Из Метронома-2002. От

 ОТ РЕДАКТОРА
Когда просматриваешь сочинения наших утвердителей "ме-тода
социалистического реализма", то убеждаешься, что все
они далеко не бесталанны, Но уже даже Ванду Василевскую
обвиняли в рефлексивности ее героев! Эта неприятная катего-рия почему-то не применялась ни к М.А.Нексе, ни к В.Лацису. С иностранцами "от пролетариата" иной разбор.
Даже И.Сельвинский только в конце своего творчества позво-лил себе отдать должное философии в поэзии. Немудрено, что
поэзия Н.Заболоцкого была для "соцреализма" красной тряпкой
для быка. И Д.Бедный, и С.Бабаевский все "многопудье" своих
сочинений (а известно, что от читателей "Кавалера золотой
звезды" автор получил свыше 10.000 восторженных отзывов)
слагали в рамках метода "соцреализма", где нет места рефлек-сии индивидуальности.
Вот почему, видимо, при всей талантливости этих авторов, в
отношении первого писалось: "Ты каплю крови у Христа копнул
ноздрей как дикий Боров, ты только хрюкал на Христа,
Ефим Лакеевич Придворов". Основной труд второго удостоился
оценки на съезде писателей СССР в конце 50-х годов: "А Ваш
"Кавалер золотой звезды" не стоит и хвоста "Золотого теленка" ".
Опыт рефлексии индивидуальности, изгнанный из метода
соцреализма, служивший службу верой и правдой русской по-эзии и прозе с момента формирования ее, от Ломоносова и
Державина, опыт рефлексии, лежащий в основе творчества
гения Н.В.Гоголя, из которого вышли и Тургенев, и Достоев-ский, опыт рефлексии, отречения от которого в силу христиан-ской позиции Гоголя требовала сущность ментальности ( отказ
от своей маленькой "индивидуальной" воли, ради достижения
и совершения святой воли Божией ѕ по слову Святых Отцов:
"Изволися Духу Святому и нам") , ѕ этот самый опыт рефлек-сии и по сей день служит канвой самоосознания и не только
среди людей искусства, но и тех, кто осознает себя через личный опыт рефлексии и в науке, и в технике. ѕ см."Гений. Стяжание Духа. К 190-летию со дня рождения Н.В.Гоголя". Новосибирск: Chem.Lab. NCD, 2000 и настоящий сборник.

СКЛАДЧИНА (рассказ)
Холодная серая зимняя ночь застыла на улице в
своем млечном сиянии. В неё равнодушно смотрелось
желтое пятно лампочки, освещавшей полумрак
комнаты и две фигуры, почти сливавшиеся в одну
бесформенную массу, отбрасывавшую черную тень на
выбеленную стену узкого пенала комнаты.
Сначала тихий, низкий, а затем высокий, очень
высокий призыв тоски, переходящий в шорох помела
ведьмы, наполнил объём комнаты и вылился за её
пределы. Это был скулёж, вой, плачь породистой
собаки, лежащей на груди остывающего тела хозяина,
пепельного цвета рука которого плетью свешивалась
почти до пола и едва не касалась потертой,
расшнурованной обуви. А собака выла. Она внимала
призраку смерти. А смерть обняла её хозяина и
безвременьем вливалась в его тело.
Так умирал человек. Душа уходила. Оставалось
неподвижное холодеющее тело. Оставалась тленная
форма. Её тень не шевелилась. Зато шевелилась на
стене тень волосатой, лохматой породистой собаки. Она
выла. И люди узнали, что тот, кто недавно исполнял
ответственный пост в этом почтенном учебном заве-дении,
кто советовал, разъяснял и руководил, кто
избирался и был избран, ртутью прокатывался по
учебным аудиториям и лабораториям, кто странствовал
с ученого совета на ученый совет, кто был живым
воплощением честности и обеспокоенности за дело,
которому служил, за которое болел до эмоциональной
невоздержанности и который сам заболел, когда
исполнил свой долг перед далекими и близкими ему
людьми,- этот самый доцент Родин - умер.
Советской власти уже не было. А дома, кроме
парализованной сестры - пьяницы, хоронить было
некому и не на что. Государство как всегда было над
людьми и занималось делами большими и серьёз-ными...
Вечная складчина была помошницей людей на
Руси с очень давних, давних пор, уже и упомнить нельзя
когда..., но уже во всяком случае и после смерти
безпробудного пьяницы - учителя Павла Ивановича
Чичикова, - уже была складчина.
И фраза: “А сколько вы можете дать....” стелилась
бесплотным шорохом по стенам аудиторий и
лекционных залов уважаемого института. И люди не то,
чтобы жались, а просто недоумевали, почему столь
уважаемого человека хоронят в складчину. Он не был
академиком или профессором, и хотя он был доцентом и
кличка “Авас” клеилась и к нему, но при жизни он
излучал такую преданность общественному делу, что
ректорская казна вполне могла вынести в прежние
времена обремени-тительную нагрузку похорон.
Времена изменились. И революционная бдитель-ность
иссякла. Человеческая же внимательно взирала
на качество и количество жертвователей и сумм.
Давали. Плакали и давали. Ректорат и деканы
большими купюрами - 50000,100000 рублей. Остальные
поменьше. Умерших пока ещё хоронят.
Похоронили и Родина. Родина страждет. И провожает
в вечность своих сыновей без фанфар. И после похорон,
почесав в затылках, убеленные опытом начальствую-щие
решили, что денег собрали на похороны много, а
единственная родственница Родина - пьяница. И зачем
ей оставшиееся от похорон деньги давать... Все равно
пропьет.
И раздали через секретаря банковские билеты
ректорату да деканам обратно, чтобы помянули на
девять да сорок дней покойного добрым словом. Высшая
Школа. Нет, вы не знаете Высшей Школы....