Путь к Джа

Я всегда был против, я всегда ухмылялся, я всегда злился. Но Толик во главе с Филом продолжали устраивать ганджубасные баньки, когда после них, в палатку часа четыре зайти невозможно.
- У, нарики! – в очередной раз кричал я. Фил широко улыбался, Толик щурился.
- Всё будет чисто, - уверял меня Филипп. Мы вылезли из душной электрички, к соснам с ободранной карой. Мы вернулись в родные места… Карельский перешеек. Глубоко вдохнули лесной воздух, вляпались в какое-то болотце, перелезли камни, минули ручей и весёлым шагом направились вдоль нашей любимой речки Волчья. Где-то там было любимое тихое место.
Солнце вспыхивало сквозь ветки, загоралось в мутной воде, слепило глаза, вновь пряталось где-то за макушками высоченных елей и мелькало, точно маяк. Вдоль берега выпирали аккуратные конусовидные пеньки. Я осторожно трогал, испещренную маленькими зубками, древесину и восхищался точной работой бобров. Дальше по Волчьей возникала плотина за плотиной. Река, извиваясь, скользила под сваленными деревьями, оставляя под густыми ветками узоры. Я умело подставил Толичу подножку и он, с матом на губах, свалился в грязь. Я быстро прибавил ходу и поспешил вперёд по тропинке. Что-что, а бегаю я лучше Толика.
По толстому, старому и лысому дереву мы перебрались на другую сторону, попутно благодаря, трудолюбивых бобров.
- Это не ты, лентяй, - пробурчал Фил, когда я лёг пузом вверх на рюкзаки и самодовольно стал наблюдать, как товарищи готовили стоянку.
- Устал я что-то, - промямлил я, закатывая глаза, - Вы пока порубите, а я вам на гитарке сварганю.
- Сваргань, - выругнулся Толик и дал мне крепкого пинка. Я затянул «про не любовь к работе», как после моего неловкого движения взвизгнули сразу две струны и мёртвыми проволоченными упали на глухое брюхо гитары. Я задумчиво почесал затылок и бросил наскучивший инструмент. Страшно хотелось есть.
Когда костёр стал догорать, еда мягким теплом осела в животе, гитара, умело починенная Филом, лежала рядом, я присосался к бутылке вина, одним глазом, наблюдая за действиями парней. Филипп чинно достал потёртый пакетик из-под молока, перевязанный верёвочкой, вынул небольшую коробочку, открыл и с удовлетворением вытащил оттуда пластинку, неопознанных мной, таблеток.
- Закинемся? – подмигнул Фил Толичу. Тот активно закивал, как и я, глотая любимую алазанскую долину. Я хмуро проследил за их движениями и плюнул в костёр. На языке пламени мелькнуло что-то чёрное, резкое. Тогда я не знал, что ещё будет….
-… А старушка мне и говорит: «тварь!», - закончил я, пьяно крутя головой.
Фил понимающе кивнул и произнёс:
- Знаешь, как у Хармса про этих старичков, да и детей. Отец мне чётко сказал, уходи. Но куда мне спрашивается уйти? Я бы ушел. Я же с Пашкой на эту тему уже совещался. Он говорит, что в будущем у нас штат будет больше, да и гитары качественнее. Да и не в примочке дело-то! Меня потом чуть не завалило, ноги под песчаным навалом. Да я тогда солнечный удар получил, вот плохо и проплыл. Настя мне только условия и ставит. Перед костром то виднее…
Я долго смотрел в его трезвые стеклянные глаза и прошептал:
- Фил! Что случилось?
Он замолчал и, по детски доверчиво, посмотрел на меня. Я оглянулся к Толику.
- Я только три штуки съел, - тихо сказал он, недоумённо разводя руками.
Я уселся на землю, откинувшись на бревно, и стал слушать долгую филовскую речь. Я молчал, иногда не выдерживал и начинал смеяться.
Я попросил его, что бы он прекратил, но Фил продолжал ведать о бас гитаре, которая совершенно случайно попала под трамвай, так как спешила на репетицию.
- По Садовой сейчас трамваи не ходят, - заметил я. Фил утвердительно кивнул, но продолжил свой бессвязный текст.
Через полтора часа я совсем выдохся.  Я посадил его на бревно у костра и велел молчать. Толич обезвожено высунул язык, больше не в силах надрываться, лукаво косясь на несуразные движения Фила.
Он сидел долго, о чём-то задумавшись. Дал нам отдохнуть. Я, нехотя, отпиливал брёвнышко, Толик полоскал кастрюлю.
- Ну, всё ребята, - воскликнул Филипп и поднялся со скамейки, - Ломоносовская, мне пора. – Он ловким движением пожал руку, застывшего Толича, пожал мне. И ринулся в сторону речки, спеша, чтобы не закрылись двери перед носом…
- Филиппок….- испуганно протянул Толик, - Мы не в метро…..
Я долго стоял с открытым ртом, следя, как Толик усаживает Фила обратно на бревно, а потом у меня началась истерика. Я долго-долго катался по земле, но поделать ничего не мог.
- Сейчас жрать будем, - по деловому заметил Толич, засыпая в кипящую воду чай. Чаинки, оставляя тёмные разводы, словно торпеды, понеслись ко дну. Вода медленно окрасилась в цвет закатного солнца. Но оно было ещё высоко.
Фил что-то поднял с земли, долго крутил в руках, потом, подумав, протянул мне:
- Макс, будешь?
- Что это?
- Шоколадка…
Я недоверчиво посмотрел на деревяшку и бросил её на землю. Фил бережно поднял её и стал пихать в рот.
- Толич, скажи ему, - закричал я истеричным голосом, но всё было в пустую…
Темнеющий  лес стал наполняться шумами. Ветер, словно раздувая меха, взметнул пепел из кострища и, шелестя листьями, рванул вверх, к рыжеватому небу. Я одел куртку. Неожиданно что-то испугало Фила и он, застыв, в уже привычной для нас, позе, стал напряжённо вглядываться в глубь чащи. Я проследил за его взглядом. Толик, недоумевая, пожал плечами. Наши взгляды скрестились в лесу…
- Смотрите, - прошептал Фил, не сводя глаз с деревьев, - Люди.… Из них растут ветки. Из них течёт жизнь…
Я никогда не забуду этой фразы, но разве, важна моя память? Тлеющая, как угли нашего костра. Важно, что никаких людей там не было? Важно, что тогда я очень устал? Что важно?
Фил подошёл к большой ели, обнял её и заскулил:
- Отпусти…. Я врастаю, - заорал он.
Мы оттащили его к костровищу, вновь усадили. Толик сунул ему кружку с чаем. Конечно, пить его он не стал. Стал поливать им ботинки, приговаривая:
- Растите милОчки…
Это занятие ему быстро надоело и, теперь, он перевёл свой взгляд на одинокую берёзку, колышущуюся под лёгким ветром, на небольшой болотистой полянке у речки. Он смотрел на неё долго и, вдруг, громко воскликнул:
- Настя!
Толич отреагировал резко и неожиданно. Одним быстрым движением он схватил топор и прыгнул к берёзке. С воплями: - «Смотри, что я сейчас с твоей Настей сделаю», стал рубить бедное, ни в чём не повинное деревце. Лицо Фила исказила гримаса ужаса. Он испуганно вскинул брови и уже был готов заплакать. Я взял ножовку, не менее яростно, чем Толик, стал отпиливать ветки! Гори, гори моя звезда! Правда берёза горит плохо… один жар.
Закат просел над Филовской буйной головой, и я всё следил за его движениями, в надежде, что он, хоть немного протрезвеет. Было слышно, как тяжело уже смеяться Толику, тяжело мне. Но очередной возглас Фила приводил нас в истерику. Какие-то урывки физиологии стали мешаться в моей голове, молочная кислота, движения, какая-то полнейшая чепуха. Я подвёл Фила к дровам, сунул в его медленные руки ножовку и волевым голосом приказал:
- Пили!
И он стал пилить, то чего я совершенно не ожидал. Пилить самозабвенно и жарко. Но слишком короток был миг счастья. Фил, вновь, замер, удивлённым взглядом, высматривая что-то загадочное в опилках.
- Что?! – раздосадовано, крикнул я.
- Крот, там крот! – и после некоторой паузы добавил, - Чёрный жмурик…
- Что?!
- Совсем жмурик…
Да… Я, как дурак, стал рыться в опилках. Конечно, никакими кротами там и не пахло.
Мышцы моего лица совсем окаменели, теперь я не смеялся, а как-то икал. Толич, вообще, старался близко не подходить к Филу. На погасшем небе, вывалилась циклодольная таблетка луны. Она мерцала сквозь лениво проходящие тучи. Затягивало. Духота распирала вены. В тёмной чаще шло странное лесное движение. Мы затолкали Филиппа в палатку. Я попытался заснуть. Мне показалось, что и Фил уже отключился. Однако, он, перевернувшись на спину, стал выводить на стенке палатки узоры, указательным пальцем.
- Мы вросли в яблоню, смотри, мы вросли в яблоню, - затаившимся голосом обращался он ко мне. Я закрыл глаза и услышал звуки странного инструмента.
Ровный ритм, полифония медленных звуков, тихий шёпот мелодии… Я открыл глаза, прислушался. Шёл дождь. Было непривычно темно для наших, ещё не увядших, белых ночей. Фила не было. Я с трудом высунул голову из открытой полы палатки, оглянулся. Вода мерзко затекала за шиворот, я зарылся назад в спальник и с мыслями, что Филипп просто освежается, уснул. Мне снился дождь.
Открыл глаза я тяжело. Сопревшая «Алазань» жарила пищевод. В считанных сантиметрах перед моими глазами, уткнувшись носом в рюкзак, с довольной улыбкой на лице, весь в слюнях храпел Толик.
- Фу, мерзость какая, - прошипел я и быстро вылез из палатки. Судя по дешёвым филовским часам на безжизненной руке Толича, стукнуло одиннадцать. Я потоптался на месте, оглянулся, в надежде заметить Фила. Но влажный густой лес, лишь содрогался тяжелыми каплями с листьев и иголок. У речки никого не было.
Осознание пришло потом, минут через двадцать, когда я стал понимать, что Филипп ушёл ещё ночью…. Мои окрики летели впустую, к верхушкам огромных деревьев, к самому голубому чистому небу. Я растолкал сонного Толика, мы отправились искать Фила, в его стихию…
Мы спустились к речке. Одного беглого взгляда на узкое мокрое бревно, хватило, что бы понять, перейти на ту сторону даже в нормальном состоянии невозможно. А Фил и ходить то не мог, всё останавливался, что-то высматривал… в запахе. Искать нужно было по этому берегу. Через каждые три шага я громко кричал его имя, надрывал горло и до боли вглядывался в лес. Я возненавидел всё, в единый миг. Пошлую глючную пелевенщину, поганые акции «без…», параллельные речи, белую эстетику, чёрную эйфорию, другие миры. Возненавидел блятский циклодол, выжженным шаром, жаривший нас с неба. Я сдернул потную куртку и вновь заорал: - «Фил»! Но выходило, как-то обрывочно затянуто – «И-ил»!! Пустым эхом разносилось в тенях леса. Я с ужасом заглядывал в темнеющее дно Волчьей, в полуметровую илистую грязь. Как на гладкой прозрачной воде сверкало радостное солнце. Но, ведь, не солнце было….
Толик шёл спокойно, всё поглядывал на меня, молчал. Я проклял всё и себя за то, что ночью дал ему уйти. Навалился новый душный день, я завяз в грязи, стоял крутил головой и продолжал орать. Мы блуждали по лесу часа три, делились, снова встречались. Я перебрал все варианты, но оставалось только одно…
Свет слоился сквозь густые ветки, рвался за шиворот. Мы вернулись на стоянку ни с чем. Я с тоской поглядел на Филовскую гитару, сел на землю, закрыл голову руками и понял, что выхода из наркотического бреда не может быть. Что нет у меня выхода. Толик попытался сделать чай.
- Мы должны проверить ещё вверх по течению, - твёрдо сказал я и решительно поднялся с земли. Толич кивнул головой.
Бревно стало подсыхать. Я с тоской поглядел на его дрянную поверхность. Медленно и безысходно мы побрели вверх по течению. Я совсем перестал думать. Тяжело перелезал поваленные деревья, нагибался под острыми прутьями низких веток. Перепрыгивал канавы, перерастающие где-то там, в лесу, в ручьи, из ледяных болот…. Из болот….
Я решил крикнуть в последний раз. Получилось хрипло, сорвано. Осипший голос заглушал ветер: - «Филипп…». Неожиданно я услышал тихое и ленивое – «Ну что?», с того берега. Я метнул взгляд и ошеломлённо заметил нашего Филиппка. С венком на голове, медленными движениями он рылся в высокой траве. Не собираясь обращать на такую нелепость, как мы, никакого внимания.
- Пошли, - просипел я Толичу и прибавил шаг, - Нашёлся наш гундос.
Толич удовлетворённо кивнул, как будто всё это время только и ждал этой моей фразы и быстро последовал за мной. С превеликим трудом мы преодолели импровизированный бобровый мост, поспешили по, залитой солнцем, тропинке. Увидели, аккуратно поставленные, ботинки. Сверху ботинок, так же по Филовски скрупулёзно, были сложены носки. Мы с Толиком переглянулись. Метров через сто мы заметили Фила. С серьёзным, совершенно трезвым выражением лица, он что-то выглядывал в траве. Я подошёл ближе, тоже склонился над этой волшебной травкой.
- Филушка, - добро произнёс Толик, - А где твои ботинки?
Фил, недоумённый вопросом, пожал плечами и спокойно ответил:
- Где, где.… В прихожей.… Или под кроватью? – И пристально заглянул мне в глаза. Я застыл, потом злостно рыкнул, ругнулся, сорвал старый, сплющенный венок, сделанный неведомыми людьми, из прогнивших цветов, и подтолкнул Фила возвращаться.
- Там мой чехол… - ныл Филипп по дороге, оглядываясь на одиноко торчащую из травы ветку.

Нам удалось привести его в порядок, или почти удалось…. Пол дня он спал. Я лежал под деревом, тихо побрякивая на гитаре, боясь спугнуть его сон, и думал о том, как же я устал….
Он шёл нормально, но где-то у железнодорожной станции, остановился и, напряжённо вгляделся в лес. В его зрачках отражалось движение. Я сжал зубы.
Ненавижу я этих Лесных Людей…    


Недели две ещё, Фил тяжело ходил и дёргался. Потом, правда, отошёл.
-Одно мне непонятно, как тебе удалось тогда перебраться на ту сторону, - задумчиво протянул я.
- По воде перешёл, - спокойно ответил он. Я нахмурился, отвёл взгляд и посмотрел ему за спину…   
05.02.