Беженцы, или новые иммигранты глава четвертая

БРУКЛИН, БОРО ПАРК.

   Религиозных евреев Бруклина в простонародье называют пейсатыми из-за того, что мужчины этой религиозной касты отращивают передние пряди волос – пейсы и носят их завитыми в локоны. Не буду вдаваться в подробности, по какой причине, потому что толком не знаю. Среди русскоговорящего населения Нью-Йорка до сих пор ходят различные версии и толкования о происхождении пейсатых евреев. Некоторые считают, что они выехали из белорусского поселка Любавичи и напускают тумана, объясняя , по какой причине  любавические евреи американизировались и создали свой "неповторимый" мир. Иные утверждают, что религиозные евреи перебрались в Штаты из Израиля, согласно указанию самого Господа Бога, который повелевал им принять вечное изгнание из своей страны. Третьи трактуют появление пейсатых, как лишнее доказательство американской свободы, потому что именно в этой стране никто не обязывает их работать, не взирая на количество религиозных праздников своего народа.
Одним словом, ортодоксальные евреи прочно завоевали южный Бруклин.
Районы их проживания разрослись до неимоверных размеров и затмили собой бедных в смысле площади итальянцев, а почему это произошло, точно не помнит никто. Естественно, что остальные слои населения пейсатых не любят. Один из моих боссов итальянского происхождения по имени Фрэнк любил «пройтись» в адрес ортодоксальных евреев. Проезжая мимо очередной синагоги, которые встречаются в Бруклине на каждом шагу, Фрэнк закатывал глаза к небу, удрученно чмокал губами и утверждал, что еще помнит то время, когда в Бруклине пейсатых не было совсем. "О! Я помню это время! Было классно, никто не портил настроение и Бруклин. Ты мне веришь?" - спрашивал он меня, и я утвердительно кивала головой, чтобы его не обидеть. Тогда Фрэнк делал неопределенный жест рукой, что означало: черт бы их всех побрал, а на моем лице появлялась непроизвольная улыбка. Я не верила Фрэнку, но ощущать, что кто-то желает, чтобы черт побрал всех религиозных евреев, мне было приятно, не смотря на то, что именно они были первыми, кто предоставил мне реальную работу.
Боро парк, место обитания ортодоксальных евреев, совсем не похож на современный Нью-Йорк, настолько он прислонился к прошлому веку. Узкие улочки еврейского района всегда переполнены кричащими толпами разноголосой детворы, что указывает в первую очередь на то, что настоящие евреи не признают абортов. Еврейские мамаши плодятся с ежегодной скоростью, и мне приходилось встречать семьи, в которых 8-ой, или 9-й ребенок был просто недоразвитым, или лишенным нормального зрения. К тому же родственные браки, без них трудно придерживаться религиозных понятий, вносят свою определенную лепту в оскудение породы настоящих ортодоксов. Так что похвастаться здоровой породой и особенным умом  пейсатые евреи уже не могут. Народ этот многочисленный, но не интересный. В связи с этим еврейские жены нуждаются в постоянной помощи со стороны, куда они и привлекают нелегальных иммигрантов или обедневшие слои русского населения, в редких случаях это даже поляки. Телевизор в доме не положен, электричество с пятницы по воскресенье не выключают, или выключают на два дня и существуют при свечах. Я не слышала в этих домах ни единой мелодии современной музыки, я не видела ни одного ребенка, сидящего перед детским каналом мультипликационных фильмов. Большинство детей занято в ишиве - религиозной школе, но многие предоставлены сами себе, поэтому без посторонней помощи с ними не справиться. Иметь домработницу необходимо и даже престижно. Как-то стыдно перед соседками, или женами родственников, убирать самостоятельно за собственными младшими детьми. Они  орудуют в доме с утра до ночи, не занятые никаким приличным делом, например, чтением нормальных детских книг не религиозного содержания, с нахальством отпетых разбойников и бандитов. Многие из мамаш
с утра до вечера общаются с подругами по телефону, содержание их разговора засекречено идиш, изредка встречается английская речь,
не смотря на то, что почти все родились и выросли в Соединенных Штатах. Кошерная пища, обязательно принятая в домах, стоит дороже обыкновенной, но завидно отличается разнообразием, продается даже кошерная пица, кошерная жевательная резинка, кошерная китайская кухня, Макдоналдс, или КФС (курица по-американски). Единственная настоящая обязанность кошерных женщин - накормить свою семью, все они прекрасно готовят. В еврейском доме вам никогда не откажут в куске хлеба и обязательно предложат покушать в процессе работы, а вот в смысле оплаты за
домашний труд - это уж вы извините! Там, где итальянцы платят 8 долларов в час, где богатые американцы, даже и еврейского происхождения, но не религиозные, могут заплатить и 12 и 15, пейсатые остановились на 6-ти, не больше. А мой муж работал на строительстве их домов, получая максимум 8, да и те платили с неохотой, пытаясь выкроить каждую копейку. И, как дело доходит до получения денег, с вас высчитают и съеденный вам ланч (обед).
Работать в Боро парк я попала через агента. Женщина эта открывала свой офис с 7 часов утра, к 9 часам собиралась очередь из русскоговорящих иммигранток, покрывающих голову косынкой и одетых исключительно в юбки, чтобы урвать себе постоянную клиентку, т.е понравиться своей хозяйке. Ни разу никто из них не подумал о том, что вовсе не нужно притворяться, как это делала я. Может быть, за мою индивидуальность мне везло, я всегда была «при уборках», но, конечно, выдержала такую работу не долго.
Первые несколько домов с орущей толпой детворы промелькнули незаметно, и вот появилась постоянная клиентка из богатых Белла
Фридман, которая предложила мне постоянный кусок хлеба в виде 200 долларов в неделю, это было уже кое-что. Правда, на этой работе я должна была проживать всю неделю с одним неполным выходным днем, так что два месяца я совсем не видела Корнилова и Егорыча с его семейством. Но, продержалась я два месяца и страшно горжусь по сегодняшний день, что вовремя нашла в себе силы, послать куда подальше и Бэллу, и всех пейсатых
евреев  навсегда!
 
Это была воистину странная семья.
Дом Бэллы Фридман, а также жизненный уклад в нем представлял
собой полное нарушение всех общепринятых представлений об укладе религиозного дома. Начнем с того, что дети Бэллы выросли и покинули родную обитель еще до того, как я приступила к своим обязанностям хаускиппера (домработницы). Это не мешало им время от времени посещать своих родителей и, как это происходит в нормальных семьях, получать за эти посещения разного рода блага. Семья в общем-то была дружная, с той только разницей, что одни из детей были сознательно ближе к отцу семейства, а другие пользовались неограниченной любовью матери, хотя внешних проявлений этих различий даже я почти не замечала. Так старший сын, по скудоумию пробившийся в религиозную должность при синагоге, где я подозреваю, большую часть дня он ничего не делал,
тем не менее, оставался любимым сыном папаши Саймона
и носил такое же имя как отец. На мой взгляд, и папаша Саймон и его сын были редкостными подонками, лично мне они дважды нагадили прямо в душу. И уж, если вспоминать этих одинаковых с лица бородатых аборигенов, то придется рассказать здесь о тех инцидентах, непосредственным участником которых стала я сама. В канун религиозного праздника Пасха, в религиозных семьях называемого Пейсах, в начале апреля, когда весь Боро парк лихорадит от хозяйственных приготовлений и поголовных уборок своего жилища, мне было дано Бэллой задание полностью вымыть большущий семейный холодильник. Выбросив, все находящиеся в нем продукты, на гарбич и перемыв специальным средством каждую полку, на что ушло несколько часов, я устала и решила немного передохнуть. Бэлла, которая руководила этой работой, заставила вычищать меня щеткой, похожей на зубную, все мельчайшие щели и поверхности холодильника. Довольно сложная и кропотливая работа, учитывая то, что евреи совсем не отличаются аккуратностью, чистоплотностью, а размер их холодильника превышает средних размеров платяной шкаф. 
В это время, в огромное помещение кухни ввалились оба Саймона.
Старший, владелец торговых складов неизвестного мне назначения, предпочитал дорогие костюмы и наматывал пейсы на уши так, что непосвященный человек мог принять его за вполне приличного бизнесмена совсем не средней руки. Младший носил длиннополое пальто и круглую, увеличенную до ненормальных размеров меховую шапку, что указывало на его принадлежность к должностному лицу в синагоге, он был что-то вроде раби (священника), но я до сих пор не уверена, что это именно так. Оба любили в таком вот виде немного побродить в жилых комнатах первого этажа, что само по себе подразумевало немедленную уборку всего их маршрута, а также дальнейшую чистку верхнего платья. Я уже хотела по привычке, ухватиться за ведро для мытья полов, но тут они заметили блестящий от чистоты холодильник. Не сговариваясь, папа и сын с ходу включились в этот рабочий процесс и заставили меня самостоятельно двигать неподъемный рефрижератор, который даже один человек был бы не в силах отодвинуть, не то, что довольно миниатюрная женщина. Пока я корячилась,  никому из них даже не пришла мысль помочь. Подвинули бы сами, причем легко, чтобы я могла за холодильником убрать. От неминуемо надорванной спины меня спасло только появление Бэллы, видимо она услышала устное руководство своего супруга, а также довольно жлобские понукания его сына. Может быть, она даже различила мои мысленные стоны, не знаю. Но, тем не менее, Бэлла сразу же отпустила меня. Не думаю, что у нее хватило смелости указать им на это хамство, во всяком случае, первой моей мыслью было безотлагательно покинуть этот дом, где ко мне, впервые в моей жизни отнеслись как к грузчику. Во всяком случае, в тот вечер меня больше не трогали, и на следующее утро я успокоилась и отошла.
И второе столкновение с Саймонами у меня произошло такого же рода, только пережила его я уже более спокойно. Это случилось тогда, когда оба придурка привезли тяжелые ящики с вином, заготовленным на все празднование Пасхи и пытались заставить меня на руках перетащить 6 ящиков разнообразных винно-водочных изделий в подвал. Два ящика я отнесла кое-как, в надежде, что остальные они занесут сами. Но, когда я никакая вылезла из бейсмонда (оборудованный под жилую площадь подвал), даже в глазах потемнело, Саймоны как ни в чем не бывало растянулись на диванах и обсуждали неоконченные покупки. Тут уже терпению моему пришел конец. Разговаривать с ними  даже мысли не возникло, я напрямую обратилась к Бэлле и пояснила ей, что таскать на себе тяжести я не могу по причине принадлежности к женскому полу. Ведь, при поступлении на работу, лично она не требовала подобных обязанностей от меня. Хватит того, что на мне держалась ежедневная уборка трехэтажного, необъятного дома, стирка, помощь в приготовлении обеда, вакуум и куча всяких мелких дел, включая унизительную чистку грязной обуви хозяев. Мне кажется, что Бэлле стало стыдно.
Иногда мне также казалось, что ее отдали замуж много лет назад и даже не спросили. Между Саймоном и Бэллой не существовало никакой духовной близости, даже физической не наблюдалось, дети были разделены негласно на две половины, каждому из супругов принадлежали два сына и две дочери, соответственно их было четверо. Однако самую младшую, фотографию которой Бэлла просила протирать ежедневно, Саймон вообще не признавал, как будто ее и на свете нет. Дело в том, что эта последняя дочь вышла замуж и уехала в Канаду за совсем не религиозного еврея, я подозреваю, что и вообще не за еврея, чем вызвала справедливый гнев семейства, исключая одну только мать. Саймон, при каждом удобном случае, молча укладывал  ее фотографию лицом вниз, а Бэлла, после этих его действий, опять восстанавливала статус кво, водворяя снимок на обычном месте. Никто из супругов никогда не выражал вслух своих чувств в отношении этой дочери другому. Средний сын Ешуа окончил Университет, женился на учительнице ишивы, в гостинной комнате стоял огромный рояль,
я слышала однажды как он тихонько наигрывал Чайковского "Вальс цветов" и даже вальс Штрауса, встретились мне и случайно забытые ноты всем известной песенки "Битлс" - "Все, что тебе нужно - это любовь". Ешуа никому не докучал и был явно Бэллиных кровей.
Зато старшая дочь, чудесная малышка которой четырехлетняя Сара иногда оставалась на моем попечении, недавно родившая второго ребенка, была необыкновенно наглой и не менее религиозной особой, чем папаша Саймон. Я никогда не видела ее занимающейся своими детьми, или
больше пяти минут своим мужем. Вечно она бродила по дому как приведение во всем черном, с молитвой в руках, беспрерывно читала Тору. Это была фанатичная идиотка, сразу же после родов поселившаяся в доме матери, так что Бэлла  вынуждена была, временно оплачивать бэйбиситтера (няню) для ее детей. Меня она, слава богу, не видела в упор, да и мать тоже только по необходимости. Однажды, Бэлла призналась мне, что ждет  с нетерпением, когда ее дочь, наконец, вернется в соседний штат
Нью-Джерси. Под париком у этой особы была совершенно лысая голова. Вообще религиозные еврейки после замужества бреют головы наголо, а потом одевают на них превосходной работы парики. Мне это не понятно, но такова традиция Любавических евреев, тут уж ничего не попишешь. Корнилов в связи с этим, часто вспоминал забавный случай, который произошел с ним еще в Питере. В ресторане, где он работал, его напарником был еврей Гога по прозвищу Птеродактль. Этот Птеродакль однажды пожаловался, что его жена сожгла себе волосы, и поэтому носит парик. Но, когда больше, чем через полгода, мой Лешка увидел ее в парике на каком-то служебном банкете, то был удивлен несказанно, что волосы у этой женщины так медленно растут. Только в Бруклине мы поняли, почему эта женщина-еврейка носила на своей голове парик, вне всякого сомнения она относилась к касте ортодоксальных евреев. Удивительно также, что русские евреи, которые никогда в России не подчеркивают свою национальную принадлежность, уделяют этому факту такое огромное значение в Соединенных Штатах. Со страниц газет, телевизионных экранов, из уст в уста в бизнесе и на улице, нам часто доводилось услышать:
 «Мы – избранные, это наша страна, мы соблюдаем традиции своего народа, поддерживаем культуру, национальное достоинство, помогаем нашей исторической Родине – Израилю деньгами!». Да, господи, чуть ли не достояние, хотелось бы мне, и теперь понять: в чем же заключается оно без
прошлого России, особенно благосостояние без нелегальных русских иммигрантов, которые работают на «своих» за копейки, не разгибая спины? Сколько раз нам приходилось слышать: «Вы – нелегалы, сидели бы дома, что вы сюда приперлись? Кто вы такие? Бывшие комсомольцы и коммунисты. Нищие, голодранцы, сволочи русские  свиньи!» Особенно обидно вспоминать сексуальные притязания брайтоновских бизнесменов, которые для этой цели всегда ищут среди русских женщин. А также нелепую ревность озверевших, раскормленных жен с толстыми, короткими ногами и отвисшими задницами, предполагающих, безусловно, что за четыре доллара в час можно еще и унизить тебя. Они обвиняют в притязаниях на капиталы какого-нибудь низкорослого и невзрачного Бени из Мухосранска, с пошлой золотой цепочкой на шее и набором расхожих предложений: «Шо, ты думаешь таки себе? Так и будешь мыть посуду, или убирать чужое гавно? Или ты,  не имеешь понятия, шо лучше дать, шобы было шо и принять в благодарность»  В слове благодарность, они непременно подчеркивают с определенным акцентом букву гэ. А, вообще, если быть откровенной, то даже от одного их запаха, дорогого, но слащавого, безвкусного парфюма (часто просто выпускаемого для черных и цветных) блевать хочется. Но, я расскажу об этом позже.
   
От Бэллы Фридман я ушла сразу после празднования Пасхи. Неделя празднования была очень тяжелой. Меня поднимали в 6 утра, а в час ночи за семейным столом в ливинг рум (гостиная, жилая комната) все еще сидел кто-нибудь из мужчин и читал молитву, нельзя было убирать посуду и мыть полы, пока он не закончит.
Так что я работала практически 24 часа. Если еще учесть, что перед самой Пасхой я перемыла и перечистила все, что только возможно, включая неимоверное количество серебра, то такое напряжение стоило мне некоторых нервов.  Тогда мне даже казалось, что эта работа и унижение стоит нескольких лет моей бедной жизни. Был, конечно, маленький двухчасовой перерыв, во время семейного ужина меня отпускали в свою комнатушку в подвале. Но отдыхать мне там нормально не было никакой возможности, потому что вся семья гудела пронзительными голосами молитву, как хороший пчелиный рой. Сквозь этот нескончаемый гул  не слышно было завываний весеннего ветра, не на шутку разыгравшегося на берегу Океана и хлынувшего на улицы Баро парка. Я сидела одна в своей каморке в подвале, слушала заунывное пение, с разъеденными хлоркой до мяса руками (в резиновых перчатках руки потеют, а хлорка с водой попадает все равно и еще хуже разъедает пальцы и кожу) и все время думала про плохое. Худшими из моих мыслей были те, что у меня сдвиг по фазе, потому что мне казалось: эта секта непременно принесет меня в жертву какому-то своему богу, в Христа же они не верят. Я понимала, что это бред, хотя бы потому, что Бэлла кормила свою роженицу-дочь мягкой булкой, а не мацой, а потом просила убрать с пола мельчайшие крошки, а эта религиозная сука ела. Или потому,
что при уборке Бэллиного шкафа, который,  представлял из себя целую комнату (очень популярные платяные шкафы в Штатах), я случайно нашла потайную дверь, а за ней телевизор, порнографические журналы и целую коллекцию перьевых полумасок, непременных причиндалов сексуального карнавала-борделя, которые Бэлла посещала тайно от своего мужа жлоба.
Какие же они ортодоксы по существу? Все это напускное, как
жизненная необходимость, как древняя сказка. Но я  смертельно устала от тяжелой физической работы и ничего хорошего от религиозных евреев я  не ждала. Так только, чтобы Лешке помочь, да еще послать какие-то мелочи детям. А главное – долг, мы каждую минуту ожидали, что приедет Витька и нужно будет отдавать ему деньги. По-настоящему я поняла, что дольше не смогу унижаться, как нас и учили в нормальной советской школе: мы - не рабы, рабы - не мы. После пасхальной уборки, не дав мне ни единого выходного, Бэлла как-то в один из дней дернула меня из подвала в половине одиннадцатого ночи гладить.
Вот тогда я ушла, ни слова не говоря, даже не получив причитающиеся мне за последний день деньги. Шла по мраморному коридору прихожей, по ковровым покрытиям ливинг рум, по ступеням, ведущим к богатому входу, украшенному фигурами мраморных львов. Шла и ни разу не обернулась, провожаемая возмущенными восклицаниями Бэллы и ее дочери, наконец сообразившей, что придется самой вставать среди ночи к грудному ребенку. Просто собрала свою сумку и ушла из этого дома, они мне кричали вслед, что надо бы меня обыскать, но не рискнули. Вот так уходят, иногда, свободные американцы. Так показывают в кино убегают, попавшие в проблемы с родителями молодые люди, без вещей, с одной только зубной щеткой в кармане. Так работает закон в Соединенных Штатах, никаких приписок, или трудовых книжек. Ушла, и ни разу не пожалела. Эта самая трудная глава в моей книге, самый смелый шаг в моей иммиграционной жизни. Но разве только приятные и веселые моменты нашей жизни я должна рассказывать, описывая всю правду. Это просто была очередная, черная, можно сказать, начальная полоса.