В спокойные тихие дни, когда неторопливый дождь навевает мягкую грусть, она выглядит невысокой женщиной, светловолосой, с умными серо-зёлеными глазами и правильным носом, твердой линией рта и подбородка, маленькой грудью и мальчишески плоским животом, строгим разворотом нежных плеч и вызывающей плавностью округлых бедер, изящными ладонями и ступнями. Она лежит, вытянувшись на высоком узком ложе, удобно устроив стриженую голову и плечи на подушке из тонкой, тиснёной золотом красной кожи, набитой смесью умиротворяющих трав, и курит длинную тонкую трубку. Она мерзлячка, поэтому камины в её маленькой вилле, спрятанной высоко в горах под сенью заповедной кедровой рощи, топятся даже в прохладные летние дни, вроде нынешнего. Но окно над её ложем открыто, и капли дождя порой попадают ей на лицо; она чувствует их на щеках, на веках закрытых глаз, на губах, по которым бродит лёгкая улыбка. Ей хорошо, тепло и спокойно. А это главное... На подоконник садится пёстрая темноголовая птица с огненным пятнышком на лбу - маленький встревоженный вьюрок. Веки женщины дрожат и открываются. Птица взъерошивает перья, отряхивая мелкие капли, и резко вскрикивает.
- Поди прочь, - лениво и беззлобно говорит женщина и глубоко вздыхает. Она никого не ждала. Но у пришедшего в этот раз есть привилегия приходить неприглашаемым и быть принятым. Он наглец и болтун, к тому же нечист на руку. Его часто пытались поколотить за его многочисленные выходки, но редко доводили это намерение до конца. Он мог выкрутиться из любой ситуации, отвертеться от самого очевидного, не без изящества выставив на посмешище всякого, кто, побуждаемый праведным гневом, тыкал в него пальцем. Кроме того, он умел быть полезным и часто оказывался кстати. Одним словом, он виртуозно пользовался Властью, носителем которой не был.
- Спасибо тебе, госпожа. Это лучший из комплиментов, которыми ты меня когда-либо награждала.
Лежащая выпустила из ноздрей облачко золотистого дыма.
- Привет и тебе, Посланник. Я не приглашаю войти - ты уже вошел. Но мог бы и постучать.
- Дверь была открыта, прекрасная Анат, как и твой разум.
- Приличия требуют, чтобы ты этого не заметил.
- Ах, оставь! Мелочность тебе не к лицу.
- Ты по делу?
- Просто зашел проведать отшельницу. Ты знаешь, что твой брат и супруг рвет и мечет?
- Что ему нужно?
- Ему нужна ты.
- Ему мало тех трёх, на которых он упражняется, точно бык-производитель? Передай, что меня от него тошнит.
- Недавно он публично заявил, что ты надеваешь медвежью шкуру и шляешься по лесам в поисках медведя - самца...
Анат повернула голову и пристально посмотрела на собеседника. Он высок, худощав, грациозен, элегантно одет. Видно, готовился к этому визиту. Оранжевые волосы и щегольская бородка обрамляют бледное хищное лицо с глазами цвета ртути.
- Ты пришел, чтобы хамить мне?
- Ни в коем случае, Лунорогая. Я лишь хочу предупредить тебя. Всё-таки он твой родственник...
- Мы все здесь родня, - отрезала Анат. - Только и знаем, что развлекаться, натравливая тех, кто поближе, на всех остальных. А поскольку нас развелось как собак нерезаных, то вскипать по всякому поводу просто бессмысленно. На каждый чих не наздравствуешься. Но присаживайся, прошу тебя.
Хозяйка повела рукой, соткав из ничего резное кресло по сложению гостя и низкий столик с прибором из кованой бронзы: отделанные бирюзой кувшин, два кубка, блюдо с бисквитами, а в центре - высокая ваза с фруктами. Гость удивлённо крякнул и осторожно сел.
- Баалу предпочитает рабов...
- Рабынь, ты хотел сказать. Но это совсем другое.
- Ты совсем не пользуешься прислугой?
- Нет, почему... В большой гостиной уже готовят пир, подобающий твоему достоинству, Трижды Величайший.
Анат села на своем ложе, выбила трубку в трёхногую жаровню у изголовья и отставила её. Взяла со стола кувшин и разлила светлое ароматное вино.
- Твоё здоровье, Посланник.
- Твоё здоровье, Охотница. Говорил ли я, что ты прелестна в домашнем?
Анат осушила кубок и критически осмотрела свои короткие зелёные брючки и чёрную майку, пожала плечами.
- Пойди, скажи это Астарте. Её домашнее можно мерить на тонны, а не на караты.
- Давно ли вы виделись?
- Очень давно. Не могу смотреть на себя в таком виде.
- Рассказывают, позапрошлой весной ко Дню Обновления она явилась в Дом Баалу обнажённой, верхом на чёрной лошади с луком в руках и колчаном за спиной. То ли сам Баалу был уже здорово пьян, то ли она очень постаралась, но наш друг решил, что это ты, и взошёл с ней на ложе. Подмена обнаружилась только утром. Ох, и злился он! Землетрясение, молнии, шум, гром...
- Я слышала этот анекдот. Бедная девочка.
- Зато теперь в храмах ежегодно празднуют ваше священное соитие.
- Любопытно... В том, что Баалу попался на крючок, нет ничего удивительного: его яйца так велики, что растут у него в голове. Но храмы? Какое бы отвращение ни вызывали во мне люди, среди них есть и трезвые мыслители, и посвящённые.
- Ты не любишь людей?
Гость сочно захрустел яблоком. Анат печально покачала головой.
- Теперь нет. Я с тоской вспоминаю те времена, когда Логос едва воплотил себя в первых из них. Они были такими светлыми и лёгкими, такими забавными... Их сияние можно было сравнить с первой искрой в довременной тьме. У меня жили несколько. Они носились по дому, перемигиваясь и проказничая, рассказывали необыкновенные и весёлые истории обо всём на свете. У них были такие звонкие голоса... С ними мне было легко и спокойно. Мне кажется, они любили меня. В них была та чистота, которую мы уже потеряли. Словно Логос заново переживал в них свою юность. Когда мне было грустно или одиноко они напевали мне, кружась в воздухе - золотистые, голубые, изумрудные тени... Страшно смотреть, во что всё это превратилось.
- Что с ними стало?
- Ты смеёшься надо мной? Ведь это ты принес Утренней Звезде повеление наделить их плотью. Бедняга, каково ему пришлось. Но приказ есть приказ.
- Я хотел спросить, что стало с теми, что жили у тебя.
- А-а... В общем, то же, что и с другими. Они начали мутнеть, потяжелели, уплотнились. Они уже не могли летать и проходить сквозь стены, потом оделись какой-то неприятной текучей плотью с запахом тлена и поминутно меняли пол. Это было омерзительно и напоминало мне то время, когда мы очищали землю от монстров, которых она произвела в своей одинокой попытке создать человека. Мне до сих пор снятся кошмары о тех, с позволения сказать, ” героических” временах. Я боялась выпустить лук, боялась сойти с Праха. Он единственный остался у меня с тех времён, порождение тверди.
- Он еще жив?
- Да, хотя и с трудом. Зубы поизносились, грива вылезла, хвост облысел. Но он ещё ничего, если смазать его мазями и напоить чем-нибудь бодрящим. Не знаю, право, как можно было спутать его с простой чёрной лошадью? А каков он был в те времена, чудовище из чудовищ! Его длинные клыки сверкали как сабли, язык, как металлическая тёрка, снимал кожу, копыта резали как бритвы. Если бы не он, Левиафан просто сожрал бы меня и даже не подавился.
- Боги всё ещё поют песни об этой битве.
- Жаль, Прах не становится от этого моложе.
- А что люди, Крылатая?
- Оставь мои титулы, разлей лучше вино. Иначе я заплачу... Люди ходили по дому неприкаянные и страшные мне и самим себе. Они что-то жалобно скулили, таскали объедки, пакостили повсюду, и я вышвырнула их за дверь. Надо было убить их, как я убивала таких же жалобных и бессмысленных монстров древности. Но я вспомнила, как страшно они умирали, как части их тел ползли друг к другу, истекая разноцветной кровью, вспомнила и не стала этого делать. И потом, они ведь были привязаны ко мне, долго тревожили меня всхлипами и подвываниями. Веришь ли, Плут, я боялась выйти на улицу. В конце концов, они ушли, но скоро вернулись. Их было много, мужчин и женщин. Они пели гимны, танцевали и были так похожи на нас своими склоками, интригами, преступлениями. Но, в отличие от нас они источали болезнь и разложение, уничтожали деревья, разоряли лес, оскверняли источники и убивали зверей, сея мерзость. Мои друзья и слуги, духи рощ и камней, ручьёв и болот, сколько их погибло, пока я снова не взяла в руки лук и не оседлала Праха! Я снова убивала в тот день во имя чистоты, которую осквернил Логос.
- Ты богохульствуешь, богиня!
- А что мне остаётся?
- Пути Творца неисповедимы. Может быть, это путь к высшей чистоте.
- Взгляни на нас. До какой чистоты мы докатились? Обвинение в скотоложестве - самое простое, что мог придумать мой братец. Но мы-то знаем, как бедна его фантазия по сравнению с тем, как на самом деле обстоят дела.
- Выпей ещё, дорогая. За приступом пессимизма, как правило, следует прилив бодрости и жизнеутверждающего веселья, все дело в дозе.
- Пошёл вон, нахал.
- Не раньше, чем мы с тобой как следует погуляем.
Следующий день выдался ясным и тёплым. Анат уже побывала в стойле, проведала Праха, который сегодня выглядел бодрее обычного. К её возвращению слуги уже накрыли стол на двоих в маленькой гостиной в западном крыле, из окон которой было видно, как сверкает вдали золото и голубизна морской глади. Слышно было, как в ванной плещется, отфыркиваясь, давешний гость. Становилось жарко. Анат сидела на изящном ложе из резного, с позолотой, кедра в одной короткой юбке из тонкого льна. Гость вышел к столу обнажённым, вытирая мокрые волосы.
- Доброе утро, госпожа.
- Доброго и тебе утра, Посланник, хоть уже далеко за полдень. Хороша ли была дриада, с которой ты провёл ночь?
- А-а, оставь. Скажи лучше, что ты сделала с собой? Меня здорово тряхнуло, едва не сожгло. - Он обмотал бёдра полотенцем и, усевшись к столу, торопливо наполнил и опустошил кубок. - Ох, хорошо... Так что это было, твоя новая причуда?
Анат кивнула.
- Печать Гору.
- Ты с ума сошла! Зачем ты это сделала?
- Чтобы прошел слух, что трогать меня небезопасно.
Гость покачал головой.
- Печать целомудрия... бр-р-р. Я налью ещё. Помню, как Гору наградил этим “счастьем” Астарту. Она вконец обозлила его своими домогательствами. Он уступил, но пока наша торжествующая нимфа отсыпалась после долгожданной победы, наложил на неё заклятие. Логос Всемогущий, на ребёнка жалко было смотреть! Но мальчишка добился-таки своего: теперь она обходит его десятой дорогой. Знаешь, я пытался купить у него ключ к заклятию. Не согласился, вундеркинд чёртов. Схема-то простенькая, всё на виду... В конце концов, Сету, добрая душа, пожалел малютку.
- Он расшифровал ключ?
- Чёрта с два. Станет он с этим возиться! Взломал к такой матери, он же Разрушитель... Твоя сестрёнка закатила на радостях сногсшибательный пир. Празднуют все! Я тоже... отпраздновал. Смею надеяться, наша красавица была довольна.
- Она мне не сестра.
- Как так, вы же близнецы?
- Ошибаешься. Мы суть одно, но в тоже время противоположное. Одна монета с разных сторон. Или, скорее, мы зеркальное отражение друг друга. С нами даже происходит одно и то же, но противоположное по сути. Вот и с этой Печатью. Она схлопотала её из-за своей назойливости и очень переживала. Я же сочла это лучшим выходом и получила её от Гору добровольно. Пришлось даже уговаривать.
- Не укладывается у меня это в голове. Тебя не тяготит?
- Насколько я заметила, нет.
- Ничего не понимаю. Ты стала странной, Анат. В былые дни ты была проще.
- Былые дни были проще. Мне всё надоело. И все надоели.
Когда трапеза была закончена, и девушки в зелёном подали кофе и раскуренные трубки, мужчина осторожно заметил:
- Наш друг Баалу будет в ярости.
- Он найдет, с кем утешиться.
- Он любит тебя, Анат.
- Он животное. Хитрое, подлое и жестокое животное. Лично я предпочитаю любить тебя. Из-за угла. А печать целомудрия будет залогом того, что мы сохраним прекрасные отношения.
Спустя несколько дней, Посланник отправился по своим делам. За это время Анат успела устать от его блестящего общества и теперь опять наслаждалась одиночеством, бродя по узким долинам и отрогам гор, густо заросшим лесом, принимая облик чёрной медведицы днём, белой волчицы ночью, а чаще горной львицы, или в человеческом облике. Несколько раз она седлала Праха и выезжала размять старого друга. Тогда зверь поднимал тяжёлую голову и радостно ржал, от чего ровный гул разносился по окрестным вершинам. Он был ещё красив и крепок, этот огромный чёрный единорог с торчащими изо рта кривыми клыками и глазами цвета крови. Но Анат помнила его другим, и ей делалось грустно. Впрочем, особенно предаваться грусти у неё не было времени. То, что она увидела и услышала во время своих прогулок, требовало вмешательства. Поэтому в один прекрасный день она надела открывавшие щиколотки льняные штаны и рубаху навыпуск, перепоясалась ремнем, на котором висел длинный бронзовый кинжал в потёртых ножнах, обула мокасины, расшитые красной нитью, натянула перчатки из кожи серо-зелёной ящерицы. В дорожную котомку был уложен плащ, сработанный из тонкой синей шерсти с примесью лесного сумрака и лунного света, немного хлеба и фруктов, фляга сухого красного вина, моток тетивы. Отдав последние распоряжения хранителю священной рощи, на которого Анат оставляла дом и хозяйство на время своего отсутствия, разослав птиц и белок вперёд по пути своего следования, Охотница забросила за спину колчан со стрелами, взяла лук и выскользнула из дома.
Её целью на этот раз были матёрые медведи-самцы, которых развелось так много, что им уже не хватало места. То там, то тут вспыхивали драки, приносившие увечья обоим противникам. Шелудивые и голодные звери, неспособные справиться с обычной дичью, спускались в долины, нападали на людей, отчего быстро паршивели, становясь разносчиками заразы. Кормящие медведицы, в поисках пропитания вынуждены далеко уходить от своих логовищ, и брошенные без присмотра медвежата становились лёгкой добычей для собственных отцов и дядей. Обычно медведица оставляет малышей на попечение сестры или брата, родившихся годом или двумя раньше, но в этот раз Анат не встретила ни одного зверя моложе четырёх лет. Если не принять мер в лесу разразится катастрофа.
И вот легконогая Хозяйка скользит, не оставляя следов, по едва приметной тропе, ловя выразительный запах зверя, по пути присматриваясь и прислушиваясь к голосам, следам, помёту лесных обитателей, перебрасываясь со встречными духами одной-двумя деловитыми фразами. Порой она сворачивает с пути, ведомая какой-нибудь нимфой, чтобы пошептать над больным деревом, срезать поражённую грибком ветвь, разобрать камни, завалившие источник, расчистить русло ручья, поднять упавшего птенца или присыпать дезинфицирующим порошком выклеванный беличий глаз. Для тех, кто мог передвигаться самостоятельно, она сообщала место следующей ночёвки, где Хозяин или Хранитель устраивал для гостьи шатёр и ужин. Там Владычица отдыхала от дневной погони, беседуя со своими подданными, решала текущие дала, давала распоряжения и наставления по уходу за больными низшим духам. Спала она, как правило, днём, в разгар жары, в какой-нибудь укромной пещере или большом дупле, а иногда под сенью густого кустарника под охраной крикливых дневных птиц. Работы было много, и Анат ушла в неё с головой. За два лунных месяца она убила двенадцать крупных медведей, а шла по следу настоящего гиганта. Задира и убийца, он наводил ужас. Анат видела следы его бесчинств: молодая растерзанная медведица с двумя медвежатами, небольшое стадо домашней скотины и мальчик-пастух, искавший спасения на дереве, дровосеки, промышлявшие добычей кедра... У большинства жертв были выедены внутренности, но многие и вовсе лежали нетронутыми, как, например, волчий выводок, оказавшийся на пути одержимого жаждой убийства зверя. Родители, ушедшие на промысел, оставили малышей под присмотром двух кузин, не обзаведшихся парой, а когда вернулись, нашли молодых волчиц растерзанными, а логово разрытым. Малыши лежали тут же, рядом со своими оторванными головами. Анат услышала погребальный плач стаи, собравшийся у места трагедии, и пришла посмотреть, что случилось. У молодой пары это был первый выводок, и Владычица распорядилась снести всех погибших в логово и завалить вход. На безутешных родителей богиня наложила чары забвения до следующего года, когда у них появятся новые щенята. А до тех пор пусть понянчат чужих волчат, наберутся опыта. Духи рассказали ей, что на обезумевшего зверя было несколько облав, но маньяк был необыкновенно хитёр и уходил от деревенских охотников и их собак. А однажды исхитрился и за одну ночь утащил половину пустолаек в округе.
Анат, раздувая ноздри, скользила по неостывшему следу, когда шум, лай, рёв и крики в отдалении подсказали ей, что не одна она была намерена предъявить медведю кровавый счёт. Её опередили. Закутавшись в блики и тени, богиня порхнула к месту событий - большой поляне на дне глубокой лощины. У её южного края клубились густые заросли орешника, и под их защитой Анат могла наблюдать разыгрывающееся действо. Помимо огромного жёлто-бурого медведя, на поляне было пять человек и около дюжины собак, и те и другие, в отличие от деревенских храбрецов, опытные охотники. Один из мужчин, высокий смуглый юноша, носил на голове алую повязку жреца Муту, Герцога Тьмы, старинного врага Анат. На длинных сажево-чёрных вьющихся волосах алая ткань пылала, как адское пламя. Люди взяли медведя в кольцо, ощетинившись крепкими заострёнными кольями, и медленно двигались вокруг по ходу светила. Жрец что-то пел негромким речитативом. Зверь то и дело бросался в прорыв, но натыкался на острия. При этом собаки, как по команде, налетали на него сзади, повисая на спине, загривке, шее, норовя вцепиться в маленькие прижатые ушки, цапнуть за нос. Однако стоило медведю повернуться к ним, как вся свора откатывалась назад, за спины людей. Трудно сказать, сколько продолжалась эта пляска, и зверь уже выказывал очевидные признаки усталости. Чувствовалось, что он одурел от этого медленного кружения изготовившихся к атаке фигур, от назойливого речитатива, от лая и боли, от собственной бессильной ярости и запаха крови. Вмешиваться в чужую охоту было верхом неприличия, но Анат всё-таки приготовила длинную стрелу. На наконечнике стрелы сверкало и подёргивалось заклинание, на случай если люди на поляне всё-таки упустят добычу: этот зверь должен умереть. Едва она успела это сделать, как события приняли стремительный оборот. Кольцо сомкнулось, колья взлетели и опустились, впиваясь во всклокоченный мех. Медведь встал на дыбы, расшвыривая людей и ломая древки. Человек в алой повязке бросился под передние лапы, словно в объятия зверю. Сжимая в левой руке длинный нож, правой он изо всей силы толкнул его в лохматую грудную клетку, и нырком откатился в сторону, подальше от когтистых лап. Свистнуло, и под левую лопатку животного вошла заветная стрела. Желто-бурая глыба дёрнулась, рухнула и затихла. Торжествующая свора разразилась заливистым лаем, а четверо мужчин подошли к жрецу, лежащему в стороне. Зверь всё-таки задел его, и видно было, как растекается по разорванной рубахе кровавое пятно. Ему помогли подняться, и все пятеро, шатаясь от усталости, подошли к убитому медведю. Жрец выдернул стрелу и внимательно осмотрел. Между ним и его людьми завязался спор, стоит ли поискать таинственного стрелка. Прижимая к телу набухающую кровью рубаху, человек в повязке повертел стрелу в свободной руке и, пристально глядя на острие, пробормотал, обращаясь, то ли к собеседникам, то ли к самому себе:
- Это бессмысленно и невежливо. Если бы Она захотела показаться, Она бы показалась. Впрочем, - добавил он громко, - вы двое пойдёте за топливом для костра, заодно и осмотритесь. Только не трогайте живые деревья, вокруг достаточно валежника. А мы разобьём лагерь. Все устали, скоро начнет темнеть, а мне ещё нужно совершить все положенные обряды.
Анат не слышала этих слов, но увидела, как, отослав людей по поручениям, жрец встал над головой мёртвого животного в позе, предписанной ритуалом, и, держа в руках свой нож и её стрелу, начал соответствующую случаю молитву. Она удовлетворённо кивнула: тень зверя утешится и уйдёт, чудовище не вернётся в новом обличье, лес вздохнет свободно.
Сезон зимних дождей в этом году начался рано, в середине октября, и Анат повернула к дому. Ночевала она теперь в святилищах и храмах: ради сухой тёплой постели и горячей ванны она готова была терпеть даже человеческое общество. Впрочем, если верховный жрец оказывался приятным парнем, она с удовольствием выкуривала с ним трубочку-другую на сон грядущий, слушая доклад и обсуждая последние новости. Хочешь, не хочешь, а жизнь людских обществ тесно связана с лесом и, значит, требует её участия.
Тот день был пасмурным и серым. Дождевые облака заволокли всё небо, и казалось, вот-вот наступит ночь, хотя день не перевалил ещё за середину. Анат, закутавшись в плащ, брела вдоль кромки моря на север, обходя с запада труднопроходимый отрог. Отвесная скала вздымалась справа от неё, оставляя между собой и морем узкую полосу пляжа, по которой ей придётся идти почти до заката. Тогда скала начнёт понижаться, потом спустится к морю широкими естественными террасами, на которых когда-то рос драгоценный кедр, а сейчас выращивают яблоки, персики, абрикосы, груши, орехи, виноград, оливковые и тутовые деревья. В деревнях по склонам пекут хлеб, давят масло, разводят шелковичного червя, ухаживают за садами и скотиной, нянчатся с малышами, делают тысячи повседневных дел нелёгкого крестьянского быта. Когда террасы ступенями сбегут вниз, откроется глубоко врезанная в горный массив долина с укромной бухтой и гаванью. Гавань окружена городом, живущим рыбной ловлей, торговлей с дальними царствами строевым лесом, шёлком, керамикой, древесным клеем, смолой и кедровым маслом, добычей раковин пурпурницы и окраской тканей в чудесный красный цвет, именуемый “королевским пурпуром”. Этот цвет не выгорает на солнце и не тускнеет столетиями.
Именно там, в собственном храме, Анат и рассчитывала отогреться и заночевать. Сейчас она медленно шла по песку и гальке, одинокая фигурка, затерявшаяся среди моря, неба и скал, погружённая в печальные тихие мысли. Топот копыт вывел её из задумчивости: сзади нагонял отряд всадников, человек двадцать на сильных породистых животных с дорогой сбруей. Анат остановилась. Прямо на неё, опередив остальных, летел снежно-белый жеребец, несущий в седле высокого смуглого мужчину в широком чёрном плаще и с алой повязкой поперёк лба, обрамлённого тёмной кипенью волос. Не чувствовалось даже намека на то, что всадник собирается придержать лошадь, и Анат просто стояла и смотрела, как переливаются мышцы под ослепительной среди этой серости белизной лошадиной шкуры, как развеваются отделанные золотым шитьём широкие рукава и полы плаща.
- Похоже, мне попался очень непочтительный и очень храбрый путник, - лошадь теперь взрывала песок вокруг Анат, в голосе молодого человека слышалась насмешка. Он всё ещё держал темп, описывая круги вокруг неподвижной фигуры. Его спутники подтянулись и сгрудились в стороне, пестрея богатством одежд и золотом украшений. Кажется, все они были немного навеселе и ждали забавы.
- Открой лицо, - потребовал говорящий. Анат по-прежнему стояла неподвижно, опираясь на длинный лук. Тогда всадник наклонился и стремительным движением сбросил с неё капюшон. Лошадь заржала и встала на свечку, обиженная болью от удил, врезавшихся в нежный рот, дважды рубанула воздух передними копытами и опустилась, запереступала на месте, прядя ушами. - Вот не ожидал встретить тебя здесь, малышка. Что это ты делаешь одна в такой глуши? И зачем ты срезала свои роскошные волосы? И где все твои украшения? Видят боги, чудные настали времена...
“Опять Астарта. Хотела бы я знать, где эта дура не успела наследить, и что я теперь должна делать?”
- Ты не слушаешь меня! Наверное, замёрзла, устала и проголодалась. Вот уж не к лицу такой неженке, как ты, много ходить, таская на себе тяжёлый лук и полный колчан. Тебе повезло встретить нас.
Жрец наклонился с седла, без видимого усилия подхватил Анат вместе со всей амуницией и усадил впереди себя. Её сумку и колчан он привязал к седлу, лук забросил к себе за спину и, махнув товарищам, послал могучего белого жеребца с места в галоп. Анат сидела в седле боком, держась обеими руками за высокую луку, и молчала. Она, в самом деле, устала, замёрзла и проголодалась, и не было никакого настроения чинить скандал из-за привычного недоразумения. Свита позади оживлённо переговаривалась, обсуждая неожиданную встречу.
“Интересно, эта малютка успела переспать со всей компанией, или ограничилась только предводителем? Как бы то ни было, я ей завидую. Малышке везде рады. Пусть она неразборчива и необуздана, зато искренна и по-своему бескорыстна: её любовь не претендует на исключительность и не требует жертв. Это редкий дар. Что ж, пользуясь моим именем, она таки затащила в постель Баалу. Почему бы мне не получить горячую ванну, сытный ужин и чистую постель в счет её прошлых и будущих побед?”
Словно в ответ на эти шкурные мысли, всадник склонился к Анат и, обдавая её теплом и запахом смертного тела, спросил:
- Ты ведь не откажешь моему тёмному дому в сиянии твоей красоты?
“Логос Всемогущий, он сам так выражается, или потакает вкусу Астарты?”
- Я скучал по тебе, по твоей золотистой коже, по аромату твоих волос, твоему насмешливому голосу и задумчивому взгляду...
“Либо он влюблен до атрофии мыслительных способностей, либо у девочки появились новые достоинства. Чего никогда не водилось в её бесстыжих глазах, так это мыслей. А вдруг она долго тренировалась перед зеркалом и совершила актерский подвиг?”
Так они и ехали до самого города. У Анат кружилась голова от бешеной скачки, бьющего в лицо солёного ветра, мужского тепла и голоса, который нёс всякую чушь, предназначенную не для её ушей. Сорвался ливень, и всадник обернул Анат полами своего плаща. В густой серой пелене, насквозь мокрые, они въехали в городские ворота. Теряя свиту под звуки прощальных окриков и пожеланий доброй ночи, проскакали по узким улочкам, пока конь не прошёл под высокой аркой во внутренний двор богатого дома, где им навстречу выбежали рабы и слуги, принявшие лошадь, поддержавшие стремя своему господину. Жрец легко соскочил с коня и протянул руки Анат, окостеневшей от холода и неудобного сидения. Он не дал ей спрыгнуть на землю, а подхватил и понёс в дом. Там их встретили свет, тепло, ароматы благовоний и ощущение уюта, несвойственное холостяцкому жилью. Поскольку Анат могла только с известной долей вероятности догадываться, что сделала бы на её месте Астарта, то стояла молча, кутаясь в плащ. Ей пришло в голову, что, хотя они и были двойниками, в силу разности темперамента и образа жизни, каждая поработала над собственным телом. Если Анат обладала непередаваемо женственной пластикой на фоне достаточно строгого сложения, то формы Астарты говорили, что называется, сами за себя. Как ни странно, их, тем не менее, путали. Но кто знает, что упадет на ум этому смертному?
- Что же ты, раздевайся, - он подошёл и, разжав сведенные пальцы, развернул её плащ. - Как ты хороша! Идём скорее, я напою тебя горячим вином, пока согреют ванну.
- Моё оружие, - заикнулась Анат.
Это был необыкновенный лук, из-за которого ей пришлось ввязаться в интригу и навесить на себя убийство. Она не жалела об этом: Акхит был хамом и убивал больше животных, чем позволяли законы леса. Но ей неприятно было вспоминать, что, желая быть честной, она долго пыталась купить чудесное оружие, предлагая всё, вплоть до самоё себя. Наконец, до неё дошло, что мальчишка издевается над ней то ли по природной жестокости, то ли желая иметь всё сразу. Она получила этот лук, но Кусар-оружейник долго рассказывал остальной родне, как гордая Анат ползала на брюхе перед сопляком из смертных. “Пропади всё пропадом, - подумала она с внезапным приступом тоски. - И этот лук, задуманный как ловушка мстительным Кусаром, и прочие мои родственнички, и вся моя жизнь. Как здесь хорошо! Если бы можно было сейчас умереть, я бы сделала это. Но нет! Умереть придется моему влюблённому хозяину. Дурак ты, Гору. Дурак и неуч. И Печать твоя дура”. В приступе бесшабашного отчаяния она запрокинула голову и расхохоталась. Тепло, наконец, обернуло её нежным покрывалом, оживило помертвевшее тело. Она протянула руку наблюдавшему за ней мужчине, он взял её за кончики пальцев, улыбнулся в ответ, потом повёл за собой в маленькую гостиную без окон, усадил на ложе, обитое красной, с золотым тиснением, кожей, сел напротив, у изящно инкрустированного столика. По его знаку внесли чаши, кувшины с вином и горячей водой, маленькую медную жаровню с углями и сосудом над ней, приборы со специями. Помешивая угли и живо обсуждая с Анат рецептуру, жрец приготовил по горячему напитку ей и себе. Пока они пили, он развлекал гостью рассказами из жизни города и окрестных деревень, преподнося самые простые из них с лёгкостью и искусством человека, знающего больше, чем говорит. Анат даже расстроилась, когда вошел деловитый пожилой раб со связкой ключей на поясе и доложил, что ванна для госпожи готова. Хозяин встал, поклонился гостье и, сославшись на обязанности своего сана, предложил ей следовать за своим управляющим. Анат пожала плечами и повиновалась.
Раб привел её в роскошную, жарко натопленную баню с круглым бассейном в центре. Отделанная зелёным мрамором, кедром и киликийской елью, она была насыщена ароматами смолы. Вдоль стен над очагами стояли трёхногие медные котлы с раскалёнными камнями, на которые рабы выплёскивали настой трав или капали душистые масла. Справа и слева от входа находилось по медной ванной, у дальней стены - мраморные ложа для массажа и полки с баночками и сосудами для масел и притираний, деревянными и металлическими лопаточками и прочей мелкой дребеденью. Две рабыни раздели Анат и подвели к одной из ванн, предложив попробовать воду. Когда гостья сочла температуру удовлетворительной, девушки один за другим, поднесли ей сосуды с благовониями, дабы она смогла выбрать аромат по вкусу. Храмы Анат, за редким исключением, не были особенно богаты. Поэтому она немного ошалела от сервиса. Сама она любила комфорт, но отнюдь не возводила его в ранг искусства или даже ритуала. Стыдно сказать, она почувствовала себя богиней... В прочем, это не помешало ей пребывать в некотором раздражении оттого, что прислуживавшие ей рабыни были до неприличия хороши собой. Высокие, пышногрудые, с совершенными ногами и пухлыми губами. В глазах - ни тени того выражения, которое безотчётно возникает у любой женщины при виде своей обнаженной сестры, эдакой гремучей смеси превосходства, зависти и сентенций типа “...вот если бы мне...”, одна только спокойная предупредительность. Она так разволновалась, что когда в помещение вошел хозяин, разделся и, хотя вокруг было полно сидений, ничтоже сумняшеся сел на край ванны, выпалила:
- Ты всегда предпочитаешь столь пышный персонал?
- Они тебя раздражают?
- Ну, не то чтобы...
Он понимающе улыбнулся, и Анат вдруг стало неловко.
- На самом деле я одолжил их у одного из приятелей, с которыми ты меня сегодня видела. Я не держу в доме женщин и, пока мы ехали домой, попросил его об услуге на сегодняшний вечер. Он знает в этом толк, и его люди хорошо вышколены.
- А как ты обходишься?
- Я сказал, что женщины не живут в доме, но я не сказал, что их здесь совсем не бывает. Вот и сейчас ... Если они тебе не нравятся, и ты ничего не имеешь против мужчин, я отошлю их обратно.
- Они совершенны ... даже слишком. Но если ты привык к своим людям, меня это не смутит.
На том и порешили. Девушки продолжали обслуживать Анат, юноши занялись хозяином, ещё двое хлопотали вокруг очагов, а над всем этим звенел смех богини, потешавшейся над очередной историей, рассказанной молодым жрецом или, с разрешения хозяина, одним из его рабов или рабыней его приятеля.
Процедура массажа вызвала у Анат некоторое замешательство, главным образом потому, что у массажиста поначалу тряслись губы и дрожали руки. Он быстро справился с волнением и ушёл в дело, хотя время от времени тихо бубнил себе под нос какие-то молитвы. При этом хозяин то и дело подбадривал раба, и в янтарных глазах жреца вспыхивал тихий смешок. Анат поначалу недоумевала, а потом выбросила это из головы.
После жара ванны и прохлады бассейна и хозяин, и гостья почувствовали зверский аппетит. Анат даже пожаловалась на подвывание в желудке. Жрец засмеялся, тряхнув длинными, завившимися от влаги в тугие колечки, волосами и распорядился подать одежду. Принесли два одеяния. Для него короткое белое, поддерживаемое золотой застежкой на левом плече и шнурком с золотой нитью на талии, так что торс оставался наполовину открытым. Для неё - длинное, окрашенное королевским пурпуром, вышитое золотом по подолу. Пока одна из девушек застегивала пряжку кованого золотого пояса, сделанную в виде медвежьей головы, и расправляла складки роскошного платья, вторая шнуровала ремешки сандалий, изящно сработанных из окрашенной красным телячьей кожи. Хозяин наблюдал за этим с таким видом, словно Анат была произведением искусства, а он руководил работами по окончательной отделке.
- Уж не хочешь ли ты сказать, что всё это ты тоже взял взаймы у приятеля, - съязвила Анат и тут же прикусила язык, ведь это могли быть вещи Астарты.
- Нет, - качнул головой мужчина. - Эти вещи я купил очень давно, когда думал о тебе. Я мечтал, что когда-нибудь, когда свет твоей красоты снова упадёт на меня, ты оденешь всё это и сядешь напротив, или будешь лежать и слушать меня, потягивая чёрное вино. Я зажигал светильники, раскладывал платье на ложе, поправлял пояс, драпировал складки и рассказывал ему то, что хотел бы рассказать тебе.
- Это, должно быть, занимательно.
- Тебе интересно?
- Конечно. При условии, что это не помешает что-нибудь съесть.
- Не помешает. Идём, всё уже ждет.
Они сидели за ужином до ранней ночи и говорили едва ли не обо всём на свете. О море и рыбаках, о лесе и его обитателях, о деревнях на склонах и кедровых рощах, о жрецах и храмах, о кораблях и торговых сделках, о великих царствах и варварских землях, о правящих династиях и портовых проститутках... Мир людей неожиданно взволновал Анат, а её собеседник, судя по всему, здорово потёрся в этом мире, и это наложило отпечаток мягкого юмора на всё, о чем он говорил, и даже на самый его голос. Этот голос звучал в ней даже тогда, когда усталость в союзе со сном и крепким напитком смежили ей веки, и она задремала, выпустив из пальцев недопитый кубок. Хозяин встал, поднял упавшую вещь и, присев рядом на низкую скамеечку для ног, долго и задумчиво смотрел на мерцающее пламя светильника. Время текло медленно, как смола из трещины на сосновой коре.
В комнату поскреблись. Жрец поднял голову. Бледный и испуганный заглянул старик-управляющий. Увидев хозяина сидящим, облегчённо вздохнул.
- Я тут заглянул, что и как...
- Всё в порядке. Пока. Я ведь ничего не забыл?
- Нет-нет, я еще раз всё проверил. Просто я подумал... Вы позволите?
- Говори, - кивнул господин.
- Я подумал, а нельзя ли как-то обойти... Вы ведь жрец, должны знать разные штуки. Ведь одно и то же можно сделать по-разному. Я хочу сказать, раз уж Вы все равно решили, почему бы не попробовать?
- Ты хочешь сказать, что если заперта дверь, можно влезть в окно?
Старик склонил голову набок, подумал, потом ответил:
- Я понимаю немного иначе. Я хотел сказать, что необязательно ломиться в запертую дверь. Можно ведь постучать с просьбой войти.
Хозяин кивнул.
- Я думал об этом, но, возможно, не додумал всего. В одном ты, несомненно, прав. Одно и то же можно сделать по-разному, и это будут совсем разные вещи. И я жрец!
Она проснулась оттого, что что-то происходило. Проснулась и вскочила, ожидая нападения, как просыпалась в страшные древние дни. У роскошного ложа размером с ипподром стоял на коленях смуглый мужчина с янтарными глазами и чёрными вьющимися кудрями и держал в руках алую сандалию. Она огляделась, всё ещё ожидая увидеть чудовищ, тянущихся к ней из тьмы, глубоко вздохнула и осела на кровать.
- Ты меня напугал, даже голова трещит. Дай чего-нибудь глотнуть.
Он улыбнулся (ох уж эта всепонимающая улыбка!), встал и вернулся с чашей.
- Ты заснула прямо за столом.
Она кивнула растрёпанной головой, пригубила напиток.
- Ох... если бы ты принес воду, я запустила бы тебе этим в голову. Помоги мне снять это роскошное одеяние. Я в нём как стреноженная лошадь.
Общими усилиями они расстегнули пояс и удалили “ пурпурного монстра “, как обозвала платье Анат. Освободившись, она с наслаждением потянулась.
- Если ты удобно устроилась и больше ничего не хочешь, я пойду.
Анат уставилась на говорившего.
“ Тяжёлый случай обожания, я полагаю, - мелькнуло у неё в голове. - Любовь из-за угла. Интересно, как Астарта допустила такое? И что делать мне, ведь что я ни сделаю, всё будет нехорошо. Куда ни кинь, всюду клин...” Она выбрала беспроигрышный вариант.
- Скажи, ты, в самом деле, собираешься сейчас уйти? Чего ты сам хочешь?
- Я бы хотел остаться, но при одном условии.
- Ой! Жуть как хочется узнать, что за условие.
Мужчина улыбнулся, но взгляд остался серьёзен.
- Я жрец.
- Я заметила.
- Позволь мне служить тебе, как если бы я совершал обряд в храме.
“ Дура Астарта, чтоб ей лопнуть со всеми её приветами!”
- Делай, как знаешь, только не уходи. Признаться, я боюсь потеряться здесь одна и бродить всю ночь, зовя кого-нибудь, кто показал бы мне выход, - и Анат повела рукой, указывая на ложе.
Всё, вроде, катится как прежде.
И, как по рельсам, по судьбе.
Но вот безумная надежда
Сама приходит в дом к тебе.
Какая разница, таскаешь
Ты иль она свою Печать,
Но ищешь выход и не знаешь,
А стоит ли его искать?
Целуешь трепетную руку,
Легко касаешься ланит…
Но предстоящею разлукой
Уже болит душа, болит!
Рассыпясь о скалу волною,
Едва удержишь жизни нить.
За наслаждение такое,
О боги, чем ей заплатить?
Что по себе оставить в память?
Ведь сам давно принадлежишь
Ты ей со всеми потрохами…
И, зверем загнанным, бежишь.
Пусть щерит зубы расставанье,
Но ищет обладанья плоть!
И всемогущее желанье
Всё помогает побороть.
Кто ищет, тот опять находит,
Всем преисподням вопреки,
Ланит покорных мелководье,
Тепло трепещущей руки.
Она завязала своё сознание в тугой узел, пытаясь удержать страх, что полыхнет пламя, и это красивое смуглое тело облачком тепла осыплется ей на кожу. Она следила касания рук и губ и недоумевала. Словно не гигант, свитый из тугих мышц, одним ударом ножа убивший медведя, а лёгкий морской ветер тёплым летним вечером овевал её замершее тело. Растерянная и опешившая, она пыталась понять, нравится ей это или нет, ибо её опыт говорил ей, что избыток силы неминуемо ведёт к грубости, а удовольствие приобретает остроту, если сопровождается болью. Здесь не было боли и, казалось, не было удовольствия... Но покой, который она ощущала, не был ли он именно тем, что ищут друг в друге ласкающие друг друга? Её одиночество вдруг хрустнуло и распалось. Она лежала во тьме, распахнув себя навстречу мужчине, приняв его в сияющую глубину своего лона. С каждым движением она устремлялась навстречу его царственному вожделению, замирала, захлебнувшись ясным светом наслаждения и, пережив в одно мгновение все смерти и рождения мира, обновлённая, заходила на новый круг. И сколько бы циклов она не переживала, каждый следующий нёс в себе и трепетное начало, и властный конец, и потому для неё не было ни начала, ни конца. Просто в момент овладения, принимая мужчину, она обретала себя в себе: так солнечный луч собирается в фокусе, неся пламя в мёртвую материю. Когда же он уходил, фокус распадался, свет рассеивался, и она снова растворяла себя в окружающем мире, обретая взамен краски, запахи, звуки и ощущение обособленности. Она не испытывала при этом ни восторга, ни досады, казалось, она вообще не испытывала никаких чувств, и это её удивляло. До сих пор её носили на своих волнах жажда, страсть, ярость, увлекала игра, дерзость, потребность брать верх заставляла творить чудеса, а умение контролировать себя позволяло играть телом партнера, как мячиком. И всегда за всем этим стоял страх перед собственной уязвимостью. Ушли желания, истекли сизым дымком страсти, исчез страх, и любовь перестала быть поединком. Пожалуй, ближе всего это было теперь к дыханию. И потому, когда, изогнувшись натянутым луком, мужчина дрогнул, застонал и медленно опустился рядом, Анат с улыбкой облегчения прошептала:
- Она не сработала.
И услышала в ответ такой же тихий вздох:
- Да, не сработала.
Искра понимания пронзила её, мгновенно преобразив и ощетинив. Мощная лапа горной львицы легла на грудь ошеломлённого мужчины, и голова с плотно прижатыми ушами и сверкающей зеленью глаз наклонилась к самому его лицу. Изнутри, обдавая жаром звериной глотки, низко, пророкотало:
- Человек, я пока не решила, в ярости я или просто очень удивлена. Но мне хотелось бы знать твоё имя.
Он протянул руки, почесал загривок, напряжённую шею, пощекотал тяжёлый подбородок, подтянувшись, поцеловал яростные глаза и встопорщенные усы, провёл кончиком языка по страшному оскалу и засмеялся.
- Меня зовут Адон, моя прекрасная и грозная Анат.
По обоюдному согласию разборку решили отложить до первой же более или менее продолжительной паузы. А она выдалась нескоро. Анат даже не подозревала, что где-то в самой глубине её существа может жить такая беспощадная тоска по мужскому телу. Не знала она и о том, что это тело может быть таким желанным и безоглядно щедрым. Возможно, дело было и в том, и в другом, а еще в непередаваемой атмосфере риска и обожания, которая уж точно была новой даже для такой отчаянной натуры, как Анат. Её обыграли в её собственную любимую игру, обыграли открыто и честно, не прибегая к обычным ловушкам и ухищрениям, и она не могла решить, ошеломляет её это или радует. Она просто ловила момент и наслаждалась от души. Казалось, само прикосновение Адона смывает с неё усталость, копившуюся тысячелетиями поражений и обид, перекраивает созданный ею облик мира. Они почти не говорили друг с другом всю эту долгую ночь и наступивший за нею день. Но его голос не оставлял её ни на минуту, просил, звал, обволакивал, не давая уйти, затеряться в одиночестве собственного тела, и Анат растворялась в глубине и отваге слов, которые срывались с его губ, словно в его груди им не хватало места. Физическая усталость была не при чём. Она тонула в лавине обрушившегося на неё чувства и запросила пощады. “ Я проголодалась”, - было начертано на её белом флаге. Адон поцеловал её в нос и ненадолго оставил. Анат не хотелось выбираться из постели, но она подумала, что ей нужно причесать свои встрёпанные мысли, а лучшего способа, чем освежить тело и заняться внешностью, для женщин ещё не придумали. Она позвала девушек, и следующий час провела в чисто женском обществе, впервые показавшемся ей чуть ли не благословением. Но когда пришел раб и с поклоном сообщил, что господин просит гостью решить, куда подавать завтрак, она, не раздумывая, заявила:
- В постель!
Они не стали звать прислугу, а просто отставили поднос с остатками трапезы на пол. Анат вытащила из вазы с фруктами огромную кисть белого винограда и, устроив голову и плечи на груди Адона, посвятила себя отщипыванию мерцающих мёдом и солнцем сладких ягод.
- Дай одну.
- И не подумаю, пока не расскажешь, как тебе удалось так ловко меня провести.
- Честно сказать? - он поднял руку и отломил веточку.
- Скажи, - Анат ущипнула его за бок в отместку за кражу винограда.
- Не знаю. Это был экспромт.
- Врёшь.
- Ни капельки.
- Ты знал о Печати, - обличающим тоном напомнила Анат и шлёпнула по руке, снова потянувшейся за виноградом.
- Астарта носила Печать, я видел её на ней и узнал на тебе. Вот и всё.
- Давно вы любовники?
Он поперхнулся.
- Ты льстишь моему здоровью. Её любовником был мой брат Эшмун. Бедняга поплатился жизнью.
- Вообще-то Астарта не кровожадна. Как это случилось?
- Она примчалась к нему в надежде избавиться от Печати, но он увидел заклинание и сбежал через чёрный ход. Несколько дней он прятался у меня, отходил от броска через горы, но она вычислила это убежище и явилась сюда собственной персоной. Ничего не скажу, хороша, но очень уж назойлива. Я морочил ей голову, а она решала, не оставить ли в покое беднягу и не использовать ли в качестве избавительной жертвы меня. На моё счастье, я оказался слишком груб и слишком чёрен для её изысканной персоны. Она передумала и снова бросилась в погоню. Когда Эшмун понял, что ему не уйти, он оскопил себя: лучше быть живым евнухом, чем мёртвым любовником. Он умер от потери крови. Я опоздал...
- Он был очень хорош собой?
Адон кивнул.
- Мы одинакового роста и сложения, но он был белокожим и голубоглазым. Его волосы сияли, как золото, и вились мягкими локонами.
- Постой, вы же братья...
- Мы братья по посвящению. Мы вместе пришли к Муту, вместе приняли священную смерть и жили в обители мёртвых, учились искусствам убивать и исцелять. Я любил Эшмуна и восхищался им. Он был великий целитель, философ, единственный в своём роде знаток свойств растений. Болезнь воспринималась им как вызов. Ради самого ничтожного он был готов бежать на край мира, если была возможность разобраться с новым случаем, новым ньюансом. Ему было наплевать на себя, его красота была его несчастьем, но он обожал разгадывать загадки мира и человеческой природы. Я видел, как он воскрешал мёртвых. Эшмун был лучшим из нас...
- Так ты рапаит! О-о, тогда я начинаю понимать...
Анат краем уха слышала о рапаитах - сообществе людей, прошедших страшный обряд посвящения, уравнивавший их с обитателями царства мёртвых. Воспитанники Муту, они приобщались к тайнам богов, становились их спутниками и доверенными лицами, или жили в миру, отправляя особые службы и ритуальные жертвоприношения, объявляя волю богов. Как правило, они были непревзойдёнными целителями, знали все способы слежения судеб в прошлом, настоящем и будущем. Кроме того, посвящение, принятое через смерть, не теряло своей силы в мире мёртвых, потому прошедший его не терял свои знания в новых рождениях до конца времён. Анат попоёжилась: о самом обряде посвящения, предшествующем ему ученичестве и последующем пребывании в вотчине Муту ходили самые зловещие слухи. Тем временем Адон обобрал последние ягоды с облысевшей виноградной кисти и, скормив их Анат, как ни в чем не бывало, продолжил:
- Видишь ли, как рапаит я знал о вашей с Астартой природе и надеялся, что встречу тебя. Встреча получилась неожиданной, пришлось импровизировать. Главное было не давать тебе передышки, всё время что-нибудь говорить или делать. Мне это удалось: ты всё время думала, что я принимаю тебя за Астарту, и не заметила, что происходящее рассчитано на тебя, твои вкусы, твои привычки.
- Ты хитрый сукин сын! Эти комплименты... Это ложе, обитое красным..., - Анат стремительно села и посмотрела на Адона с растущим подозрением. - Но погоди, будь ты хоть трижды посвящённым, есть вещи которых ты не можешь знать. Мои привычки, мои вкусы... И как бы мы с Астартой не были похожи, мы разные! Да и мало ли на свете женщин, с которыми нас можно спутать.
- Я сразу узнал тебя, богиня. А вот ты забыла меня.
- Что ты говоришь, я не знала тебя!
- А лёгкие тени, пляшущие по твоему дому? Ты забыла, как смеялась над моими историями? Я летал по всему миру, собирая их для тебя, а ты хохотала, радуясь моей болтовне, как деревенская девчонка...
- Ты... это был ты?
- Да, я был тогда с тобой, и мне всегда было обидно, что я не могу прикоснуться к тебе, понять, что это такое. Я помню, как ты прикасалась к Праху, ласкала его, гладила, расчёсывала его чёрную гриву, а я плясал вокруг и ощущал его удовольствие. Мне хотелось быть им, иметь такое же твёрдое и тёмное тело, такую же гриву, чтобы ты так же легко касалась и старательно расчёсывала меня. Я так мечтал обрести плоть, пусть даже мёртвую. Моя мечта начала сбываться, и я был счастлив ожиданием. Но ты испугалась и прогнала нас.
- Что было с тобой потом?
- Я подумал, что тебя пугает двойственность моей природы, и ушёл подальше, чтобы разобраться с этим. Я понял, что должен что-то выбрать, чтобы тело обрело форму, и задумался. Одна из сущностей моего нового тела была близка к твоей, другая - противоположна. Я выбрал противоположную.
- Почему?
- Я подумал, что для того, чтобы я смог вернуться к тебе, во мне должно быть нечто, чего тебе будет не хватать. Твоя природа совершенна, и если я приму подобную, то буду выглядеть как бледная копия или карикатура. А если наоборот, то в худшем случае рассмешу тебя, в лучшем – заинтересую. И потом, на моей памяти у тебя бывали посетители. И кое-кто оставался на ночь. Я чувствовал, что они нужны тебе, но не дают того, что мог бы дать я на их месте.
- Ты самый любезный хам из всех, кого я знала. Ты очень обиделся, когда я прогнала вас?
- Нет, что ты. Как я могу на тебя обижаться, ведь ты такая одинокая, беззащитная и была так напугана.
- О- о -о! - Анат просто онемела. Её чаще называли Охотницей, Владычицей, Убийцей. Она не знала, что это: предельное оскорбление, жестокая шутка или что-то совсем неопределяемое. Но в глубине её сущности что-то маленькое, очень одинокое и храброе подсказывало, что этот смертный говорит правду. Поэтому она промолчала. Вдруг ей в голову пришла новая мысль:
- Ты, должно быть, очень стар!
Адон, вертевший в руках яблоко, насмешливо поднял брови:
- По сравнению с некоторыми здесь присутствующими я моложе новорождённого щенка.
Анат не стала реагировать на шпильку.
- Я имею в виду, по человеческим меркам. Ты должен быть невероятно древним и дряхлым старцем.
- А что, похож?
Анат провела ладонью по его груди, спустилась к животу, скользнула по бедру...
- Это всё вообще-то настоящее? С тобой я уже ничему не удивляюсь.
- Вполне настоящее. - Адон со вкусом захрустел яблоком. - Нерождённые живут несравнимо дольше вышедших из материнской утробы. А рапаиты вообще умирают только от рук богов или от собственной руки. Как Эшмун, который тоже был нерожденным. Ведь, фактически, с момента принятия посвящения мы уже мертвы.
Анат критически посмотрела на распростёртого мужчину, в руке которого большое сочное яблоко стремительно превращалось в жалкий огрызок.
- Должна сказать, что ты довольно живой покойник.
- Спасибо, дорогая. - Он отшвырнул огрызок, и тот звонко ударился о стоящий на полу поднос с объедками. Адон потянулся к Анат. Переждав серию поцелуев, богиня сказала:
- Ещё один вопрос. Твой непревзойдённый Эшмун настолько испугался заклинания, что оскопил себя. А ты не только напал на него, но и ухитрился выжить. Почему и как ты это сделал?
- Это два вопроса.
- Ответь хотя бы на один.
- Эшмун не хотел связываться с богами и вашими невнятными склоками. Он пришел к Муту за искусством. Он был великий врач и более всего любил свое дело.
- А ты? Ты ведь тоже учился искусству исцелять.
- Ты всегда перебиваешь? Каждый рапаит это одновременно воин, врач, колдун. Мне ближе первое. Поэтому я нападаю на всё, что движется, и как-то выживаю. И ещё я люблю тебя.
Анат гостила у Адона две самые счастливые недели в своей жизни. Она ни о чем не думала, ничего не вспоминала, только наслаждалась обществом неправдоподобно влюблённого в неё мужчины, его голосом, телом, взглядом; совместными трапезами и словесными поединками; длинными историями, рассказываемыми в спальне под шум дождя, или анекдотами достаточно фривольными, как по форме, так и по содержанию, приходящими на ум в бане; его сочными замечаниями, без которых были немыслимы их короткие вылазки в город; их неторопливым и непроизвольным обменом тайнами и знаниями во время долгих прогулок по окрестностям. Пару раз они поднимались на склоны, к деревням и диким лесам, но Анат чувствовала смутные угрызения совести за заброшенное хозяйство, и они оставили это. Теперь они прогуливались вдоль моря. Их лошади неспеша трусили вдоль кромки воды, поднимая веер брызг, волны выводили свою вечернюю песнь, небо загоралось закатным огнем так, как и за тысячи тысяч лет до них, когда ни люди, ни боги не тревожили мир своими пирами и битвами. То тут, то там на песчаных холмах деловито расхаживали чайки в поисках выброшенной морем рыбёшки, моллюска или оброненного человеком куска хлеба или мяса. Пряные запахи ветра, моря и гниющих водорослей кружили им головы, а вдали, между небом, морем и горами, в кисейной пелене дождя или лиловатой предзакатной дымке стелился город. Ветер раскачивал стебли травы и ветви кустарников, взгромоздившихся на высокие дюны, развевал чёрную аббу Адона и серебристо-синий плащ Анат, нёс легкий золотистый песок. Иногда он проносился над ваннами, где из миллионов моллюсков варили королевский пурпур, и тогда до влюблённых доносило непередаваемую вонь. Они прекращали прогулку и галопом врывались на городские улицы, чтобы скорее спрятаться в плотно закупоренный рабами дом, где царили томные ароматы, располагающие к изнеженным и чувственным удовольствиям.
Но мир брал своё. Анат все сильнее мучила необходимость вернуться в свои вотчины. Лес - открытая, хорошо организованная и отлаженная система. Сады и пашни находятся под неусыпным надзором трудолюбивых крестьян. Но самая отлаженная система, самый тщательный присмотр нуждаются во вмешательство того, кто понимает суть и природу происходящего ещё до того, как оно начнет происходить. Кроме того, Анат соскучилась по Праху и заповедной роще вокруг своей виллы. А ещё нужно было приготовиться к ежегодным празднествам Зимнего Солнцестояния, их торжественным ритуалам и последующим попойкам. В принципе, (хоть это считалось дурным тоном) торжествами можно было и сманкировать, но в этом году всю петрушку организовывали Шамшу и Шапаш, а последняя была доброй приятельницей Анат. Поэтому Кадеш ( этот титул носили Анат и Астарта, и он выражал общую плодородную и плодоносную суть обеих) получили особые приглашения, и отвертеться было невозможно. У Адона тоже хватало забот. От погибшего друга и брата ему досталась не только обширная и титулованная практика вдоль всего побережья, но и обязанности управляющего делами Ордена Рапаитов. Жил Адон широко, но и платил за это дорого, и Анат, быстро смекавшая, что к чему, понимала, что рапаит держится только благодаря нечеловеческой работоспособности и чудовищной выносливости, да ещё привычке к адским нагрузкам, полученной за время ученичества у Муту. Когда гостья, отоспавшаяся за первую половину дня, обнаруживала, что утро её хозяина прошло в беготне и разъездах по храмам и святилищам, сановным и нищим больным, библиотекам или совещаниям по делам Ордена, а вечер и ночь он неумолимо собирался посвятить своей божественной возлюбленной, она устраивала скандал, требуя, чтобы он сначала как следует отоспался.
- Отосплюсь после смерти, - говорил он, улыбаясь, и в устах рапаита это звучало несколько двусмысленно.
- Ты подорвешь на мне своё здоровье, - заявляла Анат.
- На тебе я бы с удовольствием умер ещё раз. Более того, на тебе я готов умирать каждый день: один раз до завтрака и не меньше двух раз после ужина.
- Ты псих!
- То есть как раз тот, кто тебе нужен.
На этом все споры, как правило, заканчивались, поскольку Адон приступал к решительным действиям, а Анат не могла убедительно притвориться, что это ей не по нраву.
В день отъезда Адон взялся проводить её. Он хотел дать своей подруге колесницу и возничего, но Анат наотрез отказалась, попросив только хорошую верховую лошадь с припасами на первые два дня. Они немного проехали вдоль моря и стали прощаться, когда тропа резко свернула в горы. Адон погладил спутницу по щеке.
- Счастливого пути Анат Тиннит. Ты будешь скучать без меня, но я вернусь. Думай обо мне, когда будет очень тяжело.
- С чего ты взял, что я буду скучать без тебя, смертный?
Он только улыбнулся в ответ.
Когда наступило время празднеств, Анат уже не жалела о принятом приглашении. Встреча с домом не принесла той радости, которой она ожидала. И роща, и вилла показались ей чужими и пустынными, любимые вещи раздражали напоминанием о своих копиях в доме Адона. Она слишком скоро поняла, что тоскует, и повседневные заботы не умаляли этой тоски. Адон часто присылал ей известия с маленькими, чумазыми и напуганными духами подземного мира. Они смотрели на грозную Анат, убившую когда-то в поединке их властелина, недоверчивыми чёрными глазёнками-бусинками и, привыкшие к мертвечине, недоверчиво обнюхивали предложенное богиней угощение. И Анат, и Адон знали, что малыши подотчётны своему хозяину, и потому Муту был в курсе их любовной переписки, но обоих это мало волновало. Однако, письма это всего-навсего письма, и они только усугубляли тоску богини. Поэтому, когда настало время, она с лёгким сердцем оседлала Праха и отправилась в путь.
Шамшу сам встретил её у порога своего дома, как всегда пылающий, пышно одетый, с венцом солнечных лучей на царственной голове, по случаю торжеств с горящим факелом в руке. После положенных приветствий вниманием Анат завладела его супруга. Щебеча что-то радостное и невразумительное, она показала гостье её покои, объяснила общий расклад торжеств, снабдила расписанием мероприятий.
- Не пропусти сегодняшний вечер. Возможно, мы найдем время поболтать, а сейчас, извини, бегу. Ещё столько нужно сделать... - Шапаш критически осмотрела приятельницу. - А знаешь, ты похорошела. Ну, до скорого.
Анат пожала плечами, вздохнула и принялась устраиваться.
К коктейлю она одела платье, пояс и сандалии, подаренные ей Адоном. Рабыни просто, но со вкусом причесали её, обвели краской глаза и брови. Другого макияжа Анат не делала. Первой, на кого она наткнулась в зале, была Астарта, которая буквально налетела на неё и, приперев к стене пышным бюстом, звонко расцеловала.
- Ах, милочка, как я рада тебя видеть. Я вижу, ты последовала моему совету и наняла приличного портного.
- Зато ты никак не последуешь моему и не уволишь дюжину ювелиров.
- У тебя просто не хватает смелости на изысканную причёску, дорогой маникюр и пристойные аксессуары.
Анат взглянула на Астарту и, к собственному удивлению, кивнула:
- Возможно, ты права.
Но та уже летела прочь, рассыпая приветствия и улыбки. Анат машинально сняла с ближайшего подноса широкий, искрящийся жидкостью бокал, и медленно пошла вдоль зала, осматриваясь и раскланиваясь.
Илу, почти совсем выживший из ума, сидел в кресле, сонно качая головой, Асират стояла над ним, прямая и настороженная, как часовой. К Анат подошел Аглибол Лунный, белокожий и беловолосый настолько, что его можно было принять за альбиноса, если бы не серебристо-серые, как рыбья чешуя, глаза. Когда-то они были любовниками, потом расстались, сохранив друг к другу чувство трепетного уважения. Аглибол был умным и техничным партнёром, но бедняга сильно зависел от лунных циклов и вынужден был соблюдать осторожность. В ритуалах и мистериях они составляли астральную пару, как Астарта и Астар, и понимали друг друга без слов. С Аглиболом вообще было легко ладить, в отличие от Астара, извращенца во всех смыслах этого слова. Последнего не любили, даже терпеть не могли. Астарта была единственной, кто мог оказать на него хоть какое-то влияние. Анат почувствовала себя крайне неуютно, увидев Астара в компании с Баалу и Кусаром-и-Хасисом. Троица о чём-то живо переговаривалась, а завидев её, одновременно и молча поклонилась. Анат постаралась не думать об этом, чтобы не испугаться. Цид, Мелькарт и Великий Йамму, тоже собравшись кружком, обсуждали насущные проблемы на близкую всем троим морскую тематику. Счастливчик Гадде взахлёб рассказывал какой-то совершенно непотребный анекдот Дагону Аддаду и Элагабалу, большому специалисту по части оргиастических обрядов. Тот молча улыбался: в этой сфере его трудно было удивить чем-нибудь новеньким. Воители Кемош и Решеп показались Анат неожиданно приветливыми, и она вынуждена была провести с ними какое-то время в качестве ответной любезности.
- Надеюсь, никакая эпидемия не угрожает моим угодьям в ближайшее время? - спросила она Решепа, большого доку по части всяких моров и пошестей.
- При столь усердной и бдительной хозяйке мне просто не за что зацепиться, - с галантным полупоклоном ответствовал тот.
Покровители городов и династий Хорон, Мелькарт, Мильком и Йево как всегда яростно обсуждали что-то сугубо меркантильное, и из их угла слышались крики, цифры и звук удара ладони об ладонь. Словом, знакомые все лица. Впрочем, нет. Высокий, красивый юноша, чуть морщась, точно от зубной боли, одиноко сидел в кресле под декоративным деревцем и, подслеповато щурясь, оглядывался вокруг. Он явно был не в своей тарелке. И хотя Анат совершенно его не знала, что-то в нём было смутно знакомым.
Анат ухватила за рукав проходящего мимо Посланника.
- Привет, Плут. Или тебя следует теперь звать Таавт?
- Ох, не трави душу!
- Твоя книга вышла просто замечательной, я читала.
- Когда ты успела, я ведь только недавно закончил?
- Прочла, когда гостила у одного рапаита.
- Не напоминай мне о них! Эта публика просто стояла у меня над душой. Особенно один... Здоровый, чёрный и невероятно наглый.
Анат мысленно усмехнулась.
- Но ведь было Высочайшее Повеление.
- Золотко, повеления легче разносить, чем исполнять. Я совсем не намерен был гнать лошадей: подумаешь, история Сотворения Мира! Писать надо тихо, не спеша, за трубочкой и рюмочкой, между двумя девочками... А эти заразы выпотрошили меня совсем. Вон, кстати, сидит один, - он указал на юношу, заинтересовавшего Анат.
- Что он здесь делает?
- Как, ты не знаешь? Это теперь один из нас, любовник Астарты. Он из-за неё погиб, или что-то в этом роде. Должно быть, бедняга неподражаем в постели, потому что крошка не побоялась пойти и выторговать ему у Муту не только жизнь, но и бессмертие. И как это ей удалось, ума не приложу?
Анат кивнула. Надо было отдать должное, Астарта проявляла исключительную отвагу и изобретательность в достижении желаемого.
- Представь нас, - потребовала она.
Посланник пожал плечами и исполнил просьбу. Увидев приближающиеся фигуры, Эшмун вскочил, пожал руку Анат, пробормотал “очень приятно”. Первое впечатление о его близорукости оказалось обманчивым. Взгляд сапфирово ясных глаз был пронзителен и цепок, но, казалось, слегка отсутствовал, точно Эшмун прислушивался к чему-то внутри себя. Его гримасничанье проистекало оттого, что вокруг было незнакомое и не слишком доброжелательное общество. Движения новоиспечённого бога были несколько манерны, он вообще заметно нервничал. Исполнив свою миссию, Таавт-Посланник по знаку Анат быстро слинял, и Охотница, мягко взяв молодого человека под руку, уверенно повела его к одной из глубоких декоративных ниш с высоким окном, где можно было поговорить спокойно и в относительном уединении. По дороге она взяла для себя и своего спутника по бокалу с густым ароматным напитком.
- Я много наслышана о Вас. Расскажите, как случилось, что Астарта решилась отправиться за Вами в мир мёртвых.
Эшмун пригубил напиток и искоса взглянул на Анат. Она отсалютовала ему своим бокалом и ободряюще улыбнулась.
- Видите ли, леди, она чувствовала себя виноватой в том, что я с собой сделал.
Анат кивнула. Астарта, в самом деле, не была кровожадна, кроме того, ей могло быть до смерти обидно, что по её вине без толку пропало такое красивое и многообещающее тело.
- В конечном итоге, Вы выиграли.
Эшмун поморщился.
- Знаете, невелик выигрыш, ходить на привязи, как комнатная собачонка. Я её собственность. Даже раб может время от времени сослаться на усталость. Мне этого не позволено: я должен чувствовать себя обязанным за то, что для меня сделано, - он смущённо пожал плечами и спохватился. - Простите...
- Ничего. Но Вам не стоит отчаиваться. Она ветрена, и скоро Вы ей наскучите. Позаботьтесь о том, чтобы не оказаться на улице. Ваши братья из Ордена знают о Вашем воскрешении?
Он взглянул на неё с удивлением и покачал головой.
- Я очень ограничен в своих действиях.
Анат улыбнулась.
- Адон будет рад последним новостям. Если хотите, я сообщу ему. Он позаботиться о том, чтобы, когда Вы будете более свободны, у Вас не возникло проблем.
Эшмун вцепился в её руку так, словно она была последней веткой над пропастью.
- Вы сделаете это? О, прощу Вас, сделайте это! Я даже не мечтал, что мне может так повезти. Мой архив, мои записи и рецепты, что с нами? Понимаете, там есть очень ценные заметки, которые я не смогу восстановить... Кто управляет делами Ордена?
Анат мягко положила ладонь на вцепившиеся в неё пальцы.
- Вы покалечите меня.
- О, простите...
- Ничего. Делами Ордена занимается Адон, и, насколько мне известно, все Ваши свитки целы. Но это всё, что я знаю. Успокойтесь, я помогу Вам.
- Эшмун, мальчик мой! - голос был скрипучим, с придыханием, но разносился по всем углам залы. Анат и её собеседник обернулись. В их сторону двигалась высокая фигура, больше всего похожая на гигантскую буро-зелёную бесхвостую ящерицу, вставшую на длинные задние ноги и одетую в чёрный полушубок. Загребая по полированному полу когтистыми лапами, гротескная фигура передвигалась так стремительно, что мех с её одеяния облетал и рассыпался вокруг сотнями чёрных скорпионов с яростно поднятыми жалами. Гости шарахались от них, а фигура, как ни в чём не бывало, шла себе сквозь разряженную толпу, опираясь на тонкий посох из полированного кедра с перекладиной наверху, вокруг которой плотно обвилась красно-золотая змея.
- Шадрапу, учитель! - Эшмун бросился навстречу демону, обнял и прижался к нему, несмотря на насекомых, которые тут же забегали по его телу, потрясая жалами.
- Ну-ну, мой мальчик, осторожнее... Ты не один?
Смущённо улыбаясь, Эшмун представил их друг другу. Анат не была знакома с Шадрапу лично, но он пользовал Праха, что называется, по почте. Демон был невероятно древен, и занимался врачеванием ещё тогда, когда боги не пришли на землю, а океаны и суши кишели разнообразными монстрами. Это благодаря его знаниям и опыту единорог Анат, грифоны Шамшу и другие твари, оставшиеся с тех времен, ещё жили и здравствовали.
- Я прослышал о твоём новом статусе, Эшмун, и пришёл, чтобы передать тебе вот это, - старый демон торжественно протянул ученику свой посох. Змея на посохе подняла точёную головку и зашипела. Шадрапу довольно засмеялся, и его раздвоенный язык заходил взад и вперёд в широкой зубастой пасти. Эшмун потеряно перебегал глазами с него на Анат.
- Бери-бери! Я стар и решил отойти от дел. Только ты и Адон достойны были носить этот жезл. Но Адон, - тут демон уставился золотым в чёрных крапинках глазом на Анат, - Адон - оболтус и лодырь. Он мог бы далеко пойти, девочка! Очень далеко. Но он пренебрёг наукой старика Шадрапу из-за каких-то дурацких железок, отнимающих священный дар жизни, и глупой девчонки, влюблённой в эти железки. Возьми жезл, сынок.
Эшмун взял посох и поклонился. Анат стояла ни жива, ни мертва. Шадрапу тем временем сграбастал длиннопалой когтистой лапой ближайший к нему сосуд с алкоголем и плеснул всё его содержимое себе в рот. Потом облизал серым гибким языком пластинчатые чешуи вокруг пасти и снова уставился на Анат. Его язык задумчиво двигался между страшными челюстями.
- А впрочем, я его понимаю. Я смотрю на тебя и жалею, что так стар. Прости, что не отвечал на твои приглашения. Я был сердит на тебя из-за этого безмозглого мальчишки. Возможно, я был несправедлив.
- Я не сержусь на Вас, о старейший, - ответила Анат, глядя прямо в золотокрапчатый глаз. Шадрапу расхохотался.
- Тогда станцуй со мной. Я заменю тебе Адона на сегодняшний вечер.
На глазах у Анат ящер начал меняться, потемнел, раздался в плечах. Вдоль трансформирующейся морды скользнули чёрные, в колечках, кудри. И вот уже сам Адон в чёрной, чуть колышущейся аббе стоит перед ней и протягивает руку.
- Вы нравитесь мне и в собственном обличье, - улыбнулась в ответ Анат.
Они заскользили по зале, высокий смуглый мужчина в чёрном и изящная светловолосая женщина в алом. Богиня смотрела в знакомые янтарные глаза и была совершенно счастлива. И что за дело, право, если в янтаре поблёскивают чёрные мушки, а из полуоткрытых губ порой показывается широкий раздвоенный язык?
- Ты не боишься? - скрипуче спрашивал партнёр, когда плащ-абба из множества скорпионов, развеваясь на повороте, касалась обнажённого плеча Анат, и несколько насекомых, сорвавшись, торопились по её руке назад, к своим собратьям. Она, молча и со счастливой улыбкой, качала головой, протягивала руку и скользила пальцами по живой ткани на груди мнимого возлюбленного.
- Благодарю Вас, - сказала Анат, когда танец закончился, и старый демон отвёл её к Эшмуну.
- Я прощаюсь с вами, дети. Будьте осторожны, проявляйте стойкость в своих устремлениях. Если понадобится помощь, зовите старика Шадрапу. - И демон пошёл прочь, рассыпая по пути своих скорпионов.
Анат смотрела ему вслед, когда Эшмун осторожно тронул её за плечо.
- Простите, леди, Вы с Адоном...
- Да, мы любовники.
- Видите ли, я никогда не любил Муту, моим любимым учителем был Шадрапу... Мне показалось, Герцог обрадовался, когда Астарта пришла за мной. Он слишком легко уступил. Теперь я понимаю. Берегитесь его, леди Анат, он ждёт Вас.
Анат открыла рот, чтобы спросить, что он имеет в виду, но не успела.
- Асклепий! - раздался недалеко от них капризный голос Астарты.
Эшмун вздрогнул и как-то съёжился.
- Боюсь, мне придется оставить Вас. Это меня.
- Вас?!
- Ну да. - Эшмун криво усмехнулся. - Видите ли, с точки зрения моей нынешней хозяйки меня зовут недостаточно изыскано, ведь “Эшмун” переводится просто как “имя”. А вот “Адон“ означает “господин “.
Он слегка поклонился Анат и с печально-подневольным видом потащился на голос. Жезл Шадрапу смотрелся в его руках нелепо.
- А вот и наша недотрога, - раздалось за её спиной.
Она стремительно обернулась и увидела вдрызг пьяного Утреннюю Звезду, опирающегося на плечи стройного юноши, темноглазого и застенчивого, лицо которого только-только обнесло юношеским, не подлежащим бритью пушком.
- Определение несколько устарело, Азиз.
- И ничуть... Да знаю я про твой роман. Тут все знают. Просто молчат.
-С чего бы это? Обычно такие вещи каждый пробует на язык.
- Э-э, нет. У тебя любовь, а это лучше не трогать. Безопаснее...
- Боюсь, я не понимаю.
- Неважно. Главное понимает наш романтичнейший друг, - Азиз ткнул покрасневшего Гору в бок и расхохотался.
- С чего ты взялся за парня?
- Должен же кто-то (ик!) наставить ребёнка в жизни на путь истинный...
- Хорош наставник... Алкоголик!
- Это не порок! Гору, малыш, усади меня куда-нибудь и принеси ещё выпить. Вот так... Так о чем мы? Ах, да, твоя Печать!
- И что с ней? - Анат села на ручку кресла, в котором развалился Азиз.
- Она цела. Твой смертный дружок ухитрился приручить её. Пока Гору нет, я скажу тебе. Я присматриваю за тем, что он делает. Мальчик гениален настолько, что не созрел для собственного интеллекта. Так можно запросто наломать дров. Когда он в ярости запечатал Астарту, я неделю уламывал Сету расхлебать эту кашу. А тут являешься ты... Ну, на этот раз я был начеку и посоветовал Гору, как изменить ключ так, чтобы осталась лазейка. И твой друг нашел её.
- Каким образом?
- А хрен его знает. Умный, наверное.
- Я хотела спросить, в чём лазейка.
- А-а... Ик! Что за пакость подают здесь? Сплошь ароматизаторы и наполнители... Водка, вот истинно благородный напиток! Гору, унеси эту дрянь или отдай даме, а мне раздобудь водочки. Да-да, скажи, я просил! Ну, так вот, красавица: целомудрие нарушается, если имеет место факт осквернения мыслью или действием. Если же мысли или действия направлены на служение объекту или выражают преклонение перед ним, осквернения не происходит. Печать не активируется.
- Это игра слов.
- Девочка моя, в начале всего сущего тоже было всего-навсего Слово, а вон какой винегрет получился. Спроси у Посланника, он теперь “Таавтор”, ха! Так что скажи “спасибо” пропитому Азизу...
- Слушай, благодетель, я не собираюсь никого ни за что благодарить! Я пошла за Печатью добровольно и...
- Моя дорогая! - Азиз умоляюще прижал руки к груди. - Не городи чепухи, таких вещей никто с собой не делает добровольно. Тебя вынудили!
- Кто?
- Не кто, а что. Твоё собственное отчаяние.
Анат посмотрела на Азиза долгим взглядом, чуть изогнув губы причудливой усмешкой так, что уголки оказались сильно опущены. Как ни странно, это не изуродовало её лица.
- Не слишком ли много развелось вокруг меня мужчин, понимающих, что со мной происходит, лучше меня самой?
Положенные торжества и ритуалы были закончены, и праздники вступили в ту фазу, когда недогулявшие своё ищут, куда бы податься за продолжением. Анат не хотела возвращаться в свой пугающе пустой дом и, к собственному удивлению, оказалась в центре шумной компании, шатающейся от дома к дому, от попойки к попойке. В основном, она находилась в обществе Эшмуна, с которым можно было поговорить о том, кто занимал её мысли все эти дни. Азиз и Аглибол часто составляли им компанию, и беседа сворачивала в новое, всегда неожиданное русло. Баалу и Кусар её не трогали, и это вполне устраивало.
Сначала общество навестило Кемоша и Решепа, которые, как истинные солдаты, были всегда готовы. Затем нагрянули в морской дворец Йамму, полный рыбных блюд и морских дев. Потом кто-то закричал, что пьянка не приносит необходимого удовлетворения, если женщины на ней сплошь с рыбьими хвостами, годными только на закуску к пиву. Посланник объявил, что дриады у Анат имеют всё необходимое и в нужных местах, и компания гурьбой покатила в сторону уединённой виллы в заповедной роще. Анат обречённо пожала плечами, но возражать не стала.
Поначалу всё шло как по маслу. Мужчины веселились, обняв каждый одну-две девушки в зелёном. Астарта насела на Элагабала, прося объяснить тонкости кое-каких мистерий особо чувственного свойства. Анат из угла присматривала за происходящим, перебрасываясь словом-двумя с вечно пьяным Азизом. Недалеко от неё Эшмун ожесточённо спорил с Посланником из-за книги последнего, которую Эшмун непостижимым образом ухитрился прочесть за дни торжеств. Вдруг из противоположного конца залы раздался голос Баалу:
- А что это наша хозяйка оставила своего смертного и морочит голову Утренней Звезде?
Выпады такого рода, да ещё высказанные в такой форме, по умолчанию считались недопустимыми. Все онемели и переглянулись.
- Что ты имеешь в виду? - осторожно спросила Астарта, поглядывая на Эшмуна.
- Как, разве ты не заметила, что Анат сильно увлеклась твоим новым приобретением?
Эшмун вздрогнул и нахмурился.
- Наша скромница всегда норовила остаться постней других, - вёл дальше Баалу. - Видно, Охотницу потянуло на падаль.
Анат увидела, как Эшмун сжал кулаки. Астарта тоже не выглядела польщенной. Она встала и громко сказала:
- Уймись. Ты пьян. Не мешай остальным веселиться.
- Но ты, дорогая, ты ведь скучаешь, не так ли? Может, Асклепий не так хорош? Да, конечно, бедняга уже бессмертен, а это противно твоим вкусам. Может быть, этот подойдет?
Возле Анат возник молодой растерянный мужчина. Он испугано огляделся, упал на колени, потом вдруг взгляд его остекленел и, протянув руки, он точно во сне пошёл на Анат. Она шарахнулась в сторону, но мужчина проворно схватил её. Анат ждала, что Печать сожжёт нападающего, но тот оставался цел, и уже рвал на ней рубаху.
- Азиз, ты у нас специалист по колдовству и всяким печатям, что на этот раз? - закричала она, отчаянно отбиваясь.
- Это Астар! Человек ничего не делает и ни о чём не думает. Всё делает бог, но сам при этом не касается тебя. Это ещё один способ обмануть заклинание...
- Да на что оно вообще годится, - в досаде закричала Анат, пытаясь освободиться из цепких рук.
Азиз бросился ей на помощь, но зомби отшвырнул его с такой силой, что бедняга врезался в колонну и осел без сознания. Посланник толкнул Эшмуна к пострадавшему, а сам подскочил к Анат. Остальные, упившиеся до ризоположения, ещё не пришли в себя и только наблюдали за стремительным развитием событий. Посланнику удалось оторвать человека от Анат и вышвырнуть в окно.
- Он не уймётся, пока не уймётся Астар, - крикнул он.
Сквозь грохот и блеск молний с другого конца зала донеслось:
- Не понравился этот? Может быть, другой подойдёт?
Вокруг Анат начали появляться люди, много людей. Мужчины в расцвете сил, юноши, почти мальчики, глубокие старцы. И все были не в себе, все тянулись к ней. Она затравленно оглянулась и отступила.
- Неужели так трудно выбрать, или ты предпочитаешь всех сразу, - прогремел Баалу.
Анат подняла голову.
Не трогайте того, кто тих и строг!
Подальше обходите беззащитных!
В них может спать до срока грозный бог,
Который вдруг ответит на молитвы.
И всё тут обратится против Вас,
Как мясорубка, измельчит в начинку.
В пустыне в бурю не услышать глас,
И ваше небо будет вам с овчинку.
Не обижайте тех, кто словно тень,
Кто терпит молча и не отвечает.
Увидите, наступит чёрный день,
И вам не кости - жизнь переломает.
Мир в сессию коварен и угрюм.
Во временах далёких и не очень
На чистоту, на благородство дум
Был тот, кто тих, экзаменом для прочих.
Баалу стоял в полусфере из бьющих в пол ослепительных молний, которые вылетали из грозовой тучи над его головой. Он откровенно наслаждался её страхом и растерянностью. Рядом сидел Астар с напряженной ухмылкой, тут же примостился Кусар-и-Хасис. У всех троих на лице застыло явное предвкушение. Анат поняла, что попала в ловушку. Тут первый из надвигающейся толпы коснулся её пальцами вытянутых рук. Кровь бросилась в лицо Владычице, Лунорогой Анат, Крылатой Убийце. Она перестала думать, видеть, слышать и чувствовать. Великая ярость, которая была её оружием, её пищей и её сутью в кровавые древние дни, всколыхнулась и расцвела в ней всепожирающим пламенем. Длинный, сверкающий серебром клинок лунного света, словно сам собой, возник у неё в руках, и она вошла в живую массу, как входит свежевыкованный меч в тело раба, чтобы кровь придала металлу ни с чем не сравнимую закалку. Вселенная вокруг неё взрывалась воплями и хрустом, вскипала дымящейся кровью и рассечённой плотью, а она шла вперёд, ибо по ту сторону этого шевелящегося месива её ждало трёхголовое чудовище, которое надо убить.
Астарта завизжала и, схватив за руку Эшмуна, рванулась было вон, но он ударил её, отшвырнул от себя и побежал туда, где лежали отпущенные Астаром жертвы ярости Анат, стонущие и истекающие кровью. Азиз, уже пришедший в себя, бросился помогать ему, оттаскивая раненых.
- Посланник, убери с её дороги остальных, - крикнул он.
Тот кивнул и одним броском перенёсся к Элагабалу, который расталкивал мертвецки пьяного Решепа.
- Остановитесь, кретины, - крикнул Аглибол, взваливший на себя Кемоша, который худо-бедно, а передвигал ногами, торопясь уйти подальше от линии Анат - Баалу. - Вы спустили с цепи собственную смерть!
Но троица ничего не хотела слышать, упиваясь мстительным торжеством. Посланник вернулся к Азизу.
- Их надо остановить.
- Чёрта с два, я пробовал. Ублюдок Баалу одел их в мощное поле. Видишь эти молнии? Остаётся ждать. Либо Анат свалится от усталости, что маловероятно, либо она доберётся до них, и тогда никакое поле их не спасёт. Слышишь?
Таавт поднял голову и прислушался. Среди крика и стонов, перекрывая грохот электрических разрядов, звенел и переливался, как драгоценный камень чистой воды, смех Анат.
- Что это, во имя Величайшего? Она свихнулась?
- Нет. Это голос её силы. На моей памяти она так смеялась дважды: когда в одиночку шла на Левиафана, от которого мы скопом драпали во все лопатки, и когда расправилась с Муту.
- Зря они затеяли эту баню. Она закончится для них кровавой припаркой. Эшмун, скажи, что тебе понадобится и где это взять. Я смотаюсь, пока Азиз растащит этот страшный завал и выяснит, кому ещё можно помочь.
Анат скорее почувствовала, чем увидела преграду между собой и своей целью. Она протянула руку, и её ярость всосала шипящие и извивающиеся молнии. Она медленно, наслаждаясь каждым шагом, подошла к обессиленному Астару, испуганному Кусару и растерявшемуся Баалу. На её лице блуждала нежная улыбка.
- Тебя, тварь, - ласково обратилась она к Астару,- я просто сожгу. - При этом богиня медленно наклонилась к его посеревшему лицу, её окровавленные губы приоткрылись для поцелуя, и Печать Гору, зацепившись за невольный импульс вечно озабоченного и жаждущего острых ощущений разума, полыхнула, превратив сидящего в облачко серого, дурно пахнущего пепла. Всё так же, безмятежно улыбаясь, Анат повернулась к Кусару.
- Кусар-и-Хасис! Не думаешь ли ты, что я забыла тебе лук Акхита? Это прекрасное оружие. И сделал ты его специально для меня. А вот и моя благодарность, - сверкающее ледяным холодом лезвие, шипя вошло в горло великого оружейника и мастера, снизу вверх пронзая твёрдые и мягкие ткани, пока не накололо на острие его технически одарённый мозг.
- А теперь ты, мой возлюбленный брат и супруг, которому я когда-то спасла жизнь. - Анат протянула руку и растопыренной пятернёй толкнула его в лицо, отчего кожа под пальцами задымилась, а сам Баалу рухнул, как подкошенный. Богиня присела на корточки и продолжила. - Ты редкостное ничтожество, но мне жаль сил, которые я когда-то на тебя потратила. Поэтому, я ограничусь малым и отрежу тебе уши... вот так, и кое-что пониже, чтобы тебе нечем было гордиться.
- Анат!
Богиня обернулась как ужаленная.
- Адон!
Перескакивая через лежащие тела, к ней бежал вооружённый мужчина в чёрной с золотой каймой аббе и алой повязке жреца. Она бросилась ему навстречу, забыв обо всем остальном, упала в объятия и заплакала.
- Ты цела? Эта кровь откуда? Ну, говори быстрей, где ты ранена?
- Кровь? Но это не моя кровь...
Она затравленно оглянулась. Вокруг лежали сотни мёртвых и искалеченных тел, наполняя воздух запахом крови и вывороченных внутренностей, издавая жуткие стоны. Её затрясло.
- Я не хотела. О, Адон, я совсем не хотела их убивать. Они шли на меня, всё новые и новые. Я не могла добраться до тех и убивала, убивала...
- Не плачь, ты не виновата, - Адон прижал её дрожащее тело, погладил волосы. - Это я виноват.
- Ты? Но при чём тут ты?
- Я - твой мужчина,- сказал он твёрдо, - значит, я отвечаю за всё. И за то, что с тобой случилось, и за то, что ты сделала.
Анат подняла голову. Он и не думал шутить, он, в самом деле, так считал. Её слезы иссякли, а огромные серо-зелёные глаза смотрели так, словно видели впервые.
- Прости меня, - сказала она ровным голосом. - Впредь я постараюсь держать себя в руках.
- Это ты меня прости. Нельзя было оставлять тебя одну.
Из тёмной ниши за ними наблюдали Азиз и вездесущий Посланник.
- Ты вовремя. Ещё немного, и она взялась бы за остальных, - заметил первый и поёжился.
- Стараюсь, - скромно ответил второй.
Как бы ни было страшно произошедшее, хорошо, когда в доме оказываются четверо решительных мужчин, твёрдо стоящих на ногах. С тех пор, как Анат послала весть о воскрешении Эшмуна, прошло около трёх недель. Поэтому, рапаиты лишь обменялись приветствиями и двумя-тремя короткими фразами по делу, и Адон повёл дрожащую и клацающую зубами, Анат наверх, в спальню. Там он завернул подругу в мягкое тёплое одеяло, заставил выпить какую-то целебную пакость. Она шипела, морщилась и обзывала Адона “мерзким докторишкой”. Когда лекарство было выпито, Адон взял её на руки и рассказал, как Посланник довёл до икоты его домашних, возникнув посреди ночи в оранжевом сиянии своей природы, как не придумал ничего лучшего, чем вбежать в спальню хозяина и завопить: ”Вставай!”
- Понимаешь, я здорово устал накануне. Было много противных и суетных дел, я поздно лёг. Вдруг кто-то вламывается и орёт над ухом. Я сделал так, чтобы он замолчал. - Адон тихо засмеялся. - Хорошо, что бессмертные в основном крепкие ребята. Меня окончательно разбудил управляющий и объяснил, кого я стукнул. Мы привели Посланника в чувство, а он бормочет: ”Собирайся, надо помочь Эшмуну, там раненые”. Я ему: ”Не пори горячку, они уже раненые, никуда не разбегутся. Ты тоже теперь раненый, сядь выпей. Я скоро. Объясни пока, что случилось”. А он в ответ: ”Некогда объяснять! Если мы опоздаем...” Я спросил, далеко ли ехать, а этот умник отвечает: ”К Анат”. Можешь себе представить, как я испугался? Зато теперь никто, кроме меня, не может похвастаться, что ездил верхом на Посланнике. Он всё время ворчал, что потребует с меня пожизненную пенсию по инвалидности. Пришлось напомнить ему, что я-то не бессмертный.
Анат заснула улыбаясь. Адон осторожно встал, устроил спящую поудобнее и спустился вниз. Их с братом ждало много тяжёлой и грязной работы.
Когда медицина позволила, Гору и Азиз отправили оставшихся в живых по домам. При этом оба на чём свет стоит поминали сукина кота Астара. Посланник взял на себя заботу о тех, кому повезло меньше. Работа знакомая, ибо знающие называли его Поводырём. Адон и Эшмун, отоспавшиеся от первой страды, помогали колдунам, выясняя у пациентов, кто откуда взялся. Когда с этим было покончено, оба отправились восвояси, потому что Эшмуну не терпелось принять дела и вернуться к работе. “Не наработался “,- откомментировал язвительный Азиз.
- Ты же знаешь, мне надо быть там, - сказал Адон, прощаясь с Анат.- Но я вернусь.
- Постарайся обставить своё возвращение менее... драматично, - попросила та.
- Постараюсь.
После их отъезда Азиз заявил, что его подорванному пьянством организму необходим свежий и богатый озоном воздух и микроклимат высокогорной кедровой рощи. Вилла Анат - это именно то, что он искал уже долгие годы. А поскольку малыша нельзя ни на минуту оставить одного, чтобы он что-нибудь не натворил, то Гору составит ему компанию.
- Твои дриады чертовски хороши, - доверительно сообщил Утренняя Звезда Анат.- Их здоровая сексуальность ещё не испорчена достижениями цивилизации. Я хочу, чтобы они расшевелили парня.
В компании остроумного и вечно пьяного Азиза и застенчивого, но проницательного, Гору, к тому же непревзойдённых магов, время пролетело незаметно. В начале весны вернулся Адон, и Азиз, выдернув Гору из-под мышки особо миленькой нимфы, откланялся.
Сезон дождей заканчивался, лес расцветал весенними красками и запахами. Анат часто выезжала, осматривая своё хозяйство. Адон сопровождал её. Поскольку Эшмун принял дела, у его брата появилась возможность удрать в заповедную рощу на более-менее длительный срок.
Они ехали верхом, возвращаясь из дальней поездки. Кони пробирались меж валунов, цокая копытами по камням и потряхивая гривами. Всадники молчали. Неожиданно богиня обратилась к спутнику:
- Здесь недалеко есть уютный грот, там берёт начало ручей. Чудное местечко. Отдохнем?
Он кивнул.
- Веди.
Анат выехала вперед.
- Как дела у Эшмуна?
- Лучше, чем хорошо.
- Астарта его не беспокоит?
- Явилась однажды с намерением восстановить себя в правах.
- Ну и...?
- Он не скрыл от неё того, что о ней думает, и указал на дверь. Она растерялась настолько, что попросила прощения. Тогда он сменил гнев на милость и разрешил ей посещать свою постель, когда у него будет на это время и вдохновение.
- Что она?
- Представь, согласилась. И довольно честно блюдёт условия договора.
- Бывает же... Совет им да любовь. Эшмун говорил тебе, что она наградила его бессмертием?
- Да... и мерзкой кличкой, - Адон засмеялся.
- А ты?
- Что я?
- Тебе не приходило в голову попросить меня о том же?
- Нет.
- А сейчас?
- Думаю, нет. Видишь ли, эти вещи решаем, в конечном итоге, не ты и не я. У Астарты тоже ничего не вышло бы, если бы не было предопределено.
- Ты фаталист?
- Скорее, философ.
- Ты что-то имеешь против бессмертия?
- Я ничего не имею “за”.
- Но Эшмун доволен. В его распоряжении теперь целая вечность для познания мира и совершенствования своего мастерства.
- Эшмун - учёный.
- А ты?
- А я всего-навсего герой-любовник.
- Это так мало?
- Это очень много. Наука - это то, что накапливается по цепочке, шаг за шагом и постепенно. Если хоть одно звено будет утеряно, конец повиснет в воздухе и всё здание рухнет. Всё придётся начинать заново, с нуля. А это сотни потерянных лет, тысячи потерянных жизней, возвращение в дикость и невежество. С любовью всё наоборот. Здесь весь смысл в том, чтобы каждый раз переживать всё заново, в первый раз, как в последний, и в последний, как в первый. Забыть всё и начать сначала, в этом состоит единственное в любви движение вперёд. Любовь - это память в забвении, в свежести и новизне чувств, движений, поступков, в бесконечном открытии друг друга. Так что, сама видишь, если учёному бессмертие рекомендовано, то любовнику противопоказано.
- Никогда не знаю, когда ты шутишь, а когда говоришь серьёзно. Ты хочешь сказать, что снова будешь искать меня в новых воплощениях?
- Буду искать и находить.
- Как ты будешь помнить, что искать? Смерть смывает память.
- Ты забываешь, что я рапаит. Я уже умер однажды, но всё равно искал тебя. И нашёл.
- Все-таки ты псих.
- А как же!
- Ну, вот и грот.
Путники спешились и вошли в глубину каменного свода, занавешенного плетями дикого винограда. Под ногами пружинил плотный ковёр зелёного мха, в дальнем углу из скалы била прохладная струя, и из естественной чаши, выбитой в камне, рассекая надвое каменный пол, вытекал ручеёк, чтобы немного ниже дать начало шумной горной реке. Адон принёс охапку сосновых веток, набросил на них свой плащ, и парочка растянулась на импровизированном ложе, наслаждаясь отдыхом после долгих часов в седле.
- Когда долго бродишь по лесам, удобнее быть зверем, - заметила Анат.
- Так будь им.
- Не хочу. Рядом с тобой я предпочитаю быть в собственном теле.
- Ты уверена?
- В чём?
- Тело, которое ты сейчас носишь, не есть твоя истинная природа, разве не так?
- Конечно, но я давно не играла в эти игры. С некоторого времени атрибуты божественной формы начали меня раздражать. Мне кажется, что всё это было с кем-то другим. Разумеется, если меня сильно достать, то умеющий видеть сможет разглядеть знаки моей власти в любом из моих тел.
Адон кивнул.
- Я могу. Мне это нравиться.
- Ты любитель экзотики? Вот не замечала.
- Нет, просто ты - это ты. И в звериной шкуре, и в мертвящем лунном свечении, и в тёплом женском теле, всё та же нежная Анат.
- Я не нежная, я жестокая.
- Это одно и то же. Только очень жестокое существо может так небрежно дразнить мужчину своей нежностью. Поцелуй меня.
Шамшу уже гнал свою запряжённую четвёркой грифонов колесницу к горизонту на западе, когда Анат и Адон вскочили на ноги. Лошади ржали и бились так, словно на них напал медведь. Слышно было, как трещат кусты под напором крупного тела. Анат раздула ноздри: ни одна лесная тварь не смела нападать на сопровождавших её. Она пожалела, что не взяла с собой Праха. Лошади при виде чудовища сходили с ума, и Адону пришлось бы всю дорогу сражаться со своим конем, либо идти пешком.
- Анат, кто это?
- Не знаю. Но, кажется, он ушел.
- Прикрой меня.
Богиня взяла лук, и они осторожно выглянули наружу. Было тихо. Слишком тихо. Затрещало и захрапело. Анат натянула тетиву, но это оказалась одна из лошадей. Адон поймал её, огладил, успокоил и подвёл к Анат.
- Подержи, я пойду за второй.
- Лучше вместе.
- Как хочешь, но, думаю, это был медведь, который напал на них по недоразумению.
- Прошлым летом я не оставила здесь ни одного крупного самца.
- В любом случае, я взгляну на следы.
Он отошёл к кустам и присел, осматривая почву. Анат напряжённо принюхивалась. Её настораживал витающий в воздухе, смутно знакомый, незвериный запах.
- Адон, назад! - крикнула она.
С грохотом и треском, сотрясая землю, из кустов вылетела чёрная туша и понеслась на вскочившего мужчину. Адон откатился раз, другой. Анат выстрелила, но стрелы отскакивали от щетинистой шкуры. Зверь кружился вокруг человека, отрезая его от входа в грот, тесня к скальной стенке, отгораживаясь от Стрелометательницы широким бронированным боком. Тогда она бросила бесполезный лук и побежала. В два огромных прыжка богиня достигла цели, подобралась и прыгнула на спину противника, впившись когтями в щетинистый загривок, норовя достать тяжёлой лапой по глазам. Вепрь рванулся и на полном скаку с разворотом ударился о скалу, разом обрушившись на Адона, оказавшегося между молотом и наковальней, и стряхивая со спины львицу. От удара о камень в глазах у Анат потемнело, и она рухнула на мох рядом со своим возлюбленным. Позже она могла вспомнить только то, что долго сидела, скорчившись во тьме грота. Её руки, сведённые судорогой отчаяния, обнимали голову и плечи Адона. Липкая солоновато пахнущая смертная кровь стекала по её пальцам в воду ключа. А сама она рыдала в голос, с подвываниями, то запрокидывая лицо, то зарываясь им в сажево-чёрные, пушистые, завитые в мелкие колечки волосы. Адон вздрогнул. Анат оборвала плач и всмотрелась в его лицо. Он чуть приоткрыл веки, сверкнув янтарём зрачков, и пошевелил губами. Анат наклонилась.
- Не плачь, любимая. Я вернусь. Я обязательно вернусь...- его дёрнуло, и кровь, хлынувшая изо рта, брызнула в лицо Анат. Её слёзы испуганно бросилась назад, в глубину, прошли дрожью по горлу и осели на сердце. Анат засмеялась. Хрипло, горько, но всё-таки засмеялась. От этого смеха вода в ручье вскипела и засверкала алым светом. Богиня опустила пальцы в светящуюся воду и позвала. Юный и невыносимо прекрасный, возник перед ней дух реки.
- Привет тебе, мальчик, - обратилась к нему Владычица. - Отныне имя тебе будет Адон. Сядь и поплачь со мной над моим господином.
И алая волна покатилась вниз, река забурлила: кровь хлынула в низовья. Три дня не выходила Анат из грота, три дня не подпускала она ни духа, ни демона к телу Адона, пока чья-то лёгкая рука не легла на её горячий лоб и мягкий девичий голос не попросил:
- Отпусти его. Не мучай больше себя и своего друга. Он устал видеть тебя в горе, ибо и после смерти твои страдания причиняют ему боль.
С тех пор каждый раз, когда весна вскрывала снежную корку на вершинах Ливанского хребта, а талая вода устремлялась вниз, вымывая из твёрдых пород богатый железом краснозём, и несла его в долины, полноводный Адон снова истекал кровью, как когда-то истекал кровью в укромном гроте смертный человек на руках рыдающей богини. Тогда из Библа вдоль Вади Фидар поднималась вереница мужчин и женщин в одеяниях паломников, чтобы провести ночь на плато Ипподром-на-Скале в храме Анат, принося жертвы грозной владычице. Наутро процессия с гимнами на устах шла дальше, и к вечеру входила под своды храма в Ианнуа. На третий день они достигали священного грота, а потом вечно исчезающего и вечно появляющегося озера, волшебного Биркат Йаммунэ, где их ожидал ещё один храм. Паломники бросали в озеро бронзовые, серебряные и золотые статуэтки Атаргатис, и если Владычица была благосклонна к верующему, то тяжёлая фигурка всплывала, выбрасываемая на поверхность силой бьющих из земли ключей. Из тысячелетних глубин до самого раннего средневековья ходили в горы поминальные процессии. Люди плакали по Адону. Анат не плакала больше. Она была занята.
Прах тряс гривой, храпел, дрожал всем телом, но под рукой хозяйки стоял, как вкопанный.
- Здравствуй, старый враг.
- Здравствуй, старая подруга. Заходи. Ты по делу?
- Да.
- И не надейся, не отдам. Срок не пришёл.
- Ты о чем?
- А разве ты не за Адоном сюда пришла?
- Нет...
- Значит, меня обманули. Я думал, между вами что-то было. Ждал, что ты снова пожалуешь скандалить и чинить мордобой, как тогда, с Баалу. Говорил я тебе: пожалеешь. Так и вышло.
- Заткнись, старый болван.
- Как скажешь, старая ведьма.
- Адон говорил мне, что в назначенный час ты всех возвращаешь на круги жизни для новых испытаний. Это правда?
- Да, он был талантливый, этот мальчик. Много знал, ещё больше понимал и обо всём догадывался... да. Так, ты хочешь знать, когда придёт его время? А? Хитра, хитра, ничего не скажешь... нет, не выйдет, не знаю, а знал бы, всё равно бы не сказал! Да...
- Мне не нужно знать его срока.
- Постой, постой. А что тебе ещё может быть нужно от старого Муту?
- Я хочу, чтобы ты провёл меня смертными путями, Муту. Всеми путями, до самого конца.
Муту выпрямился, взглянул на Анат и бросил валять дурака.
- Ты понимаешь, о чём ты просишь?
- Да.
- Знаешь что, девочка, - сказал он, протягивая руку, - идём-ка выпьем.
Анат помедлила в нерешительности, потом кивнула и соскочила на землю. Подошла к Муту и взяла протянутую руку. Герцог ударил жезлом, тёмная громада скалы разверзлась, открылся путь вниз.
Они шли длинными коридорами, в которых не было ни жарко, ни холодно. Звуки были чёткими (шелестела одежда, постукивал посох, хрустели под подошвами неровности пола), но не рождали эха. Вокруг царил серовато-синий сумрак, скрадывавший объемы и расстояния. Иногда коридоры выводили в залы с колоннами, полные неясных фигур, которые провожали их взглядами мерцающих, точно гнилушки, глаз. Фигуры не были неподвижны, а пребывали в деловитом движении, беззвучном и только поэтому страшном. Иногда Герцог и его спутница пересекали помещения, напоминавшие о мастерских, конюшнях или учебных классах, но немое шевеление в них заставляло разум отвергать очевидное. Анат поймала себя на том, что пытается вглядеться во встречные лица. Был момент, когда она с криком “Покажи мне его!” готова была броситься в ноги своему спутнику, но вовремя одёрнула себя. Чем дальше они шли, тем гуще и оживлённей становилась толпа вокруг. Наконец, они оказались в огромной трапезной, стены которой терялись в дымчато-синем ничто. Он усадил её за господский стол справа от себя и поднял руку. Вокруг длинного нижнего стола возникли немые фигуры, все в чёрных плащах, но без шитья, с отпущенными на лицо капюшонами. Герцог опустил руку и фигуры сели. Анат не была уверена, стоит ли ей есть в доме Муту. Но мысль о том, что Адон прожил здесь значительную часть своей жизни и всё-таки был тем, кем он был, придала ей уверенности. “Власть Тьмы - это лишь наша готовность покориться этой власти”, - подумала богиня и с улыбкой отсалютовала хозяину кубком. Еда оказалась хорошей, вино - ещё лучше.
- Как тебе показалось в доме мёртвых? - любезно осведомился хозяин.
- Здесь кипит жизнь.
- Ты остроумна.
- Я не предубеждена.
- Ты думаешь, тебе понравиться быть среди тех, кого мы видели по дороге?
- Я собираюсь попробовать.
- Для этого необязательны жертвы. Если тебе надоел Верхний мир, можешь просто погостить у меня. Буду рад. Давно мечтал. Я даже позволю тебе видеться с твоим мальчиком. Я не злой.
- Вижу, ты обо всём подумал.
- Сознаюсь, я знал, что он любит тебя, и рассчитывал когда-нибудь этим воспользоваться. Когда Астарта пришла за Эшмуном, я не препятствовал. Я знал, что история повторится, и не ошибся.
- Это месть?
- Фи, как грубо. Конечно, ты обошлась со мной несправедливо, но это дело прошлое. Твои старания пропали впустую и, в итоге, не принесли тебе ничего, кроме неприятностей. Ты сама себя наказала, разве не так? А я... Я - Тьма. Меня нельзя уничтожить.
- Ты увлёкся. Тьма была задолго до того, как мир услышал имя Муту.
- Не путай одно с другим, Стрелометательница. Великая Тьма была в мире до прихода Света. Я - Тьма, которая приходит, когда уходит Свет, Тьма необходимая для понимания Света. Отнимая жизни, я удобряю мир для новых всходов. Ведь для того, чтобы понять, что такое жизнь, нужно хоть раз умереть.
- За этим я здесь.
- Ну-ну, возможно, я высказался несколько афористично... Смертные пути не усыпаны цветочными лепестками! Физическая немощь, саморазрушающееся тело, ограниченность доступа к информации... масса досадных неудобств. И, заметь, ничего взамен. Поговори с моими помощниками, - он кивнул в сторону нижнего стола. - Они расскажут и даже покажут. Тебе не понравится. Ты всегда любила горячую кровь, что тебе до мертвечины? Это грязно выглядит и плохо пахнет.
- Ни ты, ни Баалу не похожи на ходячую падаль.
- Милочка, я всё равно не в восторге. Это ты втравила меня в дурацкий ежегодный цикл, где меня нужно умертвить, перемолоть и развеять моё тело для возрождения этого ничтожества Баалу. Поверь, всё это весьма утомительно. Хвала Логосу, мне сейчас необязательно участвовать в этом лично: у меня большой штат. Стар я стал для таких игр, ленив. Но нашему общему другу эта забава нравится. Это щекочет ему нервы и вносит некоторое разнообразие в его животные утехи. Ты же знаешь, его не тяготит избыток фантазии.
Муту доверительно положил руку на колено Анат:
- Брось ты эти неумные мысли. У меня есть всё, что тебе нужно: твой мальчик и желание позабавиться за счет Баалу. И всё это я готов предоставить в твоё распоряжение, разумеется, вместе со своим гостеприимством. Ну, как?
Анат кивнула.
- Действительно, заманчиво. Я подумаю.
Глаза собеседника вспыхнули и погасли. Он потёр руки.
- Вот и ладненько. Я всегда знал, что ты умница. Просто немного импульсивна. Хочешь увидеть Адона? Коротенькое свиданьице, чтобы знать, что старина Муту не лжёт?
- Нет.
- Как хочешь. У вас ещё много свиданий впереди. Я же сказал, я не злой.
- Проводи меня к выходу.
- С удовольствием проводил бы, но извини… Дела. Я дам тебе провожатого. Эй, кто-нибудь!
Фигура в чёрном беззвучно подошла к столу.
- Проводи гостью. До скорого свидания, дорогая Анат.
- Прощай, Муту.
Снова Анат брела сумрачными коридорами за бесшумно скользящим духом. Не стеснённая присутствием
ем Муту, она часто останавливалась, вглядываясь в лица тех, кто населял дом мертвых.
- Не надо, госпожа - прозвучал впереди мелодичный голос. - Его нет здесь.
Анат вздрогнула, но больше уже не задерживалась. Они вышли на свет дня. Прах заржал, приветствуя хозяйку.
- Благодарю, - бросила Анат и повернулась к своему зверю.
- Госпожа, позволь припасть к твоим ногам...
Анат остановилась.
- Говори.
- Могу я предложить свою службу?
- Что ты можешь, девочка?
- Я могу привести госпожу на смертные пути, если она не передумала.
Анат откинула капюшон форменного плаща и положила ладонь на тёмную голову коленопреклонённой. Голова запрокинулась, следуя за властной рукой. У девушки была очень бледная, точно белая эмаль, кожа и огромные миндалевидные глаза без белков: точно маслянистый гематит вправили в глазницы. Губы имели нежную форму и цвет спелой вишни.
- Зачем тебе предавать Муту? Он обидел тебя? Отвечай, девчонка! - Анат была зла. Муту разбудил в ней сомнения, а она не любила сомнений. Муту посеял в ней страх, и она чувствовала себя униженной. Гематитовые глаза зажмурились, нос сморщился, губы искривились, из-под век покатились слёзы. Анат опомнилась и сменила тон.
- Как твоё имя, дитя?
- Азраэль.
- Я узнаю твой голос. Это ты уговорила меня отдать Адона. Садись позади меня, мы едем. - Прах всхрапнул и рванулся вперёд.
- Привет тебе, Утренняя звезда, и тебе, Гору.
- Привет и тебе, Владычица. Ты по делу?
- Да, Азиз, хочу спросить совета.
- Воистину, мир обезумел, ибо Анат пришла просить совета у спившегося Азиза.
Анат села в кресло, которое трусцой подбежало к ней сзади, отпила из предложенного кубка.
- Адон ушел путями мёртвых. Я хочу следовать за ним. Скажи мне, мудрый Азиз, это моё собственное желание или снова голос отчаяния?
Азиз воззрился на гостью, потом щелчком отодвинул полный кубок, так что тот скользнул на другой конец стола. Жидкость в кубке даже не дрогнула.
- Скажи, Лунорогая, ты хочешь идти за ним из любви к нему? Разве не проще подождать: рано или поздно Муту вынужден будет отпустить его в Верхний мир. Ты разыщешь его, вернёшь память, возьмёшь под свою защиту. В противном случае вы оба придёте сюда, не помня друг о друге. Даже если вы не затеряетесь в разных эпохах, вы можете просто разминуться, не узнать друг друга, вообще не встретиться! Но и это далеко не всё. Люди называют нас богами, но что по определению есть боги? Мы задуманы Логосом как некая, та или иная, суть, сама ищущая своего выражения. Смертное тело - лишь один из способов этого выражения. Ты всегда будешь очень одинока среди людей, ибо твоя природа останется с тобой и будет выделять тебя среди них.
Анат кивнула.
- Послушай теперь ты меня, Утренняя Звезда. Мы пришли в этот мир очень давно. На нас выпали великие труды и великие подвиги, и мы справились с ними. Нас одолела скука, ибо мы были созданы для великих подвигов и великих трудов. Но вот появились смертные, и мы стали развлекаться, то облагодетельствуя их, то наказывая. Они наделили нас властью, а мы радостно поверили в эту власть. Глупо всё получилось, ведь истинная власть дана им. Не всем, правда. Но это не важно. Важно, что она появилась, эта новая власть, новая чистота. Я бы назвала её состраданием. В этом было превосходство смертного Адона над бессмертной Анат. Он был первым в любви, в жалости, в сострадании. А я не люблю проигрывать. Возможно, это глупое тщеславие, неумеренная гордыня. Но я хочу уйти и вернуться смертными путями, дабы при следующей встрече быть на равных с человеком.
Азиз расхохотался.
- О, трижды лицемерка! И ты спрашиваешь у меня совета? Заканчивай свой аперитив, будем обедать.
- Я не одна, со мной девушка из дома Муту.
- Где она?
- Ждёт внизу, с Прахом.
- Зачем ты её притащила?
- Сам Муту отказал мне. Он хочет мою покорность в обмен на призрак моей любви. Она сказала, что может продать то, что я хочу купить.
- Ты веришь ей?
- Больше, чем Муту.
- А знаешь, это будет большая свинья старому хрычу, если ты исполнишь задуманное. Но в Нижнем мире тебе придется нелегко.
Анат пожала плечами.
- Книга Судеб в его руках, но он не может изменить в ней ни одной буквы. Так что с девочкой?
- Зови её сюда.
Азраэль вошла, по обычаю Дома Мертвых с ног до головы закутанная в свой чёрный балахон.
- Привет тебе, красавица! Позволь, помогу тебе раздеться. Здесь необязательно носить форму, и мы не такие строгие, как твой патрон, - Азиз лучился галантностью. Анат побледнела: слишком знакомой казалась эта сцена. Тем временем Утренняя Звезда снял с вошедшей плащ и замер. Худенькая и стройная, точно подросток, Азраэль была, тем не менее, прекрасна. Её тело было затянуто в чёрную кожу, на ногах - высокие чёрные сапоги. У пояса висели хлыст и длинный клинок в чёрных ножнах. Гладкие тёмные волосы, собранные в две лаково сверкающие косы, змеились по высокой груди.
- Как ты хороша! - воскликнул Азиз. Он взял обомлевшую деву за тонкую кисть и обвёл вокруг себя, словно в танце. Потом подошёл вплотную, приподнял подбородок и, заглянув в гематитовые глаза, прямо спросил:
- Хочешь быть моей женщиной?
Юная Азраэль окинула взглядом высокого худого мужчину с изумрудными глазами и тёмно-каштановой шевелюрой, провела тонким бледным пальцем по чувственному изгибу широкого рта и просто ответила:
- Да.
Обряд над Анат совершили этой же ночью. Наутро, перед её отъездом, к ней зашёл Утренняя Звезда.
- Послушай, то, что мы сделали, сильно попахивает жареным. Я не знаю мотивов Азраэль, пусть они останутся на её совести. Для Гору это была любопытная задача, так сказать, вызов его интеллекту. Что касается меня, то, извини Анат, мне всегда было интересно следить за тобой. Твоя жизнь при пристальном рассмотрении задаёт наблюдателю любопытные вопросы. Я, сама знаешь, присматриваю за человечеством. Присмотрю и за тобой. Теперь вот что: твоя природа осталась при тебе и пребудет с тобой во всех твоих воплощениях, как я и предполагал. Но проявляться она будет вне твоего контроля. Думаю, это к лучшему. Никто не знает, насколько адекватным будет твое самоосознание. Кроме того, есть ещё Печать. В результате наших действий заклинание не только осталось на тебе, но и впечаталось, сдублировало себя в твоей природе. Я не знаю, как именно всё это проявит себя в будущем, но я очень незавидую тем, кто посягнёт на тебя или использует тебя без твоего согласия. Таких фейерверков как с Астаром не обещаю, но неприятности гарантирую. И последнее: ты несешь в себе семя. Думаю, это результат связи с Адоном. Из-за Печати оно спит, но если её снять, плод начнет развиваться. Решать тебе. Вот, собственно, и всё.
- Спасибо, Азиз. Я подумаю над тем, что ты сказал. Передай мои извинения Гору, и скажи Азраэль, что я благодарю её за себя и за Адона.
Остаток весны и лето прошли для Анат в привычных заботах и попытках осознать свой новый статус. Что-то в ней переменилось, словно её тело начало свой собственный отсчёт каждого часа, каждой минуты бытия. Она подолгу смотрела на знакомые вещи и явления, пытаясь отпечатать в себе предзакатное золото моря, дождь в лесу, запах земли под палой листвой... “Память в забвении, в свежести и новизне чувств,” - вспоминались ей небрежно брошенные слова Адона, и она понимала, что он имел в виду.
В начале осени её навестил Посланник.
- Ты опять учудила! - заявил он едва ли не с порога.
- Не одобряешь? - поинтересовалась Анат.
- Как сказать...- Посланник шлёпнулся в кресло и хлебнул из предложенной чаши. - Хочешь по старой дружбе маленький секрет? Мы все, рано или поздно, пройдём этими путями. Даже...- он воздел очи горе. - Просто, ты первая решилась.
У него теперь была новая роль: он долго, обстоятельно и с жаром рассуждал о литературе. Анат молча посмеивалась. Они сидели у огня (осенние вечера были прохладны) и болтали ни о чём, когда разразилась гроза. Прогрохотали копыта, и в комнату вбежал Азиз, волоча за собой закутанную в чёрное фигуру. Вид его был страшен.
- Анат, мне нужна твоя помощь. Какая-то тварь не только рассказала Муту о случившемся, но и выкрала для него Азраэль. Старый хрыч изуродовал её. Я вышибу ему мозги. Присмотри за ней, пока я буду занят этим. Я боюсь, она что-нибудь с собой сделает.
- Ты погибнешь, - раздалось из-под капюшона.
- Не городи чепухи. Анат уже однажды разделалась с ним, теперь моя очередь. А когда я вернусь, займусь тобой, и всё будет хорошо.
Анат подошла к спорящим.
- Я присмотрю за ней, Азиз. У меня есть идея. Она обойдётся мне в то время, которое мне осталось, но я в долгу перед вами обоими. Азраэль, покажи, что он с тобой сделал!
Голос богини звенел металлом, и Азраэль без единого слова сбросила плащ. Перед ними стоял скелет.
- Ах, вот как, - сказала Анат ласково. - Ну что ж, тем более есть повод предъявить счёт. Скажи, Азраэль, у того, кто тебя похитил, не были ли отрезаны уши?
- Это был огромный вепрь со шрамами на месте ушных раковин.
- Ты слышал, Азиз, наши списки совпали.
Анат расхохоталась так, что трое присутствующих невольно отодвинулись. Грозная Владычица раскинула руки. Над головой её звездным светом засияли рога полумесяца, и огненный диск завис между ними. Её кожа замерцала и сделалась прозрачной, точно сосуд из белого пламени, наполненный вязким золотом. В этом золоте медленно вращалась двенадцатизвёздная двойная спираль, а над всем взметнулись, разворачиваясь и скрещиваясь, две пары страшных красно-чёрных крыльев. Мертвенное сияние разливалось вокруг. Анат начала медленно сводить руки над головой, сжав правую ладонь в кулак. Конденсируясь между сходящимися ладонями из страшного свечения, над рогами богини возник длинный серебристый луч. Пока он оформлялся, Анат стояла не шевелясь, только блаженная улыбка скользила по её губам. Постепенно богиня остывала, теряя признаки своей природы. И вот уже невысокая изящная женщина с усталыми глазами стоит перед ними, сжимая в поднятой руке рукоять холодного голубовато-белого клинка. Анат полоснула им воздух, и в комнате зазвенел чистый серебряный смех.
- Возьми Азиз, это лезвие моей ярости. В твоих руках оно проживёт недолго и поразит лишь одного врага.
Азиз упал на одно колено, принимая меч.
- Вполне достаточно, Лунорогая. Это очень... человеческий дар. Храни Азраэль!- Утренняя Звезда выбежал вон.
- Анат, берегись, - заметил Посланник. - Мне кажется, кто-то очень рассчитывал на такой ход событий.
Анат кивнула.
- Я знаю, а поэтому бери девушку и тоже уходи.
- Но ты совершенно беззащитна!
- Нет, у меня ещё есть Печать.
Земля задрожала, вилла в заповедной роще заходила ходуном, Анат, Азраэль и Посланник попадали на пол, Прах заржал в своем стойле.
- Посланник, бери Азраэль и сматывайся! Прах возьмет вас и унесёт, куда пожелаете. Баалу нужна я, он меня получит.
Благодарю Судьбу за всё:
За то, что было, и что будет,
То, что убудет, и прибудет.
Благодарю её за всё.
Благодарю за тёмный страх,
В котором проросла отвага.
За то, что поцелуя влага
На окровавленных губах.
За то, что ночь играет блюз,
За то, что в сердце метят жала,
За то, что сыновей рожала
И знала поражений вкус.
За тяжесть лука и меча,
За рабство вечное у плуга...
Спиной к спине узнаешь друга,
В опоре мужество плеча.
За то, что после стольких дней
Со мной Единственный на ложе.
Нас возраст делает моложе,
Безумство делает мудрей.
За то, что жизни рвётся нить,
За то, что Смерть - моя подруга,
И мы не можем друг без друга
Ни шагу по земле ступить.
Благодарю ( Срок тает днями.
Так листьями беднеет сук.)
За свет, который пронесу
Я всеми тёмными путями.
Пока всё вокруг ломалось и крушилось от подземных толчков, а вековые деревья вырывало с корнем или сжигало ударами молний, Анат удалось найти на полу уцелевшее кресло, поставить его на ножки, развернуть ко входу в зал, и в последнем усилии вползти на сидение. Она закинула ногу за ногу, перенесла вес тела на левую сторону, опершись на подлокотник, подпёрла кулаком подбородок и закрыла глаза. Это отняло у неё остатки сил. “Сдохни, но держи фасон”, - эта установка оставалась единственным её оружием. Богиня слушала безумство стихий, но мысли её были с Азизом. Если он сумеет добраться до Муту, пока жив лунный клинок, у него не будет с Герцогом никаких проблем. Никакая магия не возродит его после второго удара яростью Анат. “ Хвастун, - подумала она. - Сидит себе в своём Доме, как петух в курятнике, а туда же: “Я - Тьма”. Просто Нижнему Миру теперь понадобиться другой, более добросовестный, хозяин, вот и всё”.
- Трепещи! - раздался в зале громоподобный голос, от которого стены многострадальной виллы заходили ходуном.
Сидящая приоткрыла глаза. Так и есть, Баалу. Значит, артобстрел и демонстрация силы закончены?
- Трепещу, - спокойно согласилась Анат. Она не настолько обессилела, чтобы не ощущать комизма ситуации.
К счастью, Баалу был слишком занят собой. Глядя на сидящую с торжествующей ухмылкой, он начал методично расстреливать молниями предметы окружающей обстановки. Анат наблюдала за ним и размышляла, на какую именно реакцию с её стороны всё это рассчитано. Когда с обстановкой было покончено, и комната наполнилась едким дымом горящего дерева, кожи и тканей, виновник разгрома двинулся к ней. Вокруг него клубилась простреливаемая вспышками свинцовая мгла, он словно вырос и потемнел. “Очень страшно! - подумала Анат.- Как я хочу спать... Ярмарочный шут”. Тем временем Баалу навис над ней и прогрохотал:
- Что, твоей ярости нет больше? А остальные разбежались? Никому не нужна такая падаль, как ты... Отвечай!
Анат поморщилась: звук рвал перепонки. Баалу растерялся, потом взъярился, схватил её за волосы и сдёрнул с кресла.
- На колени, девка. Я научу тебя разговаривать со своим господином!
Вдруг, озарённый какой-то новой идеей, он потащил её за собой на улицу, бросил в стоящую у ворот колесницу, запряжённую чудовищной грозовой тучей, вскочил следом.
- Смотри, твоего Дома нет больше! - он легко топнул ногой, гора затряслась, разверзлась узкой щелью, поглотив то, что осталось от разрушенных строений. Всё это время он держал пленницу за волосы, а когда всё закончилось, толкнул вниз. Анат упала, Баалу тронул поводья, и, громыхая и постреливая разрядами, туча взмыла в воздух. Дрожа от слабости, богиня свернулась калачиком на грязном полу, устроив голову подальше от тяжёлых сапог: “Наконец-то немного посплю”. И она заснула, убаюканная плавным ходом колесницы.
Сон её прервали грубо, но далеко не сразу. Её куда-то тащили, бросали, встряхивали, несколько тяжёлых пощечин в сочетании с холодной водой привели Анат в чувство.
- А, очнулась! Самое время, - Баалу был одет для торжеств: длинная белая хламида, перепоясанная и обшитая золотом, богатый нагрудник, золотые браслеты, в руках - символы власти, на голове - рогатый венец.
- Начинайте, - кивнул он кому-то.
Анат огляделась. Так и есть, вокруг неё забегали, завозились с украшениями, маслами и косметикой три жены Баалу - Пидрай, Талай и Арцай. Их формы показались бы чрезмерными даже Астарте, но в них начисто отсутствовала та нежная капризность, которую принято называть женственностью. Всё у этих трёх было тяжелым: груди и бедра, руки и подбородок, ноги и затылок, а особенно, широкие и плоские задницы. Анат припомнила скандал, связанный с их появлением на свет. Одно время величавая Асират, давно запущенная древним Илу, не придумала ничего лучшего, чем влюбиться в собственного хронически похотливого сына. Баалу поначалу раздражало её пристальное внимание, но потом он увидел отличную возможность позабавиться за чужой счёт. Плодом этих забав и были три несчастные чудовища, приходившиеся своему господину одновременно сёстрами, жёнами и дочерьми. Факт, несколько смущавший даже небожителей, привыкших ко многому. Баалу держал их взаперти и постоянно беременными, вот и сейчас, обихаживая Анат, они передвигались неуклюже и с трудом. Сама пленница находилась на огромном, застеленном белым шёлком ложе, стоявшем на высоком подиуме под богатым золототканым балдахином. Вокруг, на стенах огромной залы с колоннами из резного камня, горели факелы. В жаровнях на раскалённых углях тлели ароматные травы и ладан. Сама Анат была обнажена, если не считать груды золотых украшений: головной обруч с широким налобником и височными подвесками, массивное ожерелье, широкие браслеты на руках и ногах, от которых куда-то под ложе тянулась тонкая на вид, но прочная цепь.
- Ага, заметила, - Баалу довольно осклабился. - Сейчас осень и немного не сезон, но это не важно. Ты знаешь, наверное, что вот уже какое-то время храмы празднуют наш с тобой священный брак. Почему мы с тобой не поддерживаем столь забавное, а, главное, приятное суеверие? Как видишь, это храм. Точнее, храмовая часть моего Дома. И жрецы уже ждут.
Он повернулся и пересёк зал, на другом конце которого на значительном возвышении, почти под самым потолком, стояло кресло, мерцавшее в свете факелов золотом и резным камнем. Едва Баалу опустился в него, раздался удар гонга. Анат попыталась сесть и с удивлением обнаружила, что это ей удалось. Она обняла руками согнутые колени и наблюдала за тем, как в зал входили разодетые в белое жрецы и танцующие, обнажённые, как и она в золоте, жрицы. Происходящее казалось таким неуклюжим, что даже не было чувственным. “Похоже, предстоит групповая оргия, - подумала она печально. - Кретин, поучился бы у Элагабала”. У последнего всё выходило артистично и со вкусом. В былые времена Анат всегда отвечала на приглашения этого талантливого и чувственного бога. Наблюдать его мистерии и участвовать в них было не столько физическим, сколько эстетическим наслаждением. Самым замечательным было то, что участников он подбирал исходя из любопытных, но принципиальных соображений. Половина актеров в его представлениях всегда были не просто “с улицы”, а травмированные, очень закрепощённые, либо неудовлетворённые мужчины и женщины. Он подолгу копался в видениях, снах и желаниях каждого, долго и трудно корпел над сценарием, потом тщательно разбирал и отрабатывал каждую деталь со своими помощниками - опытными жрецами и жрицами. Но и результат всегда был ошеломляющим. Анат видела у него ночи сказок и ночи безумств, дикие пляски и нежные балеты, но всё это было одинаково прекрасно, оставляло ощущение здоровой чувственности и избытка молодой силы. Надо было видеть наутро глаза этих людей! Здесь, похоже, предстояло грубое и безыскусное совокупление на грязном полу храма. Впрочем, Анат была далека от того, чтобы порицать Баалу: смешно требовать от лошади, чтобы она лазила по деревьям. Разница между талантливой мистерией и животным актом была недоступна ему, по определению. Поэтому пленница равнодушно наблюдала за церемонией и не оживилась даже тогда, когда по всем признакам должна была наступить кульминация. Баалу поднялся с трона и, бряцая всеми своими регалиями, в сопровождении свиты жрецов направился к ложу. Всё так же, опершись подбородком на колени, Анат наблюдала за их продвижением, стараясь скрыть подступившую зевоту. Её смертное тело плохо перенесло божественное воплощение... Очень плохо. Правду говоря, она надеялась, что вообще не перенесёт. ”Бессмертные, в общем-то, крепкие ребята”, - вспомнились ей слова Адона. Интересно, что бы он сделал, застав её в таком положении? Трудно сказать наверняка, но тихо стоять уж точно не стал бы. Он, в самом деле, готов был напасть, на всё, что движется, будь то хоть сами боги, и всегда ..?
Моя любовь, моя подруга,
Прости ушедшего во мрак.
Нас оторвало друг от друга.
Прости... Я сам не знаю как...
Я многими ходил путями.
И тайны Тьмы держал в руках.
Но эти тени под глазами!
Прости ушедшего во прах.
Моих бессмысленных историй
Ты одевала жемчуга,
И смех, глубокий точно море,
Искрился на твоих губах.
Клинок остёр и юмор тонок,
Но, одинокая в веках,
Ты засыпала как ребёнок,
Согревшись у меня в руках.
И дню была, и ночи рада,
И солнцу, и ненастным дням.
Прости, судьбы моей награда,
За глубину могильных ям!
Прости, что мир сошелся клином:
Не помогла б и туча стрел.
Прости ушедшего, богиня,
За то, что выжить не сумел.
Анат очнулась от своих мыслей, когда Баалу толкнул её пятернёй в лицо. Он уже какое-то время стоял напротив, а она даже не заметила! Он не вполне понимал, что происходит: это была не та Анат, к которой он привык. Это вселяло неуверенность... Он уже давно должен был заставить её кричать, биться в своих оковах, испытывать страх или унижение, что угодно, лишь бы она вышла из себя. Но вот она сидит, как ни в чем не бывало, словно любуясь пейзажем на веранде своей виллы. В последнем, отчаянном усилии он поставил ногу в сапоге на белые шелка, покрывавшие ложе, наклонился к самому её лицу и спросил:
- Ты знаешь, что это я убил Адона?
Она рассеяно кивнула.
- Знаю...
- Ну и что ты мне скажешь?
Она пожала плечами и пожаловалась:
- Мне холодно и очень хочется спать...
- Холодно! - взревел Баалу.- Тебе сейчас будет жарко!
Он отшвырнул свои причиндалы и бросился на Анат. Браслеты рванули кожу, и цепи в мгновение ока распяли её на ложе. Но не успел Баалу навалиться на распростёртое тело, как полыхнуло пламя, и он с каким-то поросячьим визгом покатился с подиума. Храм замер. Анат принюхалась: пахло палёной шерстью и кожей. Судя по звукам, кто-то бросился на помощь незадачливому богу. “Так я и знала, - подумала временно позабытая жертва. - Но зато теперь я понимаю, почему Адон был так бережен со мной: уж очень жалким выглядел Баалу в гневе. Надеюсь, жрецы вытрут ему сопли”.
- Ядовитая тварь... Я убью её, - голос срывался на визг. Анат повернула голову, чтобы рассмотреть последствия домогательств своего супруга. Волосы на доброй половине головы, брови, ресницы, борода, одежда - всё было начисто спалено, кожа покраснела и покрылась волдырями. Подвывая от ярости и боли, Баалу расшвырял жрецов и схватил ритуальное копьё. “Всё!”- подумала Анат и зажмурилась. Но удара не последовало. Вместо этого её вдруг обдало жаром, и по телу, забиваясь в нос и щекоча кожу, заскользили струйки горячего песка. Она помотала головой, несколько раз резко выдохнула, прочищая дыхательные пути, и открыла глаза. Баалу застыл с копьём в руке и отвисшей челюстью, остальные тихо расползались с перекошенными ужасом лицами, словно торопились быстро и незаметно скрыться с места предстоящей свалки. Анат проследила за направлением взглядов и поняла, насколько эти удаляющиеся правы. В кресле Баалу небрежно развалился высокий, внушительно сложенный мужчина с надменно-каменным лицом, волосами цвета песка, из-под полуприкрытых век которого бил ослепительный желтовато белый свет. Из-под распахнутой красно-коричневой аббы была видна длинная белая рубаха с узкими рукавами - дишдаша пустынных кочевников. На запястьях мерцали широкие золотые браслеты, а на груди, свисая с массивной золотой цепи, лежал красно-золотой скорпион, с угрожающе поднятым жалом. Это был Сету - смертоносное дыхание песков, иссушающий смерч, самум, гибель и разрушение. У его ног, обутых в грубые сандалии, клубились песчаные вихри, позёмка, змеиной чешуей шелестящая по камню, заносила песком пол храма, текучие сухие струи забивали рот и нос тем, кто не успел убраться восвояси. Мужчина медленно поднялся с кресла и неторопливо зашагал по ступеням вниз. Он остановился на середине спуска, как раз напротив того уровня, на котором в противоположном конце залы, распятая на ложе, лежала Анат. Вытянув вперёд правую руку, он по очереди указал на её оковы, и они взорвались один за другим, даже не оцарапав кожу пленницы. Анат села, потирая рубцы на руках. Всё так же, глядя на неё прищуренными глазами, Сету снял свой коричневый плащ и, вытянув руки, легко толкнул его к Анат. Чуть колыхаясь, абба поплыла к обнажённой женщине. Анат как раз избавлялась от остальных украшений, когда плащ приглашающе завис над ней. Она вопросительно взглянула на Сету. По-прежнему, не говоря ни слова, он приложил правую руку к груди над сердцем и склонил голову. Анат кивнула в ответ, протянула руки, выдернула плащ из потока песчаных струй и завернулась в ткань, хранящую жар раскалённой пустыни. Едва она сделала это, Сету повернулся к Хозяину Дома.
Во время этой немой паузы Баалу неотрывно наблюдал за пришельцем, нервно облизывая губы и лихорадочно ища пути к отступлению. Связываться с Сету, чья суть разрушение и гибель, было чистым безумием. Если бы он мог, если бы незваный гость оставил ему хоть малейшую возможность дать дёру, свести всё в шутку, сделать вид, что ничего не произошло... Но нет. Всё поведение чужака, начиная от бесцеремонного появления в разгаре храмового действа в чужом Доме, да ещё на господском кресле, до оказания знаков уважения жертве, было сплошным, неприкрытым и тщательно исполненным оскорблением, а гробовое молчание лишь подчёркивало пренебрежение присутствующим Хозяином. У Баалу не было выхода: его втоптали в пыль. Он зарычал, одеваясь во мрак, и метнул копьё. Сету вскинул руку, и летящее оружие рассыпалось. Затрещало электричество, запахло озоном, тучи песка воронками поднялись в воздух, окутывая противников плотной воющей массой. Здание задрожало, по стенам поползли трещины. Огромный кусок штукатурки сорвался и полетел на Анат. Она съёжилась, но, едва коснувшись её плаща, смертоносная масса взорвалась серым облачком строительной пыли. Всё ещё дрожа, Анат поплотнее закуталась в ткань. Предложение Сету оказалось не только жестом галантности и знаком покровительства, но гарантией её безопасности. Ей стало хорошо и спокойно, а это было главное. Она свернулась калачиком в спасительном тепле чужого тела и задремала.
Кто знает, сколько по времени мира продолжалась битва, но, когда всё кончилось, вокруг лежащей под плащом женщины не было ничего, кроме выжженной земли, покрытой толстым слоем песка вперемешку с мелкой пылью. Тишина ударила ей в уши. Она хотела встать, но не смогла открыть глаза. Сон не отпускал, затягивая в страшный чёрный колодец, полный небытия. Она карабкалась по невидимым и неощущаемым стенам, пытаясь выбраться наружу, но чем яростнее были её попытки, тем дальше и тусклее становился свет у края.
- Все кончено, женщина, - услышала она голос, низкий как вожделение старухи. - Твоего врага нет больше. Что с тобой?
- Не знаю... Я хочу проснуться и не могу. Может быть, я просто умираю?
- Где твой дом? Я отнесу тебя.
- У меня нет больше дома. Отнеси меня в грот у истока реки Адон. Я полежу, пока не проснусь или не умру. Прости...
Сету нахмурился.
Шадрапу не помнил, когда ему доводилось так ругаться в последний раз. Он обрушил на головы Азиза, Гору и Посланника все проклятия всех народов всего мира, досталось даже ни в чём не повинному Сету, стерпевшему это с каменным молчанием. Лишь основательно отведя душу, старый демон смог приступить к делу. Недаром он слыл величайшим. После долгих дней и тяжёлых ночей ему всё-таки удалось вырвать Анат из сна, полного беспощадным кошмаром одиночества. Благословенны для мира были эти дни и ночи, ибо Разрушитель сидел в комнате Анат, в самом тёмном и незаметном углу, и из-под его полуприкрытых век полыхало белым, отчего по стенам бродили неясные блики. Поэтому, едва лежащая открыла глаза и впервые спросила ясным, как когда-то, голосом: “Где я?”, он одним движением оттеснил прочь всех, стоящих у ложа, взял её за руку и твёрдо сказал:
- Ты дома.
Она улыбнулась чуть насмешливо:
- Пусть будет так, трижды щедрый Сету.
Анат походила на собственную тень. Страшный сон истощил её тело и смыл краски с её лица. Кусок не лез ей в горло, она только пила горячее вино и куталась во все тёплое, что попадалось ей на глаза.
- Мне кажется, что мои кости сделаны изо льда, а по венам текут талые воды, - стуча зубами, объясняла она Сету, и он замечал, что её снова затягивает в неестественную дремоту, в холодный нездешний мрак. Тогда, обеспокоенный, он обнимал её, и в смертоносном жаре его тела она отогревалась и снова возвращалась в реальный мир. Иногда он неуклюже пытался приласкать дрожащую женщину, но никогда не заходил дальше первых неуверенных жестов. Анат это озадачило и заинтересовало. В следующий раз она из чистого озорства перехватила инициативу, но стоило делу зайти чуть дальше, как Сету затрясло, он извинился и едва не удрал. Он не учёл решительного характера той, которую называли Крылатой Убийцей. Приперев грозного бога к стенке, она учинила ему форменный допрос. Причина оказалась до банальности очевидна: прикосновение тела возбужденного бога убивало практически всё живое.
- Более-менее продолжительное время меня могут выдержать только обитатели пустыни, вроде змей и скорпионов. Не слишком соблазнительно, правда? Мне случалось ложиться на прекраснейших дев, которых жрецы под завязку накачивали наркотиками, а вставать с кучки вонючего пепла. Когда становится совсем плохо, я ухожу в пустыню, превращаюсь в скорпиона и ищу подругу под стать, - он накрыл ладонью золотое насекомое у себя на груди. - Люди думают, что я шастаю по пескам, чтобы найти и ужалить неугодных. Как будто мне больше нечего делать ...- признался он.
- А Астарта?
- Она пошла на риск. Мы обошлись по быстрому, но бедняжке пришлось залечивать ожоги.
- Однако...- Анат посмотрела на собеседника с весёлым вызовом. - Твой жар, да мой холод! Как раз то, что нужно.
- Ты шутишь?
- Я до смерти серьезна.
“Адон пошел на это, почему бы и мне не рискнуть? Да и с Астартой, в сущности, ничего страшного не случилось. Не пробьюсь, так хоть согреюсь”.
Она пробилась. Точнее, пробились они оба, ибо Сету пришлось (как когда-то самой Анат) завязать в узел собственный страх и отчаянно бороться с собой за каждый следующий шаг, пока наслаждение не сбросило, наконец, все путы. А она, по опыту зная, как тяжело это даётся, звала, успокаивала и оглаживала его, как нервную лошадь. В тот раз она впервые после смерти Адона заснула крепким и сладким сном молодой здоровой женщины.
В срок, определенный природой, Анат родила двух сыновей. Один был зачат богиней от смертного мужчины, второй - смертной женщиной от бога. Телесное разрушение, именуемое старостью, не коснулось её: сам Разрушитель был теперь её возлюбленным и супругом. Время текло мимо неё, уходя, как в песок, в повседневные заботы замужней женщины. Иногда забегали на огонёк старые приятели: выкурить трубочку, пропустить кружечку, обсудить сплетенку. И сама она ненадолго выезжала по гостям, осматривая лесное хозяйство, или просто разминая своего чёрного зверя. Прах стоял в конюшнях Сету с того самого дня, когда Посланник, с Азраэль за спиной и призывом о помощи на губах, влетел на нём во двор Дома Несущего Гибель. В далекие поездки Анат отправлялась только в сопровождении мужа, иначе холод внутри снова давал о себе знать, и она уходила в серый сумрак, рискуя не вернуться, а по ночам её снова преследовали кошмары бескрайнего колодца. Адон жил на границах её сознания какой-то тихой памятью, чем-то, что определяло её взгляд на мир, оценку событий, персон и их поступков. Однажды она поймала Сету на том, что он расспрашивал об Адоне Посланника, но сделала вид, что ничего не заметила. Сам Таавт после гибели Муту (взбешённый Азиз добрался-таки до старого мерзавца) тащил на себе кучу тайных обществ, включая рапаитов, и весь архив, расплачиваясь за дорогую его сердцу писательскую репутацию. Делами в Нижнем мире управляла Азраэль, и Поводырь помогал ей и словом, и делом. Азизу после тяжких трудов удалось вернуть своей возлюбленной её утончённую зимнюю красоту, но когда на девушку вдруг сваливалось много тяжёлой и, как правило, грязной работы, от усталости она снова делалась похожей на скелет. В такие дни Утренняя Звезда надирался больше обычного и был неконтактабелен и невменяем. Впрочем, когда наступил час для Анат, Азраэль вошла в дом Сету не просто в пристойном - в парадном виде.
- Ты прекрасно выглядишь, - улыбнулась ей хозяйка.
Попрощаться пришли Эшмун, Шадрапу, Гору и Азиз с Посланником. Азраэль уже взяла Анат за руку, когда Сету остановил их. Даже Смерть не станет спорить с Разрушителем. Азраэль отступила. Сету обнял жену.
- Прощай, женщина. Иди своими путями, я не оставлю тебя на них. Я узнаю тебя среди сотен, тысяч, миллионов других женщин и одену тебя своей природой, как когда-то своим плащом. Ты всегда будешь в центре разрушения. Мои смерчи предупредят тебя от опасности. Войны, пожары, крушения империй и судеб будут окружать и хранить тебя и тех, кто будет добр к тебе, поражать тех, кто замыслил против тебя. Увы, это единственный доступный мне способ любить, и только ты находила в этом наслаждение. Я буду одинок до твоего возвращения. Прощай, Анат.
- Прощай, Сету. - И она ушла, уводимая Тёмным Ангелом.
Опоздавшая, в комнату вбежала Астарта. Увидела неподвижное тело, и в смерти беспощадно похожее на её собственное, сдавлено вскрикнула и отвернулась. Посланник обнял её, погладил по растрёпанной голове без единого украшения.
- Бедняжка! То, что ты видишь, ещё не самое страшное... С сегодняшнего дня имя тебе Атаргатис. Ты несешь груз обеих Кадеш. Да, милая, теперь в тебе будут искать её: в твоей чувственности - её строгость, в твоей распущенности - её отвагу, в твоих капризах - её дерзость, и так до бесконечности. И, хочешь - не хочешь, тебе придется всё это из себя вымучить. Но, в отличие от неё, Смерть не даст тебе ни передышки, ни забвения. Плачь, девочка! Для тебя наступают трудные дни.
Nix!
История первая
© Copyright: Snoz, 2002
Свидетельство о публикации №202051800065
Свидетельство о публикации №202051800065
Рецензии
Потрясающе
..и любовь перестала быть поединком..
Пересмотрела, чтобы найти суть всего прочитанного
Хорошо, что есть ещё эпизоды)
Очень понравилось
Майя Ланопре 14.12.2021 06:59 • Заявить о нарушении
..и любовь перестала быть поединком..
Пересмотрела, чтобы найти суть всего прочитанного
Хорошо, что есть ещё эпизоды)
Очень понравилось
Майя Ланопре 14.12.2021 06:59 • Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.