Иностранная жвачка

Вчера я приехал в свой город детства. В город, в котором я родился. Под вечер сквозь фиолетовые вечерние тучи, из которых весь день лил не по-летнему холодный дождь, начало проявляться небо. Казалось, что заходящее солнце пытается выплеснуть на землю все то тепло, которое скапливалось в чаше из облаков, в течении всего дня. Оно просачивалось сквозь уже вялые облака на землю, наполняя воздух запахами лета, и красками вечерней зори. Закат так красив, особенно если наблюдать его с крыши многоэтажек, стоящих на окраине города. Ты словно на границе. За спиной у тебя километры жестяных крыш и аллюминевых антенн, а впереди засаженное частной картошкой разграниченное  поле, и за ним сосновый лес. Там я в детстве собирал смолу с деревьев, чтобы доказать своему соседу, что его «заграничная жвачка», ни грамма не лучше  «нашенской». И когда я положил комочек янтарной смолы в рот и не обращая внимание  на горький вкус, начал с чувством жевать, причмокивая якобы от удовольствия, я отнял у того соседского мальчишки чувство превосходства над дворовыми ребятами. Они перестали ходить за ним по пятам, выпрашивая «дать пожевать», и вскоре он просто выплюнул на пыльный асфальт (а не положил аккуратненько в фольгу, как делал это раньше) этот комочек детской зависти. И еще я помню девочку Таню. Помню, как она попросила меня, дать ей попробовать кусочек той смолы. Она не знала, какая горькая и гадкая на вкус эта «жвачка». А я знал. И мне совсем не хотел разочаровывать ее. Ведь это девочка мне по-детски искренне нравилась. Еще в детском саду я всегда хотел сидеть с ней за одним обеденным столом. В тихий час мы перешептывались из-за спинок кроватей, вызывая ярость у воспитателей, которые, во что бы то ни стало, хотели заставить нас проспать целых 2 часа. Может быть, именно из-за этого у меня до сих пор осталось отвращение к дневному сну.  Мы просили родителей приходить за нами попозже. Когда всех детей уже разбирали по домам, и в наше подчинение переходили все игрушки на полках. И даже хомяк в клетке. Она называла его божьей тварью. Так воспитывали ее родители. Они были верующими, что было довольно редко в то время. Когда она чего-то боялась, она молилась, и пыталась приобщить меня к этому занятию, убеждая, что это очень помогает от «всякого страха». Но я лишь смеялся над ней, даже дразнил. Она не обижалась. Да и я, если честно, особо не изгалялся. Но молиться от «всякого страха» я не начал и по сей день. Хотя сейчас это более распространено, и церкви восстанавливают, и монастыри делают неплохие деньги на потоке верующих приезжающих в «дом бога» на битком набитых автобусах, и на дорогих автомобилях. Вскоре родители увезли меня из этого тихого городка, в более большой и шумный. Через пару лет я приезжал  туда на летние каникулы, но если  у взрослых людей 2-3 года пролетают на одном дыхании, то несколько лет у детей, это огромная пропасть. И я, и она стеснялись друг друга, и дружбе пришлось отползти в тень, чтобы больше не смущать нас напоминанием о себе.
Сейчас, через одиннадцать лет, я сидел на крыше и глупо улыбался на закат, теребя в кармане еще не открытую пачку Dirol’a, и думая, как бы она понравилась тогда, той маленькой еще девочке Тане. Как бы она вечером, в своей спальне, благодарила доброго бога за то, что он послал ей доброго меня, а вместе со мной «иностранную жвачку».

Солнце почти зашло, и я встал, чтобы, сделать вечерний круг почета по "моей" крыше.