Ветер Вавилона

Печальный и тусклый ветер обдувал основание Башни. Ветер нес с собой пыль и пустоту. От его прикосновения по телу разливалась тоска. Тоска была глубока, как пропасть, казалось, что единственное спасение от нее - забыться глубоким и тяжелым сном, полным кошмаров. Люди, которых коснулся этот ветер, замирали надолго, стараясь не шевелиться. Лишь полная неподвижность позволяла им хоть как-то сопротивляться этому ветру.
Пыль этой тоски коснулась и меня. Сначала мне показалось, что меня обдал мороз, такой глубокий, какого мне не доводилось чувствовать даже на самых высоких этажах Башни. Однако скоро я понял, что этот мороз леденил вовсе не тело. Мороз пронзил мою душу, вывернув ее наизнанку. Я увидел себя изнутри, передо мной промелькнули все грязные подвалы моего сознания. Все то, в чем я боялся признаться самому себе, смотрело на меня с чудовищной ухмылкой. Я был уродлив, глуп, самовлюблен, жаден и развратен. Я был зол, завистлив и похотлив. Я был слаб и коварен. Великое множество пороков глядело на меня с изнанки моей души, но более всех выделялась кривая улыбка моей гордыни. Гордыня хищно облизнулась, приблизилась ко мне и поцеловала глубоким приторным поцелуем. Тело мое свело судорогой, меня вырвало и я забылся тем самым тяжелым сном, о котором только что мечтал. Собственно, я уже и не мог понять, когда начался сон и кончился ветер.
Когда я проснулся, ветер уже стих. Я поднялся на ноги, сбросил с себя всю груду песка, что намел этот зловещий ветер, и улыбнулся. Все было по прежнему. По-прежнему Башня возвышалась над миром, по-прежнему вздымалась она до середины пути на небо. По-прежнему узкая винтовая лестница огибала ее бесконечной змеей, от подножия до самой вершины. "Прекрасно, - подумал я, - пора поднимать людей,  надо продолжать строительство!".
Оглядевшись, я увидел, что я - один из первых, очнувшихся от страшного и ядовитого ветра. Остальные либо еще спали, либо только начинали просыпаться, не в силах встать на ноги после тяжелого забытья. Подойдя к ближайшей женщине, пытающейся выкарабкаться из-под груды песка, я аккуратным движением поднял ее на ноги. Это была высокая светлокожая женщина с огненно-рыжими волосами. Женщина с благодарностью посмотрела на меня, рука ее ласково скользнула по моей.
- Как ты себя чувствуешь, сестра? - спросил я ее, - пошли, помоги мне разбудить остальных - Башня ждет нас!
- Имэр атрат кабол, - ответила мне она, - Отрот каимэр? - В голосе ее явно чувствовались вопросительные интонации, однако, я не мог понять, что она говорит.
- Сестра, что с тобой? Я совсем не понимаю тебя! - произнес я в недоумении.
- Отрот каимэр кабол? Отрот каимэр? - женщина в ужасе отшаттнулась от меня. По глазам ее я понял, что она так же обескуражена, как и я. Я взял ее за руку и произнес:
- Успокойся, милая! Сейчас ты отдохнешь и мы снова начнем понимать друг друга.
Женщина выдернула руку и начала тихонько пятиться назад, не сводя с меня глаз. Внезапно она споткнулась, запнувшись о тело мужчины, еще не очнувшегося от губительного ветра.
- Хысыбыш меглар! - недовольно пробурчал мужчина, с трудом продирая глаза, - Эссен худовыш!
Рыжеволосая пронзительно закричала и в панике побежала вдаль. От ее крика начали просыпаться люди, недоуменно тряся головами, отряхиваясь от песка и с трудом поднимаясь на ноги. Отовсюду слышались совершенно непонятные, и потому жутко пугающие, слова. Я быстро понял, что не только я перестал понимать остальных, но и остальные перестали понимать друг друга. Одни монотонно перебирали различные слова, пытаясь найти понятные своим собеседникам, другие метались в панике, кто-кто бесцельно бродил между людей, прислушиваясь к незнакомым словам. Но абсолютно никто не мог никого понять.
Во всяком случае, так мне показалось сначала. Однако, со временем я стал замечать кучки из двух-трех, а иногда и четырех человек, говорящих одинаково. Лица их светились счастьем и испугом одновременно. С тоской я подумал о том, что и мне надо поискать тех, кто, возможно, поймет меня. Но прежде этого я хотел найти свою любимую.
Мы с ней расстались утром, нежно попрощавшись. Она работала на кухне, готовила еду среди многих других поваров - большую армию строителей надо было очень хорошо кормить. Я же отвечал за доставку стройматериалов на самые верхние этажи Башни, руководил огромным количеством людей и был вынужден быстро перемещаться с одного участка на другой. Зловещий ветер застал меня как раз тогда, когда я шел к Орро, моей любви. И теперь я искал ее, безуспешно вглядываясь в опустошенные и унылые лица.
Я не нашел ее среди перевернутых ветром котлов, разделочных столов и мешков с провизией. Она ушла куда-то, возможно даже, искать меня. Женщины, которые в великом множестве сновали вокруг, абсолютно не понимали меня. Они пытались делать привычную им работу – они так привыкли к ней, что им не нужно было слов, и в молчаливом повторении привычных ритуалов они искали освобождение от кошмара. Я не нашел Орро и около нашего с ней уютного гнездышка, в котором мы проводили короткие, но счастливые ночи. Не было ее и среди тех, кто пришел на центральную площадь перед Башней, чтобы найти среди сотен тысяч людей тех немногих, кого они все еще понимали.
Предбашенная площадь гудела многоголосьем. Отдельные слова терялись в жужжании незнакомой речи. По сравнению с утренним беспорядком и смятением картина на площади сильно изменилась. Группы людей, нашедших друг друга, значительно увеличились. Самые большие из них достигали нескольких сотен человек, самые маленькие по прежнему состояли из двух-трех. Люди, мечтающие найтись подобных себе, ходили по площади, постоянно прислушиваясь, пытаясь найти слова, которые были им понятны. Если они проходили мимо тех, кого они могли понять, они с радостью присоединялись к толпе, усиливая возбужденное гудение. Однако, перемещаться по площади становилось все опаснее и опаснее. Отовсюду летели камни, брошенные в сторону одиночек, не нашедших еще своих. Два самых больших скопления, каждое человек по семьсот, шумно грозили друг другу. Обстановка накалялась. Тогда у меня еще оставалась надежда, что люди смогут договориться, понять друг друга и продолжить строить Башню. О боги, как наивен я был...
Когда среди тех, кто был на площади, я нашел группу людей, чей язык понимал,  я обрадовался. Моя группа была совсем не маленькая, в ней было, как минимум, четыре сотни. С радостью на устах я начал слушать понятную мне речь. Но улышав их разговоры, я с ужасом отшатнулся от них.
- Какие идиоты все вокруг - говорят на жутком, варварском языке!
- Да, и сами они варвары! От них воняет, как от козлов!
- Только мы говорим на человеческом языке, язык других - язык скотов!
- Надо преподать им хороший урок!
Люди брали инструменты, еще недавно служившие им для благородного дела сооружения Башни, и начинали примерять их в качестве оружия. Многоязычный рокот набирал агрессивность. Мне стало страшно. Я ходил от одной группы к другой, ища любимую. После того, что я услышал, мне не хотелось оставаться с теми, чья речь была мне понятна. Разговаривать на языке, полном вражды и ненависти, было противно. Потому я молчал.
Во время строительства Башни я пользовался большим уважением и имел много друзей. Сначала я надеялся, что это поможет мне установить контакт с людьми. Однако я очень быстро понял всю свою наивность. Камни летели в меня точно так же, как они летели в других, среди бросаюших я видел людей, которых прекрасно знал. По их взглядам я понимал, что и они меня узнали. Я стал передвигаться с опаской, стараясь издали разглядеть свою возлюбленную.
Неожиданная жестокость людей очень удурчала меня. До Ветра, до начала этих зловещих перемен я был уверен, что все люди - братья и сестры, что миром правит любовь и доброта. Конечно, я помнил грустную и печальную историю про кончину Авеля, но всю жизнь я считал эту смерть не более, чем досадным недоразумением. Теперь же я начинал понимать, что в каждом из нас живет Каин,  ждущий момента, чтобы показать свой звериный оскал. И я с ужасом  понимал, что этот оскал может появиться и у меня. Я не хотел быть жестоким чудовищем, но легко мог стать им.
Когда усталость сморила меня и я уже почти не мог ходить, я двинулся в сторону своего уютного домика. Я не надеялся, что Орро будет там и лишь мечтал вспомнить о том, как хорошо нам там было. Каково же было мое удивление, когда я обнаружил свою любовь, грустно сидящую на нашей милой кроватке!
- Орро, любимая!
- Сван, мэнтенблау!
Я сжал ее в обьятиях, она нежно ответила мне. По нашим щекам текли слезы, мы оба понимали, что мы не понимаем язык друг друга. Но мы понимали друг друга и без языка - слова нам были не нужны. Мы стояли, прильнув друг к другу, наслаждаясь теплом, замерев друг у друга на плече, притаившись и боясь, что счастье это когда-нибудь закончится...
Очнулись мы от страшных криков, раздавшихся у входа в дом. Дверь со стуком распахнулась, на пороге стояло пять человек, за которыми угадывалась большая толпа. В руках у всех были кирки и лопаты.
- Эсбогар, мантенху? - грубо спросил меня человек с огнем в глазах, все поведение которого выдавало старшего в этой группе. Это был Уго. Я неплохо знал его - когда-то давно, еще до Ветра, он был сотником среди каменщиков. Он работал на самом верху и был одним из очень уважаемых людей. Сейчас он сильно переменился. Его взгляд, некогда светившийся умом, теперь горел ненавистью и яростью, его скривленные губы не предвещали ничего хорошего. Судя по всему, он тоже узнал нас.
- Эсбогар, Сван! Эсбогар, Орро! Гуеборро эсбогар! - тон Уго сменился на более требовательный, нотки агрессивности усилились.
Четверо его вооруженных спутников грозно приблизились к нам. Я отодвинул Орро за свою спину, понимая, что не смогу защитить ее.
- Эсбогар но мио, Сван мио годэус, ту но гуэборро, Сван, мэнтенблау, - запричитала Орро и прижалась всем телом ко мне. Неожиданно я понял, что язык, на котором говорит она, и язык, на котором говорят вошедшие - один и тот же. В растерянности я повернулся к ней. По щекам ее текли слезы.
- Эсбогар, Орро! Сван уст эдро пиэнно! - сказал Уго, обращаясь к Орро.
- Дьем бэр! - сказал он своим головорезам, указав на меня своей загрубевшей от тяжелой работы рукой. Последним, что я увидел, была лопата, падающая на мою голову. Потом наступила темнота.

Очнулся я от нежной руки, гладящей меня, и слез, капающих мне на лицо. Голова болела, как будто в нее загнали кол и расшатывали его из стороны в сторону. Я попробовал открыть глаза. Один из них открылся, сквозь другой я видел только красную пелену. Надо мною было такое милое, такое родное лицо Орро, прониктнутое болью и горем. Она поймала мой взгляд, и лицо ее неожиданно осветилось изнутри.
- Сван, ментенблау, - с рыдающей нежностью произнесла она.
- Орро, любимая, - хотел ответить я, но лишь тяжкий хрип вырвался из моей груди. Я поднял руку, чтобы погладить такое милое для меня лицо, но страшная боль пронзила мою руку от запястья до плеча. Рука была зажата между двух досок и перебинтована - очевидно, она была сломана. Я приподнял голову - кол тотчас же завращали с ускоренной силой, так, что в глазах моих потемнело, а из моих разбитых уст вырвался протяжный стон. Оглядевшись, я понял, что лежу совсем не там, где злое оружие свалило меня, где я прожил со своей милой те годы, что помогал строить Башню. С удивлением я посмотрел на Орро. Я точно знал, что в одиночку она не могла перенести меня - я был достаточно тяжелым, а она была хрупкой и легкой, как пушинка.
К моему удивлению и радости, моя любовь без слов поняла меня. Она откинула полог переносной палатки и крикнула гортанно, без слов. Тотчас в палатку зашли двое - Эстрат, мой знакомый, и Двея, его жена. Орро указала на них, на себя, на носилки, на которых лежал я, и на пальцах показала, что она ушла от толпы, возглавляемой Уго сразу же, как ей предоставилась возможность - той же ночью. Совершенно случайно она встретила наших старых друзей, которые помогли унести меня вдаль от Башни, ставшей теперь зловещим символом. К счастью, я оказался жив, хоть и провалялся в беспамятстве две недели.
Эстрат и Двея ушли сразу, как только я пошел на поправку. Как мне потом обьяснила Орро, они нашли свой народ - их группа была очень небольшая, всего восемнадцать человек, но, как это ни странно, все они прекрасно знали друг друга и были в очень хороших отношениях. Они знаками звали нас с собой, но мы оба, не сговариваясь, покачали головами, нежно глядя друг на друга. Мы хотели остаться вдвоем.

Мы понимали друг друга и без слов, но очень быстро у нас появился свой язык, на котором мы стали общаться. Наша любовь вспыхнула с новой силой, в пламени своем сжигая такие незначительные препятствия, как слова. Мы поселились в горах, недалеко от общины, в которую входили Эстрат и Двея, но все же на некотором расстоянии от нее.
Прежде, чем осесть там окончательно, мы с Орро совершили поход в сторону Башни, чтобы посмотреть, что же стало с былым символом единения человечества, фетишем небывалой гордыни и безрассудства. То, что увидели мы, еще больше укрепило мои опасения о силе Каина, и о зверином оскале, прячущемся в каждом из нас. А увидели мы вот что.
Огромная Башня была обьята дымом и пламенем. Внутри ее жило племя, язык которого могла понимать Орро. То самое племя, что чуть не убило меня. Вокруг башни поселилось другое племя, тоже очень хорошо мне знакомое. Я мог понимать его язык, язык войны и ненависти. Мы переглянулись с Орро и, как всегда, поняли друг друга без слов. Ни она, ни я не хотели жить среди людей, язык которых нам столь чужд, сколь и понятен. Мы выбрали язык любви, язык, на котором можно говорить, не прибегая к такой условности, как слова. И никакой ветер нам не был страшен.