Санька

 Она, как все, в детстве увлекалась сказками. Любимой, как и положено, была сказка о Золушке.
 Она часто наблюдала, как бабушка перебирает гречку, и думала, что вот за бабушкой сказочный принц так и не пришел. И это казалось обидным, потому что бабушка была очень славной. Санька даже полагала, что бабушка была красива. Не сейчас, конечно, когда морщины избороздили ее лицо, как трактор поле перед севом. Но прежде... Нет, слова «прежде» она тогда не знала, но «раньше» казалось ей вполне приемлемым для облечения в слова пришедших в голову мыслей.
 Повзрослев, она начала понимать, что если где-то принцы еще и водятся, то уж никак не в их маленьком городке, где основная масса особей мужского пола навсегда пропахла прокисшим вином и солеными огурцами. Солеными огурцами, впрочем, в лучшем случае. Иногда, а если уж совсем точно, очень часто  к этим запахам примешивались другие, гораздо более неприятные и стойкие, но о них не хотелось не только говорить, но и думать.
 Так она постепенно научилась отделять себя ото всего остального населения маленького города, включая и свою мать, которая редко приходила домой одна, а если и приходила, то была в это время настолько не в себе, что вряд ли вспоминала о том, что где-то рядом, у нее, можно сказать, под боком, растет дочь. Пока та была маленькая, она вообще мало интересовала мать. А когда стала подрастать… лучше бы уж не подрастала.
 Санька пришла к этому выводу сама и очень им гордилась. Больно запала ей в голову одна фраза, брошенная соседкой по подъезду, когда та столкнулась с девочкой на лестничной площадке. Соседка споткнулась прямо у их двери о завернувшийся коврик, и, пробормотав что-то про всех женщин и ее мать в том числе, вдруг увидела Саньку, рассевшуюся несколькими ступеньками повыше и пеленавшую обкусанную еще с детства куклу с длинными ногами без пальцев и лысой головой.
 С головой дело обстояло вполне прилично: Санька повязала на кукольную головку носовой платок. Ноги же были разуты и торчали во все стороны, напоминая всякий раз Саньке о том, какая она была бестолковая, когда грызла их со всем остервенением выращивающего зубы ребенка. Если бы она знала, что эта кукла дана ей на всю ее детскую жизнь, она, наверное, поберегла бы ее.
 - Вот у таких …, - тут старуха произнесла очень нецензурное слово. Оно казалось Саньке особенно плохим, потому что слишком часто относилось к ее матери. – У таких-то и рождаются всякие недоумки, которые потом только небо коптят, да место в транспорте занимают.
 Ага, сделала Санька вывод, кто-то бабке места в троллейбусе не уступил. Впрочем, это ее нисколько не тронуло. Она бы и сама ни за что не встала бы со своего места, окажись эта грымза поблизости. Назло бы еще и глаза закрыла. Старуха была вредная и с легкой старческой сумасшедшинкой.
 Но фраза о недоумках запала Саньке в голову, будто ее гвоздем к темечку  приколотили. И поэтому с тех пор всякое проявление мозговой деятельности приводило Саньку в буйный восторг. Оно означало, что старуха была неправа, и Санька вполне разумная развивающаяся девочка.
 Когда Санька подросла настолько, что стала заметна окружающим ее в квартире часто меняющимся и постоянно пьяным мужчинам, бабушка решила убрать ее от греха подальше. Она однажды купила Саньке билет и отправила ее к своей сестре в Москву.
 В школу Санька ходила все равно редко, просто чрезвычайно редко. Для того только, чтобы не видеть валявшуюся в очередном углу мать. Поэтому в школе вряд ли заметили бы ее исчезновение. И если бы бабушка не пришла однажды к директору, чтобы забрать внучкины документы, вряд ли кто-нибудь заинтересовался ее положением.
 А так… Директор громко кричал, что бабка окончательно из ума выжила, если думает, что ее внучка кому-нибудь нужна еще, кроме него. Санька сильно сомневалась, что она так уж необходима старому директору, но молчала, а только делала старадальческие глаза, которые, она знала, хорошо действуют на пожилых людей.
 Глаза у нее были огромные, серые и очень красивые. Во всем же остальном она походила на гадкого утенка, что было вовсе не странно в ее возрасте, а скорее наоборот было очень даже в порядке вещей.   
 Как бы там ни было, документы бабушке отдали, и на следующий день Санька ехала в поезде. Не в купе, конечно, но и не в общем вагоне.
 Санька вообще в первый раз ехала в поезде. Она не могла сравнивать, но поездка ей очень даже понравилась, хотя и страшновато было немного. Но попутчики оказались людьми приятными. Уже немного в летах, они кормили Саньку всем, что набросали в свои сумки, готовясь к поездке, непрерывно рассказывали ей всякие истории, которые ее совсем не интересовали и жаловались кому-то на свою судьбу, хотя, очевидно, что никто кроме Саньки их не слушал.
 Но ей было не привыкать. Она так много всего наслушалась в своей жизни, что проявить немного участия к тем, кому, видимо, не с кем было больше поговорить, она могла, совершенно не напрягаясь. 
 Новая жизнь начиналась немного неожиданно, но весьма приятно. Лежа на верхней полке, Санька представляла себе светлоглазого принца с пышной шевелюрой. Он смотрел на нее через грязное стекло сто лет не мытого вагона и улыбался. Он даже подмигивал ей, будто говорил: «Подожди немного. Подрастешь, и я за тобой приду».
 Странно было бы сомневаться в этом. И Санька не сомневалась. Она улыбалась в ответ и, зажмурив глаза, представляла себе, как теперь изменится ее жизнь. Конечно, она была не настолько глупа, чтобы подумать, что у нее сразу появится много друзей. Тем более что она очень хорошо знала, что ее сумке лежит одно платье, которое очень трудно назвать новым и красивым. Но оно было целым, ни разу не штопанным, а это в ее положении было почти несказанным везением.
 Бабушкина сестра, тетя Валя, обещала присмотреть за ней. Но Санька это тоже представляла с трудом, зная, что тете Вале уже больше семидесяти. Она живет с сыном, которому теперь должно быть около сорока с хвостиком. И он занимается какой-то странной деятельностью, которая раньше называлась спекуляцией, и за это полагались немалые сроки. Про «сроки» Санька знала от бабушки, которая обладала завидной памятью, особенно если это касалось ее прошлого. Вообще прошлое, в особенности то, которое было много раньше ее рождения, Санька знала гораздо лучше, чем  то настоящее, в котором жила сама.
 Нет, конечно, в своем городке она знала каждую помойку, знала, когда в соседний с домом магазин привозят хлеб, который, если успеть до того, как его горячий, занесут в подсобку, можно получить бесплатно. Знакомый водитель машины, на которой привозили хлеб, часто отдавал ей буханку в обмен на улыбку. Санька не понимала этого обмена, но понимала зато, что несколько рублей оставались в ее кармане, и она могла распоряжаться ими  по своему усмотрению. Это ей нравилось, и она редко опаздывала к «раздаче слонов».
 Потом водитель сменился, и ее сладкая жизнь закончилась.
Что еще она знала? Знала, что ее, немытую и нечесанную, будут бить мальчишки из соседней школы, если она попадется им на глаза. Поэтому она тихонько выскальзывала из подъезда, натянув шапку на самые глаза, и просачивалась на дальние улицы, туда, куда их влияние уже не доходило. Домой возвращалась тем же «макаром», не останавливаясь и не оглядываясь, чтобы не привлекать к себе внимания. Ей казалось, что она вполне поднаторела в этой игре в прятки, в которую играла не по своей воле.
 Все это помогло ей приноровиться и к новой жизни. Тетя Валя оказалась довольно противной, хотя и следила за ней с удивляющим Саньку постоянством. Она каждое утро вопила в щель ванной комнаты, чтобы Санька не забыла вычистить зубы, потом долго дергала расческой, стараясь высвободить запутавшиеся в длинных Санькиных волосах острые, колющиеся зубцы, и, наконец, всякий раз, когда Санька возвращалась домой, ставила перед ней тарелку дымящегося супу. За одно это Санька молчала, когда ее что-то раздражало, чтобы с языка не сорвались злые слова, и говорила «спокойной ночи», если приходила домой до того, как тетя Валя ляжет спать.
Со школой дело обстояло не очень. Дядя Саша, Санькин тезка, устроил ее в московскую школу, но там она не прижилась. И, в конце концов, сошлись на том, что Саньке осталось не так много, и ничего страшного не случится, если она будет помогать на рынке ему, а не сидеть в душных классах, тем более что толку от этого для нее он не видел.
 Санька знала, что ее вообще не хотели брать ни в одну из школ, как «не прописанную в столице», и что дяде пришлось приложить к своему обаянию и свой кошелек, и она считала, что не может отказаться, тем более что через год с небольшим она все равно закончит школу. В том, что ее не возьмут в девятый, она ни капельки не сомневалась. Она не пришлась ко двору, а это, она понимала, означало, что нечего рыпаться. Не пришлась – и не пришлась. Великое дело.
Потом умерла бабушка. Санька узнала об этом случайно. Просто, получив однажды разрешение на очередной телефонный звонок, она услышала в трубке чужой голос, потом подошла мать и раскричалась:
 - Я тебя кормила, б… такая, не для того, чтобы ты смылась, оставив меня тут одну. Бабушка? Нет бабушки! Кончилась, царство ей небесное. Да и то сказать, подложила она мне свинью, отправила, видишь ли родную внучку в Москву, а я тут подыхай с голоду! Да и то сказать, как тебе там, хорошо платят за то, что ты дома делать не хотела? На что ты еще годна… Дура дурой…
 Санька поняла только, что больше звонить ей некому и положила трубку.
 Через полгода умерла и тетя Валя. Санька поплакала немного, к этому времени ее слезы почти все иссякли, оставив в душе какой-то недетски-горький след.
Она мерзла на рынке, стоя рядом с толстыми от надетых на них одежек тетками. Громко смеялась, когда кто-нибудь отпускал шуточку поскабрезнее, и писала в надетые памперсы. В туалет ходить было далеко и противно. За это время могли упереть что-нибудь с ее столика, а расплачиваться с дядей ей было нечем.
 Когда было особенно холодно, а это «холодно» начиналось в октябре, а заканчивалось поздней весной, она, как и все, грелась стаканом водки, который пускали по кругу сдружившиеся между собой продавцы. Это «рыночное братство» даже нравилось Саньке. Здесь ее, хоть и считали малявкой, не обижали, даже наоборот: когда приходили очередные «братки», ее прикрывали, расплачиваясь с «товарищами в черных шапочках». На нее «братки» почему-то не обращали никакого внимания. Так Санька экономила еще некоторое количество денег, которые прятала под своим матрасом, не придумав места получше.
 Она не задавалась вопросом, за что ей так везет, а просто делала свое дело, как умела. А умела она это вполне недурно. Покупали у нее неплохо, западая, наверное, на серые глаза, торчащие из-под края шапочки.
 Уже через некоторое время после начала работы, она научилась мухлевать. Отдавала дяде денег немного меньше того, что зарабатывала, вполне справедливо полагая, что от него не убудет, а ей все-таки какая-никакая - прибыль.
Дядя к тому же платил мало, со своей стороны тоже рассудив здраво, что если он ее кормит, то уже, значит, платит ей. А что еще нужно девчонке? Так, немного денег на булавки… на булавки ей хватить вполне должно было.
 Так они бы и сосуществовали, если бы не глупый случай.
Однажды дядя решил в кои-то веки устроить уборку. Со времени смерти тети Вали это была первая уборка в квартире, если не считать Санькиных попыток подмести пол в прихожей и кухне.
 Комната, в которой жил дядя Саша, была для Саньки местом запретным. И она уже не помнила кто и когда наложил на нее этот запрет. Свою же комнатку Санька мыла каждый день, поэтому очень удивилась, когда «уборка» началась именно с ее маленького закутка в 8,5 метров.
 - Ах, ты, дрянь такая, - дядя рассвирепел, когда, встряхивая матрас, обнаружил на продавленной сетке старой проржавевшей раскладушки пачку денег. – Я тебя кормлю, а ты…
Тогда он первый раз поднял на нее руку. А, сделав это один раз, вошел во вкус.
 С этих пор началась новая стадия Санькиной жизни, не самая лучшая.
 А когда начинается трудная пора, всегда так тянет на всякие мечтания. Вот и Санька, повзрослев, но от этого совершенно не изменив своего мнения относительно «принца», начала думать об этом во всякий день, когда ее голова оказывалась свободной от подсчета сдачи очередному покупателю или от очередного отчета перед ставшим совсем недоверчивым дядей.
 Дядя Саша попивал, выпив, сначала бил ее, потом, обнаружив, что это не просто Санька, а очень даже хорошенькая девушка, сделал определенный выводы, которые даже странно, что так долго ждали своего часа.
 Как все потери, потерю собственной девственности Санька пережила, как нечто неизбежное, не прониклась к дяде ненавистью, а только постаралась пореже попадаться на глаза, когда тот бывал не в себе, потому что тогда он становился грубым и даже жестоким.   
 Синяки она прятала под длинные рукава и темные плотные колготки. Глаза подводила слегка и то только затем, чтобы тенями замазать неестественные фиолетовые пятна иногда все-таки, несмотря на все усилия Саньки спрятать лицо подальше от разящих кулаков, появлявшиеся на нем.
 Дядя пил и не молодел. Водка изменила его отношение к жизни, и Санька этому не очень удивилась. Она скорее удивлялась прежде, когда еще дядя Саша представлялся ей весьма импозантным мужчиной, проводящим целые дни в свеже отремонтированном офисе.
 Сейчас он был ей ближе и понятнее. И, если бы он не прикладывал к ней свою тяжелую руку, она могла бы даже сказать, что приветствует эти его изменения. Так все было почти по-домашнему родным.
 Осень сменилась зимой, потом весной. Готовилось лето. Оно не слишком спешило, правда, только поливало дождями мокнущую Саньку. Но она знала, что и лето придет непременно и со смирением ждала его.
 Смирение вообще стало ей очень свойственно. Иногда оно, правда, напоминало отупение, но Санька ведь об этом ничего не знала. Она считала, что так и должно быть. Она молча дожидалась возвращения дяди, перепутав в принципе, кто он ей: муж, дядя, любовник или работодатель.
 Он был всем и, когда однажды он не пришел домой, она испугалась. Испугалась, потому что теперь рушилась вся ее жизнь. Она жила в чужой квартире, из которой, если он не вернется, ее выбросят в два счета. Она работала только до тех пор, пока рядом был дядя. Он привозил товар, он ставил ее на «точку», он, в конце концов, платил ей зарплату.
О нем не было слышно ничего две недели. За это время ее посетил следователь, пригрозил посадить, она не поняла, за что. Потом приходил еще один следователь. Обещал то же самое. Такое однообразие начало утомлять, хотя и пугать не перестало.
 Наконец, пришла какая-то женщина, спросила, откуда она вообще здесь взялась, посочувствовала и поселилась в квартире.
 Санька выяснила, что у дяди была дочь. Эта дочь оказалась на четыре года старше Саньки, и она не собиралась делить с чужой девчонкой квартиру.
 И вот тут… Когда Санька начала отчаиваться, и появился, согласно всем законам сказочного жанра, тот самый принц.
 Санька ничуть не сомневалась, что это он. Он, конечно, мог придти и еще позже. Ведь пока Саньке не угрожала настоящая опасность. Ее не собирались убивать, а насчет потери квартиры, ведь это не самое страшное.
 Хотя и весьма существенное, она не могла не признать, что если бы не он, ей оставались только вокзалы.
Дома ее не ждут, видеть мать ей вовсе не хотелось, работу ей еще долго пришлось бы искать, если не брать в расчет самые близко лежащие к поверхности «вакансии». Но по каким-то странным, неизвестно откуда взявшимся убеждениям, она чуралась этой «работы», оставив ее в глубине души на самый крайний случай. Не умирать же с голоду.
 Но когда он, встретив ее на рынке, куда она пришла по старой привычке встретиться со своими приятельницами, она засияла редкой улыбкой.
 - Привет, крошка, что здесь делаешь? Давно тебя не было видно…
 - Здравствуй…те, - она с недоверием разглядывала кудрявую темную голову, высунувшуюся из окна огромной тачки.
 - Чего не видно тебя, спрашиваю?
 - Дядя пропал… Товара нет… Нет товара – нет работы, - уже увереннее заключила она, подходя поближе.
 - Нет работы, говоришь, - парень, открыл заднюю дверь. – Садись, горемыка. Что-то выглядишь плохо. Не кормят тебя что ли?
 - А некому, - совсем уже весело закончила она, устраиваясь поудобнее на мягком велюровом сиденье. – Дядя пропал, в доме поселилась какая-то девица, кажется, его дочь… А какое ей до меня дело?
 - В самом деле, наверное, никакого… - махнув рукой одному из знакомых Саньке «братков»,  он легко вырулил между плотными рядами продавцов, с завистью наблюдавших эту картину. Им было холодно, и до конца рабочего дня оставалось еще больше половины. А она, эта бесполезная сикильдявка, теперь сидит себе в тепле, удовольствие получает.
 А Санька и в самом деле была счастлива. И ничуть не жалела о прожитой жизни.
 А чего бы нет? «Принц» отвез ее в теплую комнату, налил стакан какого-то обжигающего горло напитка, потом открыл холодильник. Бери, ешь чего хочешь. Сначала она съела осторожно, чтобы не показаться обжорой, какой-то мясной нарезки, потом отправила в себя банку маслин с косточками. Т.е косточки она, разумеется, выплевывала, но банку опорожнила безоговорочно и не раздумывая.
Закончила сырокопченой колбасой и заснула прямо за столом.
Он усмехнулся, отнес ее на постель и… она осталась у него.
Тоже не раздумывая. Он же принц… так чего думать.
Жизнь потянулась, сладкая и безоблачная, как нескончаемая ириска.
 Она вставала тогда, когда хотела, засовывала нос в холодильник и неизменно находила там еду. Потом она была свободна до самого вечера. До того времени, когда приходил домой Алекс. Вот тогда начиналось то, что не позволяло ей считать себя нахлебницей. Она кормила его вкусным обедом. И откуда только взялось это умение? Потом мыла посуду, и уже совсем потом, если, конечно, этого желал Алекс, она отдавала ему все остальное.
 Он был несравненно лучше дяди Саши. Он не бил ее, иногда только скручивал руки проволокой и привязывал их к спинке кровати. Но все это считалось игрой, и если иногда даже было немного больно, то это можно было простить. За это, в сущности, даже не надо было просить прощения. Ведь вместе играли. Ну, бывает, что и заиграются. Что ж теперь.
Санька жила в каком-то пьяном угаре. В огромной квартире она чувствовала себя немного странно, но ни за что не хотела показывать это ему. Он никогда не забывал о ее присутствии, возвращаясь поздно домой, хватал ее за мягкие места и тащил в спальню. Потом засыпал, громко по-хозяйски похрапывая.
 - Да, дай ему в лобешник, - говорил он кому-то по телефону, одновременно не обходя вниманием примостившуюся на его кресле Саньку. – Он забыл, что не вечен… Так надо напомнить! Да, нет, Толян, надо просто напомнить, и дело с концом. Давно такого не было. Выпустил ты из рук инициативу, а за это всегда приходится дорого платить. Лучше держать руку на пульсе.
 Его голос не дрожал, хотя Санька в этот момент задыхалась от сладостных ощущений, которыми он походя награждал ее. Он запускал руку ей за вырез платья, уверенно, словно ручки настройки, крутил соски, и, положив трубку, деловито принимался за все остальное.
 Если бывает у счастья вершина, то Санька еще до нее не добралась.
 Она даже представить себе не могла, как многогранны бывают ощущения. Она изгибалась в его руках, всякий раз оставаясь чуть-чуть неудовлетворенной. Самую малость… Ровно настолько, чтобы с вожделением ждать возвращения своего принца.
 Потом, как бывает всегда, стало что-то меняться. Не то, чтобы в их отношениях… нет, Алекс был ровен и добр к ней. Но он стал задумчивее, редко смеялся и голос его по телефону стал звучать все резче. И еще реже при этом у него возникало желание пошалить. Его рука теперь не лезла к ней под юбку, не отрисовывала всякие бесконечные линии на ее теле, не заставляла Саньку напрягаться и замирать.
 Напротив, он сталкивал ее легонько с подлокотника кресла, в его голосе появились нервные нотки, а на скулах все чаще бегали желваки. Все это настораживало и огорчало Саньку. Она старалась, как могла. Разнообразила меню, покупала лучшие вина. Он и этому научил ее…
 Даже приносила ему тапочки и сигареты, когда рука его по привычке протягивалась к пепельнице.
 Она делала, что могла. И не давала ни одной, самой подлой и пронырливой мыслишке проникнуть в ее завитую головку. Ни одно облачко разочарования не касалось Саньки. Только постоянные радость и ожидание… Она справлялась с собой на удивление хорошо.
 Вот он накричал на нее и выставил в соседнюю комнату? Сама виновата. А кто просил тебя лезть человеку под ноги, когда он и без того нервничает. Значит, у него неприятности на работе. У кого их не бывает?
 Вот – не поздоровался, только прошел в кабинет и долго там курил, наполняя свои и Санькины легкие сладким дурманящим дымом? Так не всегда же он должен быть счастлив от твоего присутствия. Может человек и один побыть…
 Вот, стукнул ее, даже не один раз… А так, что в голове ее помутилось, и она не могла вспомнить, как доползла до кровати? Так, не выгнал же! А мог бы… Кто она ему?
 - Слушай, а что ты за девку-то завел?
Она замерла за стенкой. Дверь в кухню была приоткрыта, и голоса обоих друзей были слышны, ох, как хорошо. И прислушиваться не надо.
 Алекс фыркнул:
 - Что, нравится? Я ее добыл, а не завел. Нравится она мне, классная…, - Санька даже зажмурилась, словно это могло ей помочь не расслышать эпитет, каким Алекс наградил ее только что. – Но ты на нее зенки не пяль. Оторву… никому больше не понадобишься!
 Хохот Алекса заглушил ответ дружка. Только потом:
 - А что, ты это сам Сашка-то пришил? Или кого попросил?
 - Я никого – никогда - ни о чем - не прошу… - Такого холодного тона она еще никогда не слышала.
 Будто он оставлял его обычно за порогом квартиры, а сегодня ну, просто совершенно случайно, прихватил с собой.
 - А Сашка так и так конченый был. Долги на нем висели... Вот и отдал он их, с лихвой…
 - Его девка что ли?
 - Твое какое дело?
 - А он мне тоже кое-что должен был. Так что, может, поделишься?
 - Иди на… Голову оторву, и никто не узнает…
 Она слышала, как повышались голоса в кухне. Было похоже, что там страсти разгорались нешуточные. И Саньке было даже приятно, совсем немного, что, очень похоже, что спорили из-за нее. Она не сомневалась, что ее принц победит всех, кто только покусится на нее. Поэтому сначала только довольно улыбалась. Потом до нее стал доходить смысл произносимых слов.
 - Вот! Тварь… Много брал на себя… Хорошо смеется… – голос был отвратительно довольным и он не принадлежал Алексу. 
 Сначала наступила тишина. Потом что-то зашуршало, покатилось по столу, свалилось на пол… Санька хотела войти, но отчего-то медлила. Нужна она там? А еще, в ее голове медленно, но верно складывались картины… И она не хотела их видеть.
 - Может, вернется дядя, - говорила она недавно, обнимая Алекса за голову. – Что же мне тогда, уходить придется?
 - Не вернется, - уверенно отвечал он. – Кто пропал в этом городе, того уж вряд ли найдут. Да и кому искать? Менты сами по уши в дерьме. Может, они твоего дядю и грохнули. Так что оставаться тебе со мной навсегда.
 Ее так радовали эти его последние слова, что она никогда не вдумывалась в их истинный смысл. 
 Санька услышала, как что-то грохнуло на кухне. Подскочила от ужаса, вылетела в коридор и наткнулась на выползающего в коридор Алекса.
 Она успела заметить, что на светлой рубахе того расплывается красное пятно. А в руке дымится пистолет.
 Второй выстрел, уже из кухни,  раздался тогда, когда она опустилась на колени, чтобы обнять его.
 - Тише, тише, - ей казалось, она сможет уговорить его не стонать. И ему станет легче. Как ей… Когда она заглушала в себе всякое желание плакать, ей становилось легче. Она видела, что лезвие длинно разрезало тонкий шелк рубахи. В надежде, что оно только скользнуло, не задев жизненно важные органы, она попыталась расстегнуть рубашку.
 И вот тут раздался выстрел.
 От толчка в грудь, она покачнулась и упала на Алекса. 
Ее руки заскребли по ковровой дорожке, наткнулись на теплое тело, замерли. Улыбка осветила ее лицо, заставив замереть занесенную над ними ногу.
 - Мой милый принц…
 Бабушка всегда говорила, что принцы, они всегда рядом. Надо только суметь их разглядеть. Хорошо, что ей это удалось.