Яд

«Я доктор по внутренним болезням. Не бойся. Да, психиатр. Вы, нет.. ну почему –идиот? Ну, хуже чуть-чуть....»
«Ты идешь уже?» - спросило молодого доктора с навсегда надменным и надолго удивленным лицом мое туловище при помощи моей же головы.
«Сейчас... видишь, психически ненормальные люди, обсели прямо как мидии утонувший корабль», - ответил эскулап. «А ты куда предлагаешь идти, туловище?»
«Выйдем, возьмем, а там все как-нибудь образуется», - ответило мое тело. Я скептически наблюдал за разговором.
«Енох, Вова, сколько можно ждать», - спросил я раздраженно, но якобы ласково. Так обычно говорят с детьми, сумасшедшими или трупами. Мы вышли из кабинета, на котором было написано «Психиатр. Убиенный мною раб Божий Вова Пластинкин».
«Вова, а почему ты Пластинкин?» - спросил я хирурга человеческих и недочеловеческих душ, «ведь никто не верит, что это настоящая фамилия».
«Папа собирал пластинки, наверное», - неуклюже сообразил исследователь будущих мертвецов.
«Задумайся, Вова...»
«Shut up», - перебило меня мое туловище, «надо не трындеть, а идти быстрее, там закроется, если будем медлить».
«Енох, ты что не можешь одновременно ходить и разговаривать?», поддел я свое туловище, зная, сколь заносчивым и ранимым оно бывает. Енох замолк и огромным прыжком вскочил на капот чьих-то мчащихся сиреневых жигулей. За стеклом машины мелькнуло лимонное от нежелания мириться с ужасом лицо старика-водителя. В визге разбитого лица старичок влетел в осколки собственного лобового стекла. Мое неправедное туловище уже трусило рядом с нами, высунув белесоватый язык.
Мы с доктором беседовали.
«Скажи мне умелый Вова, почему это только покойников, которые являются нам иногда по ночам, называют словом «нелюдь»? Ведь именно в смерти человек рождается в чистом виде, именно как человек, освобождаясь от того непонятного, что при жизни мешает ощутить себя человеком – вы называете это нечто душой. Пока так называемые люди живы, это нечто – волшебный горшок, гроздь тумана, суть вещей, брахман – зови это как хочешь, сопротивляется, болит, жалеет, завидует. «Как хочется хоть немного пожить по человечески!» - восклицают люди там и сям. По человечески – это как? Украсть вязанку денег, допиться до паралича и помереть на руках у безразличных кредиторов? Вот, Вова, нелюди – это все мы, а людьми являются только трупы. Мертвое тело – вот что следует воспевать поэзии, славящей человека. Душа же, которая отлетает, и есть настоящий труп, отход человеческой жизнедеятельности.»
Вова провел пальцем по вспотевшему лбу, изображая греческую букву лямбда. Он подышал на стекла очков моего туловища и еще чуть помедлив, сказал: «Ты говоришь, трупу не чуждо ничто человеческое. Это правда. Но не трупы ли в данный момент мы – столь человечно ищущие отраву и отделенные от смерти только временем».
«Ты мудр», - заискивающе пробормотал Енох, который любил Вову всем сердцем, ведь доктор обладал одиннадцатью рублями и имел –  туловище уже проверило это – двадцать баксов в заначке, в голенище по-гитлеровски сияющего сапога.
Все трое надолго замолчали, слышно было даже, как скрипит протез коленного сустава эскулапа. И вот мы пришли. Седые локоны плюща оплетали дверь. Во мглистой тьме розовела рука и звучало надтреснутое сопрано.
«Да не оскудеет рука поющего», - вежливо сказал Енох. Доктор протянул деньги. «Яду нам», - трагически сказал я. «И что-нибудь зажрать.»
Через несколько минут мы сидели у корней оранжевого дуба и любовались видениями загробного мира. Доктор и мое туловище валялись в нескольких метрах друг от друга, словно разбросанные взрывом. Я собирал грибы лисички, живые, юркие, с маленькими счетчиками радиоактивности на шляпках. На вратах районного ада висело приветствие, что-то греческое:
«ПОЗДРАВЛЯЕМ С ДНЕМ, МЕТРОС, ТРОЯ!»
Дело в том, что из ада досрочно выпускали греческого правителя Метроса, которому снова суждено было увидеть день, и который сам являлся таким же благословенным днем для угнетаемой им Трои.
Я не стремился попасть за эти ворота, я должен был там немного денег. Этому самому, кстати, пидарасу Метросу. Проиграл их в секу. Поэтому я ждал, пока он уберется в свою Трою на грохочущей колеснице, запряженной тройкой взмыленных морских гребешков.
Мои жадные до удовольствий спутники тем временем устроили в районном отделении подземного царства необычайный бардак. Енох избивал телеграфным столбом неопрятную проститутку по ее же просьбе, а доктор Вова психоанализировал районного сатану при помощи торы с картинками и предметного стеклышка. Обезумевший от страха дьявол орал и на коленях умолял уйти. Его секретарша, тонкая фарфоровая балерина с отбитой ножкой, плакала и грозила позвонить в управление внутренних дел. Енох зарычал: «Я щас тебе такие внутренние дела устрою, нафарширую твою фарфоровую тушу твоей же глупою душой. И дальше будешь скакать в оперном на 160 гривен.» Девушка бледнела и замолкала, разбиваясь на трещинки и кусочки.
Наконец грохнуло, и жирный Метрос улетел. Я поплевал на ладони и подошел к хилой избушке районного царства тьмы. Поднатужившись,  перевернул худое строение, и оно со скрипом качнулось, замерло на своем остром углу и рухнуло в светлый проем безнадежного и бесконечного бытия. Взрыв был ужасен, и сорванной с петель дверью меня повалило наземь.
Когда я открыл глаза, надо мной горели два глаза в стеклах очков. Белый халат выдал в смотрящем врача. «Доктор, вы по каким болезням», слабым голосом спросил я.
«По внутренним, усмехнулся врач, я психиатр. Вам лучше, мы сделали вам укол. Вы больше не будете разговаривать сами с собой, скоро пойдете на поправку, вам нужно питаться, вот....»
«Вовка, оборвал врача чей-то нетерпеливый голос, у тебя еще баксы на нычке есть, Вовка. Я знаю. Бери этого и пошли за ядом» – Енох  подмигнул мне голубоватым глазом, хитро глядевшим с моего сероватого от щетины лица.