Облако оорта

ОБЛАКО ООРТА

(ФРАГМЕНТЫ АПОКРИФИЧЕСКОЙ РЕАЛЬНОСТИ)

Согласно другой теории за орбитой Плутона, на расстоянии от  2*104  до 2*105  а. е. от Солнца расположено облако каменисто - ледяных тел - так называемое Облако Оорта, являющееся источником наблюдаемых ныне комет.
Учебник Астрономии.

Под серым пологом неба город, сиротливо приютившийся в тесной долине,  разделенный извилистой лентой реки на две неравные части, отсюда, с высоты  птичьего полета, кажется необитаемым - как на старинной фотографии: только дома и улицы. Быстрая холодная вода, зажатая в каменном русле, кажется неподвижной. И вообще все, что перемещается в пространстве - редкие автомобили, еще более  редкие пешеходы, да еще, может быть, бездомные собаки и кошки, голодные и продрогшие - все неподвижно, и даже время замерло в нерешительности.
Сыро, холодно, все в одной плоскости. И ни кто не видит кружащую высоко в небе птицу - черный крестик на сером - никто, кроме, может быть, тех двоих, там, на пустыре, возле мертвой машины, помеченной красным крестом.

- Нет, это надолго. Вот черт!
Один еще пытается исправить что-то в остывшем и не подающем больше признаков жизни двигателе, другой просто стоит и смотрит. Падают листья.
- Чччерт...
- Ладно, и пешком дойду. Здесь где-то недалеко?
- Да, доктор, где-то здесь... Пройдете еще с квартал, а там налево. Точно не знаю, но... Вот черт!
- Ничего, спрошу кого-нибудь.
Тот, который помоложе - видимо водитель - вытирает замасленной тряпкой свои пропахшие бензином руки и смотрит в небо. Второй - тот, что в белом халате улыбается, вспомнив Пилата.
- Дождь будет, как же вы, господин Хендрик...
(Во всяком случае, ему действительно очень жаль.)
- Не размокну!
И один отправляется искать своего болезненного младенца, а второй все  колдует над заглохшей машиной (Черт бы их всех... Вот черт...). Хендрик  оборачивается на мгновенье и в последний раз смотрит на водителя. "Как же его зовут? Кажется, Остин. Или Дональд?" – Думает Хендрик.

- Может быть, сходим в цирк? - Говорит она, глядя на призрачную процессию,   проплывающую мимо окон кафе (Клетчатые красноносые клоуны, густо накрашенные акробатки, жонглеры, атлеты, карлики и, конечно, слоны - куда же без них, ведь цирк, цирк приехал...). Она держит сигарету так небрежно, пепел падает в кофе.
- Лучше не стоит. - Говорит он. - Лучше не стоит. Тошнит меня от всего этого.
- Бедненький. - Она улыбается, пододвигает к себе пепельницу. Пепельница полна окурков.
- Ладно, в цирк не пойдем. Тогда может в кино?
- Лучше в кино.
- Значит в кино. Хотя цирк был бы экстравагантней. В кино мы уже тысячу раз были, а вот в цирке...
- Не вижу ничего экстравагантного. - Думает он. - Дерьмо собачье.
- Не вижу ничего экстравагантного. - Говорит он. - Допивай свой кофе и пойдем.
Она отодвигает чашечку (на дне - черная кофейная гуща и немного пепла), берет сумочку и встает. Он расплачивается. Когда они выходят, он берет ее под руку. В пепельнице - еще один окурок, смятый, но еще дымящийся, с багровым  пятном губной помады. Начинает накрапывать дождь.

Если посмотреть на вещи чуть-чуть по иному, мир легко распадается на  составляющие компоненты: дождь - отдельно, деревья, дома, небо - все по отдельности, независимо одно от другого, и линии перспективы пронзают пространство независимо от чего-либо, и люди, птицы, машины - все по отдельности – движутся по своим безумным траекториям, пересекающимся в пространстве, но никогда - во времени.

Ей кино понравилось, ему - кажется, нет, но, так или иначе, в зале было темно, а по экрану метались ожившие тени, и значит, все было так, как должно было быть. Потом они пошли к ней, но когда поздней ночью Ян проворачивал ключ в замке своей квартиры, его вдруг настигло ощущение нереальности, дикости всего происходящего - как в тяжелом сне, когда ищешь кого-то и никак не можешь найти -
и он уже не мог сказать с определенностью, что же все-таки было, что  происходило с ним последнее время, в эти мутные, тягучие осенние дни.

Когда дождь, прячась за темнотой, незаметно стирает границы между  предметами, когда люди, наконец, погружаются в сон, тогда-то и начинается  подлинная жизнь города. Поднимается пар от канализационных люков, деревья в парке пытаются нашарить небо слепыми ветвями, но не могут, и только все крепче и крепче впиваются корнями в холодную землю, большая черная собака лакает холодное  электрическое молоко, случайно пролитое в лужу уличным фонарем - вечно  ускользающая изнанка повседневной реальности, лежащая за пределами языка.
Из за угла медленно выползает машина, похожая на огромного жука.  Механический жук бесшумно скользит по мокрому асфальту, поводя из стороны в сторону антенной пеленгатора. Человек внутри напряженно вслушивается в эфир, заклинает радиоволны, пытаясь поймать тонкий, надрывный голосок вражеского передатчика.
Поднимается пар, бежит собака, деревья врастают листвой в тишину.

Ян спит, ему снится сон:

Городской парк погружен во тьму, Ян кутается во тьму, как в огромный  черный маскхалат, только возле карусели горит фонарь, одинокий, как небо в  безлунную ночь. Ян смотрит, пристально наблюдает за каруселью, за маленькой пегой лошадкой, которая только прикинулась мертвой, а сама живая, и если  вовремя не принять меры - обязательно убежит, и ищи ее тогда, как ветра в поле. Ян ждет, большая черная собака пьет воду из лужи, потом убегает, лошадка не шевелится, только глаза тревожно ощупывают темноту, лошадка стоит, как мертвая, стоит, и вдруг прыгает, прыгает на траву, и тогда тогда тогда тогда Ян стреляет.

Звенит телефон.

Звонок разрывает тонкое полотно сна, воздушный замок рушится, прах к  праху, за какие-то несколько секунд Ян забывает то, что так и не успело стать реальностью, забывает, даже не успев вспомнить.

- Да.
- Доктор, у моего сыночка...
- О господи... Вы ошиблись номером.
- Но как же так...
- Вы ошиблись.
- Но...
Щелчок, зуммер. Ну вот, теперь не уснуть.

8 утра, дождь. Город ворочается в тесной долине, будто не хочет  просыпаться, но солнце уже ползет вверх, там, над пеленой облаков, уже совсем светло, и небо, надо полагать, голубое, как никогда, и город, похожий на свою  черно-белую  фотографию, вынужден с этим смириться и признать наступление нового  дня как свершившийся факт. Осенью все дни похожи. Вот только...

В цирке день начался еще ночью - нужно готовиться к представлению. Звери уже накормлены, дрессировщик курит, сидя на большом истрепанном барабане, смахивает пепел в чью-то помятую шляпу. Директор в своей комнатушке запивает аспирин остатками виски (Боже, как трещит голова!) и со злостью думает о Зизи и карликах, карлики ворчливой гурьбой жарят омлет на маленьком примусе, за фанерной перегородкой Зизи красит свои пухлые губки в неестественно алый цвет, смотрит, как в зеркале педераст клоун кладет руку на бедро педераста жонглера, и не думает ни о чем. Так начинается вечность.

- Черт побери, где же этот дом...
На перекрестке Хендрик останавливается в нерешительности, пытается  закурить, но зажигалка, по всей видимости, осталась в машине, вокруг никого, и  теперь уже не остается ни каких сомнений, что он заблудился окончательно.

- Какого черта я здесь торчу?
Ян невидящими глазами смотрит на прохожих, с целеустремленностью заводных игрушек снующих по другую сторону стекла. Дождь продолжает накрапывать, рядом с дверью кафе какой-то мужчина, переминаясь с ноги на ногу и не решаясь почему-то войти, нервно курит - прямо под дождем, прикрывая сигарету ладонью.
- Сколько все это уже длится? Месяца три... Может больше... Гораздо больше...
Ян смотрит на мужчину у дверей, и теперь ему тоже захотелось курить. В пачке осталось еще три сигареты, спички куда-то запропастились. У стойки бармен  с лицом Бастера Китона протирает бокалы, одним своим видом отрицая возможность  спросить у него зажигалку. Ян прячет сигареты обратно в карман и допивает свой  кофе, уже остывший. Сегодня в кафе совсем холодно – ясное дело, военное положение, экономия.


Большая черная машина, красивая, как пантера, останавливается возле кафе.

Машина останавливается, человек в машине неуклюже ворочается, как медведь  в берлоге, отстегивает ремень, медленно вылезает, вываливается черной студенистой массой, хлопает дверцей, ковыляет к дверям кафе. Ян смотрит, не замечая. Черная колышущаяся туша семенит к дверям, тянет к дверной ручке свою короткую, толстую, с розовыми обрубками пальцев руку, но что то не пускает,  какой-то мужчина в насквозь промокшем плаще решительно отбросив сигарету неожиданно встал на пути, удивленная туша смотрит кукольными глазками, а  мужчина в черном плаще начинает вдруг раздуваться, превращается в огненный шар, поглощающий толстого господина, еще кого-то, стекла летят остроугольными брызгами, Ян, отброшенный взрывом к стене и чем-то придавленный, проваливается в  багровую тьму.

- У моего сыночка жар, а скорая вот уже час не едет!
- Не стоит... так волноваться, мадам Клод, дети... С детьми бывает... Врач скоро приедет и все... все будет хорошо...
- Ну да. Легко говорить, если это не ваши дети!
- Да, наверное...
Старик отворачивается и начинает подниматься по лестнице, но мадам Клод,  которая еще не все сказала, останавливает его, ухватив за рукав.
- Да, а вы слышали новость? Эти ужасные бандиты опять устроили взрыв...  взорвали кафе, погибла уйма народу! И куда только смотрит полиция, кругом взрывы, шпионы всякие... Давно пора всех их поймать и поставить к стенке, вы как думаете? А тут еще эти дети...
Старик тяжело вздыхает, делает неопределенный жест своей тонкой, как  птичья лапа, рукой и не говоря больше ни слова начинает подниматься по высоким узким ступеням к себе на верх, в свою маленькую квартирку под самой крышей - выше только чердак и небо, затянутое серой пеленой облаков. Перед дверью он  останавливается передохнуть, стоит пару минут прислонившись к холодной стене, потом входит, зажигает свет в коридоре, разувается, присев на низенькую скамеечку возле двери, вешает на крючок свое старое поношенное пальто и  проходит в комнату, по дороге на миг, провалившись в тусклую, монотонную бесконечность двух висящих друг против друга зеркал. Его образ, раздробленный на  множество отражений, на неуловимо короткое релятивистское мгновение задерживается, повисает в мнимом пространстве, будто заблудившись в прямом, как  луч света, зеркальном лабиринте. В комнате, маленькой и почти квадратной, старик окидывает взглядом свои ничтожные владения, где словно на театральной сцене вот уже два с лишним десятка лет изо дня в день разворачиваются микроскопические события его внутренней жизни, где все предметы - старенький телевизор, стол с пыльными трупиками книг, ковер на стене, кресло качалка, кровать - не просто  декорации, но и действующие лица, лишенные всякого человеческого значения, но с неисчерпаемым упорством неживой материи, продолжающие существовать - независимо от сознания. Старик садится в кресло и ждет.

- Все будет хорошо, вот увидите, все будет хорошо...
Начиная уже приходить в себя, Ян открывает глаза и видит перед собой  молодое красивое лицо сестры милосердия. Правильные до неузнаваемости черты лица делают ее похожей на оживший плакат.
- Сейчас мы отвезем вас в госпиталь, и все будет хорошо, вот увидите... А пока я сделаю вам укол... Не бойтесь, это совсем не больно!
Ян отрешенно смотрит, как сестра приготавливает шприц – уверенно, почти машинально, будто священнодействуя перед алтарем. Тонкая холодная игла глубоко уходит под кожу, и почти сразу Ян вновь проваливается куда-то в багровую пустоту.

- Как вы себя чувствуете, месье Оорт?
Ян трясет головой, пытаясь избавиться от едкого, бьющего в нос запаха нашатыря.
- Я вижу, вам лучше... Можете снять наручники.
Ян прикрывает глаза руками, пытаясь защититься от пронзительно яркого  света настольной лампы, беспощадным электрическим глазом смотрящей на него со  стола напротив. Следователь щелкает выключателем и свет гаснет.
- Я думаю, так будет лучше, не правда ли? Не волнуйтесь, все это не более чем формальность... Итак, вы Хендрик Оорт, двадцать семь лет, домашний адрес... 
Только теперь Ян замечает в руках следователя свои документы.
- Меня зовут Ян. Там же написано...
- Ах да, прошу прощенья. У меня был тяжелый день...

Отражение старика, раз и навсегда пойманное в ловушку из двух зеркал, продолжает свое стремительное падение в мнимую бесконечность.
- Прошу извинить нас за доставленные вам неудобства. Вы же понимаете - время такое, всех приходится проверять. Надеюсь, вы достаточно хорошо себя чувствуете? Мы могли бы...
- Нет, нет... Не стоит.
- До свиданья, месье Оорт. Впредь будьте осторожнее.
Ян, пошатываясь, выходит из кабинета, делает несколько шагов по коридору  и останавливается, пытаясь сообразить, где выход. Позади себя он слышит шаги, оборачивается, и видит двух армейских офицеров, он пытается спросить, но они жестами указывают ему следовать за ними, он подчиняется, через черный ход они  выводят его на задний двор, где их уже ждет машина - небольшой фургон цвета дерьма и болотной жижи, с решетками на окнах.
- Здесь какая-то ошибка, мне сказали... - хрипло бормочет Ян, пытаясь высвободить руку.
- Заткнись, ублюдок.
Офицер пинком заталкивает Яна в голодную пасть полицейской машины, сам запрыгивает вслед за ним и захлопывает дверцу.

Где-то за пеленой облаков солнце медленно ползет вверх. В цирке    завершаются последние приготовления к первому представлению. На пустыре Остин почти уже починил машину и скоро поедет обратно в больницу. В городском парке  пьяные солдаты катаются на карусели. Между двумя зеркалами в коридоре на тоненькой (тоньше человеческого волоса, тоньше самой высокой ноты, которую может различить человек) ниточке повисла тишина.

Следователь вытирает со лба мелкие капельки пота, блестящие, как звездная  пыль, и, устало откинувшись на спинку кресла и, прикрыв глаза, несколько минут  сидит совершенно неподвижно. Потом, словно собравшись наконец с силами, он придвигает к себе телефон и, набрав номер, говорит в трубку –
- Знаете что, капитан... Возьмите роту солдат и поезжайте в цирк.

Ночью, когда дождь, прячась за темнотой, незаметно смывает грани между предметами, когда люди, наконец, погружаются в сон, старик еще раз появляется на мгновенье в - теперь невидимом - зеркальном лабиринте, крадучись, чтобы не потревожить тишину, в любой момент готовую взорваться воем сирены и барабанной  дробью шагов на лестнице, он проходит по коридору, осторожно, чтобы замок щелкнул не слишком громко, открывает входную дверь и так же осторожно ее за собой закрывает, отрезая себе пути к отступлению. Все еще не зажигая фонарик, он медленно, опираясь на темноту, поднимается на чердак. Там, наверху, он надолго замирает, будто в нерешительности (будто не все еще предрешено) и только через минуту (если считать, что время все еще существует) нажимает, наконец, кнопку,   цепь замыкается, электроны бегут от отрицательного полюса батареи к   положительному, нагревая вольфрамовую спираль, и в распахнувшемся внезапно в  темноте круглом, как орудийное жерло, окошке света старые предметы щурятся,  испуганные и оглушенные, и быстрее начинает кружиться вечная карусель пылинок. Зрачки старика, найдя наконец опору в пространстве, резко сужаются.
Тихо. Круглое, как иллюминатор затонувшего теплохода, слуховое оконце  занавешено старым одеялом - с улицы свет не увидят. Все спокойно. Старик  медленно ступает по узкой тропинке между грудами чердачного хлама и  останавливается возле большого, старого (как, впрочем, и все вокруг), зеленого  сундука – как раз над своей кроватью. Круг света, вырезанный в темноте, на миг замирает. Подняв тяжелую крышку и скинув на пол наваленное сверху тряпье,  старик бережно, как самое драгоценное сокровище, достает из сундука передатчик.
В зарешеченном окошке мелькают, как в безумном калейдоскопе, голые ветви деревьев, черные на сером, фрагменты зданий, непонятно, знакомых или нет, заборы с размокшими блеклыми афишами. Ян смотрит невидящими глазами на эти  бессмысленные фрагменты объективной реальности и все глубже погружается в  пустоту, внезапно захлестнувшую его сознание и все дальше уносящую его куда-то   в безвоздушное пространство. Он закрывает глаза и перестает верить в собственное  существование, снова смотрит в окно, потом на офицера, восковой фигурой  застывшего на соседнем сиденье. Постепенно даже тряска перестает восприниматься – будто это не его увозят куда-то в полицейской машине, а кого-то другого - чужого и незнакомого. Офицер неподвижен. Ян отворачивается и принимается  разглядывать узоры мелких царапин на окрашенной в грязно-желтый цвет перегородке, отделяющей его от шофера, который невидим, но существует (раз уж машина куда-то движется). Рисунок царапин похож на карту марсианских каналов. "А что если за рулем никого нет?" - думает Ян.

Во дворе грузовик резко останавливается, солдаты выпрыгивают из кузова как чертик из шкатулки с сюрпризом - серые одинаковые солдатики, будто отлитые из  олова. Топот сапог заглушает хриплое карканье приказаний, директор, которому  только что удалось наконец заснуть, сначала ничего не понимает, но тяжелый приклад уже ударяет с размаха в податливый рыхлый живот - "руки за голову". В тесной клетке пантера бьет хвостом о железные прутья, жадно смотрит на офицера с лицом Бастера Китона, будто приготовившись к невозможному прыжку. Глухо кашляет пулемет. Двое солдат тащат за ноги дрессировщика - бледного и потяжелевшего от свинца.

- Да, а вы слышали новость?
- Какую?
- Директор цирка оказался русским шпионом. Их там была целая банда...

Вечером дети придут смотреть на огромную, неподвижную, как остановившиеся стрелки, тушу слона.
Визжат тормоза, машина останавливается, Ян потирает ушибленный висок,  неестественно пристально, и, как будто удивленно, рассматривает внезапно ожившего офицера, который весь напрягся, замер, словно пантера перед прыжком, и словно прилип к окну - вот-вот выдавит лбом прутья решетки. Рука медленно, и, видимо, тоже машинально, скользит по бедру вверх - туда, где пистолет. Через мгновение офицер уже бежит по мостовой, левой рукой придерживая съехавшую на бок фуражку, а Ян все так же сидит на своем жестком сиденье, вздрагивая при звуках выстрелов, и даже не смотрит в освободившееся теперь окно. Топот и крики все удаляются, и, вскоре, совсем стихают, и только лязг захлопываемой дверцы все еще звучит в голове Яна, заглушая тишину.
Минуты тянутся одна за другой, словно цистерны медленного и очень длинного поезда. Ничего не происходит. Ян сидит неподвижно, охваченный невесть откуда взявшимся чувством пронзительного звериного одиночества, непонятным смутным беспокойством, подкатывающим к горлу тяжелым плотным комком, и судорожно пытается настигнуть происходящее, понять что-то простое и важное, все время от него ускользающее - пока его блуждающий взгляд не останавливается на бледной полоске света, протянувшейся к его ботинку от узкой щели не захлопнувшейся дверцы.

Осторожно, словно боясь спугнуть положение вещей, Ян занемевшей ногой испытывает на прочность мокрый, холодный асфальт - будто это весенний лед.

...они ворвутся в серые, оглушенные пустотой комнаты, они ворвутся -  разгоряченные, голодные, готовые впиваться зубами в горло и рвать на куски, с автоматами наперевес, они ворвутся - но найдут только одну пустоту, серую вязкую пустоту, но они и ее не заметят, просто пройдут сквозь нее, сольются с ней, станут ее частью, но так ни чего и не заметят, и только брызнет на асфальт мертвое холодное стекло и ветер бросит в разбитое окно сухие листья, и захрипит зеркало, а меня не будет не будет не будет там уже никогда...

Жестокие марионетки, несчастные марионетки. Бесконечно несчастные   марионетки, повисшие на ржавых проволочках под бесконечным холодным дождем - ветер треплет и рвет на клочки полусгнившие лица. Берега одиночества на окраине Облака Оорта.
                ТИШИНА

Ян бежит, не разбирая дороги - вперед и вперед.

ТИШИНА

Деревья врастают листвой в тишину, большая черная собака спит в подворотне, тихо поскуливая во сне, над канализационными люками поднимается  пар. Машина, похожая на огромного жука, медленно выползает из-за угла, бесшумно скользит по мокрому асфальту, поводя из стороны в сторону антенной пеленгатора. Человек внутри напряженно вслушивается в эфир, длинными тонкими пальцами осторожно вращает колесико точной настройки, пока сквозь шипение и тишину не прорывается вдруг тонкий истошный голос - точка, тире, точка, тире, тире, точка - и тогда человек срывает с себя наушники и восклицает: "Есть!"

Смертельно уставший, но так и не нашедший своего злополучного младенца,  Хендрик бредет по пустынным, будто вымершим, улицам - незнакомым, словно кто-то подменил город, бредет, не разбирая дороги, не глядя по сторонам, ведомый все более смутной надеждой на то, что этот кошмар рано или поздно кончится и он сможет, наконец, вернуться домой, или в клинику - все равно куда, лишь бы там можно было отдохнуть, забыться, расслабиться, почувствовать себя в безопасности. Словно во сне он проходит мимо серых унылых зданий, неотличимых друг от друга, как солдаты в строю, мимо облезлых заборов с размокшими блеклыми афишами, мимо старой ратуши, мимо цирка, где какие-то люди, совсем не похожие на циркачей,  грузят какие-то странные грязные продолговатые тюки в армейский грузовик. Сам  того не ведая, он, совершив почти полный круг по окраинам города, подходит уже к пустырю - тому самому, на котором утром сломалась машина, но тут он вдруг останавливается, оглушенный звуками своего имени: "Месье Оорт!" - звучит в тишине незнакомый металлический голос.

Все неподвижно, будто сковано тьмой, но вот чья-то рука нажимает на кнопку и зажигается свет - будто звезда родилась – и все оживает, карусель начинает кружиться - сначала медленно, потом все быстрее. Маленькая пегая лошадка мчится во весь опор, но ни как не может догнать бегемотика, дети хохочут, отпущенные на волю шары взмывают в высь, огни фейерверков как грозди сирени распускаются в прянично розовом небе. Стены вибрируют от напряжения, сыплется штукатурка, тут и там начинают появляться трещины.
А старик замер в своем старом рассохшемся кресле, опустил голову. Руки  дрожат, ствол неприятно стучит о пожелтевшие зубы, холодное железо обжигает язык и небо, а шаги на лестнице становятся громче и громче, все заглушают, даже стук сердца, старик все сидит, но когда они выламывают дверь, он вздрагивает, и, как будто вспомнив наконец, сдавленно охает и нажимает курок.
А Ян все бежит по пустым незнакомым дворам, видит, как в луже отразились на мгновение провода, угол дома и серое утреннее небо, и еще, кажется, какая-то птица, потом вдруг по воде побежали круги, и все исчезло, только захлюпало что-то в левом ботинке и мокрый носок жадно облепил ступню, а Ян уже протискивается сквозь дыру в заборе, что-то не пускает, но потом ткань с треском лопается и Ян вылетает прямо на дорогу, Дональд выворачивает баранку, визжат испуганные тормоза       но
        но              но                Ян
             Дональд
                машина, помеченная красным крестом
стена из красного кирпича, за мгновение изученная во всех подробностях, удар и долгая, долгая тишина.

Дональд вытирает рукавом кровь с разбитого лба - "Черт, вот черт..."

- Месье Оорт...
- Да - отвечает Хендрик оборачиваясь. Двое в серых пальто спешат к нему, двое в одинаковых серых пальто, оба одного роста, с похожими лицами.
- Пройдемте с нами. - Его берут под руку, он не сопротивляется, его ведут куда-то серыми закоулками, он ничего не понимает, но идет, идет с ними - потому, что устал блуждать всю ночь по незнакомым кварталам, устал искать неизвестно  что, но когда они приводят его на пустырь, он робко пытается высвободить руку,  но хватка у них железная, стоять смирно, человек в форме тушит окурок о дверцу грузовика, говорит говорит говорит
         ...Ян Оорт... Участие в заг... Приговаривается... (тук-тук, сердце, тук-тук) нем наро... Ввести в испол... (тук-тук, тук-тук, сердце)
- Хендрик, меня зовут Хендрик... - Шепчет Хендрик неслышно.
   
ОШИБКА: МЕНЯ ЗОВУТ ХЕНДРИК

Хендрик бежит, стеклянная переборка лопается, туннель из зеркал обретает наконец реальную глубину, можно войти, взглянуть на все изнутри, устремиться вперед, разрушая перспективу, к вечно ускользающей точке пересечения линий, к последнему зеркалу, в котором реальность отражается без искажений, догнать и слиться, раствориться во всем, и разноцветные шары света где-то за кромкой неба  набухают и лопаются, Хендрик (Ян, Остин, Дональд, старик) оглядывается, и, прежде чем звучит выстрел, видит, как маленькая пегая лошадка с дырочкой под левым ухом настороженно озирается, делает первые робкие шаги, потом быстрее, еще быстрее, во весь опор мчится, вырвавшись наконец из под контроля, все дальше уносится в это надорванное пространство, искривленное язвами гравитационных  полей, трясет гривой, несется вскачь по этим полям, заросшим полынью, мокрым от  студеной утренней росы, растворяется в тумане, в мире, где звезды видны днем со  дна колодца, где можно просто закрыть глаза, где под каждой травинкой тебе УБЕЖИЩЕ.



* * *

ООРТ (Oort) Ян Хендрик (р. 1900), нидерл. астроном, ин. ч. АН СССР  (1966). Осн. тр. по звездной астрономии. Доказал вращение Галактики (1927).

Энциклопедический словарь.
*
1993 - 1998