Я и другие мужчины в жизни Вероники

Первый раз Вероника целовалась в 16. Ее партнером был хулиган, хохотун и лихой чуб по имени Леха. Во дворах Леха был знаменит тем, что умел даже в очень ленивый, неподвижный июльский полдень пускаться в самые мрачные приключения. Они встречались недолго, всего два раза, и еще один раз он сводил ее в кино, где в туалете подрался с каким-то внезапным врагом, разбил зеркало, и Вероника досматривала одна, как рвутся бомбы и летят пули и как герой, чумазый от крови и порохового дыма, обнимает освобожденную, тоже слегка закопченную героиню, и нечаянная слезинка спускалась по щеке. Леха никуда не делся, хотя прошло не так уж мало лет; конечно, мелькать он стал гораздо реже, ведя поиски приключений на пространствах, далеко уходящих за пределы родных кварталов, однако еще можно заметить на краю зрения его бойкую удаляющуюся походку, с прижатым к уху мобильным телефоном, походку разбойника, спешащего на корабль к своим сокровищам, крысам и головорезам.
Вторым кавалером Вероники был скрипач из музыкальной школы, где она училась по классу фортепьяно. Их неясные, тлеющие отношения длились полгода. Еще подростком скрипач начал отращивать усики и бачки и к моменту их встречи без всякого грима мог сыграть роль мелкопоместного русского дворянчика. На скрипке он играл старательно и даже с чувством, но из обязательного репертуара не выходил. Его мать, капризная женщина с красотой, отливающей воском, всю жизнь вымещала на нем свои несбывшиеся надежды и идеалы, поэтому у него было множество унаследованных по этой линии принципов, которые он, возмужав, по праву считал своими; сюда входили: усики и бачки, вегетарианство, чистоплотность, неприятие табака и спиртного, планирование (он всегда знал, что он купит, когда будут деньги, и где проведет следующее лето, мог ответить осенью), осторожность. Однако влюблен он был так мило, стеснительно и опрометчиво, что когда Вероника стала объяснять ему наконец, почему не может стать спутницей его жизни, то спуталась, не смогла выдвинуть ни одной простой причины, а стала находить в нем положительные качества, хвалить его талант, характер, что выходило так, будто это она его недостойна, из-за чего он кипел, упорствовал, убеждая ее в обратном, она говорила, что он найдет другую, ничуть не хуже, и это лирическое действо смог прервать только бурный ливень, выгнавший всех из парка. Затем в дело вмешалась потенциальная свекровь. Скрипач, вероятно, был допрошен (что за вид, почему не ест), ударила тяжелая артиллерия мамашиного авторитета - скорее всего, теми же доводами, которыми оборонялась сама Вероника, только несопоставимой убойной силы, - после чего скрипач позвонил и отменил двусмысленное свидание, сказав, что наверно она была права и так будет лучше.
Еще был Кеша, молодой человек, называвший себя "компьютерщиком" и стилизованный под конец 21-ого века: в нагрудном кармане он носил осколок лазерного диска, вместо пуговиц - микросхемы, имел три серьги в одном ухе и красил волосы в разные цвета. Кеша был поверхностен во всем, кроме компьютеров, а как выяснилось позднее и в компьютерах тоже. Он не знал, кто в России президент, таблицу умножения помнил фрагментарно, Пушкина, Лермонтова и Шекспира считал приблизительно одним и тем же человеком, зато был деятельным гражданином ночных клубов, причем именно тех из них, где надо орать друг другу в самое ухо, чтобы преодолеть децибелы из динамиков. Он проводил Веронику через тайные задние двери, знакомил с диджеями, барменами, танцовщицами и другими мелькающими в дыму фигурами. Две недели общения с Кешой пронеслись как сон про смерч. Вскоре его поймали в компьютерном клубе, где он администрировал и приворовывал, он пустился в бега не прощаясь - и исчез. 
После был Коля, высокий, широкий и скуластый курсант военного училища. Коля был серьезен, очень серьезен, он даже целовал ее слегка сдвинув брови, как будто проводил контроль функционирования какой-то сложной, засекреченной аппаратуры. В начале знакомства, испытывая некоторые трудности с чувством юмора и плавным ведением беседы, и как бы разъясняя, за что его стоит любить, он привел Веронику на спортплощадку и продемонстрировал ей на турнике штук пятнадцать легкоатлетических номеров, а также у ее парадной разогнал вечернюю шпану, которая излишне фамильярно попросила у него закурить. Такие выражения как "патриотизм", "великая держава", "расширение НАТО на восток" имели для него очень конкретные эмоциональное содержание, если он оговаривался, то командовал сам себе "Отставить!", - словом, ответственно готовил себя к военной карьере, не страшась служить вдали от дома. Но случай распорядился иначе: благодаря своей статной фигуре и физической форме, Коля устроился охранником в элитный пассаж - всего лишь на время подработать, но вышло так, что бросил училище и остался в пассаже. Коля просто перестал ей звонить, не видя перспектив своим ухаживаниям. Недавно Вероника повстречала его, в галстуке и пиджаке от пассажа, он стоял на фоне витрины с ювелирными изделиями и смотрел на мыс свей лакированной туфли, отбивавший какой-то нервный скучноватый джаз. Он поднял глаза, состоялся улыбчивый и пустой разговорчик. "Ну как ты?" - "Все так же..."
Были и другие молодые люди, телефонные звонки, приглашения, флирты, цветы. Но все это было мимолетно и несерьезно. Подруга детства Маша, девушка миниатюрных размеров, с короткой стрижкой, но весьма уверенная в себе и отошедшая от детства во взрослую жизнь гораздо дальше, чем Вероника, посмеивалась и наставляла: "Девственность не котируется на рынке современных отношений". Она любила говорить умно, полтора года жила с постовым милиционером и до этого "без комплексов" сменила несколько сожителей. "Что ты, Верка? Ты - красавица, всегда была красивее меня и в классе тебе все завидовали. Неужели не найти нормального мужика?" Но нормального мужика все не было, и неясно было, что он из себя, этот нормальный мужик, представляет. В каждом из них просматривался какой-то маленький, но очевидный изъян, и когда он бросался в глаза, они сразу становились ненастоящими, слабо одушевленными, как куклы у дурного кукольника, так что уже невозможно было воспринимать их всерьез, не то что любить.
Она вышла замуж за упитанного, крепко стоящего на ногах банковского служащего. Хотя зарплата мужа превосходила доход ее бедного отца в десять раз, это не был брак по расчету. Скорее, это был брак просто так, от некого любить. У мужа на лице была написана уверенность в том, что он жить умеет, и чтобы сие не значило, наверно так оно и было. Уже после свадьбы Вероника поняла, что эта уверенность сосредотачивается в едва заметном отвесе его щек, которые спокойно и с достоинством подрагивают от его твердых, уверенных шагов. Вечерами он возил ее на дорогом автомобиле по ресторанам, казино и клубам, - не тем, куда ее водил шалопай Кеша, - а бархатным, мелодичным клубам, с костяным стуком бильярдных шаров, рулеткой, ровным золотым светом и плавными официантами. Пока муж щелкал на бильярде, она успевала выпить пару коктейлей, захмелеть и рассеяно смотрела по сторонам, как будто спрашивая у соседних столиков, у картин, ковров, бутылочных этикеток: где же, где оно - счастье, как оно прошмыгнуло мимо, да и есть ли оно вообще? Может быть, она слишком требовательная, может быть, черствая, и до ее души не способен достучаться ни один мужчина. Ведь Алик не глуп, не жаден, уверяет, что любит, носит ее фотографию в бумажнике, и конечно же любит на самом деле. Он даже добр, он всегда подает нищим, и не мелочью, бумажными купюрами, а ее матери на день рождения подарил стиральную машину. Он увлечен своей работой, много о ней говорит, его уважают коллеги. С ним она живет вполне свободно и комфортно: ходит на шейпинг и в солярий, изучает английский, недавно стала брать уроки рисования. Подруга Маша теперь не подтрунивает, а завидует, так и говорит: "Завидую тебе, Верка, страшно". Этой осенью муж собирается свозить ее в Испанию, почему-то именно в Испанию, кажется, по приглашению каких-то деловых компаньорес. Затем он хочет сына.
Но отчего кажется, что его щеки день ото дня становятся все полнее, отчего его ласки часто похожи на прикосновения чужого, холодного организма, выполняющего какой-то дикий ритуал, смысл которого смешон и противен? Неужели и в этом довольном человеке, в его округлости и лояльности, оказалось что-то, что делает его облик неодушевленной, резиновой оболочкой, натянутой на плотно сжатый кусок непонимания и пустоты, или это всего лишь очередная иллюзия, следствие недостатка полового воспитания, чрезмерно вдумчивого романтического чтения и мечтательности.
В глубине казино, вероятно, в служебных помещениях, раздались приглушенные звуки, напоминающие выстрелы. Может, они и не так напоминали бы выстрелы, если б сразу вслед за ними не грохнула парадная дверь и в нее очередью не влетели четыре бойца в масках, с автоматами, в форме, похожей на лягушачью кожу. Последний из них в наступившей тишине ужасно громко заорал: "Всем на пол!" Несколько секунд только шарик цокал по рулетке, потом в соседнем зале прозвучали отчетливые огнестрельные хлопки, и поднялась суматоха. Одни люди повскакали, дернулись куда-то, опрокидывая стулья, другие принимали забавные позы, залезали под столы. Посетители смешались с персоналом, звенела посуда. Бойцы разделились: двое нырнули за портьеру, третий перемахнул через стойку бара (откуда по закону Архимеда вылетел бармен), а четвертый ринулся напролом, разбрасывая предметы и встречных. Почему-то никто не визжал, все происходило в довольно деловитом молчании, как будто шли учения: только неизбежные сопутствующие шумы и тихая музыка из-под потолка. Вероника не спеша отпила глоток напитка и закинула ногу на ногу. Интересно, что это, ограбление или какой-то большой розыгрыш? Из-под туфельки возникла одутловатая голова Алека. "Ложись!" хрипел он и тянул ее вниз за юбку. "Сдурела! Убьет!" Как странно, именно сейчас Вероника заметила, что у него на затылке жировая складка, а на темени маленькая, бледная, с пятачок плешка.
Сзади Веронику подхватила и увлекла вверх какая-то дерзкая сила. Пришла и моя очередь выйти на сцену.
"Позвольте, мадам", прошептал я в ее нежное, исполненное чистого испуга ушко. "Мне очень надо выйти отсюда". Ствол моего бравого браунинга трепетал, касаясь пушистой прядки близ мраморного виска. "Я возьму вас поплотнее". Под дулами пистолетов, автоматов, отверстых ртов и еще черт знает чего, мы сделали тур вальса к занавешенной дверце, там, где висел огнетушитель. Потом несколько пролетов спускались по узкой лестнице. Я держал ее за руку, она совсем не сопротивлялась, стараясь не отстать, будто я был пожарным и спасал ее из горящего здания. Наверху лаяли голоса, погоня кубарем катилась за нами. "Налево!" коротко командовал я. Мрачноватый задний двор, прикрытый встревоженным небом. Помойка. Чавкающий под ногами мокрый снег. Помойка, отличная полупустая помойка. Сюда! Внутри темно и тесно, ноги проваливаются в мягкий пищевой мусор. Я прикрыл над головой крышку, прикрыл ладонью рот моей спутницы, и запах разложения, плотный, как бронежилет, окутал меня самообманом безопасности. В смотровую щель нашего танка, нашего стратегического бомбардировщика, было видно, как противник появляется и начинает свои никчемные ошибочные маневры. Один автоматчик, второй автоматчик, два автоматчика в свете полуобморочного фонаря плясали пляску потерявшихся охотников.
(Только не спрашивайте меня, что я делал в казино, из-за чего я прострелил его директору лодыжку, не спрашивайте, где я учился, чем промышляю сейчас и разыскивает ли меня Интерпол. Все это совершенно не важно.)
"Помойки пахнут совсем по-весеннему", заметил я шепотом. Полоска света лежала на глазах моей заложницы, она ответила мне взглядом без испуга, таким доверчивым и мирным, что я убрал ладонь с ее губ.
"Как странно", тихо сказала она. "Только что я сидела, пила коктейль, и казалось, что я буду так сидеть целую вечность..."
Вокруг нас чавкало десятка два армейских ботинок. В соседнее отделение заглянула одна из масок, невидящим зрачком нацелилась прямо в дуло моего старого друга, но была окликнута более прозорливым напарником и исчезла, рассыпавшись затухающим в подворотне топотом. Меня всегда умиляло, какими плюшевыми недотепами предстают самые отпетые враги и какими парообразными становятся непреодолимые препятствия, когда фортуна открывает для меня свои небесные коридоры.
"Не волнуйтесь. Совсем скоро вы опять будете пить свой коктейль целую вечность".
"Вы меня не поняли", ответила она. "За это я волнуюсь меньше всего".
Мы покинули убежище, и задворками, потайными закоулками выбрались в переулок. Здесь нас поджидал мой автомобиль. Пошел мокрый снег. Я не мог оставить ее в вечернем платье в ноль градусов посреди мостовой. Мы помчались сквозь хлопья, город падал на нас косо и густо, мешая очертанья и розоватый свет ночных огней. С заунывным воем и миганием навстречу пронесся какой-то милицейский призрак.
"Вам не кажется, как будто мы едем сквозь все мартовские ночи, что были до и будут после этого?" сказала она.
"Так оно и есть", ответил я. "Вы думаете это снег? Это время налипает нам на стекло... Сознаюсь, из всех заложниц, которое у меня были, вы мне нравитесь больше всего. Вы не просто красивая, вы необычная. Как вас зовут?.. Куда вас отвезти, Вероника?"
"Не знаю", ответила она. "У меня ноги в картофельной шелухе и пахнут рыбой, но мне совсем не хочется домой".
"Ах, да", вспомнил я. "Тогда давайте заедем в одно место. Там есть кофе и душ, и многое другое". 
У меня случайно завалялись ключи от бани № 43, а именно от черного входа в отделение-люкс. Мы приехали туда, вспыхнул электрический свет, сверкнули зеркала, хлынула вода на дно бассейна, и было так тепло и уютно, так естественно, как будто иначе и не могло быть, как будто все излучины наших судеб, все случайности и несуразицы неминуемо должны были завершится этой незабвенной минутой в раю № 43. И она с улыбкой рассказала мне про мужчин, которых она знала до меня, безобидно посмеялась над своим пошлым мужем и над скукой, ее окружающей. Она приоткрыла мне удивительный мир, полный грусти, тайн, любви к людям, к листьям и снегу, к непогоде, тот самый мир, о котором говорилось в одной книге, так и не прочтенной мной, которую до сих пор листает ветер на далеком берегу моего детства. Мы пили шампанское, и со вскруженными головами констатировали, что время наконец остановилось, что рассвета не будет никогда. Я тоже не остался в долгу, я спел ей свою лучшую песню, я обещал ей паруса, закаты и уверял, что наша с нею история непременно должна иметь великолепный финал, трагический и жизнеутверждающий, вероятно, она поймает пулю, предназначавшуюся мне, или что-нибудь в этом роде, и склонившись над ней, прекрасной и умирающей, я прошепчу...
Но к сожалению, я совсем не Зорро и не странствующий принц, я - всего лишь приятный нонсенс, судорога воображения, то, чего не может быть.
Вот с бильярда приходит муж. Посетителей поубавилось. Официантка сонно кокетничает с барменом, маркер зевает. "Поедем домой, Верочка, уже поздно", говорит Алик и вытирает салфеткой испачканную мелом руку. Третий коктейль допит, пирожное не тронуто, муж берет его и, ухмыляясь, съедает в два укуса. Пора ехать домой.
"Но послушай, Вероника", успеваю прошептать я в ее тающие черты. "Не знаю, где именно, но точно знаю, что есть на небе созвездие, которое называется Волосы Вероники. Свет от него до нас идет много миллионов лет. В нем больше тысячи галактик, в каждой миллиарды звезд, вокруг каждой звезды кружатся планеты. Некоторые из этих планет обитаемы. В одном из своих снов я пролетал там на космическом корабле. И представь себе, Вероника, в этом созвездии живут точно такие же как ты, одинокие и прекрасные обитательницы. Их всех зовут Верониками, они заманивают к себе в гости путешественников, те влюбляются в них, переделывают в сеялки свои космолеты и остаются там навсегда. Вот и я попался как юнец, не устоял и растаял. С тех пор каждую ночь я возвращаюсь в далекое созвездие, где меня опять и опять встречают большие вопросительные глаза, и я отвечаю: люблю, конечно, люблю, - ведь ты знаешь, под твоими ресницами горит моя единственная Вселенная".

*************