Путешествие вокруг себя за восемь тысячных секунды

     Теплые камни прижимаются щекой ко мне. Я – к ним. Солнечный мусор стекает по моей шее. Пахнет прелой листвой и вязкой водой канала.
Ступени выносят меня наверх, кверху брюхом. Я отчаянно ловлю воздух. Ну вот, кому-то просто достаточно было наступить мне на руку стылым сапогом, чтобы почувствовать пресловутое «биение жизни».
  Краски смешались и потекли осенним дождем за шиворот. Ловкая обезьянка-фотограф крутит ручку черного ящика. Шелест чьих-то шагов листьями покрывает мое слуховое пространство, доселе голое и мерзлое. И перед глазами возникают глаза, а за ними – лопасти водяной мельницы. Мои руки неимоверно длинны, они стекают на мельницу и перемолотые объятия становятся хлебом умеренно потного мельника и его жены в деревянных башмаках.
Я мотаю головой, как собака, попавшая под дождь. В стороны летят водопады ощущений. Тело, пропитанное коньяком, начинает источать еще и душный запах сигарного дыма.
Вход в кафе – слева, и под истертой каменной ступенькой устраиваюсь я. Мне отсюда все видно, только до колена. Ходят желтые башмаки, чавкают резиновой подошвой. Коленями на плечи мне становится стул. Больно и досадно, хочется избавиться от черепашьего панциря и обнажить чешуйчатое тело. Поднять пудовые веки и уловить в болото зрачка солнечный мусор. Но он по прежнему течет за шиворот, загрязняет полотно ковбойской рубашки. Две деревянные табуретки, круглые, как очки слепого и гладкие, как тело статуи, холодят и давят виски.
Мозг прорастает седой травой и сквозь дымные разрывы мчится по бугристому полю, запинаясь и шипя, как проколотый шар. Он и я, мы замираем в канаве, тут глина, она сырая. Глина напоминает о том, что мы мертвы и о том, что Адама лучше все-таки было сделать на проволочном каркасе. Твердотелый человек с газообразными процессами в темных глубинах полого черепа стоял бы ближе к состоянию счастья.
 Я ощущаю, как ножки стула сильнее вдавливаются мне в спину. Передо мной – черный стесанный ботинок. Под ним червем извивается мелодия. Слышны звуки падающих каштанов – тел. Молодая нарядная женщина, падая, разбилась на нестройную стайку басовых ключей. Ее красные губы украшают мою перспективу. В уши протискиваются гусеницы нот. Мелодия оранжевой медью рассекает вялую кожу щеки. Я лежу смирный, успокоенный, в луже запоздалого вдохновения.
Становится холодно. Белый компот снежинок осыпается на мою вязкую голову. Весь мир схватывается зеленоватым льдом и поднимается буграми коричневой застывшей грязи. Одиноким утюгом через эту застывшую безнадежность пробивается ледокольчик. На борту его – матросы. Они полосаты и солоны, как удачная гороховая похлебка. Один из них мужественно курит сигарету. Его татуированная кисть переворачивает следующую страницу, упираясь в железную ограду, за которой журчит фонтан и на скамейках, закинув ногу на ногу и вытянув по спинке левую руку, сидят люди, похожие на букву «Ъ». У каждого в свободной руке – форель. Но меня не поймать на эту удочку.
 Путешествие вокруг себя подходит к концу. Я у подножия огромной башни. На меня пялится горбатый водопроводный кран с призывно ржавеющим вентилем. В проеме двери башни, под металлической табличкой, объявляющей часы работы Управления башенных кранов, доброжелательно улыбается в желтые усы Король Солнце. Его улыбка пахнет яблочным чаем и новым ковром.
 Я поворачиваю кран и толстая рыхлая струя солнечного мусора растворяет мое бесполезное существо.