Человек в черном

Тишина в комнате нисколько не пугает и не трогает его. Иногда лишь вскинет в темноте голову в сторону часов, сделает большой глоток чая и прокрутит стрелки мысленно на 5 мин назад, для забавы, для самоощущения. Часы не идут, да и какое это имеет значение, если стрелки послушно выполняют волю хозяина: хотите без пяти двенадцать - пожалуйста, хотите рассвет в 3 часа ночи - 3 часа будут, но рассвета - увы, он не привязан к этим часам нисколько, как и хозяин к часам, они лишь располагают, а часы лишь слушаются. Часы идут только в точке, где есть жизнь, во всех же остальных, покинутых ею точках, нет ни времени, ни хода часов. Маленькая мышиная мордочка высовывается из дырки под плинтусом, смотрит настороженно, принюхивается, чувствует неладное и скрывается в норке. Стрелка начинает тяжело отбивать секунды, появляются звуки, сквозняк, запахи, голоса соседей, шум машин на улице, протяжный стон воды в трубах, лай собаки где-то рядом, и чашка с чаем растворяется в воздухе прямо в руках у человека. Он разбил ее еще на прошлой неделе.
- Чертовы часы, - произносит он, и, чувствуя резкий приступ голода, идет в сторону кухни к дребезжащему, натужно ревущему от доисторического слоя льда, холодильнику.
Кефир и наполовину выдавленный пакетик майонеза повествуют о дате 02.2002.
Он зажигает все конфорки на кухне, садится поближе к плите, укутывается пледом, включает радио, телевизор и тостер сразу, в его сопротивляющееся тело, отвыкшие от работы органы входит поток жизни: информацией, голосами, теплом, музыкой, политикой, окружающим полем на пределе критической напряженности жизни. Некоторое время у него даже сводит тело в какой-то кривой судороге, и барабанные перепонки звенят надрывно, как две лопающиеся пленки, а для легких воздух кажется слишком тяжелым, словно бы грудную клетку придавили большой бетонной плитой. Мышка преспокойно появляется на кухне, пробегает ее по периметру, принюхиваясь, ничего не находит, кроме пыли и грязи, укоризненно смотрит на хозяина и убегает. Он для очистки совести запоздало швыряет в нее тапком, хотя на самом деле любит ее, как первого весника появления времени.
- И как только эта тварь первая чувствует часы?  - и предмет со зверьком для него связываются единой логической нитью без поясненй, без ответа, когда уже неразличимо, что первично: мышка или часы. - Часы с мышкой...
Зябко, сумрачно. Зима. Не лучшее время для начала жизни. Он глядит пристально на движущуюся стрелку, становится тяжестью натянутости ее металла, она двигается с каждой секундой все натужней и затем останавливается, потом он, словно щелчком невидимых пальцев сбивает обе стрелки вперед. Мышка высовывает мордочку и в ужасе засовывается обратно. День, ясный солнечный день, явно лето, 3 часа пополудни, обед везде закончился - можно идти за свежими продуктами и ощущениями.
Двери открыты, на улице ни одной души, гастроном пуст, грустно висят усы застывших в самых нелепых местах троллейбусов, замершие машины в слепке трафика, нет ветра, нет звуков, пиво из вскрытой бутылки безвкусно. Человек в черном, безошибочно узнавший все признаки,  взбегает по начинающим покрываться пылью лестничным пролетам назад в квартиру, к часам - они стоят, даже ни одного подрагивания стрелки. Сколько он не силится, оглушенный недавним первым глотком жизни, часы немы к воле жизни, которой в них нет, тогда он в отчаянии бросается к мышиной норе, начинает призывно шелестеть бумажкой у отверстия:
- Ну же, пожалуйста, только не сейчас! Ведь всего лишь маленькая шалость в несколько часов... дней ...месяцев? Просто так хотелось лета, и солнца, ...и клубники.
В норке глубокая тишина. Свет начинает заметно тускнеть, словно выцветать, теряя свою яркость и реальность, жизнь ускользает из пространства незаметно и неотвратимо. В сердцах хозяин бьет кулаком об угол серванта, часы падают плашмя с грохотом, и из дырки появляется любопытная мордочка мышки. Измотанный , улыбаясь, человек поднимает часы - они исправно идут, словно ничего и не было: 3:01.