыхнула бюстом и продолжила учить детей.
А Зайка скучала, ведь приключения так и не начинались. И это длилось бы вечно, если бы Зайка, возвращаясь из школы, не наступила на гвоздь.

ШКОЛА
Школа… Учится в ней Зайке нравилось лишь до пятого класса. В ту “золотую пору” и предметы были интереснее, и учителя добрее… 
Потом все испортилось. Что “все” Вика не понимала, только учиться, вдруг стало очень противно. Умные взрослые, конечно понимают, что это было вызвано всего лишь вступлением учителей в неизведанное. Бедные, бедные тетеньки (а иногда и дяденьки) взявшие на себя непосильный труд – обучать. Они решились на это, видимо начитавшись программы для младших классов. Ведь как просто: хорошо это – мыть руки, плохо это плеваться, дважды два четыре…
Ах, если бы этим все и заканчивалось. Но нет, подрастая, эти коварные существа (для краткости назовем их подростки) начинают задавать все более и более сложные вопросы. И если с вопросами по изучаемому предмету, учителя еще как-то справляются (ответы есть в методичках), то от более приближенных к жизни начинают просто звереть. Ладно шестой-седьмой класс, где еще можно отвертеться, или, в крайнем случае, сделать страшное (страшно-умное) лицо, тем самым отбив само желание спрашивать. Но что делать со старшими??? Их же родители кормят!!! Им самим не приходиться с утра до ночи вертеться добывая на “корочку”. И что? А то, что у них остаются время и силы для того, чтобы Думать!!! Понял, ты? А у учителей-то не остается!!! Да и навыки (в силу многолетней привычки) уже утрачены. А воспитывать, учить и т.д. детишек - халявщиков – надо (опять же, чтоб на “корочку” заработать). Вот так и рождается глобальный конфликт поколений, от которого нормальный ребенок, немедленно теряет интерес к учебе, начинает скучать-зевать и (нет худа без добра) потихонечку развивать половые инстинкты. Учитель – душит, ученик – глючит.
О всей сложности и глубине данной проблемы, Зайка, не знала. Не вдаваясь в подробности, она просто сидела на уроках и мечтала. Мечтала, в основном о том, как принц… на белом… и все подружки, от зависти… а она!!! И так далее…
Нет, вы не подумайте, что все ее мечты были направлены на приобретение красивого мужика, на чем-нибудь белом. Нет, конечно. И о другом тоже… об этом… ну… когда еще ей физик, в виде члена (в полный рост) приснился. И… 
И вообще, что вы к ней привязались? Мало ли о чем юная дева помечтать может. Все, хватит об этом.

Шла, в общем, Зайка со школы. Погода в тот день была странной, с утра моросил дождь, потом ненадолго выглянуло солнце, а к обеду небесная сырость вновь навалилась на город. Причем солнце в это время продолжало ярко светить. Слепой дождь, заставлял Зайку, по пути из школы одновременно поеживаться и потеть. Потому и не заметила, бедная девочка, гвоздика, коварно выставившего острие из дощечки одиноко валявшейся на тротуаре.  “Ай”, и нога оказалась проткнутой насквозь.
     “Боже мой, – подумала Зайка, – гвоздик ржавый, и теперь я умру от столбняка!” После чего потеряла (ну, понятно,  не девственность, пока) сознание. Добрые прохожие, обнаружившие одиноко (почему-то) лежащую на тротуаре девочку, вызвали скорую, которая и доставила ее в больницу.

               ДЕФЛОРАЦИЯ ПОД НАРКОЗОМ
Эвтибида Васильевна, заслуженный патологоанатом и главный врач больницы больше всего на свете боялась журналистов и несогласованности. Она так и говорила: “Эти писаки должны обязательно согласовывать со мной, то, что пишут о нашей работе”, – и была совершенно права. Это, что же получится, если каждый начнет писать то, что существует на самом деле, эдак люди, в скором будущем начнут замечать, то, что им не положено, (не для них положено, не ими положено) и что же тогда начнется? Такое положение дел Эвтибиду Васильевну никак не устраивало.
Очнулась Зайка от вони. Вонь исходила от матраса. Матрас, воняя, лежал под Зайкой.
– Что, оклемалась родимая, – почему-то злобно произнесла нянечка, проходившая мимо с судном в присутствии, которого матрас немедленно прикинулся “Шанелью №5”. Доктор сказал: “Сорок уколов в живот и завтра домой”. Глаза нянечки отчаянно косили, а безнадежно испорченные “химией” и постоянным обесцвечиванием волосы торчали в разные стороны. Недобро поглядывая на Зайку одним глазом, она одновременно умудрялась кокетливо строить другой, лежавшему в коридоре больному, при этом ее живот туго обтянутый замусоленным халатом, радостно колыхался.
– Завтра домой, – повторила нянечка и пошлепала по своим делам.
После ее ухода, больной дотоле без движения лежавший на кровати в коридоре, зашевелился:
– Привет – сказал он, – оглядывая Зайку своими вроде как лучистыми глазами, – я доцент, меня к вам случайно, в травматологию положили, я вообще–то нервный, только такого отделения в этой больнице не предусмотрено, вот и лечусь тут. Ты не бойся, я уже практически здоров, завтра выписывают. А ты ничего. Вечером, как все уйдут, мы с сестренками сабантуйчик маленький, по случаю моего выздоровления устроить собираемся. Приходи. Придешь?
– Приду, – Зайка сама не ожидала, что так скажет, но слово не воробей, – а куда, где сабантуйчик?
– Здесь, на посту, а может, чтобы начальство не застукало, в душевую пойдем.
–Заметано.
Зайке стало смешно. Пребывание в больнице ей начинало нравиться.
Вечер наступил быстро, утихли шаги в коридоре, больные, повозившись, стали медленно отходить кто ко сну, кто, не выдержав лечения, еще куда. Наконец все затихло. Шлепая босой ногой по полу, (вторая нога была в бинтах и поэтому не шлепала), Зайка выбралась в коридор. На посту никого не было. Голова доцента показалась из-за двери.
– Иди сюда, Катька ординаторскую открыла. 
В ординаторской было четверо, дежурившая в ту ночь медсестра Катька позвала для компании двух подружек из урологии.
– Пошли девчонки, доцент угощает.
Угощения и вправду хватало. Помимо четырех бутылок водки на столе были банка с маринованными огурцами, палка вареной колбасы, хлеб и шоколадка.
–Сегодня мы гуляем, исключительно за мое здоровье, – торжественно сказал доцент, –душевное… и телесное – и хитро подмигнул Зайке. Зайка смутилась.
Выпили. После третьей  в голове у Зайки начало погукивать, а руки и ноги так налились силой, что она с трудом могла их поднять.
–Классно, не думала, что больница такое клевое место, – ее язык немного заплетался.
“Это еще что, – балагурил доцент, – у нас, тут такое бывало”. И снова подмигнул, но на этот раз Катьке, которая в ответ тоненько захихикала.
–Гуляй деревня…
И “деревня” гуляла.
Женька, ночная няня из урологии курила, отвалясь на кушетку и с блаженным выражением лица пыталась высказывать что-то умное из духовных сфер, причем, совершенно не заботясь, слушают ее или нет. Катька, прилипнув к доценту, что-то шептала ему в ухо, одновременно пытаясь почесать себе спину, а Ирина Эдуардовна (как она себя сама называла) решила устроить стриптиз, для чего, стянув с себя, халат попыталась влезть на стол. Зайка пыталась помочь ей, но сама не удержалась и повалилась на пол, увлекая за собой новую подружку. Сверху охотно рухнул доцент. Началось веселое барахтанье. Ирина Эдуардовна, вытащив из лифчика тощую, длинную грудь, и удерживая ее двумя руками, пыталась соском попасть в глаз доценту, Катька ревниво отпихивал ее в сторону, а доцент, как бы нечаянно, навалившись на Зайку, дурашливо пищал:
-Не хочу Ирку, хочу хромоножку. Зайка хохотала. Доцент становился все смелее, его руки, перестав прикидываться случайными, пролезли под одежду и стали шарить по девичьему телу. Все еще смеясь, Зайка оттолкнула его.
-Не надо, отстань.
Но руки не отпускали, а в глазах появился недобрый блеск охотника.
-Ты че дергаешься, пила, хавала, думаешь все на халяву? Нет, дорогуша за веселье платить надо.
Зайка вскрикнула.
–Нет, не надо, я несовершеннолетняя, я еще никогда…
–Никогда? – глаза доцента округлились, и он разжал руки – ну что ж, мадмуазель, в таком случае извините, ошибочка вышла.
  Встав с пола, он, как будто ничего не случилось, сел за стол, налил водки широко, душевно улыбаясь, выговорил:
– За ошибочку.
Он пытался шутить, но подпорченное произошедшим инцидентом веселье распалось. Катька смотрела мрачно, а урологички засобирались к себе наверх.
Зайка подошла к Катьке
– Я в палату не пойду – боюсь, я в ординаторской переночую, а утром ты меня выпустишь, ладно?
– Иди лучше с девчонками, они тебя у себя уложат, ординаторская мне сегодня самой понадобится. – Она явно злилась на малолетку, едва не отбившую у нее ухажера.
– Иди, иди и доцент там тебя не достанет, двери между этажами закрываются.
Девушки были не против, и через полчаса Зайка уже спала, уткнувшись носом в плечо Ирины Эдуардовны, в кастелянской, на запашистом урологическом этаже.
Больница погрузилась в сон.
Доцент, осторожно высвободив руку из-под плеча заснувшей после бурного секса Ирки, встал. Из головы не шла мысль о малолетке. Да и не мог доцент от этого отвлечься, не в его силах это было, ведь лежал он в больнице с диагнозом, который в переводе с латыни звучит как “сексуальный маньяк с ярко выраженной склонностью к педофилии”.
Кстати, если быть до конца точным, то поставленный ему врачами диагноз, мягко говоря, не совсем соответствовал действительности. Дело в том, что общаясь с психолекарями, Доцент никогда не упоминал такие свои склонности, как зоофилия, некрозоофилия, фетишизм и мастурбация в присутствии (по телевизору) членов правительства.
Корни этого явления лежали в его тяжелом детстве, когда один очень добрый дяденька, как-то сказав великую истину:  “или ты, или тебя…” сделал с ним “это”.  Потом была, пьяная соседская тетенька, которая затащив гиперсексуального подростка в кровать, и периодически покрикивая “еби меня, еби”, заставляла его: тыкать, лизать, пощипывать, поглаживать и покусывать буквально везде. 
В общем, к одиннадцати годам доцент полностью созрел, как человек сексуальный. Дяденькам он больше не давался, сделав выбор из предлагаемых “ты, или тебя” в пользу “ты”, стал периодически потыкивать все находящееся в пределах досягаемости. Начал с того, что не могло сопротивляться (ведь он твердо сделал выбор в пользу “ты”, и не потерпел бы ведущей роли, от кого бы то ни было.  Таким образом, следующим его секс-партнером стала мертвая лошадь, лежавшая за деревней. Потом были свиньи (молодые подсвинки – девственницы), громко визжавшие лишь сначала. И лишь став постарше, он вновь перешел на людей, причем успехов в этом достиг немалых.  Скоро одноклассницы, сосущие у него (или дающие ему) за шкафом (под партой, на лестнице и т.д. )  превратились в милую школьную традицию. Девчонки гордились дружбой с этим хорошим и ласковым мальчиком. Учительницы, особенно те, что были только после института (и говорят, тоже не без причины), часто ставили его в пример. В общем  все говорило о нормальном сексуальном развитии мальчика.
Но потом он подрос. Подросли и спутницы его сексуальной жизни. И вновь, теперь уже молодой мужчина, столкнулся с проблемой захвата лидерства. Те самые юные создания, которые, казалось еще только вчера видя в нем “бога”, шли на поводу его желаний, сегодня с катастрофическим разрывом обогнали в развитии нашего героя. Они (ненасытные самки) прочно утвердили за собой право хотеть гораздо большего, чем он мог им дать. Опять вторые роли… В силу с детства прочно утвердившегося в нем комплекса неполноценности, смириться с этим Доцент просто не мог. И тогда принял решение: “Девственницы! Девственницы и насилие! Тут-то я точно буду главнее.”. Так что его, внезапно возникшее чувство к Зайке, было, очень даже закономерным. 
 
– Девственница, – мечтательно пробормотал он, – никогда, ни с кем. Что ж, будем лечить. Непременно лечить, и обязательно под наркозом.
        Открыв шкаф, он достал из него склянку с эфиром, накинул валявшийся здесь же белый халат, и, сунув в карман одно из сложенных стопочкой вафельных полотенец, с деловым видом готового к операции врача двинулся по коридору.
То, что дверь, ведущая на лестницу, ночью обычно закрыта, не смутило доцента, ведь на заре сопливой юности ему не раз приходилось залазить в женские общежития, используя при этом лишь ловкость рук и силу пальцев, а где может находиться в этот момент предполагаемая жертва, он догадывался. Приоткрыв раму окна расположенного прямо под кастелянской, доцент выскользнул наружу.
Ночь встретила его недоверчиво. Напустив мрака, и выдавая, поочередно порции то ветра, то липкой мороси, она как бы говорила ему – “Куда ты лезешь, придурок, иди, лечись”. Но он не ощущал этого. Жуткая похоть (величайший инстинкт, поддерживающий существование человеческой расы и побуждающий людей совершать подвиги и безумства) гнала его вперед. Хрипя от нечеловеческого напряжения, он как альпмастер перебирал пальцами щели между кирпичами, с каждым движением продвигаясь все выше и выше. Руки доцента скользили, ноги не имея опоры, бессильно елозили по мокрому кирпичу, а на лице жутким оскалом застыла маска предвкушаемого блаженства. Сантиметр за сантиметром стена сдавалась. Вот и окно. Осторожнее, главное не разбудить. Тихонечко, чтобы не заскрипела, отодвинув раму, он вполз внутрь.
В кастелянской стоял духан, запах несвежего белья смешался с ароматом молодых девичьих тел и вонью исходящей от спиртного, которое, как известно, закисает, находясь исключительно в организме человека.
 Скорее, полотенце… смочив тряпку эфиром, маньяк стал приближаться. Стоп. Кажется, Ирка шевелится… показалось.
Полотенца промоченного эфиром, хватило сразу на двоих. Накрыв лица девушек, доцент отошел к окну и пошире открыл обе створки. Не хватало еще и самому надышаться. Закурил. За окном все так же корчилась непогода.
–Что ж, приступим, – пробормотал он задумчиво. Если сказать честно, то заниматься сексом ему уже расхотелось, но довести начатое до конца – это принцип, так и мама в детстве всегда говорила.
Ловкие пальцы едва коснулись маленьких пуговок, и вот уже все пространство комнаты заполнено сладкими, слегка колыхающимися в такт дыханию полушариями. При виде того сладкое томление едва зародившись в промежности, вдруг неумолимой и беспощадной силой выперло из больничных штанов. Еще движение и юная, невинная дева предстала перед Доцентом во всем великолепии. Но он не смотрел на нее. Даже не видел твердых, острых сосков, белых плеч, нежной линии живота он глядел в одну точку. Туда!!! Туда, где стройные ноги жертвы соединяясь хранили между собой, едва прикрытую курчавой пушистостью девственность.
-Никого. Никого здесь не было. А я… сейчас бу-уду.
И твердое, покрытое вздувшимися венами вместилище сладкого томления, сначала робко и осторожно, а потом все сильнее и наглее, стало прокладывать себе путь среди тонких, рвущихся пленочек девичьего организма. Девушка дернулась было, но сразу же вновь обмякла. Да, советский наркоз – лучший в мире. А могучий поршень желаний продолжал работать, скользя туда и обратно, уже проторенным путем, орошая путь кровью невинности, он все больше набухал, увеличивался, невероятно растягивая межбедерное пространство, вытягивался проникая в самые неизведанные глубины. И вот уже казалось, что он (и только он) является движущей силой вселенной. И вдруг…
-А-а-а-о-о-у-у!!!!! Ых-Ых-Ых.
Оргазм.
Гря-я-язный манья-я-як соверши-и-ил свое гря-я-язное де-е-ело…

Утром Зайку выписали. На ее робкие возражения, о том, что лечение проткнутой ноги и дефлорация под наркозом это не одно и тоже, заслуженный патологоанатом, и главный врач больницы Эвтибида Васильевна, ответила.
-Не надо шуметь, девушка, вы водочку в лечебном учреждении, в нарушение режима употребляли, безобразия устраивали, вот и благодарите, что это вам с рук сошло, а о том, чтобы поквитаться с обидчиком и думать забудьте. Он кто? Нервный! Душевнобольной, сумасшедший то есть, ему за вашу, простите, невинность, все равно ничего не будет, а вот вы, голубушка, наверняка опозоритесь. Так, что молчание, молчание и еще раз молчание.
Эвтибида Васильевна старалась быть очень убедительной. Дело в том, что девочка с проткнутой ножкой оказалась не единственной жертвой маньяка. Выбравшись из кастелянской, доцент, усыпил еще нескольких больных, после чего, войдя в роль, начал ставить им уколы, выбирая из находившихся на посту медпрепаратов, ампулы покрасивее. В результате, реанимационная бригада, с самого утра занималась оживлением пациентов, а главврач, всеми силами пыталась замять скандал. С ожившими было легче, они все равно ничего не помнили (подумаешь, поплохело), а вот Зайку пришлось убеждать.
Главное, чтобы корреспонденты не пронюхали – роились мысли в голове заслуженного патологоанатома, не согласуют ведь – гады – текст, и греха потом не оберешься.
В общем, Зайка прикусила язычок, и ее выписали.

ГАЗИРОВКА – ШТУКА ОПАСНАЯ 
Выходя из здания больницы, Зайка нос к носу столкнулась со своей подружкой Аленкой.
– Приветик Виктория, – Аленка называла Зайку по имени лишь в исключительных случаях, – ты чего это сегодня в школе не была?
– Ногу проткнула, видишь, из больницы иду, – об истории, произошедшей с ней этой ночью, она предпочла умолчать, – а ты куда?
– Гуляю. Пойдем до ларька, мороженного купим.
И девчонки, весело болтая, направились к ларьку. Жара. Очередь. Съесть мороженое, или на крайний случай, попить чего-нибудь, хотелось все больше.
– Газировка хочешь? – Раздался рядом незнакомый, слегка гортанный голос. Зайка обернулась. Стоящий рядом молодой человек протягивал ей бутылку пепси. Она хотела отказаться, но жара… жара.
– Давай.
Освежившись, Зайка передала напиток подружке. Та с наслаждением хлебнула.
– Меня Александром зовут, если по-русски, по нашему тебе все равно не выговорить. Смотри – бери, вон твоя очередь подошла.
Купив мороженое, девушки отправились в парк. Парень не отставал.
– Как тебя зовут, я сказал, ты нет. Нехорошо.
Окончательно решив избавится от надоедливого ухажера, Вика уже подбирала для него подходящее ругательное словечко, как вдруг небо в ее глазах потемнело, ноги сделались ватными, и чтобы не упасть, она была вынуждена присесть на ближайшую скамейку.
– Ты чего, – испугалась Аленка.
– Так, ничего,– наверно наркоз поганый выходит.
И притулившись к подружке тоже, как-то странно клевавшей носом, Зайка уснула.
И приснился ей странный сон, будто бы сидит она на шаре и страшно скучает.
– Скучно, – воет Зайка, – почему у нас ничего не происходит?
–Тук-тук, – отвечает шар, – тук-тук, хараше-е.
– Тебе хорошо, ты круглый, лежишь тут да постукиваешь, а у меня жизнь не клеится, даже невинность и то под наркозом потеряла. Ты хоть знаешь, как я об этом мечтала? Чтобы с ним, единственным, чтобы красиво-прекрасиво, а тут, маньяк с хлороформом… э-эх.
–Тук-тук, – как бы даже сочувственно стукает шар, – Хараше-е.
– Дурак, дурак круглый, ничего ты не понимаешь, только и можешь, что постукивать бессмысленно.
–Тук-тук, тук-тук, тук-тук, но это уже не шар. Что-то неуловимо знакомое слышится в перестуке. Это поезд, конечно же, поезд. И Зайка открыла глаза.
– Хараше-е, – повторил сидевший рядом с ней Александр (или кто он там по настоящему), – мы ко мне едем. Ты красивая, мама обрадуется, ты ей помогать будешь, я тебя любить буду, хараше-е.
Кроме Зайки, парня, который предложил газировку и Аленки в купе был еще один незнакомый, восточного вида парень. “Тук-тук”, – спокойно и размеренно стучали колеса.

       ГАРЕМ НЕСЧАСТНОГО   
            СЕЛЬДЖУКА
Если не вдаваться в подробности создавшегося положения, устроилась Зайка на новом месте неплохо. Тепло, чисто, кормят три раза в день. Просторная комната, в которой она помещалась с еще двадцатью девушками, выглядела своеобразно. В центре – бассейн, вдоль стен – кровати, между кроватями – пальмы с верещащими на них попугаями. Одежду, правда, отобрали, но вместо нее девушкам выдали большие, шелковые лоскуты в которые при желании можно было замотаться с головой. Выходить из помещения не разрешали.
Владельцем гарема (а это, как выяснилось из рассказов новых подруг, был именно гарем) оказался тот самый парень с газировкой. Будучи сыном очень уважаемого человека, бывшего высокопоставленного партийного работника, а ныне богатого бизнесмена и депутата парламента одной из вновь созданных среднеазиатских стран, Искендер (таково его настоящее имя) работать, необходимости не имел. Все недюжинные силы своего молодого организма он тратил лишь на то, чтобы увековечить себя в истории. Способ для этого, достойный потомок турков сельджуков, избрал оригинальнейший – размножение. Раз на земле станет много его потомков, то велика вероятность того, что хотя бы один из них сделает что-то очень выдающееся и прославит свой род, а значит и самого Искендера.    
Казалось, ничто не могло помешать ему в осуществлении данного плана, но повышенная сексуально психологическая чувствительность, столь не характерная для азиатских владык древности, сводила все усилия юного “производителя” к нулю. Ведь, стоило понравившейся ему девушке хотя бы раз хотя бы намекнуть, что ей с ним не хочется, гигантская, дотоле потенция по отношению к ней, пропадала как минимум, на несколько месяцев.
Искендер страдал, он носился по свету, выискивая новых кандидаток для размножения, но история, каждый раз повторялась. Будучи не в силах отказаться  своей идеи, требовавшей, все большее количество объектов для апробирования, он сократил процесс ухаживания до элементарного похищения невесты, и свозил украденных девушек в загородный дом, выстроенный для него отцом. Так появился гарем.
– Уа-а-ах, – потянулась Зайка, – с утречком добреньким.
Не дождавшись ответа от своих “сослуживиц”, она встала с кровати и направилась к бассейну.
– Утро начинается – Зайка просыпается – плюх, вода сомкнулась над головой.
– Подъем, гаремные, – вынырнув, заблажила она уже во все горло, – рассветай пришел.
– Не ори, спать мешаешь, – откликнулась темноволосая девушка, раскинувшая пышные телеса на ближайшей к бассейну кровати – понавезли малохольных.
Вика же откровенно наслаждалась. Вначале, только прибыв во владения Искендера, она не на шутку испугалась, но после ночи проведенной с “хозяином” заведения, быстро пришла в норму. И в этот раз у Искендера ничего не вышло. Уж и руками он его мял (и ей мять-сосать давал), и в специальную ванночку с травами укладывал, и мазью какой-то мазал. И ничего. Вообще-то поднять сей агрегат было легче легкого, стоило Искендеру отвернуться от Зайки, да отойти на метров пять как бешенная эррекция едва не разрывала его мужское достоинство. Несколько раз он, с победным криком бросался к Виктории, но как бы не спешил, добирался до нее, размахивая лишь обмякшим куском сморщенной кожи.
– Знаешь, ты тогда так на мене поглядела, –жаловался он, сидя на краю кровати, – так поглядела. Ну, зачем ты тогда на мене так поглядела. Теперь, вот, видишь “Вообще хочу, а тэбе не могу”.
-Почему так?.
-Почему? Потому, что папа у меня очень строгий. Все детство в строгости меня держал. Бил? Нет. Ни разу даже голоса не повысил. Он меня по другому воспитывал. Посмотрит так, строго… и все – душа в пятки проваливается. Так я его боялся, что даже теперь, когда взрослый стал, если недобрый взгляд увижу – бояться начинаю. И вот, ты посмотрела, а я не могу.
– А с остальными, тоже не можешь? –Поинтересовалась Зайка.
– Не могу!
– Так отпустил бы их всех
– И отпустить не могу. Я кто? Джигит. Э-э-эх. Если отпущу, что я друзьям-знакомым скажу? Что не могу?  Тогда не джигит буду.
Правда, по одной, он девушек все же отпускал. Привезет новую, одну из “старых” отпустит, чтобы, ровно двадцать всегда оставалось.
В общем, Зайка блаженствовала, воспринимая свое заточение, как неожиданно и совершенно бесплатно, предоставленный для ее нужд курорт.
– Жаль, только ненадолго, – рассуждала она вслух,–Искендер часто девок возит, глазом моргнуть не успею, как выгонят.
Единственное, что угнетало юную искательницу приключений – отсутствие связи.
– Родители-то и не знают, как я тут замечательно устроилась, волнуются наверно.
Позвали завтракать. Кормили девушек обильно, кроме разнообразных фруктов и вин, обязательно подавали мясное. Вот и сегодня, был плов.   Плове-ешник-млове-ешник, – протянула Ираида, мясистая девушка с койки возле бассейна, – зажиреем тут скоро, хоть самих на холодец закалывай.. Тебе то, что ныть, – откликнулись за соседними столиками, –сама завтра выходит, а нас подзуживает. Теперь, без гарема-то, наверное, и прожить не сможешь, обленилась тут на халявных харчах. 
Ираида хихикнула. По приезду Зайки она, как самая “старая” обитательница гарема должна была скоро выйти “на волю”.   Ну ладно, за неимением лучшего и пловешник есть можно.
Блеснув кольцом в виде свернувшейся ящерки обернувшейся вокруг пальца, Ираида взялась за вилку. После завтрака, жизнь пошла своим чередом, девушки купались, болтали, украдкой, чтобы не застукал хозяин, курили.
 МИЛАЯ, ЕЩЕ!
Огромная азиатская луна повисла над гаремом. Душно. Ираида змейкой-ящеркой юркнула к Зайке под простыню.
– Тебе что, делать нечего? – Возмутилась Зайка.
– Ну, я же дембель, как-никак.
– Ну, допустим, что дембелица.
– Значит, что хочу, то и делаю.
– А что ты хочешь?
– Сама знаешь.
– Не знаю.
– Значит, сейчас узнаешь, – пообещала Ираида.
Ее неожиданно крепкая и уверенная рука, скользнув по животу Зайки, взъерошила растительность на лобке. Зайка крепко сомкнула колени, опасаясь вторжения, но рука поползла наверх, добралась до крепкой грудки.  Горошинка Зайкиного соска окрепла…
– Не надо, – попросила Зайка, подчиняясь ритму ласкающего пальчика Ираиды.
– Надо, заинька, надо. И как можно чаще. Видишь, как ты намокла-то, бедненькая. Нельзя наступать на горло, когда так хочется спеть песнь любви, – Ираида, возбуждаясь вместе с нечаянной подружкой, перешла на высокий стиль.
– Хочется… – эхом откликнулась Зайка.
– Сильно?
– Ужасно.
– И мне тоже, – Ираида, лежащая на Зайке, прижала ее к себе и перевернулась на спину.
– Что мне делать?
– То же самое, что я…
Закрыв глаза, Зайка целовала шею, грудь, живот…
– Еще, милая! – горячим шепотом умоляла ее Ираида.
– Тогда уж, “милый”, – поправила Зайка. – Но сначала ты меня!
 Обвитый ящеркой пальчик Ираиды скользнул в гостеприимную щелку…

Утро началось как обычно. Только слега болели исцелованные губы и непривычная легкость поселилась в теле.  Новых впечатлений в гареме не было, и затворницы, по привычке, тешили себя разговорами о прошлом, рассказывая, друг другу (в который уже раз) истории из своей жизни.
Ираида уехала. Зайка, слегка краснея, раз за разом вспоминала “дембельскую” ночь и прикидывала, с кем бы закрепить пройденное. 
А через три дня произошло это…

        БЕГИ, ЗАЙКА БЕГИ
Зайка нашла кольцо. Вы думаете, она обрадовалась? Нисколечко. Дело в том, что данное украшение, хотя и было довольно дорогим, объявилось не на пыльной улице, втоптанное в землю ногами не заметивших его прохожих, не в чужой сумочке и даже не под кроватью. ОНО НАШЛОСЬ В СУПЕ, плюс к тому – вместе с пальцем. Свернувшаяся колечком ящерка нагло глядела на Вику прямо из ее тарелки, и белая косточка Ираидиного пальца находилась, как раз в нем, причем другие волокна мяса, плавающие в супе, ничем не отличались от тех, что свисали с косточки.
И раньше не отличались.
Только гигантским усилием воли Зайка остановила подкатившую к горлу тошноту.   Нас кормят человечиной, – поняла она, – девчонок никуда не отпускают, их просто варят нам на корм. Здорово придумано, жертвы похищений съедены другими жертвами похищений. Покакали и никаких тебе улик.
Вот влипла. Что же теперь делать? Поднимешь шум, немедленно окажешься на месте Ираиды, промолчишь – то же самое, только чуть позже. Нужно что-то придумать.
Мысли путались. Мозг отказывался воспринимать открывшуюся истину. Страшная правда, то исчезала из сознания, становясь почти нереальной, то выплывала вновь.   Успокойся, Зайка, успокойся, а потом… беги-и-и-и…
Вика чуть было не сорвалась на истерику, и для того, чтобы не показать свое состояние сидящим рядом, жующим, и весело болтающим подругам, поднялась из-за стола и направилась к кровати.
 
Провидение, Рок, Бог, Судьба, каких только названий не давали люди стечению обстоятельств, которое, гораздо более чем человеческий разум влияет на ход жизни, каждого, отдельно взятого индивидуума. Сколько раз, бывало, что выход из самого запутанного и безнадежного положения находился сам собой, причем без всяких усилий со стороны страждущего. Нашелся он и в этот раз. 
Взрыв, разнесший обедающих девушек в клочья, догнал Викторию уже возле бассейна. Так и не поняв, что же, собственно с ней произошло, Зайка поднялась в воздух, пролетела над рядом кроватей и, ударившись об уже рушащуюся стену, потеряла сознание.

Чик-чирик, чик-чирик, стук-стук, и снова чик-чирик. Любопытная пичужка садится на лоб  и пытается расклевать закрытый глаз присыпанной пылью от обломков здания девушки – тук-тук, чик-чирик. Глаз открывается. Птичка испуганно вспархивает, но не улетает далеко, а отскочив в сторону, недоверчиво поглядывает – может, показалось. Но глаз смотрит, голова поворачивается, и с засыпанных пылью губ срывается… матерок.

 Твою… в рот… бл… на… мамочки, что же это за хрень, тут у них произошла.
Зайка вскочила на ноги.   Ничего себе, домик разворотило. Кровища кругом, как будто коров резали… да это же девчонки, ой девчо-о-оночки вы мои-и-и. А я? Вроде цела. Ладно, бежать отсюда надо, а то скоро понаедут разбираться, что да как, потом не уйдешь. Хорошо еще, если менты сграбастают (ведь есть же у них здесь менты), а ну, как сам Искендер Людоедович пожалует… убегать надо.
Дом, точнее то, что от него осталось, располагался (оказалось) совсем не далеко от города и объяснить отсутствие на месте взрыва людей можно было, скорее всего, тем, что беспамятство Зайки продолжалось считанные минуты.

ЖУК
Жека Ковалев (для друзей – Жук) пил третью неделю. Да и как не тут не запьешь, если дерьмовый карточный долг, о возникновении которого, в виду нетрезвого (тогда) состояния, Жека помнил лишь в самых общих чертах, грозил угробить, только начавшую устраиваться жизнь, можно сказать на корню. Ну, выпили, ну сыграли, ну проиграл.  Что ж теперь погибать прикажете?
Да главное и не карты эти, а то, что рассчитаться за долги, решил Жук деньгами фирмы.   Раз-два, крутнусь по быстрому, никто и не заметит.
Заметили. Шеф, обычно сквозь пальцы глядевший на левые движения своих сотрудников, на этот раз прямо-таки взбеленился.
Надо же было так случится, что именно в этот момент шефу срочно понадобилась вся наличность.  Многомиллиардный барыш просто-таки сам просился в руки.
-Сука, – бушевал шеф, от внешнего лоска которого в критические минуты не оставалось и следа, – порву урода, говно свое жрать будешь, но все отдашь. И не только, запомни падла, то, что ручонками своими погаными захапал, а и ту выгоду, что я из-за тебя – козла потерял. Все что есть – заберу, а самого тебя – дебила, Ахмету продам.
Угроза, учитывая характер шефа (а в особенности потерянные им барыши), была вполне реальной. Продажа неплатежеспособных должников наркоторговцу Ахмету, считалась хоть и крутой, но отнюдь не необычной мерой. Необычно было если кто-то, после отработки долга, возвращался от Ахмета живым.
Короче, Жук попал, и чтобы остаться в живых, ему надо было сваливать. Причем не просто сваливать, а по возможности быстро и желательно подальше. Да вот только страшно сваливать то. Найдут – голову по самое нехочу отвинтят.
Короче – заперев все входы и выходы, пока еще своего и отнюдь не маленького коттеджа, Жук запил. На большее его, просто не хватило.

 Чу, сквозь пьяный бред Жека уловил какое-то движение возле черного хода первого этажа.
– Это за мной, за мной, за мной. А вот хрен вам папирусный, – вытащив опасную бритву, он двинулся по направлению к двери, – порежу всех, мне терять нечего.
Но, как и большинство запланированных героических поступков, замысел Жеки остался невыполненным, его бедные нервы изможденные, к тому же залитые алкоголем, сдали окончательно прямо возле двери. Жека потерял сознание. Упал он на мягкий ковер, покрывавший пол, и, совершенно по детски, “сделал в штаны по маленькому”.
Велико же было удивление Зайки, когда вскрыв, наконец заднюю дверь, с виду нежилого дома она, прямо у входа, обнаружила валяющегося на полу детину с жалобным выражением лица и зажатой в руке опасной бритвой.
– Мужичок, пьяненький, и к тому же ничей, – резюмировала Зайка втянув носом запах мочи и алкоголя исходящий от “радушного хозяина,” – да, кажется я не вовремя.
Но искать другую “гостиницу” желания (да и возможности) у нее не было.
– Му-у-у, – зашевелился “мужичок,” – попишу, падлы. Его мутный, полный отчаяния взгляд непонимающе остановился на стоявшей возле окна девушке.
–Ты кто? Киллер? Не-е-ет, киллеры голыми не ходят.
И правда, кроме куска полупрозрачной ткани, употреблявшейся в качестве одежды в гареме на Зайке ничего не было. Да и та была изрядно разорвана.
– Триллер… с прибамбасиком, – усмехнулась Вика, – господи, ну почему я всегда на каких-то придурков нарываюсь. Ведь нормальных людей, согласно статистике, больше должно быть.
– Ты бы хоть помылся, подмоченный. Вообще, кто тебя научил встречать даму в таком “интимном” состоянии. Вот моя бабушка и в девяносто два года такого себе не позволяла.
Зайка врала, никакой бабушки – долгожительницы у нее отродясь не было, да и вообще… что было? Но она отчетливо понимала, что сейчас, пока мутный взгляд сидящего на полу индивида с бритвой не обрел хоть малую толику ясности, должна говорить хоть что-нибудь, и как можно более дружелюбно. Хотя, какое тут к черту дружелюбие, он же весь обгаженный.
– Так, друг сердешный, – в голосе Виктории зазвучали командирские нотки, – давай быстренько в ванную и пока не станешь похожим на нечто удобоваримое, чтобы я тебя не видела.
К удивлению Зайки Жека без малейшего возражения поплелся в ванную.
– Н-да, кажется мы начинаем ладить.
 Пока, так ничего и не понявший, Жека смывал в ванной следы своего позора, Вика решила осмотреть новую среду своего обитания. То, что она, в ближайшее время (день – два, минимум) будет жить именно здесь, сомнений не вызывало. Больше ведь негде, да и обитающий в доме придурок, пока вроде послушным кажется.
– Ты, это, не глюк что ли? – в дверях стоял протрезвевший, замотанный в цветастый халат “придурок,” – ты, что тут делаешь.
– Живу.
– Не, ты мне дуру не гони, – отвлекшись от мыслей о неизбежной расплате шефа Жека вновь обрел, присущую ему, изрядную долю хамовитости, – прямо говори, что надо, а не то, – Жук попытался замахнуться, едва обретенная трезвость не позволяла с достаточной уверенностью держаться на ногах.
– Я сбежала из того дома, что взорвался, он вон там, дальше по дороге стоял. А ты разве ничего не слышал? Все разворотило, грохот на пол города стоял.
– Какой дом, – Жека и вправду видел в момент взрыва лишь пьяные сны, – такой трехэтажный, какой-то зеленой дрянью отделанный?
– Не знаю, снаружи я только руины видела. Искендер там живет, папа у него еще какая-то большая шишка в вашем правительстве.
– Что??? Неужели на самого ..…ханова наехали? Так он же крыша у шефа. Так-так.
Мысли Жука заработали с удвоенной энергией – так и с долгов спрыгнуть недолго, если по-умному.
–А может, – подозрение, наконец, вползло в похмельную голову, – может, тебя специально послали?
– Да ты сам в окно-то погляди. Из окна тот дом видно было? Да? Видно? Не мелкий же он, в конце концов, да и улица не хрущевками застроена, поле, кругом чистое. Ну, иди, смотри. Отдерни штору то. Хрен тебе, а не избушка, дорогая бабушка. Видишь?
– Да, – тон Жеки изменился, – вроде не врешь.
– Дай одеться во что-нибудь, – Зайка оглядела прикрывавшие ее лохмотья.
– В шкафу посмотри, – пораженный количеством свалившихся на него событий, Жека даже не посмотрел на практически обнаженное тело девушки, – да и помыться бы тебе не мешало, грязная то… – он осекся, вспомнив по какому случаю сам только что находился в ванной.
–
БОЛЬШИЕ ПОНТЫ
– Наехали… расклад может поменяться… – от былой пьяной растерянности Жука не осталось и следа, – нужен понт, большой понт, тогда…
Уютно устроившись в углу дивана Зайка смотрела на своего нового знакомца, который лихорадочно метался по комнате.
–Понт – понт, ты уже два часа твердишь одно и то же, а толку ноль. Ну, наехали, тебе-то от этого разве легче? Вот если бы за тобой тоже люди стояли, хоть и не такие серьезные, тогда… Эврика!!! Ты только боссу должен?
– Да пошла ты, советчица.
– Нет, ты послушай, – Зайка вскочила, – еще у тебя долги есть, ну хоть по мелочи.
– И что, эта шалупонь за свои крохи на шефа войной пойдет? – Он смотрел на Вику, как на явно ненормальную.
– Еще как пойдут. Побегут, просто. Звони всем назначай, эту, как там у вас, стрелку, ну встречу, скажи что рассчитаться хочешь
–Чем, дура…

Стрелку забили на половину второго. Кавалькада из трех сияющих забугорной эмалью дорогих машин, числившихся за конторой Шефа подьехала к месту встречи, площадке перед кинотеатром “Родина” (или Уродина, как называли его в народе), ровно за сорок секунд до срока.
–Че это Жук сам в пасть лезет, – лениво ухмыльнулся качок, сидевший рядом с водителем первого авто, – к Ахмету, что ли попасть торопится?
–Туфта все это, не приедет он, – ответил водила, – а если и появится, шеф ему… – не закончив фразы, сидевший за рулем вытаращил глаза – это… че?
На площадку неторопливо въезжала целая вереница автомобилей, возглавляемая темно синей BMW Жука.
– Оба-на, вот это кодла, смотри ребята лысого. А это кто? Алихановцы? Тех вообще не знаю. Так вот кто на “Самого” наехал. Жук, падла пацанов вокруг себя сколачивает. Гони на базу, плевать на этот чмошный долг, тут, похоже, дела покруче завариваются – и все три навороченных джапанских тачки резко рванули с места.
– Пацаны, – Жук стоял в центре высыпавших из машин людей, – все вы знаете о моем сложном положении, и я хотел, ради старой дружбы, попросить вас списать мне хотя бы часть долгов.
– Ты охрэнэл в натурэ, – перебил его едва начавшуюся речь здоровый мужик явно азиатской наружности, – брать – брал, отдавать надо.
– Правильно, – поддержали остальные, – мы не волки, каждый отсрочить может, но отдать обязан.
–Значит, не получилось, – Жук вроде, даже, как бы повеселел, – ну что ж, и на том спасибо. Покедова, – и прыгнув в бээмвуху выехал со стоянки.
– Зачэм звал? Совсэм с ума спятил, – лицо парня азиатской национальности налилось кровью от злости, – тфу, шакал. Поехали, что ли.
–Молодец парень, – сидевшая в машине Зайка едва не расцеловала Жеку, – теперь быстро собираемся и пока они, кто на кого наехал, разбираются, мы уже будем на территории дружественной данному государству по СНГ России.
Вика очень хотела домой.

А КОМУ И ТЮРЬМА ДОМ
Синяя Бэ-эм-вэ лениво (несмотря на довольно высокую скорость) ползла по узенькой полосе асфальта слабой нитью связывающей населенные пункты расположенные в приволжской, или, как ее называли кочевники, Великой степи. Крупный, казавшийся совершенно черным, в лучах заходящего солнца, орел, кружил в вышине.
–Вот орел, – сидящего за рулем BMW Жеку потянуло на философию, – царь птиц, говорят. А толку? Не пивка попить, не телевизор посмотреть не может, не говоря уже о девчонках. Орлихи, они ведь не в счет, потому как яйцами размножаются. Вот и остается орлу, только одно – всю жизнь над степью висеть, да чего бы пожрать – высматривать.
–Зато он летать может, а пива твоего ему может и не хочется…
-Хочется. Пива, или чего другого, всем хочется. Просто некоторые по жизни обламываются, а потом (чтобы не стремно было) философии под это дело создают.
Вот расскажу я тебе историю… про учителя моего, Александра Степановича. Душевнейший был человек, в идеалы верил. Помню поймает меня в школе за какой-нибудь пакостью, и давай воспитывать: Ты – говорит – позор человечества. Ни благородства, ни чести, ни доброты не имеешь. Разве таким человек должен быть? Нет, человек, это прежде всего личность гармоничная, в коей добро, совесть, честность, и желание (пусть даже с ущербом для себя) помочь ближнему иметься должно. Законы нашей страны – справедливые законы, обязывают каждого, быть образцовым членом, так сказать. И в первую очередь – выполнять общепринятые правила поведения. А то, с такими как ты, страна до такого дойти может…
И так по три часа мог рассказывать…
А потом что вышло? Возвращаюсь, как-то домой (это уже в нынешнее время) окно разбито. Открываю, вхожу и ты думаешь кто у меня по квартире шарит? Он. Александр Степаныч собственной персоной. Ну я, конечно, поначалу-то ствол достал, “Выходи – говорю, сука”, а как признал, так чуть со смеху не подавился. Это, он значит меня правилам поведения учил.  Ему-то, что знакомы виду не подаю, стою так посреди комнаты, смотрю строго и говорю:
-Гражданин, а имеете ли вы понятие о правилах поведения нормального человека в обществе? Вы – говорю – позор человечества. Ни благородства, ни чести, ни доброты не имеете. Разве таким человек должен быть? Нет, человек, это прежде всего личность гармоничная, в коей добро, совесть, честность, и желание (пусть даже с ущербом для себя) помочь ближнему иметься должно. Законы нашей страны – справедливые законы, обязывают каждого, быть образцовым членом, так сказать. И в первую очередь – выполнять общепринятые правила поведения. А вы, да с такими, как вы страна до такого дойти может…
Но не даром говорят, что у учителей на бывших учеников память хорошая. Сразу признал, да чуть слюной от злости не захлебнулся.
-Ты – говорит – и такие, как ты страну-то и угробили, и ты меня после этого, еще моими словами попрекать вздумал…
-Да как ж мне тебя не попрекать, когда ты в моей квартире шаришь?
-Шарю? Это не я шарю! Это вы, по закромам моей родины шарите. А я, я может ради детей своих, которые из за нищенской зарплаты моей жизни не видели, на такое дело решился… Может я, перед тем как к тебе залезть, пять ночей не спал – думал, ворочался? Думаешь я, шарясь у тебя, радость испытываю? Нет! Отчаяние. В жертву себя, и идеалы свои ради них (детей) приношу.
-Так, я, что тебя еще и пожалеть должен? Или оценить твой гражданский поступок? Не оценю, не надейся. Ведь если таким как ты один раз волю дать, потом во всем всемирном порядке бардак наступит.
-Так ты ж сам…
-И что? Я, это я! Понял, козел. А ты – это ты! И никак иначе. Жертва. Идеалы он пять ночей переваривал… Герой, блин… Идеалы (запомни) не для того сделаны, чтобы их переваривать, им (идеалам) следовать надо. Неукоснительно!
-Но ты то не следуешь…
-А ты, мне не тычь. Не следую – значит надо так. Где ты видел, чтобы хозяева жизни правила для рабов исполняли? Я – хозяин, а они – рабы. Понял?
-Я не раб!!!!!!!!!!!
-Нет. Нет, конечно. Ты не раб. Ты передаст, передатчик информации, от Меня (и таких как я) к ним. Правильно говоришь – пришли мы и взяли. Взяли… а вот отдавать-то накося-выкуси. Когда приобрел чего-то (власть, деньги прочее…), то каким бы путем ты к этому не пришел, дорожку за собой закрыть обязан. А то придут по ней другие, да и отберут все. Вот для этого и нужны вы – великие и мудрые учителя, признанные авторитеты. Учите!!! Учите людей, вечными истинам дабы не взбунтовались они…
Не, ты не подумай Степаныч, что я из тебя клоуна делаю. Нет, я просто твою работу описываю – пе-ре-даст! А что до истин, то они и вправду – вечные. Смотри, раньше, когда ты на коммунистов работал – истины были, сейчас – есть, и всегда будут… тока поменяются, немного некоторые (да и то по форме больше). Ну ниче, ты у нас мужик сообразительный – выучишь. Жрать-то хочется. Кстати, если мы уж так разговорились, то я и подвиг твой гражданский (ради детей… ну… это…) оценю. Не только ментов не вызову, но и в ситуации выручу. На вот тебе долларов, немного и иди до дому.

Такая вот история. Кстати, совершенно случайно, тех баксов, что я ему дал, ровно 33 оказалось. Думал – повесится, ан нет, ничего живет. На улице, как-то встретил – раскланялись, улыбается, по батюшке величает. 
Вот такой орел, понимаешь…

 Летит орел над землей, высматривает добычу. Мчится (ползет) по узкой полоске асфальта синяя иностранная машина.

Шеф, вопреки ожиданиям Жука и Зайки, в ситуации разобрался быстро.
–Найти и, чтобы даже кишок его, вонючих на этой земле не осталось…


Во избежание нежелательных встреч, а может из за унаследованного от диких предков желания бежать не останавливаясь, пока не окажешься как можно дальше от опасности, Зайка и Жук ехали, практически беспрерывно. А если и останавливались иногда заночевать, то делали это вдали от населенных пунктов, съезжая на одну из ветвившихся возле асфальтового стержня проселочных дорог. В этот раз, они так же решили заночевать прямо в машине, посредине широкого поля.
– Слушай красавица, – Жук по мере удаления от опасности заметно веселел, – может расскажешь, как вы там в гареме развлекались, или покажешь, на худой конец.
– Да уж, развлечений было хоть отбавляй, – тон Зайки явно не располагал к продолжению разговора.
– Нет, ну а все-таки, – не унимался Жека, – покажи, что жадничать, от тебя же не убудет. Ко всему привычная.
– Отстань.
– Как отстань? Мы с тобой сколько времени вместе, пора бы уж и любовь закрутить. Давай не ломайся.
–Ты че, с цепи сорвался, – удивлению Вики не было предела, – сколько едем и вдруг на тебе – любви ему захотелось.
–Так, теперь опасность-то далеко осталась, пора и о простом, человеческом подумать.
–Остынь Ромео. Такой даме как я, не так подобные предложения делать надо. Ты меня сначала в ресторан пригласи, цветами засыпь, серенаду под окном спой, и тогда (возможно) я еще подумаю разрешить ли тебе кой какие вольности.
– Да ладно тебе, давай, – распалив фантазию, Жека отступать явно не собирался.
– Отлезь.
Но он уже повалил ее на разложенное сиденье, одновременно расстегивая пуговицы на одежде.
– Отстань, не трахалась я там, не мог он. Я вообще только один раз в жизни, да и тот в больнице под наркозом.
– Во врать-то, ну давай, че ты ломаешься, – сильные руки прижали ее к сиденью.
–Отпусти, – не страх (чего уж бояться столько пережив), но злость придали Виктории силы, – отпусти, она вцепилась ногтями в его лицо.
– Ах ты, – дернувшись от боли, он выпустил девушку, – ну, ты сама напросилась, и, размахнувшись, ударил ее по лицу ладонью.
– Пошла вон, за плохое поведение изгоняешься спать на улицу, – в тоне отвергнутого любовника звучала высокопарность, – сука, – высокопарность исчезла.
–Ну и пошел ты, – Зайка выпрыгнула из машины, – подумаешь.

Старенькая белая “шестерка”, урча мотором, останавливается рядом с пшеничным полем. Старенький дедушка выбирается из старенькой “шестерки” и сминая спелые колосья идет по направлению к БМВ. Старческие глазки долго разглядывают спящего внутри водителя.
Старенький ножик бесшумно раскрывается в руке.
Тихо открывается дверь иномарки. Короткий хрип, стукоток ног по полику. Тишина.
Старый уголовник Колян, которого в Красноярских лагерях не зря прозвали, Акулой, выполнил задание Шефа. Горит машина. Горит поле вокруг. Убегая от огня, к дороге движется девушка. Она спотыкается, кашляет от дыма, и обессиленная падает на еще горячий, от недавно закатившегося солнца асфальт.


– Посиди тут, пока, – приказал сержант. Зайка уселась на потертую скамейку, всю в надписях и рисунках, словно спина уголовника, в милицейском коридоре.
Ее уже долгое время шлифовал в ожидании участи Якалка – пятнадцатилетний Яков отличник, сбежавший из дома. Яков принципиально – чтобы не дразнили очкариком, не носил очков. Свалившаяся на другой конец скамейки девушка показалась ему воплощением красоты и непорочности. Обнаженное бедро напомнило самые смелые кадры из видеофильмов, которые заменяли ему реальность. Бедро будило невероятные ощущения. Он несколько раз переморгнул и прищурился, в надежде навести резкость.
Не помогло. Тогда Яша стал осторожными приставными прыжками на пятой точке перемещаться к задремавшей односкамейнице.
Подобравшись на расстояние, с которого он хорошо увидел сосок, выделяющийся на ткани рубашке, замер. Освоился и с трудом, чего с ним никогда не случалось на уроках, Якалка выдавил из себя первую фразу.
– Мне кажется, что Крамской неправильно выбрал натурщицу для своей известной картины…
– Не поняла… – Зайка с трудом пыталась выбраться из сети воспоминаний.
– В серебряном веке с таких как вы писали портреты, таким посвящали стихи. Помните: “И веют древними поверьями Ее упругие шелка, И шляпа с траурными перьями…”
– Чего?
– Ну перья, два или три пера, их…
– Трипер, а? – не расслышала Зайка.
– Да хоть четыре – неуверенно согласился глуховатый (именно поэтому он не попал в музыкалку) Якалка. – Наукой точно не установлено.
– А-а-а…
– А героев Гумилева, которые из-за глаз подобных вашим, судьба забрасывала на пиратские галеры, а позднее и на реи…
– Гонорея? – снова попыталась понять пацана Зайка.
– Ну, извините, – почему же “гон о реях”. Пиратов, смею напомнить, очень даже часто вешали.
– Ну, бывало… – согласилась Зайка.
– Я поражаюсь, как вы все понимаете. Буквально с полуслова, с полунамека. Вы так хорошо знаете классику, вы так разбираетесь в литературе и истории…
“Влипла я в историю, – отключилась Зайка от жужжащего как насекомое Яшки”
– Мне кажется, что у нас совершенно одинаковые вкусы. Мандельштам, Мариенгоф, Пастернак, Хлебников…
– Спасибо, есть мне не хочется, – вяло отреагировала Зайка.
– … их мироощущение, их трагический разрыв с действительностью, – Якалка не мог оторвать взгляда от живописно разодранной одежды, слишком велик был соблазн, – обнаженность их нервов, их трепетная страсть. Их поклонение и служение Прекрасному. Отрицание грязной действительности.
– Действительно, помыться бы…
– О вас не может испачкать ничто. Никакие слова, действия, прикосновения… Сколько бы на вас ни смотрели мужчины. Что бы они ни воображали в своих грязных желаниях, вы останетесь такой же непорочной, чистой, нежной, голой… ой! Обнаженно-беззащитной.
– Защитник нужен будет хороший, – снова согласилась собеседница.
– … хорошей… можно я вас возьму за руку. – Яков взял безвольную руку Зайки. Закрыл глаза. В воображении ожил сюжет из “Мистера Икс”. Там девушка, обедая в кабаке, помогла кончить своему кормильцу.
Не отдавая себе отчета, Яшка положил ее руку на свои джинсы.
– Холодно как, –  Зайка прижалась к Яшке плечом.
– Холодно, но это не вечно, я как Рыцарь печального образа спасу вас. – Яшка вконец осмелел. Обнял Зайку, прижал руку Зайки к пылающей ширинке…
Тот же сержант прервал идиллию. Зайку увели на допрос, Якова, прикрывающего мокрое пятно на джинсах, домой.

Камера Зайке не понравилась, пухлощекий следователь, вот уже третий раз, вызывавший ее на допрос, тоже.
– Значит, гражданка Зайцева, вы продолжаете утверждать, что не убивали находившегося с вами в машине гражданина Ковалева? Но ваш рассказ о попытке сексуального домогательства и следы на вашем лице, свидетельствуют об обратном. – Хочу вам напомнить, что чистосердечное признание может значительно смягчить вашу вину. Что ж, идите, но попрошу не обижаться, если ваши “коллеги” по камере вдруг изменят к вам свое отношение.
Те, кто хорошо знал характер пухлощекого следователя, без сомнения уловили бы в выказываемой им подчеркнутой вежливости твердое решение, любыми путями добиться нужного ему признания.
Камера, в которой уже почти неделю находилась Вика, была небольшой, где-то четыре на четыре, и было удивительно, как она могла вмещать сразу восьмерых женщин. Наверное, этому способствовали широкие нары, занимавшие практически все помещение. Свободным от них оставался лишь узенький проход у двери, в одном углу, которого помещался бак с водой, а в другом ведро, для удовлетворения естественных надобностей.
Бабы (назвать их по-другому у Вики, просто язык не поворачивался) в камере, подобрались примерно ровесники Зайки, но ядреные и какие-то чересчур веселые. Казалось, что положение, в котором они все оказались, ничуть их не расстраивает. Шуточки-прибауточки, разговоры о том, кого за что поймали, велись  открыто. Особенно живо интересовались историей Зайки. Вот и сегодня:
–Ну, че подружка, расскажешь, наконец, как ты своего хахаля завалила.
–Не валила я никого, и вообще отстань, что ты ко мне привязалась? – После разговора со следователем, Зайка не была расположена к задушевным беседам.
–Ты че грубишь, ты че грубишь, падла. Глянь, девчата, мы к ней по-человечьи, а она грубит. За грубость наказывать надо.
-Наказывать? За что ты меня наказать хочешь? За то, что в убийстве, которого не совершала не признаюсь? За то, что сама сидишь здесь как крыса в банке? Или может потому что следак попросил?  За что, а? Не за что тебе меня наказывать. Ясно? Но делать ты это обязательно будешь. А знаешь почему? Со страху, потому что выбора у тебя нет, не сделаешь ты – “сделают” тебя. Чмо ты – подневольное, рабыня - никто. И по этому, хоть ты меня и покалечить можешь, плевать я на тебя хотела. 
-Плевать? Ах ты чистоплюйка поганая. Плеваться тут вздумала. А в нас певать-то, как раз и не следует. Конечно, бить тебя мы будем потому что следак велел, да только по другому здесь не выживешь. Тюрьма это – поняла? Неволя. Здесь человек врать, рвать, лизать и душить обязан. Попала – живи по правилам.
-А кто тебя сюда попадать просил?
-Кто? Да все просили, и мамка моя, что запила с перепугу в перестройку, учителя в школе, которым количество “трудных” сокращать надо, и друзья – козлы, которым  одно только требуется (думаешь – трахаться? Если бы. Им надо, чтобы от тебя польза, любая, была. Если нет – катись нахер.),  в общем все, понемножку просили. Но только я особливо ту бабу запомнила. Добрейшей души человек. Она (еще в детприемнике, по телевизору показывали) так хорошо о судьбе подростков говыорила, аж слеза на глаз наворачивалась. Я даже стишок по этому поводу написала:

Добрая тетенька, по телевизору
Плачет о детях на улицу брошенных
Их предлагает реабилитировать
И возвернуть их в гражданское общество.

Слезы от слов на глаза надвигаются
Сердце (добрейшее) птицей трепещется
Как же вам деточки плохо на улице
Там, где о вас позаботиться некому

Надо забрать вас в приюты уютные
В центры скорейшей соцпрофадаптации
И научит вас трудиться старательно
Чтобы на хлеб вы могли зарабатывать

Гаснет подсветка, отключены камеры
Добрая тетя платком утирается
После выходит она с телестудии
Едет домой, ко родимым детишечкам

И говорит им…
…чтоб ни шагу из дома, поняли? Полная улица этих подонков малолетних, зарежут, изнасилуют, или еще какую гадость сотворят… Без сопровождения на улицу не ногой!!!!!! Посадить бы их всех, мразей беспризорных.

Вот так-то… Соседкой нашей, эта тетка была, я ее ор на тему “мразей уличных” все детство слушала. Потом они переехали, правда. Муж у нее очень богатый был, по соседству с простым людом ему жить не престижно. Кстати, мамка моя от того спилась, что соседкин муж, фабрику, на которой она раньше работала, купил. Купил, да половину рабочих сразу и выгнал.
-Приспосабливайтесь, говорит, кто как хочет.
А мамка не смогла приспособиться.
Вот так…
…а теперь, подруга, хоть падлой (или еще кем) там меня обзывай, но бить мы тебя, по приказу ментовскому, все равно будем. Может и плохие мы, после этого люди, но извини уж, что выросло – то выросло.

К счастью чувствительность пропала у Вики сразу же, после первых ударов.

Боль. Хруст. Что-то с визгом обрывается внутри, ставшего, почему-то очень мягким тела. Ритмичное движение ног. Раз-два, раз-два, даже укачивает. Прилив-отлив... Ночь, теплое, ласковое море задумчиво пошевеливает волнами. И погружаясь в его нежные объятья, Зайка навсегда забывает об этой жизни.
Врач констатировал смерть.

ПОСЛЕ СМЕРТИ
Вася был негром с самого детства, а если быть честным до конца, то прямо с самого рождения. В стойбище все его так и звали Вася-негр. Вообще-то, для Якутии (родины Васи) интернационализм – дело обычное, то хохлы на заработки приедут, то кавказцы фрукты на продажу привезут. Любит народ по северу тусоваться. Но от всех этих залетных Василия отличало то, что он не был приезжим, и в паспорте (графа – национальность) у него стояло – “якут”. Так-то. Но, тем не менее, Вася был негром. Дело в том, что его мама, в свое время, была очень передовой оленеводихой и поэтому, как-то раз ее отправили в Москву, делиться опытом с узбекскими верблюдоводами. По типу проекта переброса северных рек на юг хотели вывести олеблюда, а может блюдоленя.  Чем и как она там делилась, кого все они хотели получить, неизвестно, зато вернувшись, родила негритенка и назвала его Васей.
Потом Вася вырос, выучился в институте и стал доктором.
Хорошо Васе, да не очень. Вопреки сложившейся легенде, что женщины от негров просто балдеют, девушки Васю не любили. Может быть, сказывалось то, что, не смотря на черноту, формы лица у него были якутские, а может все определял, удавшийся в папу – бушмена рост – один метр и дюжина сантиметров сверху. Фотомодель, блин.
Вот так. Зато самому Васе, женщину очень хотелось, причем большую, белую и красивую. Бывает, впадет он в задумчивость, и видит, как с ним рядом она... гладит Васю по голове, да приговаривает, чего-нибудь доброе. Что конкретно приговаривает, он так ни разу не досмотрел, все время кто-нибудь прерывал. В реальной жизни еще хуже. Девушки, лишь хихикали над робкими попытками, этого "Ромео" к ним приластиться, проститутки – отказывались с ним спать за любые деньги (исходя из стипендии, конечно). И даже, когда в институте Вася попытался подлезть к спавшей со всеми подряд Маринке, она, несмотря на то, что находилась в алкогольном беспамятстве, почуяла, неизвестным науке образом, что это именно Вася, и с диким криком раненой лани выпрыгнула из окна, сломав при падении мизинец и отбив одну из ягодиц, вследствие чего временно потеряла трудоспособность. После этого, парням из Васиной группы волей-неволей пришлось обратить внимание на других девушек и к концу обучения, большинство из них переженились и были счастливы. Вася тоже нашел для себя выход. Получив диплом доктора, он ни секунды не думая, устроился в морг.
–Хоть холодные, зато покладистые, - логично рассудил Вася, и, наконец-то занялся любовью.
К чести Василия, нужно сказать, что к работе он относился добросовестно, любил своих “пациенток”, исключительно после работы, все же остальное время: резал, пилил, долбил и потрошил (их же), поэтому на производительности труда его маленькое увлечение ничуть не сказывалось. В общем, все было хорошо – начальство довольно, а Вася счастлив. А потом случилось несчастье…
              из материалов следствия…
… числа, из следственного изолятора … отделения милиции, в морг, была доставлена девушка (труп). На следующее утро тело исчезло, в помещении морга (на месте происшествия) работниками органов  был обнаружен (мертвый) труп врача – патологоанатома, без следов насильственной смерти.

Вскрытие Васи показало, что умер он от разрыва сердца, инсульта и болевого шока, вызванного судорогой всех мышц организма одновременно.
МЕСТНАЯ МИЛИЦИЯ НЕМЕДЛЕННО ВПАЛА В ПРОСТРАЦИЮ. ВЕРСИИ ВЫДВИГАЛИСЬ РАЗНЫЕ, ОТ ТОЧЕЧНОГО ПРИШЕСТВИЯ ИНОПЛАНЕТЯН, ДО ПОХИЩЕНИЯ ТРУПА ДЕВУШКИ СООБЩНИКАМИ. ОДНАКО, ИСТИНА, КАК ИЗДРЕВЛЕ ПОВЕЛОСЬ НА РУСИ, БЫЛА, ХОТЯ И ГДЕ ТО РЯДОМ, НО ЗАКЛЮЧАЛАСЬ СОВЕРШЕННО В ДРУГОМ…
Просто… клиническая смерть Зайки, закончилась, как раз вот момент, когда Вася, вожделенно пыхтящий над ее хладным трупом, пытался словит оргазм.
Странное ощущение, но добрый, теплый, ласкающий океан небытия, покачав и побаюкав, вновь вытолкнул Вику и она вновь почувствовала толчки. Только на этот раз удары распределялись не по всему телу, а сконцентрировались в области промежности. Да вроде это и не удары вовсе. Вика открыла глаза, и попыталась принять сидячее положение. Первое, что предстало ее взору, был маленький, черненький уродец копошащегося промеж ее согнутых ног. 
-АААА!!!! Дурным голосом громко завизжала Вика.
После такого, неожиданного вступления, пассивной до того партнерши, некрофилу Васе, не оставалось ничего другого, как скоропостижно скончаться от вышеуказанных, в милицейском протоколе симптомов. Сделавшись из черного пепельно-серым, он кулем повалился на землю.
-Морг, морг, морг. Дохлая я, дохлая. Вот и славненько. Нету меня, поняли? И доставать вам больше некого.
Зайка показало в пространство сразу два кукиша. Вот вам: ментам, бандитам, маньякам – всем сразу. Шиш!!! И Вика, спешно натянув на себя подвернувшуюся под руку одежду, бросилась бежать.
Кроме одежды, она прихватила у отошедшего от земных дел Василия немножко денег – на билет. Ведь Вике очень хотелось домой.

БОЛЬШАЯ ЛЮБОВЬ
Тук-тук, тук-тук, – весело стучат по рельсам колеса поезда, – тук-тук, – весело на душе у Зайки. Вот-вот покажется перрон родного города, Зайка вернется домой и все станет по-прежнему, ведь, несмотря на массу пережитых приключений, Вика отсутствовала дома чуть более полутора месяцев, – тук-тук, тук-тук…

Большая любовь, она как диарея – всегда приходит неожиданно. Вот уже неделю, как Зайка, к радости мамы, живет дома, папа, конечно, тоже мог бы этому обрадоваться, но он еще не вышел из трехмесячного запоя и поэтому ничего не заметил.
 Всю неделю, Зайка, в основном ест и спит, или сидит на диване и улыбается, как дурочка. Конечно по правде, количество ума у нее ничуть не уменьшилось, просто Зайке очень хорошо. Вспомните, какими становятся лица у ваших знакомых девочек, когда им хорошо. Вспомнили? То-то же.
Так вот, в жизни каждого человека, приходит время большой любви, не миновало это и Зайку. У нее появился ОН! ОН! ОН!
Как? А очень просто. Ведь не зря же люди, когда-то построившие этот город, спланировали его так, что если ты хочешь попасть от ЖД вокзала к дому в котором живет Виктория Зайцева, то обязательно должен пройти через темные, загадочные и дикие аллеи центрального городского парка, где днем собираются, охочие до одиноких девушек, отчаянные хулиганы, а ночью, охотящиеся на хулиганов гомосеки.
Поезд, в котором приехала Вика, пришел вечером. Поэтому у девушки были все шансы (пользуясь “межсезоньем”) проскочить через вышеуказанное кусто и древонагромождение невредимой, но недаром еще древние говорили – “чему быть, того не…” и так далее.
– О какая попка, – противный, квакающий голос исходил от неведомо откуда появившегося здоровенного хулигана, – привет попка, – то, что хулиган обращался именно к ней, а не к своему знакомому попугаю, сомнений не вызывало.
– Будешь с нами играть, попка? – стоявшие рядом с детиной приятели, гнусно захихикали, – будешь, куда денешься.
Недаром, говорят, что подчинение сексуальному насильнику заложено в женщинах генетически, Вика, даже не попыталась бежать.
– Мальчики, не надо, – ее язык не слушался, а ноги, быстрые Зайкины ноги, на которые, некогда заглядывалось пол школы, вдруг стали ватными.
– Надо!
– Ребята, дайте ей пройти, – голос, прозвучавший за ее спиной, совсем не испугал хулиганов, а даже как бы развеселил.
– О, чучело. Ты не к тем, пацан обратился, гомики вон за теми кустами, катись козел, пока…
– Ребята, дайте ей пройти.
Зайка обернулась. Голос, как оказалось, исходил от невысокого худенького парнишки в больших круглых очках, одетого в немодные брюки и старую футболку.
– Не, наверно, я его тоже трахну, – один из громил, отделившись от окружившей Викторию троицы, двинулся к парнишке.
-Ребята… – но каучуковый кулак хулигана уже летел по направлению к своей жертве, – …дайте ей пройти! – Пролетев, вслед за кулаком, нападающий грохнулся в близлежащие кусты, – Ну, пожалуйста. – 
Голос парнишки стал почти жалобным:
–Что вам стоит, шли своей дорогой, и дальше идите.
– Ща ты у меня сам пойдешь… – второй хулиган, также, не завершив зверского (судя по выражению лица) нападения, кувыркнулся в воздухе, ударился головой об выпирающую из кустов статую Карла Маркса и затих.
Третий, не став дожидаться дальнейших уговоров, шустро затопал по направлению – куда подальше.
– Спасибо, – Зайка удивленно разглядывала своего спасителя, который завершив подвиги, тихонько стоял в стороне и шмыгая носом, размазывал по щекам слезы.
–Ты чего?
–Хулиганов жалко.
–Почему, они же первые…
–Жалко и все, я вообще всех жалею. Это, говорят от тонкого психологического склада натуры, повышенного уровня интеллекта и высоко-духовного восприятия окружающей действительности, – теперь он, почти захлебывался в слезах.
– Ну, что ты, не надо, – Зайке уже самой захотелось плакать, – ну, хочешь, я тебя домой провожу?
– Не надо.
– Ладно, пойдем так погуляем.
И они, беседуя, пошли по аллеям парка. Где-то к середине прогулки выяснилось, что жалостливость подводила Арнольда (так звали парнишку) не впервые, последовательно овладев: дзюдо, каратэ, самбо, и джиу-джитсу он, так же последовательно был изгнан из всех этих секций, за то, что из жалости к противнику, ни за что не хотел применять свои навыки.
-Жалко мне их. Как же их бить-то, если они и так все в жизни запутанные. Вон, батя рассказывал: на работе – говорит, чего не придумай – никому не надо. Дело – говорит – не в том, что ты что-то знаешь-понимаешь, а в том, что (кому) в данный момент требуется. Придумал, например, что-нибудь путнее для производственного процесса, идешь к начальству, говоришь, доказываешь. Только к середине разговора начинаешь понимать, что его (начальство) в этот момент волнуют совсем другие, личные задачи. А так, как оно начальство, то ты (после этого) получаешься не кто иной, как идиот. И продолжается это пока  не научишься угадывать настроение начальства, а также учитывать сферу их интересов, и только в той сфере двигать свои идеи.
-Ну скажи мне, как папу (или ему подобных) после этого не жалеть. Они и так – ущербные. А возьми хулиганов тех. Пальцы веером, сопли пузырями, но и они (если вдуматься) живут не лучше. Скажет старшой в кодле, что ты козел, и ты – козел. И все ему (чтоб самим козлами не стать) подпевать бросаются. Девчонки, опять же преимущественно начальству дают. Они же все, словно зомби занюханые. Как же их не жалеть. Трудно на них, убогих рука подымается, да если когда и поднимется – плачу потом, аж не могу… до соплей зеленых.
Нда-а-а… бывает.
Но готовое к любви, женское сердце, никаких “нда-а-а” не признавало, и, вот, уже почти неделю, неожиданный спаситель не выходил у Вики из головы.
–Какой он… сильный… смелый… с повышенным интеллектом, тонко-психологический и , это, как его, высокодуховновосприимчивый!!!
Короче, Зайка не на шутку влюбилась. И теперь, несмотря на почти постоянно сохраняющееся блаженно-идиотское выражение лица, Викторию ежесекундно будоражило. Ее неискушенное в науке чувств сердечко, жалобно трепыхалось при скрипах, шорохах, кашле и звуке далеких тепловозных гудков.. Ну, когда же он позвонит? Ведь обещал. А может ему опять стало жалко и он боиться меня побеспокоить? Ах. И все-таки, несмотря на тонкую духовную организацию, он самый лучший из всех, кого, мне когда-либо приходилось видеть. А как он смотрел!!!
И куда! О-о-о-о!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
С Арнольдом, скорее всего, творилось нечто похожее, потому как, голос раздавшийся в телефонной трубке ровно через неделю, дрожал и похрипывал.
– Милая. Можно я буду так тебя называть? Милая, я хотел сказать, что ты… что я… что мы, будто две железные детальки, с точно выверенными выступами и бороздками, словно две птички с синхронизированными голосовыми связками, словно самец и самка гималайского бизона во время весеннего гона… в общем, я хотел предложить тебе встретиться… Пивка попьем, потусуемся. 
–Я согласна!!!!!!!

Что знаем мы о любви? Согласитесь, практически ничего. Сотни, нет тысячи философов измусолии тонны бумаги лишь для того, чтобы понять эту простую истину – ни-че-го!
А ведь миллионы людей, ежедневно находятся в вышеуказанном состоянии и казалось бы при таком количестве практического материала, любовь давно должна была бы перестать быть загадкой. Но нет, непознана, неизведана, загадочна…
Хотя, пора бы уж…
Как-то размышляя на досуге, я понял в чем секрет данного феномена, в том, что впадая в вышеуказанное состояние, человек начинает мыслить другими, совершенно не аналитическими мерками, которые потом (придя в себя) никак не может воссоздать в памяти и уж тем более осмыслить. А уж если человек чего-то там мерит другими мерками, то видимо он в этот момент, находится в другом (параллельном, перпендикулярном и т.д…) измерении, то есть не с нами. Значит и увидеть (находясь в нашем измерении) мы его, просто не можем. А то что, с дивной регулярностью, удается пронаблюдать досужим сплетникам, есть, всего лишь плод их больного воображения.
Но мы-то с вами сплетниками не являемся, и по этому не будем цепляться хвостом, высматривать, и пытаться понять, что же там на самом деле происходит, а лучше оставим Арнольда и Викторию в покое. На время, конечно. Хотя, сумей мы, все-таки, каким-то образом заглянуть в их мир, нам бы там, думаю, очень понравилось.

Шли дни, свидания наших влюбленных становились все чаще и содержательнее. И наконец случилось то, что рано или поздно происходит с любой молодой парой. Однажды, сидя на мягком диване, находившемся у Зайки дома, он сделал ей предложение.
Она согласилась. После чего, Вика, впервые в жизни, осознанно, стала женщиной.
– Милый, а мы теперь поженимся? – спросила она “после” нежно глядя на него огромными, влажными глазами.
– Нет…
– Почему? Потому, что я уже дважды была с мужчинами, в первый раз с маньяком-педофилом, а во второй с маньяком-некрофилом. Но ведь я, почти ничего об этом не помню… Ах, да, был еще этот, у которого мы в гареме жили, но он оказался… не смог, в общем.
– Нет  -  точеный профиль Арнольда, резко выделяющийся на фоне мерцающих звезд, являл собою эталон благородства и мужской красоты – маньяки здесь не причем. Просто, я забыл тебе сообщить, милая, что кроме склонности к слезам, имею еще одну склонность – к многим женщинам сразу. И бросать их, ради тебя одной, как-то не собираюсь.
– Как, как же ты…
Слезы брызнули из девичьих глаз. Лицо, милое, доброе лицо Зайки (вроде бы уже привыкшей и к не таким поворотам событий) покрылось смертельной бледностью, а потом, как бы разложившись на все цвета сразу, вдруг стало поочередно, приобретать всевозможные оттенки солнечного спектра, причем происходило это строго по очереди: красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый.   
– …Где Сидит Фазан, – жестким голосом досчитал Арнольд, - ну что успокоилась?
– Н-ничего, уходи…
– Ну и уйду… Подумаешь.
– Как, нет, куда ты, – испуганно вскричала Виктория, но нежный голос девичьего сердца потонул в лязге и грохоте тяжелых мужских сапогов…
 
А на следующей неделе Вика узнала что беременна. Узнав это, она, как и всякая добропорядочная девушка, желающая иметь отца своего ребенка, стала звонить, писать, и еще всячески разыскивать сбежавшего возлюбленного. Но, несмотря на все усилия, получила в ответ, лишь маленькое писмецо, содержавшее в себе следующий, ругательный текст:
“Дерьмо. Полное дерьмо, такое, что так вот в двух словах не вышепчешь. И откуда же такие эгоистки берутся? С виду, вроде девчонка как надо, веселая, добрая, сообразительная (и в постели ничего), а на проверку выходит – дура истеричная!!!
Ну кто ее просил жениться на мне хотеть? Кто, я вас спрашиваю? Никто, сама все придумала. А зачем? Ну какой с меня жених? Э-э-э-эх, муть одна. Ни машины, ни денег, ни (даже захудалой) квартиры, и той нету. А она: “Женись”. Ду-у-ура!!!!!
Не практичная, в общем.
“Я – говорю – тебя и так любить могу. Вот сейчас возмем и поцелуемся (давай). А она, опять за свое… Тьфу, чтоб тебя.
Ну как, как я на тебе женюсь? Да таких, как ты (горячо любимых, милых, желанных), у меня, окромя тебя еще четверо. Куда, в таком (придуманном твоей больной фантазией) случае их девать прикажешь? Они ведь не меньше твоего, счастья себе хотят (и заслуживают). Они тебе зла не делали? Нет? Так, за что же ты их обидеть-то хочешь?
Любишь? Люби! Я тебя (между прочим) тоже люблю, но гадости-то, при этом не вытворяю.
Что, беременна? Очень хорошо. Дети – наше будущее. Я детей, очень люблю (от тебя, тем более). Не веришь – докажу. У меня еще трое ребятишек есть, от разных (и еще две девчонки на сносях бегают). И того, пять мамок. Я тебя, потом с ними познакомлю (шестой будешь), пусть они сами тебе расскажут, какой я папа, плохой или хороший.
 Что? Не надо? … Почему? Они (девчонки) у меня хорошие, добрые, и ребятишки (тьфу-тьфу), пока красивые получаются. Да не издеваюсь, я, как ты не понимаешь – правду говорю.
На что жить? Фу ты какая меркантильная. А-а-а… на ребенка. Это, конечно, да, тут я, конечно помогать буду. Правда, на многое не рассчитывай (шестой ребенок, все-таки). Но это ничего, в войну, вон как голодно было, а по двенадцать детей люди растили (и не охламонами, какими, а человеками, с большой буквы).
Что? Не ревешь уже? Удивлена, чем? А-а-а… “Как такую сволочь земля носит?” Обычно носит, как всех. Потому как не сволочь, я, а просто очень даже нормальный человек. Вот, только женщинам отказывать не умею…
А вы, потом… Ну ладно, милая, даст бог – все утрясется”


А НЕ ПОШЕЛ БЫ ТЫ…
Что же дальше стало с нашей героиней?
 Как ни странно – ничего необычного.
Воспользовавшись моментом относительного жизненного затишья, она, подала документы в находившийся в их городке институт, с блеском сдала вступительные экзамены и стала учиться.
Теперь Виктория Зайцева (отличница и гордость декана), как и остальные студенты, ходит на лекции, часами сидит в библиотеке, а дома, совместно с мамой и папой воспитывает недавно народившуюся тройню.
Иногда у Зайки выдается свободный вечерок и она, сговорившись с подружками, идет оттянуться в кафе. Словом обычная девчонка. Вот, только когда, кто-нибудь из знакомых парней предлагает ей потусоваться, обещая взамен невероятнейшие приключения, или большую любовь, глаза ее застилает дымка воспоминаний, а с губ непроизвольно срывается одна и та же, так и не расшифрованная одногрупниками фраза, ставшая, как не странно, названием заключительной главы нашего повествования.
КОНЕЦ