История не автобиографична, любые совпадения в именах, событиях, ситуациях являются случайными.
Кошка, поющая звёздам или про человека, который любит смотреть в ночное небо.
1.Крепость.
2.Берлога.
3.Пожар.
4.Война.
5.Феникс.
6.Обогнать облака.
О таких, как она обычно говорят: «Она блеснула, как комета и исчезла, оставив след в их жизни,.. его памяти,.. сердце этого человека...» Она появлялась и исчезала, покидала и возвращалась, вспыхивала и сгорала, падала и тянула за собой. Блистательная, необычная, то высокомерная - то по-детски простодушная, то насмешливая - то восторженная, легко прощающая себя - но беспощадная к другим, сентиментальная и жестокая одновременно, как и все тираны. «Дилетантка с апломбом,» - говорили дамы. «Бездарная актриса», - насмехались отвергнутые ею. «У нас с неё было всё»,-похабничали те, кого она и в глаза никогда не видела. «Она прекрасна», - завороженно произносили те, в жизни которых она блеснула и исчезла, как яркая комета, оставив след в их жизни,.. его памяти,.. сердце этого человека.
Играла ли она? Не больше чем другие. Если задуматься, все мы играем, актёрствуем, обманываемся. Возможно, не играют лишь мудрецы. Они прямо и бескомпромисно смотрят на вещи, и с подчеркнутым снисходительным высокомерием объясняют вам, что любовь - стереотип, сформированный в процессе жизни, выдумка психики на фоне гормональных реакций, человек эгоистичен и никогда не поменяется к лучшему,.. словно мы сами не знаем обо всём этом. Но вряд ли мудрецы бывают счастливы. И может быть это потому, что не мудры они вовсе, а всего лишь умны, - а мудры как раз те, кто знает обо всём этом, но добровольно готов бросить себе и окружающим вызов: «Ложь! Любовь вечна! Человек милосерден! Благородство безгранично!», и тогда - о чудо-это становится их жизнью, доказывая тем самым, что аксиом на свете не существует вообще.
Она была мудра, и спешила обманываться, даже в себе самой,- доверчивая и надменная, ироничная и восторженная - и это не двуличие, это многоликость.
КРЕПОСТЬ.
1.
«Ли-и-за», - звал он её. Лиза осторожно выглянула из оконца. Он ходил совсем рядом, заглядывая в самые немыслимые места: за поленницу, под куст смородины, за калитку. Не думает же он, в самом деле, что совсем взрослая девочка полезет прятаться в смородину. Стас наверняка догадывался, где её искать, и она это знала, знал и он о её уверенности. Он дразнил, зачаровывал, играл и с собой и с ней, словно кошка мышкой, словно мышка кошкой, наивно полагая, что охотник всё-таки он, не позволяя самому себе не уйти, не приблизиться: игроки иногда любят пощекотать нервы противника и свои собственные, особенно если уверены в своём несомненном превосходстве. Мышка признавала это превосходство, (не столько из-за слабости собственных позиций, сколько из желания поддержать новую для неё, поистине захватывающую игру и такой расклад ролей её пока забавлял тоже) этот факт завораживал и выводил из себя одновременно. Так красиво и по взрослому думала Лиза, именинница 14-ти лет с сегодняшнего вечера, то и дело тихонько похлопывая себя по коленям и щекам, отгоняя комаров: чердак, в котором она пряталась, был старым и сырым. О чердаке нужно рассказать отдельно. Ах, многочисленные чердаки этого мира, герои сказок, кладези воспоминаний о наших предках, музей старых вещей и писем, отслуживших тем людям и бесценных для нас, их потомков. На Лизином чердаке не было воспоминаний, одни опилки. Он был нечто большим, чем обычный музей чужой жизни: он - МЕЧТА о её собственных воспоминаниях. Как часто она приходила сюда просто подумать, поесть спелых вишен, собранных прямо в руку, чтобы сложить потом косточки в баночку и сказать себе: «Моё воспоминание. Когда-нибудь я приду сюда, посмотрю на банку и подумаю: как мне было тогда хорошо». Здесь уже лежал «тугой лук с калёными стрелами», - свидетельство героических походов на соседских вражин Тумановых, колчан из нового бабушкиного сапога - кожаный! - добытый ценой заточения на неделю. А ещё были письма от несуществующих людей. Лежал здесь и платок с красным вензелем С.К. (кому вышивался платок, вы уже, конечно, догадались). Воспоминаний было больше, чем событий в жизни провинциальной барышни, время от времени представлявшей себя предводителем викингов Вечерами она залезала на свой чердак, зажигала свечи и ... начинались путешествия по далёким странам, колдовским лесам, старинным замкам, неизведанным землям, откуда Лиза всегда возвращалась с трофеями. Вот, к слову, сухая яблоневая ветка с опавшим цветом - воспоминание о походе в затерянный город. А рядом - коробочки с бисером - подарок Короля волков из заколдованной долины. И вовсе это не бисер, а волшебные камни ветра. Нужно лишь нанизать их на золотой шнурок, надеть браслет на руку - и сразу окажешься в любой точке мира. Вот только золотой нити не было. Чердак с недавних пор был ещё и Лизиной крепостью, а потому, как только она увидела Стаса, ноги сами понесли её сюда.
Всё началось полгода назад.
2.
Осень уже закончилась, а зима ещё не пришла, - тогда наступает эпоха неопределённости. Такое в природе бывает редко. Мир напоминает аквариум, он словно имеет границы, отчего все звуки шумного города остаются за невидимыми стенами. Дни не имеют ни начала, ни конца, и лишь матовый туман становится то темнее, то светлее. Дымчато-бежевое наваждение. Жизнь превращается в один большой и сложный монолог; основной мысли нет, только какие-то обрывки незаметно соединяются непонятными связями, сочетающими вещи несовместимые и логичные, важные и бессмысленные. Ах, что такое прогулки в подобные дни, блуждания по серому асфальту, покрытому тоненькой корочкой льда и застывших в нем казалось бы навеки карими и жёлтыми листьями, словно в кусочке янтаря. И нет ничего чудеснее, чем вдыхать морозный воздух, выпуская его через рот молочной паутиной пара.
Лиза бродила по улицам - притихшая, завороженная, одурманенная, зачарованная,- едва замечая неслышно двигающиеся машины и людей, иногда задумываясь и останавливаясь на мгновение, чтобы в следующую секунду снова смешаться с толпой прохожих. «Что-то должно произойти, - думала она, - обязательно что-то должно измениться. Это ведь неправильно - так всё одинаково»...
Отчего появилось эта уверенность - от томительного покоя ли, от чувства противоестественности однообразия, характерного для фаталиста, или от юношески высокомерного ощущения собственной исключительности? По тем или иным причинам оно посещает всех; ну или почти всех.
- Лиза,.. Я говорю - Лиза! Да спишь ты что ли?
- Что, мама? - о это странное предчувствие.
- Уже совсем темно, а ты свет не включаешь, сумерничаешь.
- Я задумала-ась, - протянула Лиза. - собственный голос показался ей незнакомым и фиолетовым с тёмной бежью - цвета сумерек. «Сумерничаешь» - какое тёплое слово», - подумала она.
- Звонила тётя Оля. Поедешь к ним на Рождество?
Вот оно, это "что-то"... Звонок не случаен: это судьба (громкое, довольно часто употребляемое юностью слово. По мере взросления подобные понятия используются реже, а в зрелости мы вновь возвращаемся к ним, по разным причинам : кто-то хочет оправдать себя, а кто-то – придать собственной жизни особенный смысл, поверить, что так и должно быть и другого исхода не предвиделось изначально…
Что же такого может произойти? Да всё что угодно - если это у тёти Оли в ДОМЕ. Ах этот дом. Именно с него началась та мечта и сказка, в которой уже давно пребывала Лиза, отвергая реальность жизни.
Ах дом! Огромный, старый, высокий, с верандой, большой передней и восемью огромными комнатами, располагающимися по периметру просторной, но тёмной из-за странной архитектуры, гостиной. Окна были лишь с одной стороны, благодаря чему в доме всегда царил полумрак, и тётя Оля, пренебрегая электричеством, любила по вечерам зажигать свечи - витые, простые, тонкие церковные, фигурные, пахучие, толстые, разноцветные, - придавая вещам и событиям этого дома особое очарования и таинственность. Воздух наполнялся медовым и глицериновым ароматами. Неровные тени на стенах, словно мифические существа, танцевали завораживающие танцы, незаметно подбираясь и дотрагиваясь временами до реальных обитателей дома. Всё, что окружало дом, вполне естественно становилось таким же загадочным и притягательным - и сад, огромный, неухоженный и в следствие этого зелёный, «джунгливый» и прекрасный; и летняя кухня прямо в его середине; и старая банька с чердаком на крыше; и сарай с подвалом и длинным «средневековым», как определила его двоюродная сестра Юлька, коридором, соединяющим строение с ДОМОМ. А еще два маленьких домика для игр - «домушки», - так стали называть их дети, для которых они, собственно, и строились: одна для мальчиков, другая для девочек. Их «владельцами» были еще отец тёти Оли и его многочисленная родня. В домушках Лиза играть не любила: их давно «обжили» другие, более старшие дети тёти Оли и её брата. Так появился Лизин чердак, треугольный по форме крыши, без окон, с маленькой дверцей и колониями пауков, которые, правда, скоро убрались восвояси, почуяв нового хозяина своего мира. Словом, ДОМ был старым и великолепно-загадочным. «Рождество в ДОМЕ? - обязательно произойдёт что-то сказочное», - решила девочка.
- Конечно поеду, - согласилась она.
3.
- Митя, ты посмотри, какое чудо! - услышала Лиза сквозь сон. "Чудо? Где чудо?"
- Мама-а, где чудо? - звонко закричала она, выбежав в прихожую в одной пижаме, босая и растрёпанная.
- Да смотрите же, за окном! Митя, - я говорю - Митя, подойди.
- Иду, - отозвался отец из ванной.
- Ах-х, - выдохнула Лиза, глядя на улицу.
Белый мир лежал перед ней. Белые сосны склонились неподвижно, изредка вздыхая всем белым, словно надутым телом под белым грузом снега. Вдох - и серебряные монетки инея, играя на солнце, звенят вниз. Чёрная кошка вылезает из подвала, щурит неестественно зелёные глаза от белого света. Сосна вздохнула - и белая шапка летит на кошку. Кошка отскакивает и нервно трясёт лапами.
- Митя, ну правда чудо?
- Правда, - отец обнял маму сзади, и от этого движения повеяло такой уверенностью, что Лиза улыбнулась так солнечно: «Какая непростительная и восхитительная самоуверенность»,- с бутафорским, если можно так сказать, удовольствием оценила Лиза.
Она трёт узкие ото сна глаза. Больно от света. На щеке - красный рубчик от смятой простыни.
- Мама, чудо какое!
Эпоха неопределённости закончилась.
4.
- Да, Оленька, она едет.
- А вы?
- Нас уже пригласили, давно? Ей Богу, если бы ты раньше позвонила... Я так люблю наш дом.
- Ладно, я поняла: это ведь из-за мамы?.. Не отвечай, я и так знаю... Аленький, я очень соскучилась.
- Я тоже. А Костя будет?
- Будет. Со Светой. И со всей своей оравой.
- А Енька?
- У него очередной развод, очередной конфликт с маменькой, короче, настороение непраздничное. В общем, он отказался.
- А как Юленька?- поспешила перевести разговор в другое русло Алина.
- Ой, не могу. Совсем большая, мальчишки уже звонят, до школы провожают. Акселерация. Отчего это у них так рано?
- Наверное, от информации. Вот Лизка моя: всё ей так просто, а какие вопросы задаёт - Достоевский не ответит .Иной раз такое скажет - диву даёшься. А иногда такое ляпнет, что хочется спросить: а не рановато ли лезешь в такие сложные философские дебри при полном отсутствии жизненного опыта? Но вообще девица думающая, тут уж не поспоришь.
- Вчера разговаривала с Енькой - о его очередном разводе. Он только ржет и ерничает: ну не все ж такие святые… Ну получилось так, считай, судьба. А моя ему заявляет: «Да какая судьба? - одни гормоны. Вы, мужчины, редко умеете очаровываться одной женщиной. Вот и женитесь на другой - всё визуально красиво, и не примелькалось ещё». И как меня пробьет на «ха-ха». «Вы, мужчины… визуально красиво». Все-то ей понятно… А где же юношеская утопия про идеальную любовь, эту иллюзию, нужно ведь пережить, поверить в нее, сделать реальной ну хоть в своем предвкушении первого чувства. Меня смущает, не слишком ли сухо она думает?
- Да она же русским языком объяснила: умей очаровываться одним человеком. Разве не нужны здесь фантазия, сердечность, ум - но другой - искренний, тонкий, принципиальный что ли? Ну по крайней мере пусть лучше думает сейчас так, послушаем, что твоя юная максималистка через пару годков скажет. Лизка у нас барышня ну о-о-о-очень сомневающаяся: что ни день, то новый взгляд на жизнь, новая философия. Хорошо, что не пытается на практике внедрять свои гипотезы о жизненном мироустройстве. Читала мне недавно сочинение на тему собственного мировоззрения, это им в школе для формирования навыков самовыражения задали. Трактат по схоластике просто. Мы с мужем черновик прочитали – здравствуй детство,- ксерокопия моих личных подростковых заблуждений. А что делат?. Пусть лучше сейчас нешаблонно отзаблуждается, чем потом. В теории, так сказать
- Алин, разговариваю с тобой, а чувство, как в детство возвращаешься?
- Инфантильно рассуждаю? - засмеялась Алина.
- Да нет... Я не об этом. Просто говоришь ХОРОШО: «хоро»-«коло»-«солнце». Солнечно становится, понимаешь.
- Оль, не люблю я упрощенного морализаторства по типу: хорошо-плохо, правильно-неправльно, это детская категория. А то, что я человек по мере возможности создающий, эт да.
- Знаешь, Аленький, когда вы все приезжаете в НАШ ДОМ, мы становимся какими-то... сильными. И добрыми. И не стыдимся приторности этого. Хотя кто внушил нам, что приторно и смешно - быть ХОРОШИМИ?
- Те, кому выгодно упрощать и унижать поступки и цели людей - они как-то очень успешно убеждают нас усвоить и принять дикую норму...
- Алиночка…
-Я приеду, Оля, мы все приедем - позже.
- Позже ?.. Аленький, уже столько лет прошло. А мама…
- Я не могу. Она разрушает меня. Она будит во мне всё самое плохое, такое, о существовании которого я даже не подозревала.
- Столько лет прошло…
- Разве что-то изменилось? Она ведёт со мной войну, смысл которой понятен ей одной и не понимает: в ЭТОЙ войне не будет победителя. Как, впрочем, и в любой войне. Она стремится получить от ненависти то, что другие получают от любви: СИЛУ.
-Приезжай, Алиночка, приезжай. Когда-нибудь ты должна приехать.
- Я приеду. Когда-нибудь... Лизу часам к четырём привезём.
5.
Алина положила трубку. Их четверо у родителей: Оля, Алина, затем Женька и Костя, младший.
Оля. Оленька. Высокая, тоненькая девочка, до смешного похожая на отца внешне, такая ранимая, несколько плаксивая, с вечной присказкой, отражающей её хрупкость «ой, не могу». Они с Олей были особенно близки, такие разные по характеру и внешности: Алина, в противоположность Оле, темноволосая с большими, лунными глазами, - светлыми и безмятежными в радости, бездонными и сжигающими в ярости. «Каши мало ешь,» - повторял дед, подчёркивая её худобу и небольшой рост. Сильная по натуре, хотя и несколько застенчивая, она вовсю верховодила сестрой, и Оля, не смотря на своё старшинство, с удовольствием подчинялась. Они всегда были вместе: и в драке с «врагами», и в «углах провинности», и на больничных койках (ветрянками и краснухами болели хором, как близнецы) - всё вместе: странная, но вполне объяснимая закономерность. А потом Олю отправили в интернат, в столицу. «Потрясающие хореографические способности,» - сказала тётка с непонятным именем «преподаватель». «Поедем вместе»,-предложила сестра. Это было логично.
Всю ночь Оля с Алиной проплакали в «домушке».
- Я никуда не поеду, - рыдала старшая сестра...
- Обязательно поезжай, - всхлипывала младшая...
6.
- У меня больше нет сестры, - прошептала Алина.
Вагон скрипнул, дёрнулся, остановился на мгновение и через пару секунд металлически лязгающая стихия закачалась вперёд, увозя самую близкую и дорогую подругу.
- Аленький, пиши-и, - звенел над перроном заметно повеселевший от предвкушения новой жизни Оленькин голосок.
- У меня больше нет сестры-ы! - заревела низким голосом Алина.
- Скоро будет у Алины брат или сестра, - загадочно улыбнулась мама, удивительно похорошевшая и чуточку располневшая в последнее время.
Алина подозрительно-недовольно покосилась на неё: какая нелепость, верните ей Олю.
Брат появилась очень скоро. Бордовое от крика, лысое, сморщенное и беззубое существо не вызвало в Алининой душе никакого отклика, кроме раздражения. Когда брат подрос, оно начало грызть и рвать прописи Алины-первокласницы и укатывать авторучки в неизвестном направлении. «Уберите его,» - плакала Алина. «Унесу и брошу в Волгу, - думала она про себя. - Потом вздыхала и добавляла мысленно: «Да нет, жалко выбрасывать».
«Алинка у нас такая умница, - хвасталась мать соседке, - отличница, рисует просто изумительно, а самостоятельная какая: и не видно её, и не слышно». Так незметная Алина закончила школу. Но что творилось в её душе! Одинокая и нелюдимая, с ощущением собственной ненужности, она безмолвно кричала... но никто не хотел её слышать. Ум, чувства, талант пленённым зверем свободовлюблённости и невостребованности рвались наружу. Как не хватало её Оли. С ней одной она могла поделиться своим богатством, но той не было рядом. «Опошлится или погибнет,» - писал Островский о «бесприданнице» Ларисе Дмитриевне. Алина нашла свой выход: замечать и отражать те уникальные вещи, которых так много вокруг и ставшие незаметными и невидимыми для нас с возрастом и привычкой. Это привилегия провинциалов, идущих в ином темпе и направлении, «людей из регионов», как высокомерно определяет их, словно отдельный этнос, столичный снобизм (не путать со здравомыслящими людьми) ; удивительная способность - видеть так много в обычном, ничем, казалось бы не примечательном мире повседневных объектов, вещей, движений, света, черт, жестов, теней, полуулыбок, взглядов, цвета.
- Сидишь в своей домушке с утра до ночи, красками травишься; ты губишь себя, - ворчала мама.
- Я спасаюсь, - молча отвечала Алина.
- Дорогая моя Аленькая! Я слышала о твоей выставке? Я так рада! Всем своим показываю журнал с твоими работами!.. - заливалась в письме Оля.
- Надо же, «всем своим». Это я своя, а они все чужие, - думала Алина. Так ревнуют обиженные, замкнутые дети своих общительных подруг, не желая делить их с приятелями.
- Екатерина Алексеевна, поздравляем, - наперебой кудахтали коллеги. - Ваша Алина такая талантливая. Что говорить, у талантливых родителей - талантливые дети.
Родители, внезапно вспомнившие о дочери, обрушили на неё своё внимание. Алина была обескуражена внезапным проявлением чувств, всё это казалось ей неестественным и фальшивым, - она как- то съёживалась и- дичилась этой непривычной заинтересованности. Родителей её отчуждённость хотя и задела, но и успокоила в то же время.
- Да ей этого не нужно, - и они вновь со спокойной душой самоликвидировались. - Она всегда была неласковой.
- И всё-таки я нами горжусь, - ликовал отец. - Такую дочь воспитали.
- Да, - удовлетворённо соглашалась мать. Семья многое значит в формировании и развитии личности. Пусть едет в Ленинград поступать.
В июле вернулась Оля - неожиданно замужняя, в гипсе и совершенно раздавленная.
- Алина, ты никуда не поедешь. Ты должна понять: семья - это главное, а у Оленьки такие перемены. Деда мы к себе перевезём, а Оленька на квартиру поедут. Поступай в городе куда-нибудь, поближе, ты здесь нужна... Да и представь: руку сломаешь и не у дел,- как Оленька,- скороговоркой выпалила мать. Довод о профтравме убедил даже её саму, а заодно и успокоил совесть.
И Алина как всегда поняла. Только съёжилась ещё сильнее. Все, кроме Оли, сделали вид, что не заметили.
7.
«Здоров будь, Евгений, не онегин, слав те Боже. Ну, с Рождеством», - промолвил Енька сам себе и глотнул бренди. Рождество в одиночку. Отлично. По крайней мере не нужно будет выслушивать маменькины нотации. Снова закурил. Год почти не курил – и вот, сдали нервы. 29 годков – а нервы совсем ни к черту. И все в Еньках ходишь. Даже забылось уже, кто из семейства так варварски переиначил имярек Женька на Енька. Ах да, это ж Костик периода раннего младенчества, не выговаривая некоторые буквы и цифры, особенно недовыговаривал буковку «ж», а потому случайно и фатально закрепил за Женькой этот ник. Позже выяснилось, что новое имечко далеко не эксклюзивно даже в рамках двора: в соседних доме обитали еще двое Енек в силу имевшихся мелких братьев-сестер Коськиного мелкого возраста. Вот так получилось.
После очередного развода особенно тянуло в нирвану. Ну, тянуло - так отчего бы не оттянуться? Перепрыгивал из койки в койку, надирался, (непременно бренди), утро начинал с игры в «дартс»: вот так веки размежишь,- цап - дротик с тумбочки – и в мишень, что напротив кровати: в фотку бывшего тестя, еще ввечеру заготовленную. А раздолбаешь в клочья – не беда: в фотоальбоме еще пара фоток с предыдущими тестями пылятся. Десять из десяти – в десятку – и день начался не зря. Временами ему казалось, что эту идиотскую традицию он придумал исключительно для того, чтобы было что рассказать. Кому? Таким же счастливо и не очень одичавшим разведенным собратьям, с коими коротал выходные, предаваясь и другим приятным забавам, небезынтересным разведенному мужику: охота, рыбалочка там. В мужицкой компании. И чтоб никаких баб! Разве только потрепаться о бабах. Блин, ну по одиночке мужики вполне приличные двуногие, но как соберутся в стаю – мама родная не узнает: как начнут сказ о подвигах ратных на поле брани в областях бизнеса и прекрасного пола … уши вянут от брани, сам себя пугаться начинаешь: во насочинял, во приукрасил, во преумножил! Во мужик! Во мачо! Если бы бывшие супруги хоть десятую часть таких повествований прослушали в он-лайне, еще раньше покинули бы минувших благоверных.
Все, больше никаких серьезных отношений. Трижды на одни грабли? Хватит.
8.
Говорил себе это и себе же врал, и знал, что врет. Потому что личный опыт доказывал обратное. Не в первОй: настанет момент и… он пропустит мальчишник. Или засидится со спецификацией до утра. Или напьется крепко. А через неделю все равно поедет, просидит всю рыбалку сторонним наблюдателем, потому что по второму кругу рассказывать одно и то же надоело. А потом позвонит позапрошлой подружке времен предыдущего междуженья, а она пошлет. Потом сама перезвонит, назначит встречу, но так и не приедет. А потом еще пара-тройка представительниц очень позапрошлых отношений пошлют в том же направлении, куда и позапрошлая, но так и не перезвонят. А потом неожиданно встретишь ту, с которой разделил первый брак, узнаешь, как дети, зазовешь вроде как для суръезного разговора, а она тебя… тоже ненавязчиво взашей, потому что в прошлое междуженье не послала, о чем теперь сожалела. А вторая опрометчиво снизойдет-таки, потому что еще море иллюзий насчет него. И утром он почувствуешь себя неловко и будешь взгляд отводить, и глупо шутить. А она деловито подкрасит губы, смахнет с нижних век крошки осыпавшейся туши, а после, вероломная, позвонит своему нынешнему и, соврав, что заболталась у мамы, попросит заехать за ней, только не по маминому адресу, а – тут, недалеко. Помню я эту фразу, сам пару раз от нее слыхивал. Заезжал, увозил. Еще и теще приветы передавал, олух.
9.
Третьей звонить смысла не было: она послала не так давно, посыл еще свеж и в силе. А потому просто едешь в бар, заплатишь представительнице первой древнейшей простые деревянные отечественные рубли, превесело откоротаешь ночку, а утром… поедешь на мальчишник. Есть что рассказать. И так три субботы подряд в той же последовательности… Пока деньги не закончатся. Далее снова заскучаешь, прыгнешь в тачку, стартанешь с проворотами по лужам, а на светофоре заприметишь промокшую приятную барышню. Возможны варианты. Например: сударыню со сломанным каблуком, мадам с заплаканным лицом, миледи, бестолково долго вглядывающуюся в карту метро. Она будет непременно растерянная, а потому обезоруживающе расположенная и уверенная в твоем бескорыстии. Дальше все легко: вы промокли, не могу позволить себе отпустить женщину на грани ОРЗ. Чай ? Кофе? А с коньячком-с? И как тебя – ничего что так сразу на «ты» - угораздило в такой-то дождь? – (сломать каблук, забыть зонтик, потерять из вида метро, а слезы-то с какой стати?) нужное подчеркнуть. Рассмешить, предложить платок, спросить, как муж мог вот так – одну, в дождь, со сломанным каблуком, без зонтика и носового платочка? С мужем поссорилась? Еще кофе? Закончился. Только коньячок. Ну, еще рюмочку. Да нет, не слишком. Расскажи о себе?»… Почему все приличные дамы после третьей коньячка хотят казаться хуже и начинают наговаривать на себя – Женька понять не мог. Нет, он понимал, почему по субботам нагло врал собратьям-холостякам о страстных баталиях на фронтах сексуальной революции, и секс с бывшей женой трансформировал в оргии с десятью сногсшибательными моделями. А здесь просто в распахнутых глазах этой растерянной мадам бегущей строкой: муж и в лучшем случае полтора любовника за весь супружеский стаж. Не мог объяснить и себе, почему верил. А мог бы догадаться, потому как любая опытная дама не стремится встретить утро в новой кровати, а предпочитает исчезнуть до первых лучей солнца. Нет, в теории-то они все это понимают, а вот на практике… А потому утром возникают раздражение и страх. Поэтому смотришь на часы и врешь про встречу в воскресенье буквально через полчаса, и подвозишь до подъезда молча, вымученно улыбаешься, целуя на прощанье в щечку – и – ура!.. на мальчишник, благо, что его перенесли со вчера на сегодня. И гротескствуя и преукрашивая пытаешься позабавить своих в доску парней новым рассказом о сиюминутной новой, а история не клеится, и подробности почему-то опускаешь, и вообще переводишь разговор на темы менее пикантные. А дома, добивая дротиком последнюю фотку предпоследнего тестя, вспоминаешь, что номер телефона промокшей без зонта со сломанным каблуком и без носового платка в сотовый не забил, а она тогда какая-то очень притихшая медлила выйти из машины и чего-то ждала. И что накануне она смешно рассказывала, и интонация у нее особенная, и говор приятный. И что у нее не было при себе зубной щетки, а врала про сто любовников. И почему-то звонишь позапрошлой – той, которая послала, передумала, но в итоге послала. А трубку берет обладатель бархатного баритона. И что тут скажешь? «Яеебывшийавы?»
И как-то едешь и видишь на перекрестке мадам, - не ту, со сломанным каблуком, без платка, зонтика, осведомленности о расположении станции метро, а другую, но… - так же плечом повела, и… и прядку похоже поправила, ножку согнула и набойку приворачивает своими силами. И растерянная ужасно. И как-то что-то съеживается где-то под ложечкой. Только по инерции резко по газАм – никаких соплей в сахаре: плавали, знаем. Трижды на одни и те же грабли?- Баста! Поэтому снимаешь девицу на последние кровные и…отправляешь восвояси: типа голова болит и на работу завтра ни свет ни заря. «Мы, женщины, обычно месячными прикрываемся»,- ерничает юная куртизанка. «Угу, месячник. На дорогах. Поэтому за тебя, представительница первой древнейшей, час назад пятисотку славным служителям ГИБДД отдал: не пристегивается она принципиально, видишь ли, дабы платье не мять».
10.
«Бывшая».
Слово-то какое: бывшая. И сам он тоже чей-то бывший. Мы все чьи-то бывшие. Тонкие, ранимые, временами забавные, сильные, даровитые, великодушные, особенные. Пока небывшие. А попади в категорию бывших – и как насмешка – пара строк в психологитском дневнике по рекомендации психологини. В лучшем случае – полабзаца. Вот так и кочуем по чьим-то тетрадочкам и файликам в виде ошибки молодости, несбывшейся мечты, единственно неповторимых, предчувствиями грядущего или травматическими воспоминаниями в качестве будущих, настоящих, бывших.
Первая Законная Бывшая - как имя-фамилия-отчество, ярлык, закладка на нужной странице. Раньше распознавал по ритму шагов, взгляд кожей чувствовал, от одной мысли зубы сводило, шкура дыбом, слезы наворачивались, сердце – полный пролапс, дышать без нее не мог, так любил. А теперь… да нет, не лодка – флотилия!- не о быт – о бытность: мама со своими планами пристроить повыгодней любимого сына, оценками и сравнениями по принципу разделяй и властвуй, друзья с гыгыгы. Да и сам с опломбом. Да и марку держать надо. А ведь начиналось со ста тысяч эпитетов, мадригалом и од. Итог?- упорхнула с птенцами. Позже упорхнули две последующие, птенцами не успев обзавестись… Сто тысяч эпитетов в начале, а в итоге – три слова, как данные анкеты в отделе кадров... Почему? У психологини надо будет узнать.
Запишу, пожалуй.
11.
Если бы Енька признался своим на «субботнике», что ведет психологический дневник, можно было бы смело вешаться: заржали бы насмерть. А вел: семейный психолог прописал. Ну обхохочешься ведь. Мадам психологиня, вы издеваетесь? Вот чувство юмора у судьбины: семьи уже нет, а семейный психолог остался… Ха!
И хохотал. Потом записывал и хохотал. Потом просто записывал. Потом привык записывать каждодневно: по-немногу, но стабильно.
«Попадал в руки психологов трижды, по количеству жен. Разводился с женой – расторгал договор с аналитиком. Записать в психологическом дневнике или не стоит? Представляю, как она открывает, читает, улыбается, а потом улыбка сползает с лица и глаза негодующе таращит. Хотя нет, эта таращиться не будет: слова - как лезвия: отбреет – мало не покажется. Блин, и чего я взъелся-то, собственно? »- думал Енька.
Психоконсультации с психологинями напоминали отношения с женами: и те и другие лезли в душу, наряжались будто бы для имиджу в юбочку по коленочку, нога на ногу и ручки в замочек, бесконечно тестировали, доводя его тем самым до состояния тихого бешенства, на короткое время с теми и другими было ненапряжно, считали себя первыми умницами, и за все это еще и брали с него деньги. На этом сходство заканчивалось. Почему терпел? Да взбрыкивал временами – и снова … А теперь почуял: на «субботник» не тянет. Симптом? А то…
Психологиня вообще считала, что он себя наказывает – браками, разводами, конфликтами, мальчишниками, и прочим. «Это аутоагрессия – способ наказать себя, - в вашем случае - дабы наказать этим ближнего.»,- мысленно декламировал Женька извечные умозаключения психологини,- «И ведь права, ешкин сыч. Ладно, начнем, пожалуй, писанину».
Сразить интеллектом, очаровать искусностью оборотов и мягкой иронией, и наговорить витиеватых комплиментов. «Вечер. Снова закурил. Доктор, это безусловная аутоагрессия. Направляю всю агрессию против аутоагрессии. Плохо выходит. Грустно, доктор, Вы, лишь Вы одна – заметьте, заглавная буковка не случайна - понимаете, как я несчастен среди пустынных комнат квартиры: третья жена вывезла из дома то, что недовывезли две предыдущие. Новой жены, как и повышения тарифов на психологические услуги моему кошельку не пережить. Курю. Это фиксация, ведь так Вы выражаетесь, не правда ли, доктор? Смотрю в окно. Отражаюсь в стекле. Красный огонек цигарки совпадает с тлеющим фонариком луны. А витиеватый дымок закручивается в строчки. Что еще написать? За сим заканчиваю психописьмена: точка-огонек тлеет в финале цитаты». Енька хмыкнул и представил выражение лица психологини после прочтения. Закатит глаза, прижжет чем-нибудь отрезвляюще официальным, вроде: «Вы сублимируете. Уже неплохо». Или начнет искать в написанном крик подсознания по средством символов. Блин, хватит дурацкого сарказма, напишу, как велели … Итак… Как начать… Э-э-э. Хм-м-м…Ступор.
Да, проблема.
12.
Свою проблему он знал в лицо. Терзался, ненавидел, удивлялся, любил по-своему, хотя и не понимал, доводил самого себя до белого каления. Проблему звали… Луна. Точнее лУна. Так он называл Лину. Алину. Давно, еще в детстве. Знала ли она об этом? Они выросли в соседних комнатах, рождены были одними родителями, но с тем же успехом могли жить на разных континентах. Еньку мать боготворила, Алину не замечала. Распахнутая и солнечная изначально, Алинка не могла понять причину материнской отстраненности, искала причину в себе, пыталась что-то доказать, а позже оскорбленная непринятием Алинина солнечность стала высокомерной отстраненностью, а лицо приняло выражение легкого презрения. Енька как сын не столько любимый, сколько полупридушенный родительской заботой и контролем, ощущал ее отстраненность и по отношению к себе и находил такое отношение несправедливым, был рад поделиться запредельно пристрстным и пристальным родительским вниманием и, главное, заслужить расположение сестрицы. И делал это по-детски простодушно: давал предкам множество поводов для праведного гнева в отношении себя, но ослепленные любовью родители искали любое оправдание его безбашенному свинству, продолжая носится с ним, как с писаной торбой. И Женька это понимал, наглел и не сдавался: чудИл вовсю, а родители продолжая самозабвенно вытаскивать сына из всевозможных передряг. Такой каждодневный форс-мажор вполне естественно лишил Алину остатков и без того скудного родительского внимания. Енька же недоумевал: потому как по логике вещей родители должны были давно оставить его в покое и заняться-таки другими детками. Результат ставил в тупик. «Смотри, эта моя месть за тебя» - мысленно хвастался братец сестрице, но вопреки ожиданиям получал в ответ лишь грустную иронию лУны. Женька видел это, понимал, пытался разговаривать с предками, заступаясь за нее, лУну, но лишь усугублял ситуацию, провоцируя родителей на гнев в адрес той же Алины: жалуется, вероятно? Алина же во время этих скандалов цепенела от гнева, пронзала Женьку холодным взглядом и молча удалялась. Непонятная, отстраненная, отчужденная, презрительная, она доводила Еньку то до отчаянья, то до раздражения. Нет, они не играли в молчанку. Подчеркнуто официальный тон, металлические интонации в голосе, безупречно выстроенные фразы Лины казались Женьке издевкой. В каждой Лининой фразе Женьке мерещилась надменность и сарказм. Угадать, когда лУна перепрыгивала из настроения Лины насмешливой в настроение Лины высокомерной, а после - грустной лУны, а следом – в образ Лины атакующей – было невозможно. Потому что лУна…
13.
Енька не любил тогда бренди. А лУна хлебала время от времени, по-детски: название красивое, модно и вообще. Луна стала лУной благодаря песенке.
Оля. Чувствительная, эмоциональная Оля. Луна давно заподозрила неладное. После аварии и странных изменениях в ее жизни Оля почти не ела, пялилась часами в потолок, словно там был изложен план выхода из тупика. Олина хореографичка звонила пару раз, уговаривала, а после позвонила Алине:
-Линочка, Оля делает ошибку. Дорога в творчестве - это безусловный риск. Объясните ей: да, танцевать она не сможет. Но есть масса других профессий, направленно близких, еще не поздно.
-Я все понимаю, я говорю, она не хочет слышать, понимаете? Могла бы услышать, но не хочет.
-Лина, передайте ей, она не должна там оставаться. Ее ситуация с травмой не уникальна. Вы знаете, сколько голосов сорвано, хребтов переломано, душ согнуто? А Шопен? Он ведь не похоронил себя заживо?.. Нет, не то, неудачный пример. Нет, не говорите ей о Шопене. Просто скажите, она же может ставить танцы, преподавать, что угодно. Более того, здесь она сможет восстановиться, в конце концов здесь компетентная медицина, новые технологии.
-Я скажу, обязательно. Вот если бы вы сами сказали.
-Она не берет трубку. Присматривайте за ней, Лина, поймите, Оля – человек профессии, она сможет все, она черпает силы в работе, а в быту – хуже ребенка. Она обманывает себя, одним семейным счастьем она счастлива не сможет быть, не тот характер. Пусть не тренируется, но душа должна работать. Вытаскивайте ее из дома. Прогулки, свежий воздух, планировать будущее. И действовать. Ведь нужны не только исполнители, хореографы востребованы сейчас. Слышите, Лина? Она много рассказывала о вас, девочка. Вы рисуете, кажется? Делайте что-то. Но объясните ей: жизнь продолжается.
-Я все говорила. Поймите: есть люди, которые по жизни шажочками, тихонько. И в прямом, и в переносном смысле. Оля так не может. Ее жизнь была – движение, она так привыкла: динамика, творческие замыслы, способы реализации. Она сейчас такая логичная. А эмоций нет.
-Это кажется. Эмоций-море, более чем достаточно, больше, чем можно пережить. Их нужно по-немножку выпускать наружу. Лина, найдите слова, скажите… Поймите, профессиональный образ жизни – он и ужасный, и прекрасный. Ведь усвоен, впитан опыт предыдущих поколений, лучший опыт, принят как мировоззрения, с личными «но», своими находками, но это уже часть человека, освоен целый пласт материала, сокровищницы мирового искусства: мызкального, литературного, пластического, исторического, ну и далее по списку. Это очень много, очень серьезно, это часть ее. И вот все это пока свежо, пока у Оли все только начинается: уходят пустые амбиции и самолюбование, приходит ясность, хорошее гармоничное и в то же время свежее видение. И физические данные были прекрасные, а ведь это инструмент передачи образа. И вот инструмент сломан. Я сумбурно выражаюсь, но суть от этого не меняется. Жизнь в профессии – процесс уникальный. Человек получает удовольствие просто потому что живет, а человек профессии настроен на то чтобы впитывать, дополнять, преобразовывать, творить, быть признанным. И только тогда он живет. В бешеном ритме, с оголенными нервами, годами оттачивая чувствительность анализаторов, ощущения, чувства, ум – чтобы все это служило в творчестве. Поймите, Алина, она по-другому видит, слышит, воспринимает. Вы ведь рисуете, вам должно это быть понятно, не так ли? Поговорите, объясните. Скажите, что… Ну просто скажите ей это.
-Да-да, именно сейчас пойду и скажу…
Олю нашли в саду. На собственные запястья смотрела она непонимающе. Потому как в кино вспоротые венки выглядели изящно и пронзительно трагично. В реальной жизни зрелище было не из приятных, дико, больно, голова кружилась, тошнило и страшно было до одури… Скорая долго не приезжала. Мама громко причитала и твердила, что не может смотреть на этот ужас, что у нее давление, что в больницу пусть сопровождает кто-то другой. Врач-эскулап с лицом скучающего Диогена недовольно пробормотал: «Развелось суицидников»…
14.
Тогда, застигнутые врасплох общим недетским несчастьем, они впервые говорили по-человечески, без прошлых обид, апломба, отстраненности Лины, надуманной Енькиной поверхностности: про страх неизвестности, неопределенность, конечность человеческой жизни. Плеер протяжно на иностранный манер выводил баритоном имя девушки: «лУуууууууна». Енька протянул правый наушник Луне, а левый оставил себе. Беда, волчее лУУУУУУУУУУна и ниточка-проводок наушников. Телефонный звонок полоснул пространство. Енька судорожно сорвал трубку, замер на мгновение, и услышав спасительное: «Да, нормально. Врач сказал, в рубашке родилась: еще немного и было бы поздно». Он обернулся к Луне и замер… Никогда он не видел ее такой раньше: растерянной, слабой, заплаканной, забившейся в уголок, - ее, обычно отстраненную, равнодушную, смотрящую повЕрх. «лУна, с Олей все хорошо». «лУна»,- как в полусне повторила лУна. И ушла. На подоконнике остался графин с отцовским бренди.
Сверчки беззаботно переговаривались на террасе, не по-весеннему теплая мартовская ночь казалась скорее удушливой, ветер лениво блуждал по верхушкам деревьев, а сквозь колеблющуюся сетку листвы -… ну да, луна, серебряная, небесная, круглолицая, извечный спутник земли, привычный элемент любого драматического действия. Луна и лУна. Луна – там, лУна – здесь.
15.
А утром маменька устроила лУне разнос за бренди. «Ты была у Оли?»,- поинтересовалась лУна в ответ. «Не передергивай, не прячься от темы». «Хватит»,- тихо промолвила лУна. Объяснять бесполезно. Чемодан она купила давно,- новенький, красивый, как символ грядушкго личного решения и выбора- и словно готова была к этой капле, переполнившей чашу ее терпения, и только повода ждала. Собралась быстро, дверью не хлопала, но так отчаянно тихо прикрыла ее, что дверные петли жалобно и тоскующее всхлипнули, заскулили, замолкли. А в уматину пьяный Енька блаженно дрых в кресле гостиной. Накануне на Олином запястье появился тонкий, как ниточка, шрам… Так давно.
16.
Если бы Енька сегодняшний мог что-то спросить у себя того, Еньки того трагического дня, он спросил бы. Почему не поехал к Оле – нет, не тогда, когда сестра пыталась так страшно убежать от реальности, а еще в тот день , когда узнал об аварии? Почему не сказал лУне?- отстраненной, задевающей,- из чувства мести? Из непонятного страха?- ведь это он просил Олю приехать. И она бросила все, и помчалась, и за 20 километров до дома машина вылетела в кювет. Почему не был рядом сам и не настоял, чтобы предки бросили привычные дела и вместо общепринятых: «мы не медики, что мы можем сделать?» были просто близкими, ухаживали, изучали нюансы Ольгиных проблем, контролировали лечение, настаивали. Тогда, в районной нищей больнице, все было сделано не так, неправильно, лечение велось неверно, а врачиха попалась безграмотная, но преступно несомневающаяся в правильности лечения, как любое невежество. И Оля это знала, понимала, видела, как день за днем ситуация усугубляется, понимала, к чему это приведет. И с этим страшным понимание ждала помощи близких. Верила до последнего.
И почему, продрав глаза в то злосчастное утро, не попытался разыскать лУну?
17.
-Мам, лУна где?
-Какая луна?
-ну Алина.
-Что за дурацкие прозвища?
За дурацким прозвищем прятался образ, образ сложный, прочувствованный, продуманный.
-Не надо говорить то, о чем не знаешь. Спроси – я отвечу. Так где Алина?
-А что?
-Не понял…
-Съездишь к Оле? У меня давление.
-Да, конечно. Алина где?
-Не знаю. Собралась и ушла.
-То есть как? Опять рассобачились?
-Она доведет кого хочешь. В конце концов она совершеннолетняя.
-Ну ни фига себе заявочки. Материнский инстинкт заменяет ныне рамками отечественного законодательства? А как же разумное-доброе-вечное? Тебя не волнует, где она сейчас?
-Это она тебя настроила так со мной говорить? И напоила? Ну конечно, кто же еще?
-Слушайте, ну вы нашли время, маман. Вот только не щас, ладно? Ты и на Алинку из-за этого «наехала»?
-Что за выражения?
-Мам, у тебя дочь в больнице валяется, а ты мне про манеры? Слушай, ты притворяешься или правда не врубон?!
-А ты сам почему не рядом с сестрой?
И вот тут он заткнулся. А что, права. Красиво отстраниться от беды ближнего – это у них семейное. Молча собрался и поехал к Оле…
Почему вспомнился этот момент?
Енька метнул дротик в нарисованного тестя. Промазал. Черт с ним.
18.
Тёмные силуэты деревьев прыгали за стеклом: вверх-вниз, вверх-вниз.
- Снегопад-то какой, папа, боюсь не доедем. Вечереет уже, - прощебетала Лиза.
Автомобиль быстро двигался вперёд. Чарующая картина - ни огней, ни машин, ни людей - только белые паруса заснеженных веток на ровных мачтах стволов; снег, вспыхивал на мгновение золотым блеском под светом фар и растворялся в голубоватой белизне сумерек, а впереди - причудливый узор убегающей за горизонт дороги.
- Пап, деда Лёша - он бабын Катин папа или дедушкин?
Мите не хотелось разговаривать, но он ответил натянуто.
- Он отец бабы Кати.
- А Костя будет? А Света? Да как же он - и без жены?- будет, наверное. А Света хорошая? Конечно, не может же Костя пожениться на плохой. А он теперь другой, важный?
Митя молчал и улыбался этой детской манере вопросов –ответов.
- А расскажи что-нибудь... Ну па-а-ап?
- Что?
- Ну расскажи-и, пожалуйста, расскажи, - ну о своём детстве.
- Я тебе уже всё рассказывал.
- Всё? Так не бывает: детство-то длинное.
Митя засмеялся:
- Логично. Знаешь, мне хорошо сейчас. Давай помолчим.
И подумал: «Действительно, а почему мы не помним всё, что с нами происходило? И почему наша память так избирательна? И по какому принципу идёт отбор? И существует ли этот принцип вообще? И как наша память и сознание отбирает важные и неважные события? И не ошибается ли она в выборе?» Наверное, задай он все эти вопросы Лизе, она наверняка бы ответила: ведь дети знают всё. Но он молчал: ему было хорошо.
- Папа, ну поговори, а? Вот мне сейчас тоже хорошо, и радостно, и я хочу всем всё рассказать.
- А у меня всё по-другому.
- А почему всегда должно быть по-твоему?
- Потому что говорить предстоит всё-таки мне.
- А хочешь я расскажу тебе о своём детстве? - звенел Лизин голосок.
Митя лукаво улыбнулся словам тринадцатилетней дочери и этой совсем смешной привычке начинать фразы союзом «а».
- А расскажи! - весело отозвался он.
- А о чём?
- А о чём хочешь, - поддразнивал Лизу отец.
- Ну па-а-ап, - обиженно протянула девочка.
- Ну... про то, как Васька писал записки Наташке Рудной, а их получила Наташка... не помню фамилии.
- Ну слушай,- в сотый раз начала она знакомую историю.
Митя с чувством зачарованной умиротворённости слушал мерный шум двигателя, тихое звучание музыки и щебет милого Лизиного голоска, колеблющегося вверх-вниз, вверх-вниз. Верх-вниз, вверх-вниз, - прыгали звёзды над белым миром. Отец не разобрал ни единого слова из всего её монолога, да он и не хотел разбирать, - просто - слушал все эти удивительные звуки, слившиеся в одно дивное ощущение, название которому спокойствие.
- Стой, стой! - мелодия рассыпалась от взволнованного возгласа Лизы. Митя затормозил.
- Смотри-и, - завороженно прошептала Лиза.
Отец и дочь вышли из машины. Прямо перед ними голубоватый от сумерек лес расступился и обнажил сахарно-белоснежный утёс. Серебристый серпик месяца дрожал в морозном воздухе, а там внизу, под обрывом, застыла синим полотном с холодными бело-матовыми глыбами стекла река... Ти-ши-на...
- Ну идём, - дёрнула Лиза задумчиво-грустного (сочетание характеризует исключительно взрослое состояние) отца. - Уже скоро первая звезда взойдёт, а у тёти Оли, кажется, орешки будут.
Весь остаток пути они ехали молча: им было хорошо. Митя думал об Алине, о том, что нужно обязательно купить ей алую розочку. «Я люблю аленький цветочек», - напишет он на открытке. Нет, это не то, он ничего не напишет, всё и так ясно. Она обязательно поймёт - как только она одна умеет понимать. И Митя расскажет ей об утёсе - она поймёт и это.
А Лиза думала о чуде - она ясно слышала его хрустальную мелодию. Чудо уже началось с утреннего снега и обнявшихся родителей, и с этой реки. «Во-о-о-л-лга», - шёпотом протянула она могучее слово, словно пробуя его на вкус. «Во-о-о-л-лга», - эхом отозвалось внутри, где-то в подсознании, воскресшее из глубины тысячелетий такое близкое, древнее, словно заложенное генетически и неожиданно всплывшее понятие. «Во-о-лга» - эхом ответило чувство начавшегося чуда.
И чудо приближалось, и от сознания того, что грядёт что-то очень значительное, необъятное, небывалое доселе, чувство спокойствия ушло, а появилась тревога, и тоска, и сомнение - готова ли она к приходу ЧУДА? «Скоро будем», - ворвался в её мысли голос отца.
19.
- Лиза! Лиза! - налетела на неё Юлька, - Мы сегодня будем пить вино, - с ходу заговорщецки выпалила она шёпотом.
Раскрасневшаяся от мороза, с сугробом на шапке Лиза, не находя от восторга слов, тихонько взвизгнула и повисла на Юльке, благополучно опрокинув сугроб на сестру. Тётя Оля по своему обыкновению расплакалась и звонко расцеловала Лизу три раза:
- Ой, не могу, большая-то какая... Митя, зайдёшь?
- Не получится,- ответил тот, - я машину на трассе оставил: не проехать к вам.
- Разувайся, разувайся, - заторопилась баба Катя. К Лизе она была строга, зато в Юльке души не чаяла. За окном скрипнула калитка.
- Костя приехал! - закричала Юлька.
Все сразу забыли о Лизе и бросились встречать старшего Юлькиного брата. Дверь отворилась и в комнату ввалился заснеженный Костя, а вместе с ним ещё целая компания, и конечно, Света, его молоденькая жена. Ни жену, ни Костиных друзей Лиза не знала. Весёлая и заводная среди близких людей, она сильно терялась в обществе «чужих». Как она краснела при этом, бросала исподлобья острые, точно кинжалы, взгляды, - и ненавидела, и презирала себя за это - но если бы только Лиза могла догадываться, как очаровательна она при этом. Гости и хозяева вновь стали обниматься, целоваться, кричать вопросы и невпопад, но весело отвечать на них, ухитряясь хоть что-то слышать сквозь этот яркий, суетливый и прекрасный гомон. Пунцовая Лиза, воспользовавшись моментом, проскользнула за японскую ширму (эта работа Алины смотрелась посреди дома - словно пальма в огороде ,- но, нужно признаться, ухитрялась каким-то странным образом гармонировать с окружающей обстановкой; вероятно, благодаря свечам). Девочка зачерпнула воды и одним махом выпила её. Щёки горели, - как же теперь разговаривать с Костей? Ведь он теперь «женатый» и, следовательно, взрослый и... чужой. И кто эти незнакомые люди, пришедшие с ним. А вдруг она не понравится Свете? И будут все над ней тихонько посмеиваться. Чудо звякнуло и послышался холодный, безжалостный хруст трещин.
«Ли-за-а, - звал Костя. - Ли-иза.» Лиза вышла из-за ширмы. Прямо перед ней, прожигая её любопытными взглядами, стояли большие, весёлые и красивые люди. «Вот она, Лиза, моя любимая двоюродная сестра, - отрекомендовал её Костя. - Дикая и прекрасная». Лиза вскинула глаза, острый серый взгляд, полный горькой обиды и муки застенчивости упёрся в брата: «Да как ты мог так сказать обо мне этим взрослым, большим людям. Как мог так посмеяться над моим стеснением.» Этот взгляд перехватила Света. Чуть наклонившись, она: «А я, что называется, твоя сноха, Света,» - и, нагнувшись ещё ниже, так тихо, чтобы слышала одна Лиза, сказала: «Никого не бойся, здесь все свои.»
Свои! Вот чего ждала Лиза от незнакомцев: они должны быть СВОИМИ. Лиза несмело подняла взгляд - добрые глаза больших добрых людей смотрели на неё. Лиза взглянула на «сноху» (странное, совсем не идущее ей определение) - «Я тебя обожаю,» -прочитала Света в её глазах. И тут же неловкость исчезла. "Лёша.., Нина.., Люда.., Ромка.., Зоя.., Саша..." - понеслось со всех сторон.
- Несите гуся...
- Лешка, подай фольгу...
- А сюда что?..
- Кто сожрал мой апельсин?..
- Зая, иди ко мне...
- ... звезду клеим...
- А ты - журавлём...
- А ты будешь козлом.
- Почему я?
- Козёл козла играет.
- ... ай, дурак, больно...
- Нина, тёть Оль, смотрите, как Юлька танцует...
- Санька, врубай музыку...
- А камин можно разжечь?..
Дух безудержного веселья ворвался в ДОМ - такой, когда все вокруг готовы хохотать над случайными репликами - и не смешными совсем, просто лишь бы посмеяться. Когда всё в мире кажется простым и милым, а зла и нет вовсе в природе, и любишь всех на свете, и готов расцеловать первого встречного. «Спасибо, ах как всё замечательно. Спасибо», - благодарила Лиза этих людей, дом, сад, Тумановых, соседнюю улицу, снег, весь мир - за то, что они есть и она может их так любить. Нет, не горькие испытания делают людей сердечнее и лучше, а только вот такой безмерный восторг ожидания чуда.
И вся эта доброта и сердечность казались такими естественными... Какими приторными и неуместными покажутся они позже, когда Лиза снова вернётся в пугающий её мир с озлобленными от бедности и невзгод людьми, готовых словно ненароком ударить локтем в автобусе лишь за безмятежность её лица, словно она, Лиза, не имела права на эту безмятежность, и она одна отняла у них возможность безопасно и уверенно жить: питаться, спать, искать, дышать, идти по улице, развиваться...
«Разбойники», - радостно умилялась тётя Оля, глядя на орущую и хохочущую толпу счастливых сегодня людей. И расплакалась, как всегда. Юлька и Лиза бросились обнимать её и вытирать слёзы, отчего та заплакала с новой силой. Подскочил огромный Костя, подхватил мать и бешено закружил.
А потом все уселись возле камина и пошла болтовня. Окрылённая Лиза повергала всех в истерический смех своими комментариями и чувствовала: она - большая и всем нравится. Доселе незнакомое чувство- быть обожаемой- пьянило, восхищало, завораживало. Чудо, целое и невредимое, приближалось, уже отчётливо слышна была его прекрасная музыка из колокольчиков и дудок.
- Первая звезда,- провозгласил неизвестно откуда всплывший деда Лёша.
И в то же мгновение скрипнула калитка.
«Чудо»,- сжалось маленькое восторженное Лизино сердце.
- Калинка приехал, - взвизгнула Света.
- Так он тоже?.. - радостно удивилась тётя Оля.
- Пошли споём! - скомандовал Сашка.
- Айда!.. Ура!.. Споём!.. Пошли!.. - наперебой посыпались озорные голоса, и вся честная компания ринулась в переднюю.
- Почему споём? Что споём? - щебетали сёстры, подпрыгивая от нетерпения и предвкушения нового веселья.
Дверь отворилась. Пар и снег ворвались в дом, а вслед за ними ввалился... «медвежий человек», - мелькнуло в голове Лизы. Такой огромный, мохнатый, с белым инеем на бровях и ресницах, и сощуренными как-то немного надменно и весело горящими глазами.
- Ка-а-а, - затянул Костя.
- А-а-а, - подхватила Света.
- А-а-а, - нестройно вступили остальные и... обрушились:
- ... лин-ка, калин-ка, калин-ка мо-я.
В са-ду я-года малин-ка, малин-ка мо-я.
А-а-а, - закончил Ромка.
- Стас!..
- Стасюха!..
- Здорово! А мы уж и не ждали...
И вновь повторилась вышеописанная церемония встречи, и снова были визги, вопросы, ответы невпопад, шутки и объятия.
- А почему Калинка? - звенела Юлька.
- Это фамилия у него такая - Калина.
- Эй, народ,- перекрикивал медвежий человек друзей, - я вам ёлочку принёс,- и стал стягивать заснеженный тулуп.
- У нас уже есть одна, - хохотала хозяйка.
- Щас вторую нарядим! - кричал Ромка.
- Потом, сейчас за стол...
- Тётя Оля, где у вас рюмки?..
- Ай чёрт... Да на вилку сел. Иди мой по-новой...
- ...полотенца новые. И свечи... Да, вон в том ящике...
-Мужики, вино доставайте.
-Вино у нас особое. Мама его сама делает, оно кроме неё никого к себе не подпускает… Да хватит ржать, правда. Это просто мистика, таинство: она как в погребок спустится, вино радуется, бродит,.. нет не так: вращается всем своим «бродячим» телом, как сумасшедшее, А запах…нет,-аромат-аж голова кружится.
-Ты не болтай, а разливай.
-Вино, вино, - радостно затрещала Юлька. - А где Лизка?
20.
«Чудо», - Лиза спасалась бегством, словно понятие «чудо» несло в себе смысл «чудовище». «Чудо»- Бежать! Сквозь сугробы! Без шубы! Через сад! В свою неприступную крепость!
«Ой мамочки, ничего я не хочу, ничего не надо! Я маленькая, совсем-совсем. Уходи, уходи! Вот засну сейчас и завтра ничего этого уже не будет. Мамочки! Не хочу, не надо!»
Уж совсем не этого ждала она. И первоначальное чувство восторга сменилось вдруг стыдом и унижением от неосознанного ощущения, будто это новое как-то ПЛОХО!
«Ой, не буду даже думать. Мамочка!..»
21.
- Лизонька, где ты была?
Лиза молчала.
- Ты Костю не видела?
Та отрицательно, не поднимая глаз на Свету, затрясла головой.
- Костя!!! - Света высунулась в форточку. - Она здесь... Да, пришла.
В переднюю влетел замёрзший и злой Костя.
- Ты где шаталась, ненормальная? - он схватил её за предплечье и сильно тряхнул. Руки, словно плети, повисли вдоль тела, голова безжизненно качнулась вперёд.
- Мама чуть не померла с испугу! Ты меня слышишь? - и снова тряхнул её. Покорная , потерянная какая-то Лиза дёрнулась в такт. Одному Богу было известно, о чём только не передумала, чего только не пережила в душе она за эти пятнадцать минут; как замёрзла на чердаке, - и если бы не это обстоятельство, Костя искал бы её и дальше.
- Я тут все дворы обегал, думал, ты замёрзла где-нибудь... Ты здорова?
Она молчала. Она сомневалась. Она решала. Она терзалась.
- Лизка, отвечай, ты с ума сошла что ли?
От последних слов Лиза вздрогнула и подняла на Костю свои пронзительно серые глаза, внезапно острые и злые, каких брат никогда не видел раньше:
- Да, сошла...
Костя опешил, замер от неожиданности, но, опомнившись, спросил громко:
- Ты пила?.. Юлька, - он озабоченно оглянулся, - вы пили что-нибудь?
Больше других напуганная Юлька пробормотала:
- Да она ушла раньше ужина.
- Я сошла с ума, - снизу вверх на Костю смотрела как-то внезапно повзрослевшая сестрёнка, - и этот взгляд - бездонный, твёрдый, упрямый. Умный и восторженный взгляд прозревшего человека, - нет, даже не так: взгляд, человека, открывшего новое измерение.
Лиза высвободилась из тисков брата и шагнула решительно в гостиную комнату, пересекая рубеж.
- Ты где была?..
- А мы гуся съели!..
- Тащи вон те игрушки!.. - звонкие голоса ознаменовали её приход.
- Ты что-нибудь понимаешь? - обескураженно спросил Костя Свету.
- Кажется. - озадаченно вздохнула та. - А ты заметил, как она смотрит?
22.
Знает ли кто-либо тот день, час и минуту, когда маленькая девочка превращается в даму? Вряд ли мы ответим однозначно. Но среди всех ответов наберётся несколько удивительных, мистических, необъяснимых, - и мы ответим да, помню, знаю, ведаю. Что же тогда происходит с нашими мыслями, чувствами, телом - это подобно рождению сверхновой - другой мир, другие мысли. А может быть мы всё это придумываем, придавая значение случайным фактам, приукрашивая их, привязывая к случайным вещам и людям, чтобы сложить драгоценный подарок судьбы... или человеческого мышления в самые укромные, личные уголки нашей памяти. И эти драгоценности спасают нас от одиночества и убогости, когда мы одиноки или разочарованы.
И тогда нам не нужны куклы, у нас появляются другие игрушки - чувства и мысли. Мы начинаем мечтать не о том, что будет завтра, а - впервые - о том, что будет когда-то позже или не будет никогда, но так нам приятна сама мысль об этом. И мы добровольно выбираем объект нашей взрослости, причину мучений и бессонниц... Само появление этой причины так значительно и ново, что вряд ли кто-то не назовёт её самым ярким объектом среди последующих верениц. И ведь эти вереницы новых «объектов» обязательно будут, и мы интуитивно чувствуем, - «но это у других так, я-то особенный, со мной всё будет по-иному: однажды и навсегда», - верим мы. В чём же загадка взросления? Гормоны, - скажут одни и будут правы. «Чувство влюблённости как результат, полученный в следствие совпадения обобщённого образа и реального человека, наделённого похожими свойствами», - компетентно заявят другие. И всё? Неправда! Существует и другое непостижимое явление - сладость самообмана, которое не покидает нас никогда: ни в юности, ни в старости, если только мы не утратим эту удивительную способность, запрещающую верить нам в примитивность окружающего нас мира и становиться его пассивной частью.
Это тот особый вид самообмана, работающий по древним механизмам инстинкта самонесохранения, не имеет ничего общего с самообманом слабости, но обладает силой опровергать аксиомы о неразумности стремления к недоступному, о пользе и естественности эгоизма и равнодушия; тот, что заставляет нас совершать подвиги, нарушая законы природы, добровольно класть себя на алтарь жизни и любви, и, подобно птице Феникс, возрождаться из пепла; тот, что позволяет нам быть людьми.
И именно вся сумма прозаических явлений в ореоле самоотверженного, восхитительного самообмана и есть любовь - прекрасный символ взросления. И не окажись в этом причудливом узоре хоть какой-то малой частицы, - кружева распадутся; и это может быть чем угодно - страстью, эгоистичным желанием, глупостью, выдумкой - но не любовью.
Хотя... что за самонадеянность - утвердить составляющие вечной загадки ЛЮБВИ? Так из века в век учёные опровергали концепции собственных учителей на основе передовых исследований своей эпохи и были уверены в правоте своих взглядов, но и у них появлялись ученики, и опровергали в своё время коцепцию предшественника-учителя. Так что, возможно, и я не права, и история внесёт коррективы в очередную и не последнюю попытку объяснить то, что испокон веку и ещё столько же лет в будущем останется магическим ( так мы обозначаем всё неразгаданное пока), НЕПОЗНАННЫМ. И слава Богу...
О каверзы любви. Любовь - то удивительное явление, не совместимое с творчеством, потому что оба эти процесса хоть и похожи всем, вплоть до физиологии, - но нельзя выйти замуж за двух людей сразу, даже если они братья-близнецы.
И если любовь или творчество овладели вами, отрекитесь от себя: эти страсти всепоглащающи и ревнивы, - и создающие, и оберегающие, и сжигающие, словно Триглавы великих религий, стремящиеся вытеснить и взаимоисключить друг друга. И лишь настоящие любовь и творчесво обладают этими силами - но не её приторные заменители.
О Люди! Не спешите влюбляться, пока некрепко сформирован ваш талант, ибо его хрупкий фундамент будет разрушен страшной волной любви.
О Люди! Спешите влюбляться, пока вашими разумом, телом и волей не овладел третий «брат-близнец», - не менее разрушительный, но более страшный и бессмысленный. Он - пленяет людей с пустыми или безвольными сердцами, с уродливым или унылым разумом, не способных покориться ни любви, ни творчеству, - пользуясь здоровой и естественной потребностью организма испытывать прекрасные чувства. Название ему наркотик.
А потому, о Люди, развивайтесь и влюбляйтесь, бегите от уныния и безволия, не придумывая убогие заменители, ведущие к неестественной и мучительно долгой смерти души, разума и тела - великого Триглава человеческой личности, утратившей навеки талант снова и снова возрождаться, быть любимым, и сладко мучиться любовью.
Ах Лиза, так ли ты умна, как это кажется тебе самой? Не сожжёт ли удивительная сила взросления твой разум?
Да пребудет с тобой талант.
23.
- Одевай... Гы-ы, - ржал Сашка. - Посмотрите на неё.
- Дурак.
- Да хорошо, заяц, не слушай его, - обнял Зою Ромка.
- Дай я тебе рожки приклею, - не сдавался Сашка. - Как тут и росли...Ай, да чего она дерётся всё время?
- Я тоже хочу чертовкой нарядиться, - попросила Лиза.
- Эх, чудо в перьях, чертовкой ты всегда успеешь, и даже без грима, - улыбнулся Алёшка. - Посмотрите, как у неё глазки блестят. Подрастёшь - будешь всех с ума сводить.
- А я что же, некрасивая? - обиделась Юлька.
- Так ты уже взрослая, вот я и молчу, - он одел противогаз с клювом. - Я а-аист. - И большими прыжками пронёсся в переднюю, до смерти напугав бабу Катю.
Лиза не стала доказывать, что и она взрослая и взрослость не определяют ни внешность, ни возраст. «Все подобные споры теперь так незначительны и наивны,- с удовольствием думала Лиза. - Всё теперь неважно, кроме него, медвежьего человека с ягодной фамилией». Лиза сидела так, чтобы пламя от камина освещало лицо; глазам от света было больно, но она не щурилась, терпела - ей казалось, что так её черты кажутся более нежными - и медвежий человек по-особому заметит её очарование, и подумает: да она вся просто светится... Лицо начинало пылать - « Ой, да смотри же на меня скорее, я больше не могу!»
Вот он здесь, у камина, такой недавно весёлый и бесшабашный, - такой молчаливый и задумчивый теперь, небрежно развалившийся всей своей медвежьей тушей у подножия кресла на диванной подушке.
А лицо - изменчивое, непредсказуемое: добродушное и отчаянно-радостное выражение сменили сейчас угрюмость и... жёсткость какая-то, а черты теперь кажутся резкими и дикими, и даже громоздкость фигуры не смягчает этой резкости. Почему она смотрит на него ТАК, почему не смотрела раньше так на других? Это странное чувство и есть - то чудо, или рассудок, требуя разрешения этой дивной напряжённости, случайно выбрал объектом медвежьего человека?.. Медвежий человек быстро взглянул,- на кого - Лиза не поняла: по инерции отвела глаза. «А вдруг на меня?». Неожиданно мышцы лица перестали слушаться, оно словно превратилось в неподвижную маску. «Господи, ну что со мной, почему именно сейчас ?- с ужасом думала Лиза.- Какое у меня, наверное сейчас каменное глупое выражение! «Вот дура»,- подумает он.» Лиза коротко взглянула - медвежий человек по-прежнему смотрел на огонь, и тёплое отражение пламени мерцало во влажных медвежьих зрачках.
-Лизка, давай мы тебя цыганкой нарядим.- предложила Нина, вооружённая ножницами и старым тряпьём из кладовки.
- Ей надо играть возрастные роли: зайчика там, или снежинку, - лениво произнёс медвежий человек.
-О, Стасюха проснулся.
Все засмеялись. «Надо мной», -оборвалось всё внутри. Лиза исподлобья глянула на Стаса: «Ненавижу», - пронеслось в её голове,- какое гладкое, жестокое, противное всё-таки имя- Стас».
- Я хочу быть цыганкой, - настойчиво, капризно и невпопад произнесла она.
Как же важно вдруг стало доказать, что она большая, словно и не было совсем недавно тех высокомерно- взрослых мыслей.
- А чего ребёнок такой красный, совсем уморили девчонку своим камином,- с наигранно- медвежьим простодушием продолжал медвежий человек.
Все взгляды устремились на неё. Лиза опустила глаза, сжалась, и знакомое чувство неловкости и беспомощности сковало всё тело. Щёки запылали ещё ярче, и даже голова закружилась. Она яростно комкала цыганские лоскуты. Вдруг лоскуты стали мутными и расплывчатыми, а с кончиков ресниц покатились три крупные жемчужины. Света попыталась перевести разговор:
- А сам-то ты кем будешь?
- Медведем! - вместо него насмешливо и звонко ответила Лиза, но насмешка прозвучала как-то очень слабо, и её самолюбие не получило компенсации. Девочка обиженно удалилась в переднюю. Следом выскочила Юлька.
- Что-то глупость какая-то получилась, - и все засмеялись неизвестно над чем: у счастья вообще нет логики.
24.
- Тётя Оля, дайте я вам глаза подведу.
- Мама, а вот ещё юбка, и платок сюда надо...
- А вот мои бусы.
- А давайте лучше сделаем бусы из прищепок. Прямо цыганские будут, - дурачилась Лиза.
- Точно, Лизка. А еще - браслет, - радовалась Юлька своей игрушечной властью над матерью, словно халиф на час.
- Погодите, погодите, так я больше на Бабу-Ягу похожа.
- Всё, готово. Мам, мы в чулан. А ты разогревай публику.
Оля проводила девочек взглядом и обернулась к зеркалу. Словно и не было этих страшных лет зачем-то придуманного ей самой заточения, глупого самообмана слабости, потерянности и ощущения ненужности. Получи Оля теперь возможность всё вернуть назад, она ни за что бы не вернулась сюда, в этот дом. «Оленька, жизнь не кончена. Ты можешь устроиться здесь. Ты убиваешь свое Я, свои способности своим решением ». - уговаривала её хореографичка. «Нет, нет, - рыдала загипсованная Оля, - здесь всё напоминает мне о том, что я потеряла.» Зоя Николаевна оказалась права: она пыталась убить себя. Не вышло. А потом родилась Юля. И Оля сделала, наконец, то, что должна была: уехала. И нашла свою ДОРОГУ. Но всегда возвращалась сюда время от времени. Как сегодня.
Всё-таки действительно нужно надеть браслет: шрам на запястье слишком заметен...
- Вот так тётя Оля, - наперебой кричали гости.- прямо Майя Плесецкая.
- Соблазнительница!..
- Мужики, ой не удержусь!..
- Хороша-а-а!..
- Всё, сейчас украду!.. - закружил Костя мать.
-Снежинку вызывали?- ворвался в диалог развесёлый Юлькин голос.
Все оглянулись на вошедших сестёр и… дружно расхохотались, глядя на покрасневшую Лизу в обрезанном до колен Олином платье. И только троим было не до смеха. «Моё платье»,-обомлела хозяйка платья. «Конец света»,-пронеслось в голове у его новой владелицы.
-Да хватит ржать,- вдруг жёстко бросил Стас,- и компания, снисходительно переглядываясь, затихла.
-Очень красиво,- улыбнулся он Лизе.
А все вокруг смущённо заулыбались,-случайные свидетели чудной, непонятной и очень значительной сцены.
А Костя нахмурился. Света перехватила этот взгляд и поспешила сменить тему:
-Сегодня, кажется, небо по всем приметам открывается.
-Глупости,- улыбнулась Зойка.
-Нет, не глупости,- испуганно и вместе с тем настойчиво бросилась защищать чудный миф Лиза, хотя и не очень понимала, что это за «открытое небо».
-Света, хватит людям голову морочить,- добродушно вмешался Стас.
-Нет, они открываются, правда открываются.
-Да чего спорить-то…
-А хоть и на спор.
-Хватит…
-Да ладно …
-Давай, не желание,- понеслось со всех сторон.
25.
Юлька принесла воду из колодца, а Лиза полезла на верхнюю полку за бокалами. Зойка с т. Олей давились от смеха, мальчишки - так те просто ехидничали и хохотали, за что поочерёдно получали подзатыльники от Светы. Толстый холодильник - старый и горбатый - вздыхал, словно огромное фантастическое животное. Мир погрузился в тишину и даже соседские собаки перестали лаять. Галя на всякий случай принесла часы - чтобы не пропустить волшебное мгновение.
И - о чудо - за минуту до полуночи все, собравшись за столом, замолчали. И взгляды, неожиданно простодушные и детские, устремились к прозрачному бокалу,- ожидающие, сосредоточенные,- словно надеясь, что, всколыхнись круглая гладь крошечного озера,- и всё будет лучше, и все будут лучше, словно все несчастья мира могло решить это удивительное Рождественское суеверие, и, честное слово, в эти мгновения даже насмешник Ромка, даже сварливая баба Катя верили в это неосознанно и свято. И каждый тогда верил в тысячелетнюю сказку об открытом небе, наполняя свою мечту особым, почти материальным смыслом, - Костя, подперев лицо руками и приоткрытым по-детски ртом, и Ромка, положив голову на плечо Зойке, смотрел своими щенячьи круглыми глазами, и Галя, тихая и растроганная. И – все – совсем другие, настоящие. И Стас, сосредоточенный более других, глядел чёрными очами Врубелевского демона, словно в магический кристалл. Лоб пересекла складка. Лиза смотрела на складку и думала: «Что же он загадал?»
Минута прошла, но ничего не изменилось. Зойка разочарованно вздохнула, потянув Ромку за руку, вышла вон. Потихоньку начали подниматься остальные, и только Лиза долго-долго сидела над водяным зеркалом своей мечты. И вдруг прозрачная гладь дёрнулась , и тёплые капли брызнули на стенку бокала, а язычок пламени дёрнулся, раздвоился и покраснел.
-Вы видели, видели?- вскрикнула Лиза.
-Ой, и я видела,- подхватила Юлька.
И сейчас же где-то наверху, на чердаке, послышался странный шум, похожий на просыпавшуюся дробь – и чавкающие удаляющиеся звуки.
Тут даже мальчишки струхнули.
- О, хозяин балует, - дудушка закурил, рассудительно скосившись на зажжённую спичку.
- Какой хозяин, деда? - завороженно прошептала Юлька.
- А домовой. А как же? Кажный Сочельник так и балует - хоть и с человеком дружит, а родня-то у него - так себе.
- А ты видел его? - Лиза присела рядом, а за ней притулилась Юлька, положив голову сестре на плечо.
- Я-то не видел, а отец мой видел. Ма-а-а-хонький, говорит, а глаза - что плошки. Мохнатый весь. Отец-то спрашивает: «К добру, аль к худу?» А в ушах у него: к « худу-у-у». А хозяин-то рта не раскрывает, молча отвечает.
- Ну?
- Что - «ну»? На другой год и война случилась, Первая Мировая, да. Вот. И мать-то моя видела его. Приснилось кому-то - вроде как погиб отец, и писем не стало приходить сразу. Верная, говорят, примета: мол, сгинул. Мать-то уж убивала-ась - ужас. А только ночью-то опять он самый. А она его: «К худу, аль к добру?» А он молча: «К добру-у». И точно, через месяц муж, отец стало быть мой, вернулся - в окружение попал. Вот так-то.
- А что это: «к худу, к добру?» - молодёжь да и остальные успели перебраться поближе, устроившись вокруг дедова кресла (кресло - старое, продавленное, так похожее на своего хозяина; и лишь один только дед обладал правом восседать на нём).
- А это завсегда спросить надо. Он ведь, суседко, хороший, и предупреждает своих-то ежели чего. С ним надо по-хорошему: где подарочек, где угощение, где что. Уж до карт он больно охочь, но и лоскутом не побрезгует. А бывает безобразничает, пугает. Тогда перед сном на всякий случай оберечся надо.
- А как?
- Да кто как. Вот меня бабка учила сказать: «Ложуся в душе со Христом, со святым крестом».
- Ну-у, деда разошёлся, - протянул Костя. - молчал-молчал, да и вот.
Все облегчённо, словно после сильного напряжения, рассмеялись.
- Вы можете не верить: дело-то молодое, ну а мне не мешайте
- Я верю, деда, верю, - зачарованно шептала Лиза, заглядывая широко распахнутыми глазами в узкие дедовы глазки.
- А тебе и положено ещё верить, - добродушно засмеялся медвежий человек.
И ВСЕ засмеялись ТОЖЕ!
- Просто я не беру на себя смелость отвергать то, во что наши предки верили тысячелетия. А Ломоносов вообще говорил: «Достоверности не вижу - вероятности отрешить не могу».
Воцарилась тишина.
- Один ноль, - провозгласил Ромка и компания дружно захохотала: не то, чтобы это было очень смешно, но в сегодняшнем приступе добродушия всем хотелось посмеяться всласть, просто так, без особой причины.
- Ты снежинкам палец в рот не клади.
- Ага, отморозят.
Лиза победоносно взглянула на Стаса. А тот нисколько не смутился, только, чуть откинув голову, пристально смотрел на неё, насмешливо и удивлённо прищурив глаза, - так смотрят на диковенную зверюшку, Лизе это не понравилось. «Ненавижу, - огорчённо и беззлобно подумала она. - Вот они, взрослые, даже не стесняются совсем... А как там деда говорил?»
- С каким крестом, Юль?
- С волшебным, кажется.
- Ложуся, - начала Лиза, - с волшебным...
- Со святым, язычницы, - засмеялся Костя, - Православие колдовства не признаёт.
- Юлька, что это, - язычницы? - удивилась Лиза.
- Болтушки, значит, - компетентно ответила сестра.
26.
А после развесёлые - молодые и не очень - люди бродили по дворам, распевая полуфальшивыми голосами по дворам колядки, текст которых Юлька предусмотрительно нацарапала на клетчатых листочках, сбивались, голосили нестройно и фальшиво, но сколько радости приносило им это чудесное, прекрасное сумасбродство. И звёзды в небе были особенными, и воздух - особенный, и всё вокруг было просто неповторимым.
-Чудо какое, _проронила она.
-Кстати о чуде, -вмешался Костя и выразительно посмотрел на друга.
-Ну загадывай, -улыбнулся тот.
-А слабо в прорубь прыгнуть? -неожиданно брякнула Лиза.
-Ну ты загадала,- удивился Стас.
-Слабо? -не унималась та.
-Брось, Лиз, ну если уж честно, то по приметам небо открывается в Крещение, двойка тебе.
-А домовой? -не унималась Лиза.
-Да мало ли кошек по чердаку рыскают.
-Слабо? - в Лизу словно бес вселился.
Стас усмехнулся, скинул тулуп и шапку. Девчонки по инерции засмеялись, но тут же осеклись.
- Стасюх, не надо, - добродушно попытался остановить его Ромка, но Стас так полоснул взглядом и больно перехватил остановившую его руку, что всё Ромкино добродушие испарилось.
- Ну и чёрт с тобой, делай, что хочешь.
Медвежий человек закинул руки за спину и стянул рубашку через голову. Лиза опустила глаза, ей стало жарко в животе; и это странное ощущение: словно горячий шар пара, раздвигая лёгкие, поднялось в горло. Отчего это? От его ли движения или от предвкушения своей победы над его здравым смыслом? Послышался шорох, всплеск и дикий вопль. Лиза вздрогнула. Медвежий человек кричал! Кричал от холода, неожиданности, восторга и ощущения победы над собственным здравым смыслом! Когда он вылезал из воды, Лиза отвернулась. Не от смущения, - чтобы никто не видел её надменной улыбки. Все бросились к Стасу.
- Ну ты мужик.
- Мальчишки, разотрите его, он весь синий.
- Сама разотри... Только не дерись!
- Ой, у тебя волосы в сосульках!
Сильная рука развернула Лизу. Она поскользнулась от неожиданности, ухватилась за кого-то и недоумённо глянула вверх. Гневная гримаса незнакомого Кости заставила её по-настоящему испугаться. «Ну и др-р-рянь же ты,» - прошипел он ей в самое ухо и сильно толкнул - Лиза упала прямо лицом в снег. Горечь, и обида , и стыд хищно сжали грудь - это из-за всего: из-за унижающей и незнакомой Костиной жестокости, из-за своей беспомощности, и пугающего, и вместе с тем приятного осознания того, как забавна ей была собственная жестокость, - всё это в секунду промелькнулов голове - быстро, невнятно, почти инстинктивно.
Трясущаяся и бледная, но не от холода, а от всех этих чувств, Лиза бросилась, не разбирая дороги, прочь, куда глаза глядят - заблудиться, замёрзнуть, попасть под машину!.. Только бы маме не рассказали... Бегство - вот самый простой и действенный способ юности укрыться от своих ошибок и обид.
Стаса тем временем повели в баню, а после дали водки, только к утру он заметался и понёс околесицу. Продрогшая Лиза вернулась спустя час после неприятного инцидента; все её избегали, даже Юлька, а утром без лишних разговоров отправили её домой. К чести тёти Оли нужно сказать, родители ни о чём не узнали.
27.
- Здорово, водолаз-глубоководник, - неестественно бодро начал Костя.
- Не напоминай, - угрюмо поморщился Стас - как там ребята?
- Нормально, что с ними сделается? Они в проруби не ныряют.
- А Светку что с собой не взял?
- Удивительно, что ты о НЕЙ спросил, - язвительно заметил Костя.
- ...
- Её санитар не пропустил. Вот, апельсины тебе передала по национальной стационарной традиции.
- В институте как? - безынициативно, почти по инерции спросил Стас; чувствовал: друг бесится, но сдерживается.
- Тулов очень тобой интересовался: когда ты зачёт по фольклору будешь сдавать. Наши ржут: он, мол, уже на практике осваивает зимние языческие ритуалы Древней Руси.
- Да, обхохочешься... Слышишь, ты хватит ёрничать, выкладывай, что хотел.
Костя минуту молчал, а потом как с цепи сорвался:
- Ты вообще отдаёшь себе отчёт в том, что происходит? Ты что, с ума сошёл?.. Господи, я уже этот вопрос задавал недавно. Стас, тебе девятнадцать, - и ты полез в прорубь, чтобы что-то доказать тринадцатилетней девочке! Да ты соображаешь, что она может себе напридумывать?
- А тут и придумывать нечего. Дурака свалял, выпил.
- Да ты и не пил вовсе, бирюком весь вечер просидел... Я не буду доказывать то, что очевидно для всех. Но только учти: она не просто маленькая девочка, она моя сестра. И если мне придётся выбирать между другом и сестрой... Избавь меня от признания. Ты же её весь вечер провоцировал, привязался, как дурак, ни с того ни с сего к одной теме, ржал: маленькая, не по возрасту, нос не дорос. Ты ведь не её хотел осмеять - себя; Ты же сам понимал: это всё - НЕМЫСЛИМО!.. Я в ту ночь первый раз в жизни на сестру руку поднял,.. Господи,.. вернее даже второй раз за вечер.
- ... Я всё понял, всё нормально.
- Да не нормально, чёрт побери - заорал Костя, - Вообще сама ситуация ненормальна. Тебе что, свежатинки захотелось?
Тут Стас так безумно-негодующе глянул на друга, что Костя осёкся:
- О Господи, опусти глаза-то, напугал.
Стас не отрывал от него страшного своего взгляда, словно не на него смотрел, а внутрь заглядывал.
- Стасюх, - осторожно позвал Костя, - у тебя, может, жар опять?
- А было у тебя так, - медленно, не отрывая глаз начал Стас, - скажут тебе: или забудь, или в прорубь ныряй, да с жерновом на шее - и прыгнул бы.
Тут Костя заметил, что Стас глядит мимо и разговаривает как будто не с ним.
- Стас, очнись, - с тревогой тряхнул он друга.
Медвежий человек перевёл на Костю безумные чёрные глаза и почти просительно просипел:
- Воды дай.
- А, щас, бегу, - по-матерински закудахтал Костя, - бери. Я вот книжку принёс, почитаешь. Ну всё, поправляйся...
- Ну что? - почему-то шёпотом спросила Света, - поговорили?
- Поговорили, - так же тихо ответил Костя.
- Набокова дал?
- Дал.
- Ну?
- Что «ну»? - начал раздражаться Костя.
- Прочитает? - не отставала Света от мужа.
- Да почем я знаю? - возмутился тот, - он твою «Лолиту» сто раз, наверное, читал. Я вообще, как дурак себя чувствовал, припёрся, как педагог к трудному подростку. Знаешь, мы кажется зря в их дела полезли. Ну что он, кобель что ли?
- Ну какие чувства может испытывать девятнадцатилетний мужик к тринадцатилетней девочке? - рассудительно-солидно анализировала та, не замечая, что категории «девятнадцатилетний» и «мужик» - довольно забавно слушались и сочетались вместе. Что у них может быть общего? И вообще, У ВСЕХ создалось впечатление, что он... ну ты понимаешь. Не могут же ВСЕ ошибаться. Маньяк какой-то, кто бы мог подумать.
- Ты полегче. Он мне друг - это на всю жизнь! И если мне придётся выбирать между другом и женой...
- Только попробуй, - невозмутимо предупредила Света.
Стас смотрел на книгу. Что за идиотский разговор? И ситуация идиотская.
Он принадлежал к той породе людей, которые слишком быстро схватывают суть явлений, анализируют самые удобные варианты поведения и… поступают так, как считают правильным.
Он не любил врать не потому что боялся или не понимал выгоды любой лжи - просто не хотел.
Он мог быть другом своего друга, но не желал стать другом его врага.
Он отказывался льстить, предавать, терпеть, позволять себе те самую простоту, которые хуже воровства, обрекая себя на многие трудности: без этих качеств сложно теперь существовать.
Он не умел прощать человеческих ошибок и слабостей - всего того, чего не прощал себе сам, - достоинство это или недостаток - я, признаться, оценивать не решаюсь.
Его симпатии легко было завоевать, но крайне нелегко восстановить.
С другой стороны он бывал циничным и насмешливым, что несколько противоречиво на первый взгляд сочеталось с вышеописанным, но, если вдуматься, было вполне закономерным: человек своей эпохи, он не мог выжить иначе; да и как ещё можно реагировать на глупость, грязь, безразличие окружающего. Так талантливый врач, ежедневно делая невозможное, изматываясь, спасая, - рассказывает анекдоты о страшных паталогиях, - по другому он не сможет принять реальность...
А ещё медвежий человек обладал талантом: он мог позволить себе непозволительную роскошь - понимая всё безобразие этого мира, быть благодарным ему за те частицы очарования, которые умел в нём видеть. В наш самоуверенный век люди давно нашли объяснение всем человеческим поступкам, любовь возвели в понятие физиологическое, дружбу - в средство решения эгоистических проблем... Стас бежал от всего этого: такая очевидность теряет своё очарование, а он любил очаровываться, предпочитая оставить вполне объяснимые вещи в списке Вселенских тайн, таких необходимых человеку, но от которых мы с лёгкостью отказываемся.
28.
Впервые он полюбил лет в четырнадцать с чётким осознанием того, что эта любовь не принесёт ничего, кроме разочарования и страстным нежеланием от неё отказаться. Он слепил свою любовь из частиц того стандартного набора, который могла предложить его недалёкая и вполне посредственная избранница, но украшенная его необыкновенным умением очаровываться всем. Стаса очаровала её непосредственностью, которую только он мог увидеть в неприятной вульгарности, он восхищался её необычным смехом, которую стоило бы назвать хохотом. Про неё говорили: она непутёвая, а Стас обожал её непохожесть. Её все называли Танюха, и один Стас - Танюша. Он просто с ума сходил, если она забывала звонить или придти на угол дома - место их встреч. Стас знал, что большинство его сверстников влюбляются в «плохих девчонок», но почему так бывает, понять не желал, боясь разрушить свой красивый миф. Этот миф не разрушила даже драка в подъезде, затеянная какими-то её позапрошлым и прошлым приятелями, в следствие которой он был стратегически выслан к родне в Москву- оправиться после ранений и развеяться.
Месяц отсутствия превратился в пытку, заполненную безответными письмами, подозрениями, визгливым голосом Танюшиной матери, что «её нет дома» и короткими телефонными гудками, и одинокими прогулками на Патриарших, что напротив театра.
Мечта разбилась в тот день, когда Стас вернулся К НЕЙ, к ней одной. До самого её дома он бежал, предчувствуя что-то трагическое и бесповоротное, и немыслимо мучаясь неопределённостью. Это самое чувство заставило его остановиться перед подъездом. Когда чувство переросло в уверенность, Стас решительно толкнул дверь. Землетрясения не произошло, было просто темно, а на втором этаже в перерывах между пьяным чьим-то бормотанием слышался Танюшин смех... Стас увидел то, что и ожидал увидеть: Танюша целовалась.И в тот же миг непосредственность стала вульгарностью, смех - хохотом, а Танюша превратилась в Танюху. И когда на следующий день она привычно обняла его за шею, он просто сказал: «Отойди, пожалуйста»...Он выдрал её из своей жизни, но так и не сумел, не посмел – из своего сердца. Он ненавидел её ещё сильнее, чем некогда любил, и эта ненависть привязывала его ещё сильнее. Он ушёл от неё в книги, в лабиринты осенних кварталов, в своё страшное и вместе с тем упоительное одиночество. А потом он оглядывался назад, в прошлое, вспоминал её бешеные и оттого красивые глаза и улыбался. Время волшебным ластиком стёрло всё ненужное, неважное, не нежное. Ей просто повезло: она была первой.
Удивительно, но испытав наркотик любви, сердце требует ещё и ещё, -как пережив однажды ощущение вдохновения, мы больше не в состоянии от него отказаться. И Стас искал, не находил, страдал без любви сильнее, чем раньше. Именно тогда началось то, что происходит со всеми без исключения: в голове постепенно рождалась мечта. Жесты, мысли, впечатления, встречи, обрывки случайных фраз, книг, настроения, пейзажи и, казалось бы, вещи , не имеющие к любви никакого отношения - всё это по неизвестной логике мышления запечетлённое и выделенное среди остального - складывало сложную, неясную пока, туманную мозаику женского образа. Он ждал, мечтал, как он увидит ЕЁ, как она поправит указательным пальцем волосы, которые непременно должны быть длинными. И ОНА обязательно будет изысканно странной и немного нервной, и искренней и в мыслях, и в действиях...и ещё миллионы других удивительных, изменчивых время от времени примет, количество которых с каждым днём увеличивалось.
Стас искал. Не находил. Снова искал. Мечта о женщине занимала слишком большое место в его жизни, лишь на НЕЁ не распротранялись ни бескомпромисность, ни цинизм, лишь ей одной, не существующей пока, прощалось всё. ОНА была для него всем - как бы это сказать - светом в окошке, звездой в небе, жемчужиной в кармане. Смешно? Глупо? А ему нравилось.
Только неожиданно он устал, ощутив, что продлись это ожидание ещё немного - и он станет сумасшедшим, неживым. Однажды утром Стас проснулся и сказал себе: хватит. Так закончился ещё один этап в жизни обычного человека, как заканчивается он у всех подростков.
И всё стало нормально: знакомства, общение, расставания, новые знакомства, страсть, - без особого самообмана, желания отказаться от принципов и цинизма, и не требовавшие добровольных жертв.
А ещё осталась неосознанная надежда, что когда-нибудь он всё-таки встретит ЕЁ.
«Идиотская ситуация»,- угрюмо повторил он вслух и с растерянной какой-то злостью швырнул «Лолиту» под кровать... Всю ночь ему снились лающие спаниели на поводках, и совсем маленькая, как на детских фотографиях, мама, обиженно поглядывающая на них исподлобья.
И неожиданно пришло понимание: они просто рано встретились.
29.
Землю засыпал снег. Лиза смотрела с крыши вниз - землю засыпал снег... С крыши всё просто: люди, бежавшие, о чём-то спорившие, или весёлые, или молчаливые, - с опущенными из-за снега лицами, суматошно и бессмысленно бегающие дети... С крыши - высоко и всё понятно, отсюда никого не жалко, никого не любишь... Лиза поёжилась: снег засыпал крышу. А что если и Он идёт там? Отсюда его не заметишь, он - словно передвигающийся игрушечный человечек в этом муравейнике человечества. С крыши далеко видно, только не видно ни мыслей, ни судеб. « А с Неба-то и человечков не видно, одни континенты... Бог спустился на землю, чтобы посмотреть людям в глаза». Мысль показалась ей красивой и Лизе стало теплее,.. даже уже слишком. Какая же низкая на самом деле крыша, как нелепо считать верхушку муравейника крышей мира, как необходимо иногда спуститься к людям, даже если они не понятны.
Скрипнула дверь.
- Лиза, ты что это вздумала?»-раздался голос Алины.
-Ничего, правда ничего, я просто высоту люблю.
«До свиданья, крыша мира».
К вечеру запершило в горле.
30.
Ей нужно было научиться жить со своим новым, странным чувством, понять его, осмыслить, дать ему название.
Она зажигала позолоченные свечи, включала Митины диски, укутывалась в вязанную чёрную Алинину шаль и бродила по своему выдуманному трёхкомнатному миру. И в его стенах рождалась новая, настоящая, хоть и вымышленная история, и вот уже не короткая встреча и долгий взгляд связывают маленькую девочку и большого мальчика, а почти реальность, название которой МЕЧТА. Чёрные тени ложились на тёплый янтарь стен и бродили вслед за своей хозяйкой. Свечные блики играли в фарфоровых глазах кукол, диковинного народца комодного стеклянного замка, следившим любопытным взглядом за пронзительной фигурой в чёрной шали. Кружевные барышни и сарацины в бордовых балдахинчиках, и хрустальный лебедь беззвучно перешёптывались, продолжая следить за ускользающими тенями и думали: это мир наваждения, этого не бывает.
12 февраля.
Приближение весны, её едва заметные признаки. Горный хрусталь сосулек плавится, словно восковая свеча плачет горючими слезами, а свет в них так и играет синими, розовыми, жёлтыми бликами – даже больно смотреть. Капля сорвалась, блеснула падающей звездой. Я шагаю по хлюпающий каше снега, щурюсь от белого отражённого света. А легко-то как, а хорошо как, и птицы-те же, но поют иначе, влюбляются, наверное .И всё таким замечательным кажется: и сто лет не реставрированное здание школы, словно древние руины, и голые стволы клёнов приобретают какой-то особый тёплый оттенок, и ветер, какой бывает только в феврале – холодный, влажный, свежий и …голубой с золотыми крапинками по запаху: у меня есть такие духи,- жёлто-голубые. И этот аромат такой же, только светлее и жёлтого больше. Лужи – огромные, как моря, я заглядываю в центральное море и вижу свою физиономию.
Школа ходит ходуном, галдёж стоит неописуемый, только немножко другой, непривычный, или мне только кажется. Класс светлый невообразимо, окна открыты. Мальчишки на последней парте играют в трясучку,- не удовольствия ради, а потому что «нельзя». Залезаю на подоконник и пишу дневник...
3 февраля.
У нас свободная пара, за мной заехал Костя и повёз меня мириться со всеми.
Ромка строил рожи, до безобразия похожие на выражение Скаловыпендры ( не помню, по какому предмету учитель, ребята говорили, а я забыла), а вся компания укатывалась до потери сил (я раньше говорила и не понимала смысла, а теперь знаю: это такое состояние слабости от смеха, даже ноги подкашиваются). Это всё возраст,- чудный, циничный, уморительный, но совсем не злобный возраст,- когда любое свинство кажется очаровательным, когда ищешь (именно ищешь) для смеха любой повод. Как непростительно неблагодарны мы тогда к своим учителям, их чувствам, искренности, взрослости и из неё вытекающей мудростью осознанного благородства, какими неуместными и неумными кажутся нам тогда эти качества…
Я написала об этом вчера. А сегодня перед третьей парой на меня наорала Севрюга. Нет не все взрослые умные. Главное ни за что наорала. И я подумала, что не права насчёт «мудрой взрослости». А мама сказала, что нельзя судить обо всех по одному неумному человеку. И ещё сказала, что я слишком всё рано понимаю, и что мне трудно будет в жизни. А потом она сказала, что почти все в юности такие «свинские», и она сама творила всякие милые, незлобные свинства, и только потом, наученная горьким опытом всеобщего наплевательства, она с такой радостью вернулась бы в прошлое, ну хоть на одну пару. А потом она вот что сказала: «И не то что бы мы были мерзавцами, и благородством мы восхищались, и подвиги хотели совершать. Просто мы были молоды - и примеряли роли, одну из которых мы будем играть всю жизнь. Только в зрелости к нам приходит то самое Пушкинское уважение к минувшему. Быть может именно поэтому так много фильмов и книг создано этой запоздалой благодарностью. И они, наши учителя, всё видят, понимают и ждут».
15 февраля.
Солнце-то какое! Уф, ещё две пары впереди. Солнце. Ослепляющие струнки пронизывают воздух – пыль блестящей мошкарой кружится на солнце – пересекает парту и селится в моих глазах. Щурюсь – свет запутался в ресницах и – словно бабочки переливаются тонкими крылышками. Солнце. После 3 месяцев абсолютного бессолничья это почти пища. И уроки летят мгновенно, и даже «2» по геометрии не огорчает, и принимаешь её почти с благодарностью. Смешно. Так радуются люди, сломавшие рамки привычного. Высокопарно-то как, умора. Ну надо же додуматься возвести роль первой в жизни двойки в ранг… нда, опять вызывают.
Тот же день.
Весна. Солнце. А у меня в сердце живёт тайна. Удивительное ощущение: ощущение тайны. Живёшь с ним, с этим дивным ощущением, и лелеешь, и бережёшь, и по-доброму смеёшься над окружающими: и ничего-то вы не знаете, не замечаете, не видите, а у меня ТАЙНА..., не догадываясь, что бОльшая половина человечеких сердец хранят СВОИ неповторимые тайны, -но только твоя – самая.., слишком.., более чем…
Небо синее, как в июне. Серое прозрачное отражение от оконного стекла, лёгкие чёрточки - словно разводы на воде – быстро поднимаются: это холодный воздух, обжигаясь о прогретое стекло, поднимается к небу.
-Митя, иди обедать!
-Иду, Аленький!
-Там на подоконнике лук пророс, срежь самые длинные пёрышки…Ой зачем же ты его весь-то под корень, я же просила только самые длинные пёрышки… Дмитрий, ты же всю семью вырезал.
-…
-Там рядом с хлебницей – мука. Коржики печь будем, Сретенье всё-таки. Тает всё.
-Рано затает – долго не растает. Встретенье.
-А?
- Лиза маленькая так говорила. Лиза, ты помнишь?
Нет, не помню.
Весна. Счастье.
15 марта.
Весна. Горе. Не могу писАть.
31.
Лиза не сразу узнала Зойку. То же лицо, а взгляд. Наверное таким бывает взгляд видевшего войну.
-Проходи.
Губы шевелятся, а лицо остаётся неподвижным.
-Сначала он стал словно лучше, не знаю, как сказать. Писал много, как сумасшедший, словно в запое, вернее… да так и есть, да. Да лучше бы в запое. Неделями – писал, писал, писал,- Зойка говорила сбивчиво, быстро, словно боялась, что её прервут, поминутно дотрагиваясь, словно удерживая, до Лизиной руки,- писал хорошо.
Зойка закурила, как-то суетливо вдыхая дым и держа сигарету двумя пальцами, как мужчина,- эта славная большая девочка с застывшими глазами,- да именно так смотрят дети войны, видевшие её уродство и нереальность реальных страшных вещей.
-Он становился добрее, веселее, восторженнее что ли. Целовал меня так, что я слабела от счастья. И ужаса. Говорил, что в жизни всё просто, что мы сами всё усложняем. А теперь – он словно проснулся. Он говорил, что теперь свободен. Я не верила, я знала, что теперь это рабство – навсегда. Я как-то поругалась с ним, а он сказал: «Когда захочу – тогда брошу». После этих классических слов я поняла: это начало конца. И заплакала. Я так плакала, а он присел рядом – и гладил моё лицо, и целовал, и всё приговаривал: «Брось, милая, всё нормально». Я зарыдала ещё сильнее: он верил , что всё НОРМАЛЬНО. А я знала, что будет дальше.
Он начал писАть хуже, а в том безумном состоянии думал, что гениально. Приходил в себя, оценивал реально, сравнивал с моей писаниной, начинал злиться. Однажды он ни с того ни с сего начал крушить мебель, кричал, что это я виновата, что давно хочу его бросить. И вытолкал меня из дома. В джинсах и майке. В «-30». А я подумала: «Слава Богу». И ушла к Вере. Чаю хочешь?
-Давай,- Лизе было страшно здесь, рядом с ней. Словно соприкоснувшись с бедой, она могла и на неё, Лизу, перекинуться,- жуткое, нелогичное, бессердечное ощущение. «Как же я боюсь чая из её рук».
- Он прибежал через два дня. Я хорошо помню. Вера уговаривала: «Не ходи, ты погибнешь вместе с ним.» И я пошла погибать. Не раздумывая. Словно я и вправду виновата и теперь взывала о заслуженной каре. Лиза,- Зоя вдруг заплакала одними глазами. Это так страшно, когда лицо неподвижно, и неестественно огромные зрачки. И крупные слёзы,- Лиза, ноя ведь не виновата, правда?- заклинала она.
- Конечно нет, Зоинька?
- Он тогда уже кололся. Я винила себя, что ушла, я думала, что не допущу, чтобы… уже кололся. В ванне валялись шприцы, и не было моей шубы. Я промолчала, я всё время молчала – бесполезно. Я разрушалась душой в этом молчании, как-то уже устало-равнодушно созерцая, как всё катится к чёртовой матери. Даже появилось нездоровое любопытство: насколько может быть хуже вообще? Приходили чужие люди с одинаковыми глазами. Он уже не писал, пытался философствовать, что все социальные рамки только засоряет сознание, что всё – суета, амбиции и тщеславие.
Говорил что-то нашим «новым жильцам», но они его не слушали: не та стадия, чтобы слушать. Иногда они оставались на ночь в гостиной. Мы – в спальне…
Потом пришло время, когда он только орал на меня, - когда нужна была дурь, я не давала денег: у меня их уже просто не было. Тогда он успокаивался и начинал просит. Он становился смирным, трогательным, мне становилось страшно за него. После он просто забирал мои вещи и уходил. Уж лучше бы он не возвращался. А я летела спонтанно в тартарары, мною овладевали то злость, то лень выживать. Знаешь, бывает такое состояние: не можешь от шума заснуть, нужно только дверь закрыть, а силы воли – ноль.
Через месяц мы остались без мебели.: что Ромка продал, что друзья новые вынесли. Ромка. Он так быстро скатывался – в кино не так показывают. Прошёл всего месяц – а мне казалось – целая жизнь. Он не следил за собой, почти не ел. Я ходила мыться к Вере: брезговала: в ванной жил наркоман со стажем. Однажды Вера сказала: оставайся у меня, пережди. Принимай, наконец, решение. Или не приходи никогда. И я ушла. Даже не сомневаясь. Как дура. Я не знаю, что происходило со мной: словно героин и саморавнодушие проникали и в меня через воздух, словно безумие бывает заразным. И если я сама не подсела, то только лишь потому, что никто не предложил. Один огромный страшный сон – вот что стало моей жизнью. Я толком не знала даже, январь сейчас или уже март. Ромка осунулся весь, иногда проходили целые недели, а он не говорил ни слова, обходил меня, словно я мебель, как робот ложился рядом и засыпал.
Однажды утром он отобрал кольцо, которое подарил мне. Я так расплакалась, а он вдруг обнял меня сильно-сильно, мне даже больно стало: «Это в последний раз, правда»,- я всё простила ему: он впервые за последние недели обратился ко мне,- я, конечно, не поверила.
Вечером он выгнал всех «гостей», купил продуктов. В кой-то веке мы досыта наелись. Я всё-время улыбалась, как дурочка, у меня с непривычки даже скулы заболели. Ночью начались ломки и я сама ходила за дурью. Утром он пообещал, что пойдёт лечиться и пропал. Недели на две. Это время показалось мне самым счастливым за последний месяц.
Потом он вернулся. Молча обшарил квартиру, забрал последние деньги и ушёл.
Я ушла к Вере. Мать бы не пустила меня, или того хуже: пустила бы и начала медленно изводить упреками, не пожалела бы, я знаю. А я хотела выжить. Это такое счастье: наесться, умыться и заснуть. И когда нет этого страшного специфического запаха: будто чем-то медицинским и мышами. Назавтра я собиралась вернуться к Ромке. Не успела. Его не стало.
Зойка замолчала. И неожиданно неподвижное, строгое, какое-то вдовье лицо смягчилось и озарило почти детской улыбкой прежней Зойки, стало красивым и тихо-радостным.
- Лизка,- прошептала она,- это такое счастье, как вовремя он умер.
Лиза содрогнулась.
-Лизка, он не опоздал, понимаешь?- светло улыбалась Зоя,- мне есть о ком помнить. Ты не поймешь. Просто так бывает.
30 марта.
Страшно. Не смогла пойти провожать Ромку. Костя озверел, мы опять поругались. Он назвал меня бессердечной. Как им всем объяснить, что пока я не видела его мёртвым, он остаётся для меня живым,- чудным насмешником Ромкой, замечательным, развесёлым, дурачливым бесом. И ещё я жалею, что выслушала Зойкин рассказ, но ей тогда было это необходимо. Нет, не могу идти. Пусть навсегда останется в памяти, словно на цветной фотографии, милый Ромка с умными карими глазами и счастливая Зойка рядом. Боже, как же всё нелепо случается, зачем?
Говорят, Стас выписался из больницы. Не хочу думать.
10 апреля.
Не могу пока писАть. Мы все с Зоей сейчас, ей нужно измениться. Нам всем нужно измениться. Глупо и банально, но я сделала открытие, я изобрела своё колесо: нет ничего дороже человеческой жизни. Слышала это из уст других и не осознавала глубины. Пора взрослеть?
2 мая.
Пора взрослеть.
32.
«Пора взрослеть,- думала Лиза,- ветер. Люблю ветер»,- она любила ветер. чтобы был вот такой сильный,- всё пройдёт,- мысли, беспорядочные и странные, рождённые где-то выше разума и оттого ещё более завораживающие, пьянили и требовали продолжения,- сейчас время бежит быстрее, я чувствую теперь, что это,- теория относительности… нелепо, не знаю просто наваждение какое-то …просто ветер… Время. Как сдержать его, зачем, нужно ли так рано взрослеть, прогоняя своё детство, не замечая его удивлённых глаз? Теперь дни кажутся ей неестественно короткими, чувства – до нелогичности недоосознанными: слишком рано ускользало детство. Пора взрослеть».
Странное ощущение взрослости. И тоски. Почти эстетическое наслаждение влюблённостью, как искусством, как редким антиквариатом, так неожиданно попавшем в неумелое, неопытное Лизино сердце.
«Пора взрослеть»,- писАла Лиза.
33.
«Ли-и-за», - звал он её. Лиза осторожно выглянула из оконца. Он ходил совсем рядом, заглядывая в самые немыслимые места: за поленницу, под куст смородины, за калитку. Не думает же он, в самом деле, что совсем взрослая девочка полезет прятаться в смородину. Стас наверняка догадывался, где её искать, и она это знала, знал и он о её уверенности. Он дразнил, зачаровывал, играл и с собой и с ней , словно кошка мышкой, словно мышка кошкой, наивно полагая, что охотник всё-таки он, не позволяя самому себе не уйти, не приблизиться: игроки иногда любят пощекотать нервы противника и свои собственные, особенно если уверены в своём несомненном превосходстве. Мышка признавала это превосходство, (не столько из-за слабости собственных позиций, сколько из желания поддержать новую для неё, поистине захватывающую игру и такой расклад ролей её пока забавлял тоже) этот факт завораживал и выводил из себя одновременно. Так красиво и по взрослому думала Лиза, именинница 14-ти лет с сегодняшнего вечера, то и дело тихонько похлопывая себя по коленям и щекам, отгоняя комаров: чердак, в котором она пряталась, был старым и сырым. О чердаке нужно рассказать отдельно. Ах, многочисленные чердаки этого мира, герои сказок, кладези воспоминаний о наших предках, музей старых вещей и писем, отслуживших тем людям и бесценных для нас, их потомков. На Лизином чердаке не было воспоминаний, одни опилки. Он был нечто большим, чем обычный музей чужой жизни: он - МЕЧТА о её собственных воспоминаниях. Как часто она приходила сюда просто подумать, поесть спелых вишен, собранных прямо в руку, чтобы сложить потом косточки в баночку и сказать себе: «Моё воспоминание. Когда-нибудь я приду сюда, посмотрю на банку и подумаю: как мне было тогда хорошо». Здесь уже лежал «тугой лук с калёными стрелами», - свидетельство героических походов на соседских вражин Тумановых, колчан из нового бабушкиного сапога - кожаный! - добытый ценой заточения на неделю. А ещё были письма от несуществующих людей. Лежал здесь и платок с красным вензелем С.К. (кому вышивался платок, вы уже, конечно, догадались). Воспоминаний было больше, чем событий в жизни провинциальной барышни, время от времени представлявшей себя предводителем викингов Вечерами она залезала на свой чердак, зажигала свечи и ... начинались путешествия по далёким странам, колдовским лесам, старинным замкам, неизведанным землям, откуда Лиза всегда возвращалась с трофеями. Вот, к слову, сухая яблоневая ветка с опавшим цветом - воспоминание о походе в затерянный город. А рядом - коробочки с бисером - подарок Короля волков из заколдованной долины. И вовсе это не бисер, а волшебные камни ветра. Нужно лишь нанизать их на золотой шнурок, надеть браслет на руку - и сразу окажешься в любой точке мира. Вот только золотой нити не было. Чердак с недавних пор был ещё и Лизиной крепостью, а потому, как только она увидела Стаса, ноги сами понесли её сюда.
«Хватит прятаться»,- решила Лиза и вылезла из своей засады. …сад,- огромный, неухоженный и в следствие этого зелёный, «джунгливый» и прекрасный
34.
-Зачем мы здесь,- спросил её Стас. И улыбнулся. Лизе стало больно от его взгляда: так смотрят на маленьких избалованных детей.
«Что она делает, эта маленькая кошка с глазами взрослой женщины и повадкой инфантильного ребёнка? Где научилась она так смотреть, поправлять волосы, проводить рукой по губам? И училась ли? И что же в ней так трогает, будоражит, зачаровывает?»- он взглянул на неё по-иному, и чёрные зрачки стали огромными.
«Что он делает? Дразнит меня, смеётся,- она подняла на него полные безысходности глаза. Как смешно и трогательно, и грустно становилось ему от этого взгляда,- невольное уважение и щемящая нежность,- оттого не по возрасту глубоко и упрямо умела влюбляться эта девочка
«Мучает меня и понимает, что мучает. Зачем? Да лучше бы отпустил, но он ведь и не отпускает».
-Ты смеёшься надо мной?
-Ты прости меня,- говорил он неестественно спокойно и почти отрешённо,- нет, не прощай. Знаешь, я ведь ненавижу тебя, понимаешь?- что значили просто слова? Это были слова, сказанные огромным беззащитным, обезоруженным медвежьим человеком маленькой девчонке.
-Не надо говорить ТАК. Так, наверное, хотят соблазнить, да? (чужое, незнакомое слово до сих пор не произносившееся вслух и даже не рождающееся в мыслях,- и она так запросто, так уместно говорит,- удивительное чувство, словно прыжок через пропасть: аж дух захватывает).
-Нет, не то слово, другое. Какое? Да если бы я знал.
Почему он так боится её над собой власти? Почему он постоянно задумывался о её возрасте?- ведь ничего плохого он для неё не хотел. И почему боится ОН?..
Ответ пришёл неожиданно, как нежданно приходит беда: Лиза имеет над ним власть – он над ней – нет. Не потому что равнодушна, а просто не представляет, насколько она дорога ему: ей не с чем сравнивать. Как ясно всё было сразу, как нельзя было допускать… А чего, собственно, допускать?- ведь и не было ничего видимого для глаза. Но, чёрт побери, как много случилось в сердце,- этого не понять, не объять, не измерить. Можно вырвать молодой побег и бросить на землю,- и тогда – о чудо – растение приживётся, став ещё выносливее и жизнеспособнее. Но если эта маленькая девочка одним неосторожным словом, жестом, взглядом выдерет его из своего сердца,- взрослого, крепкого, так неожиданно сильно привязавшегося к ней,- он не приживётся больше. И так хорошо ему было рядом, и так верно он знал, что всё разрушат люди, время, а может быть и она сама,- да только вот странная генетически заложенная черта российского человека, бессознательно языческая, усвоенная с языком, культурой, бытом: не раздумывая принести себя в жертву,- нет, не из глупого стремления к самоуничтожению,- просто выбирая стиль «немудрого пескаря»,- единственно естественный для нормального человека. Он гнал от себя раздирающие мысли и СНОВА наслаждался своими эмоциями, мыслями как наслаждаются хорошим редким вином: медленно и со вкусом.
Он уже и сам толком не понимал, влюблён ли в этого великолепного умного ребёнка, или просто стремится защитить её от несуществующей опасности. Будь они не в ДОМЕ, странном временном убежище от мира, сумел бы он принять эту искренность доверчивости, не поддающуюся контролю изменчивость, нашёл бы он красоту в безмятежности? Всё это было таким притягательным здесь, вдалеке от пресловутого общественного мнения, но таким пугающим… Чёрт, он ведь не сможет объяснить своё отношение ТАМ – другим людям,- ни Алине, ни Косте, ни… даже самой Лизе.
Он не сможет объяснить даже ей! Стас сам ужаснулся своим мыслям. Ужас так ясно отразился на его лице, что Лиза замерла на миг от пугающего и непонятного выражения. Внезапно возникшая тишина была страшнее самого страшного взрыва. Стас опомнился, и маску ужаса сменила растерянность. Два потерянных, сбитых с толку человека стояли друг напротив друга. «нужно объяснить, как-то всё объяснить»,- думал Стас и шагнул к Лизе, но та, повинуясь неизвестному ей самой инстинкту, отпрянула. «Боже мой, что она могла подумать»,- ему показалось, что он противен ей, что она лучше него самого понимает чудовищность и невозможность …
Стас развернулся и не разбирая дороги бросился прочь. Теперь убегал он. Это была странная погоня. Маленькая дикая кошка преследовала своего охотника. Охотник не подозревал о кошке. Охотник убегал,- не от неё, от себя.
35.
Он почти убежал от себя, но кошка настигла его первой,- налетела сзади и повисла за спиной, обхватив шею руками. Стас чуть не задохнулся и как раненое животное попытался сбросить хищницу. И сбросил. Кошка отлетела в сторону и, ударившись о ствол груши, затихла. Мир взорвался и умер на время. Чернота. Безвремие. Безмолвие. Словно планета остановила своё вращение и застыла чёрной глыбой в звёздной мгле. Сколько времени прошло,- мгновение или ночь? Мрак прорвал тихий шелест нелепой и трогательной для патетической сцены реплики: «Мамочки»,- планета шевельнулась, скрипнула и покатилась вновь.
Боли не было,- только какая-то странная пустота и удивление – так бывает, когда долго-долго спишь, снится разная чепуха, и не понимаешь, где ты,- открываешь глаза и спрашиваешь себя: «Это сон?». Нет, это был не сон.
«Мамочки»,- снова прошептала Лиза и открыла глаза. И почти тотчас луна открыла свой равнодушный глаз, и сад осветился серебристо-жёлтым светом. Свет словно расколдовал Стаса,- под грушей сидела – нет, не дикая кошка – Лиза, бледная и испуганная. Она как-то странно поджимала губу. Стас присмотрелся: тонкая змейка ползла из уголка рта: «Кровь,- ужаснулся Стас,- я её ударил. Кровь». Лиза поднялась, и, словно заводная кукла, неровным заплетающимся шагом побрела в свою крепость.
Кровь! – оцепенел Стас,- Лунный циклоп вздрогнул и зажмурился.
Кровь!.. Чёрная змейка… Охотник, которому нечего терять, шёл следом за своим проклятьем. Переступить грань. Пересечь черту. Пустота,- такая, когда нет ни сил, ни воли думать, чувствовать. Человек карабкался по лестнице к чёрному квадрату чердачной двери.
-Лиза,- звал охотник.
-Это последняя,- почему-то почти виновато сказала Лиза человеку с незнакомыми страшными глазами,-«зачем я всё это говорю? Зачем он здесь, разве я звала его? Это последняя свеча и спичек больше нет»:
- Это как будто заброшенный театр, видишь?
- Лиза,- прошептал человек на грани, перешедший черту, которому нечего терять.
-Уходи,- еле слышно прошептала Лиза. Она прочертила взглядом новую черту.
36.
17 июля.
Он шёл с Галей. Разговаривали, смеялись о чём-то. Она как-то очень привычно и уместно поднырнула под его свитер. Прямо шампунь: два в одном. Это неправильно. Это я должна была разделять его мысли, время, судьбу, этот свитер. Всё закономерно: я же маленькая ещё. Взрослеть, что это значит? Понять, что всё в этом мире адекватно, что этот свитер не мой, а их.
20 августа.
Медвежьего человека не стало. Этого не может быть. Или может? Нелепая, дикая случайность, простая неосторожность. Страшно. К смерти нельзя привыкнуть. Опять. Её так много вокруг. Зачем? За что? Не могу писать.
37.
- Оля, ты можешь приехать?
- Да, позже. Костя рассказал. Вторая гибель за год, и все из одной компании. Алина, как там Лиза?
- Всё так же. И я тоже не могу больше. Я тоже не железная.
38.
19 декабря.
Но те, кто ещё вчера косо смотрел на нас обоих, сегодня набросились на меня одну. Нет не сегодня, давно уже. Стая шавок. Они не позволяют мне даже помнить его, кроме глубокого презрения к их лаю, я уже не в силах что-то испытывать. Они убивали его, когда «все так думали», когда он прыгал в прорубь, а они называли это глупостью, когда мы что-то чувствовали, а они смели судить то, что было не понятно даже нам. Маленькой 13-летней девочки больше нет: мне словно вдвое больше.
Год безумия.
39.
-Оля, я не знаю, что делать: люди озверели просто. Как можно человеческое горе превращать в фарс? Слово убивает.
А она, моя Лизка, просто молчала. И со мной молчит, мне даже страшно, понимаешь?- так редко-редко иной раз заговорит о чём-то своём, словно я должна понимать, о чём она. Мне страшно за неё, Оля. Однажды она сказала: отвечать убийцам – это выше моего достоинства. Но, Оля, их так много, этих убийц-идиотов, трусливых болтунов.
-Алин, давай выберемся как-нибудь в наш дом, как в детстве, насекретничаемся, насмеемся, наревемся? Маменька, конечно, поморализаторствует маленько...
-Зачем, чтобы добить нас обеих своей бестактностью?.. да,совсем забыла: Лизка собралась уходить после девятого класса из школы. Я её спрашиваю: куда? Молчит. Всё время молчит.
-А Юлька моя говорит, что Лиза приходит в себя, даже улыбается…
-Маска, просто маска, выработанная со временем…
-Алина, только не плачь, ладно?.. Ой, я сама плачу. А Галя-то какой гадиной оказалась: бродит, как призрак отца Гамлета, масло в огонь подливает.
-Особенно, если учесть, как она после его смерти в душу к Лизке полезла, а сама теперь... Не могу больше говорить: Лиза пришла, кладу трубку.
40.
-Лиза, ну сколько можно?
-О чём ты?
-Всё ещё будет.
-Я правда не понимаю... А-а-а, вот ты о чём. Не волнуйся, я не собираюсь в монастырь. Найду мужа, нарожаю детей.
-Вообще-то я о другом. Дочка, не придумывай себе неволи, иначе судьба может сыграть с тобой злую шутку. Поверь мне: время лечит любые раны, душа, как здоровый организм, способна самоизлечиваться. Она одного не прощает: лени. Эмоции – это прекрасный труд. И вот ещё что: не придумывай себе грехов, которых ты не совершала, не слушай идиотов. И не разменивайся по мелочам.
-...Зачем они так?..
-Наверное это единственный эмоциональный труд, на который они способны. Правда, этот труд далеко не прекрасен. Упрощенное и циничное забавляет эффективней подлинного и глубокого. ... как далеко могут зайти нормальные на первый взгляд люди, освобождённые от химеры морали и без каких бы-то ни было ограничений. Лиза, ну не смотри на меня так.
-Что мне делать?
-Да наверное просто жить… Не знаю я, Лиза, не знаю. Не забивай своё сердце деревянными досками…Ну закричи, затопай ногами, засмейся,- пусть истерично, но не так старательно, как ты заставляешь губы расплываться в неестественной улыбке.
-Я не могу по-другому сейчас. Пусто сейчас, даже страшно, насколько пусто. Иногда мне кажется, что я никого не люблю, даже вас с отцом: просто нет сил, понимаешь? Почти физическое ощущение пустоты, не бессмысленности,- очень осмысленной пустоты…
Ни хочу больше говорить об этом. Пустота. После поговорим.
Кошка, поющая звёздам или про человека, который лю
© Copyright: Irina Pavlova, 2002
Свидетельство о публикации №202061400100
Свидетельство о публикации №202061400100
Рецензии