Матки не умеют летать

Однажды мой школьный друг Валера предложил в два раза увеличить пасеку на моей даче. На даче был один-единственный улей пчёл, и достался он мне совершенно случайно. Какие-то сумасшедшие (из новых русских) читатели газеты, где я тогда работал, подарили его нашей редакции на очередной юбилей. Поскольку каждый из семи штатных сотрудников газеты категорически отказывался забирать улей, а редакционной пасеки у нас не было, то, как обычно, тяжёлую работу пришлось выполнять главному редактору. То есть мне.

Со временем я свыкся с присутствием пчёл рядом со своим жильём. Эти зверьки оказались симпатичны и независимы. Они просыпались ни свет, ни заря (это уж потом я узнал, что пчёлы не спят вовсе); таскали в специальных корзиночках на задних лапах разноцветную пыльцу; отчаянно защищали свой мёд, даже если забрать его пытался их хозяин — то есть я. Когда вечером я приезжал на дачу, они опасливо выглядывали из летка. Я кричал им: “Зверьки, ко мне!”; и тогда они гурьбой высыпали на прилётную доску, признав во мне хозяина...

Так что, немного поразмыслив, я согласился с предложением своего друга, тем более что свободный улей у меня в ту пору уже был. Правда, некоторые сомнения всё же оставались. Мы с Валерой лишь теоретически представляли, каким образом увеличивают пасеки. Впрочем, Валера проявлял поразительную активность, и это внушало надежду на успех нашего предприятия. Сразу же после моего согласия он позвонил на кафедру пчеловодства Сельскохозяйственной академии им. К.А.Тимирязева. Несмотря на воскресный день, телефонную трубку на кафедре подняли и даже сообщили, что пчеломатки у них в продаже есть. Это было похоже на фантастику. Мы плюхнулись в редакционную машину и поехали на кафедру пчеловодства, которая, как и следовало ожидать, располагалась на Пасечной улице. На кафедре нас встретила молоденькая цыпа в белом халате, отвела в полуподвальное помещение, где хранились летающие зверьки. Кокетливо улыбаясь, девушка предложила выбрать деревянный бокс, в окошке которого виднелись матка, пчёлы и жирная капля мёда.

— А как надо выбирать? — поинтересовался я как бы в пространство.

— Главное тут интуиция, — с готовностью сообщила цыпа, скосив глазки на атлетическую фигуру Валеры.

— Барышня, матки-то у вас плодные, не взлетят? — проявляя свою эрудицию, спросил Валера.

— Плодные, конечно. Кто ж неплодными торгует?! — заверила нас цыпа.

И тогда Валера уверенно вытащил третий бокс справа, шепнув мне на ухо, что в нём семь пчёл, а в других всего лишь по пять.

Я отдал пчеловодческой цыпе деньги, и мы отбыли на дачу. Всю дорогу Валера упорно разглядывал сквозь окошко бокса удивительное пчелиное существо стоимостью в пять бутылок водки, которое якобы не взлетит.

— Это, конечно, странно, что плодные матки не летают, — молвил Валера после долгого молчания.

— Не скажи, — ответил я. — Перед выходом роя плодная матка трансформируется в летающую особь.

— Да знаю я. И всё ж большую часть времени плодные матки не умеют летать, ползают в кромешной темноте улья, пожирают нектар да откладывают себе яйца. Вот жизнь... — задумчиво подытожил Валера.

Я ему не возражал, поскольку давно усвоил: жизнь такова, какова она есть; и больше ни какова.

На дачу мы приехали под вечер. Заниматься пчёлами было уже поздно, мы развели огонь в старой буржуйке, что стоит у меня под толстенным дубом, и начали готовить шашлык. К шашлыку у меня всегда припасён Шереметьевский портвейн “777”. Просто одна моя знакомая делает на радио “Шансон” авторскую программу, которая так и называется “Три семёрки”. Причём в заставке к программе обыгрывается именно портвейн. Ну, я и держу его на тот случай, если ей вдруг вздумается придти в гости. С Валерой мы, понятное дело, одной бутылкой не ограничились. Потому на следующее утро проснулись поздно и сразу же стали решать, чего делать с маткой.

— Мятные капли у тебя есть? — спросил Валера.

— Ну, есть; зачем они тебе?

— Чтобы пчёлы приняли матку, надо уравнять запахи. Значит, так: отбираем из старого улья три рамки с пчёлами, обрызгиваем их мятными каплями; купленную матку тоже обрызгиваем, и потом всех вместе запихиваем в новый улей. Или нет, — передумал Валера, — сначала ставим рамки, а через три часа подсаживаем к пчёлам матку.

— Слушай, может, мятные капли стоит развести в воде?

— Ерунда, не фига терять время, безо всякой воды обойдёмся, —уверенно провозгласил Валера.

Своему школьному другу я всегда верю. Я, конечно, помню, как мы с ним учились скакать на лошади, меняли резину на редакционной машине и валили сосну на даче — каждый раз результат был сногсшибательный — но поделать с собой ничего не могу. Валера всегда производит впечатление человека, внушающего доверие. Если бы он выступал в суде перед присяжными заседателями и заявил, что имеет обыкновение черпать закат кухонным ведром, ему бы поверили. Короче, я дал ему пузырёк с мятными каплями и смирился с предстоящим.

Сейчас, по трезвому размышлению, всё происшедшее представляется мне некоей историей в стиле fiction. Но тогда я с замиранием сердца следил за манипуляциями Валеры: как он переставлял соторамки с пчёлами в новый улей; как спустя 3 часа обрызгал их и бокс с маткой мятными каплями (после этого пчёлы дико разволновались); как положил бокс сверху на рамки, открыл в нём окошко и заклеил его вощиной. Я увидел, что краешек вощины слегка отошёл в сторону, но не успел ничего сказать, как матка выбралась из своей тюрьмы, проворно побежала по рамкам с сотами, добралась до края улья и... изящно взлетела. В отчаянном вратарском броске Валера настиг улетающую матку, сбив её ладонью, а потом быстро отыскал в траве и понёс в дом. В дверях он чуть замешкался, позвал меня на помощь, и тут матка в очередной раз опровергла кафедру пчеловодства: вырвавшись из рук Валеры, она мгновенно взлетела вверх, описала над нами прощальный круг и исчезла в небе.

Я почему-то сразу почувствовал, что улетела она навсегда. Валера придерживался иной точки зрения и говорил, что именно запах мятных капель поможет матке отыскать наш улей. Уже через час он пошёл осматривать ульевые рамки. Вернулся он в дом с видом человека, так и не доставшего журавля в небе.

— Ладно, вечер дня мудренее, — сказал я. — Давай подождём ещё.

Вечером после повторного осмотра улья у нас наступил консенсус: каждый знал, что матка не вернётся никогда.

— Другая пчелиная семья её не примет, там — своя матка, — размышлял Валера. — Может, её сожрала птица?.. Всё ж таки матки не умеют правильно летать, — задумчиво произнёс мой друг после некоторой паузы. — Либо нам подсунули матку-самоубийцу, — философски заключил он.

— А на кафедре пчеловодства работают обманщики, особенно та цыпа в белом халате, что строила тебе глазки, — злобно добавил я. — Плакали мои пять бутылок водки!

И мы с горя пошли пить Шереметьевский портвейн. На этот раз — № 13.