Мы расстанемся

- У тебя есть мобильник?
- Ага, - я начеркал на клочке бумаги десять цифр и сунул в протянутую руку. - Созвонимся?
- Да... конечно...
Он нырнул в подземку метро. Я еще несколько минут курил на улице. Ехать мне было в прямо противоположную сторону.
Позвонит?
Да нет, разумеется. С чего бы ему? Случай же. Встретились, выпили водки, позволили чуток вольности рукам... секс ведь - не повод для знакомства. Говорит, что зовут Олег. Что я, паспорт буду рассматривать? Ладно, успокоились. Успокоились, забыли, проехали.
All things must pass.
Спустился в метро, сел в пустой ночной вагон, закрыл глаза. И усталось собственная, и расслабленность после милого, непосредственного секса. Надоело все. Хочется, чтобы этот чертов поезд ехал вперед вечность. Устаааал...
Почему я так психую и переживаю из-за всяких пустяков?
Придя домой, сразу, не раздеваясь даже, увалился спать. Усталость и апатия. Ничего не хочу.
Разбудил меня Дима. Вернулся домой уже после часа, глаза - не навыкат даже, навылет. С порога принялся и плакать, и орать, как ему плохо. Вообще-то, сон у меня крепкий. Если я сплю - рядом со мной можно запросто устраивать испытания новых ракетных двигателей. Но на Диму у меня настроены все шесть чувств. К тому же, у него идиотская привычка: он сначала подходит ко мне, лезет целоваться, это меня будит, я пытаюсь увернуться (еще никто не смог поцеловать меня в губы, когда я сплю), и, соответственно, Дима начинает плакаться.
О том, что я не люблю его.
О том, что он устает, как собака, а я дрыхну, как три сурка.
О том, что я ему изменяю.
О том, что...
Список бесконечен. На втором или третьем пункте повестки дня я просыпаюсь - и немедленно начинаю психовать. Этот плач меня убивает. Я люблю Димку, но больше всего мне хочется искренне унизить его.

- Паш, ты дома? - спросил он с порога. На пол-квартиры орал Вакарчук о том, что "Я не один, ти не одна, скiлькi людей - стiлькi машин". Нетрудно было догадаться, что я дома. - Сделай потише, а? - попросил он, пройдя в комнату.
Я лениво нажал кнопку на пульте. Эх, любимый-то не в духе пришел.
- Вылезай, - чуть не приказал он. Когда вы <i>живете</i> с человеком, вы понимаете, где просьба, а где приказ.
- Солнце, давай лучше ты ко мне...
Он присел на край дивана.
- Паш, нам поговорить надо.
- Ну, а что? Я же не сразу приставать буду...
Он встал и прошелся по комнате. Закурил. Уселся на стул напротив меня.
- Паша... это серьезный разговор...
- Ты женишься?
Он отвернулся и докурил сигарету молча. Я вылез из-под одеяла - но не признаваться же мне, что я поддался давлению! Я взял сигарету, закурил сам. Димка немедленно потянулся за второй.
- Эй, - негромко произнес я. - Я тут. Я твой бой-френд. Я люблю тебя. Не забыл?
Димка все же закурил. Я присел на корточки так, чтобы видеть его лицо.
- Тощик, что случилось?
Его лицо искривила улыбка. Странно. Тощик - обычное мое словцо. Димка действительно весит не больше шестидесяти кило. При его росте - маловато. Но с чего бы такая реакция?
- Да уж. Тощик.
- Ну, ты обиделся, что ли? Устал? Ложись. Я сейчас кофе приготовлю, ага?..
Я поднялся, чтобы идти на кухню, но он удержал меня за руку.
- Пашка, ты меня бросишь?
- Только если помру раньше, - улыбнулся я.
- Я серьезно...
- Я тоже, - я снова опустился на корточки. - Я тоже, Тощик. Я серьезно.
- Паш... - у него перехватило дыхание.
- Дай угадаю, - снова улыбнулся я.
Он опять отвернулся от меня, чтобы докурить сигарету молча. Да уж. Не угадаю. А он до второго пришествия будет с мыслями собираться.
- Тощик, ну, что с тобой?
Он закурил третью сигарету.
- Я сегодня был у Павлюка. У нашего вирусолога...
Вот так восемь месяцев назад я узнал, что у моего любимого - СПИД.

И это стало первым шагом нашего краха. Из-за меня. Димка нашел в себе силы признаться сразу - а я отшатнулся от него, вскочил на ноги, уселся на диван, старался не смотреть на него. Димка сначала ждал, что мой шок пройдет, но потом, видя, что я смотрю в окно, тихо заплакал. Я впервые за полтора года совместной жизни видел его плачущим. Он понял, что я не прикоснусь к нему, не поддержу его. Если бы я ударил его, даже и тогда он не плакал бы...
- Наверное, тебе тоже нужно провериться, - произнес он еще через две сигареты.
- Мне?
Я тяжело дышал.
- Мне? Тощий, а я-то тут при чем? Это же ты трахаешься направо и налево!
Еще после одной сигареты он устало и виновато произнес:
- Паша, эта дрянь уравнивает всех... а мы с тобой не всегда с презиком трахались...
- С презиком, без презика - я-то тут при чем? - заорал я. Меня всегда, кстати, убивали эти его уменьшительные словечки. Вместо ответа он замолчал.

Я извинился перед ним на следующее же утро. Принес в кровать кофе, стоял перед ним на коленях. Да, мы оба знали, что я ему изменял, а не он мне. Да, скорее всего, он заразился в своей же больнице. Да, мне нужно провериться. Это все было верно, и я это признавал, выпрашивал у него прощение. Он устало улыбнулся - ничего, Пашка, все нормально, я все понимаю, нам нужно успокоиться...
Но просить прощения на другой день - все равно, что снимать офис в WTC.
А я проверился через три дня. Смеяться вслух - все чисто. Как в аптеке. Бля.

За первые полтора года нашей жизни мы ни разу не поругались. Да-да, не улыбайтесь. Ни одного раза. Зато за последние восемь месяцев...
Ведь сначала его, Димку, выгнали с работы.
Уговорили написать заявление. Педиатру незачем болеть СПИДом, сострил сам Димка. Последняя острота - потом он свалился в депрессию. Я уходил утром на работу, он оставался дома. От безделья он начинал ворчать на все подряд. Кофе не горячий, хлеб черствый, я задержался, еще что-то... Я сначала успокаивал его, потом молчал, потом начал огрызаться, потом попросту орать и посылать его.
Я говорил, что сиделкой не нанимался. Что и без того работаю за двоих. Что он и сам может готовить себе кофе, хоть круглые сутки - не калека.
Правильно, в общем-то, говорил. Эта моя правильность убивала его не меньше, чем безделье. Еще больше его убивало то, что, как бы мы ни поругались, я покорно лез к нему под одеяло.
Да, с той поры, как его выгнали с работы, мы снова стали спать вместе. Сначала - просто под одним одеялом. Потом - обнявшись. Потом... потом вспомнили о залежах презервативов в шкафу... Только Дима вбил себе в голову, что я делаю это из жалости. А я просто любил этого дебила.
Дальше... в общем, "дальше" никакого уже не было. Вранье все это. Вечер - скандал - постель.
Я заставил себя сделать три вещи. Первое - забыть слово "СПИД". Второе - разобраться с перспективами работы этого урода. Третье - изменять ему. Первое избавило меня от постоянного ожидания катастрофы - и Димкиной, и своей (презервативы-то рвутся иногда). Второе помогло мне уяснить, что чистой наукой болезнь ему не мешает заниматься. А третье... позволило мне психологически вернуться назад во времени. Я снова гулял "на сторону", как до того вечера.
Сложно было договариваться за Диму насчет работы. Где - педиатрия, а где - дизайн? Но куда сложнее было заставить его взяться за эту работу. Он уперся, он больше не хотел и слышать о медицине, его. видите ли, тошнит от запахов больничных коридоров! Одно слово - сука подколодная! Я заставил его пойти в этот вуз, переговорить об аспирантуре. Я заставил его сесть за диссертацию. "Хоть с научной степенью сдохнешь", - зло сказал я, когда он пошел на последнее собеседование. Он, конечно, обозлился. Но приняли, приняли его! На мою голову... потому что это стало следующим шагом наших руганей.
Понимаете, такие болезни выворачивают мир наизнанку. В обычной жизни все мы бы стали радоваться, если бы после затяжного "отпуска" бой-френд пошел бы на работу. В нынешней же ситуации он рванулся в работу так, что стал физически уставать. Представляете? Он приходил домой в десять, в одиннадцать часов - и падал от усталости. Его сил хватало только на бесконечное нытье. Чего я не выносил вообще. Я сижу, читаю электронную почту, а мой благоверный лежит на диване и почти непрерывно выпрашивает у меня, к примеру, кофе. "Заткнись! - в итоге ору я. - Дай мне спокойно дочитать почту, и я утоплю тебя в этом дерьме!"
Пластинка меняется - и Дима начинает рассказывать мне о том, что я настолько его не люблю, что нас пора расстаться.
Вот тогда мне особо пригодился третий пункт моего тренинга. Тогда и мобильник пришлось покупать. Не сюда же им звонить, моим случайным мальчикам. А с некоторыми из них я заводил небольшие романчики. С другой стороны, если мне кто-то надоедал, то достаточно было в разговоре о Диме обмолвиться о его болезни. О Диме же они все любили поговорить. Надеялись, что я его брошу... как же, бросишь его... Вот ведь клоака! Спать со всякими уродами потому, что твой bf болен СПИДом и его характер в ****у испортился...
Clinique.

Ныл он каждый день.
Я не знаю, что такое СПИД и что там болит. Но, судя по моему дражайшему любовнику, болят исключительно мои нервы и его мозги. В его мозгах удерживалась лишь одна мысль - мы вот-вот расстанемся. В моих нервах уже ничего не удерживалось.
Дима, уговаривал я его, я тебя люблю и хочу быть с тобой, но для тебя главное - поплакаться о своей судьбе, а это неправильно, ты сильный и мы будем жить.
Убивала же его работа.
Однажды он пришел домой и молча рухнул на диван. А погругаться? - подумалось мне. Но милого-любимого пришлось тормошить и приводить в чувство. Лучше бы я этого не делал.
Милого-любимого пустили на обычную, рядовую операцию. Вообще, и в институте, и в институтской клинике к Димке относились очень хорошо, умудрялись даже не жалеть, а гордиться, что в такой ситуации он взялся за кандидатскую. Как им это удавалось... ума не приложу...
А на обычной, рядовой операции ребенок взял и умер. Сердечная недостаточность. Какая бы ни была наша медицина продвинутая, такое еще бывает.
Дима, со свойственной ему непосредственностью, начал во всем винить окружающих и себя. Заодно не забывая поминать собственную вот-вот грядущую старушку с косой. В общем, Дима снова всем своим телом и всей своей душой рухнул в депрессию. К тому же, он на самом деле вымотал себя физически под ноль. Это здоровому человеку такой режим работы грозит стрессом. Дима здоровым не был.
Жизнь окончательно теряла смысл.
Хотя нет - приобретала новый. Смысл болезни. Для Димы это становилось естественным существованием - вечно ныть об усталости, о нервах, о ненависти окружающих. Для меня это стало сущим адом. С большей настырностью можно было бы желать моей смерти. Хотя откуда я знаю - может, он именно этого и желал?

- Дима, ты извини, что я не болен, но у меня нет ни возможности, ни желания менять это!
- Паша, не говори глупостей...
- Глупости я и не говорю! Милый, ты попросту унижаешь меня своей болезнью!
- Пашка...
- Ты выставляешь свою болезнь напоказ! Видите, как ему плохо, пожалейте его! А я не хочу жалеть тебя!
- Ты хотя бы не кричи...
- Слушай, слушай! Я твое нытье всегда выслушиваю! Можешь и ты меня выслушать хотя бы раз! Ты из болезни фетиш сделал!
- Я не прошу о многом. Немного сострадания. Ничего больше.
- Я тебе меньше даю! Всего лишь любовь!
- Ты уже не видишь, что твоя любовь - это ненависть. Уж и не знаю, чего сейчас в тебе больше...
- Все ты прекрасно знаешь! Снова хочешь, чтобы я тебе и в любви признался, и пожалел тебя! Да не дождешься же!
Когда начинаешь оправдывать свои поступки, оправдывать своего любимого - это уже начало полного краха.

- Проснись, - буркнул Дима. - Телефон верещит.
- Так поговори.
- Нет желания.
- У меня тоже.
- С чего я должен говорить с твоими любовниками?
- Идиот ревнивый.
- Скажи еще, что это не один из тех, кого ты по клубам трахаешь!
- Заткнись, сука! - в ярости я швырнул в него мобильник. Отлетевший от стены осколок копуса рассек ему губу.
- Лучше бы ты гемофилией болел - хоть кровью истек и сдох бы...

Однажды мы расстанемся. Годы сольются в недели и дни, а минуты станут столетиями. И мы расстанемся. Что-то типа "Прости, я так больше не могу..." - "Я ждал этого..." - "Прости..."
Правда, это будет потом. Если я не убью его раньше.

- Иногда я уверен, что ты ненавидишь меня, - говорит он.
- Любовь и ненависть всегда идут рядом, - бросаю я, идя в ванную.
- Иногда мне кажется, что ты предпочел бы убить меня, - летит мне в спину.
- Любовь и ненависть - лишь разные названия одного чувства, - говорю я за закрытой дверью.
- Иногда я готов убить себя для тебя, - шепчет он в одиночестве.
- Любовь и ненависть - наказание... - признаюсь я струям воды.