Введение, читать которое лучше и не надо
Уважаемая публика! Граждане читатели! История сия предельно откровенна и наивна до крайности. Герои ее ранимы и очень чувствительны, а потому будьте внимательны и осторожны в своих мыслях и высказываниях.
За что мне нравятся старинные пиесы, так это за то, что при чтении даже самых длинных и нудных из них, как бы ни путали авторы весь сюжет и не ставили его с ног на голову, всегда можно отлистать обратно несколько страниц, заглянуть в начало и еще раз ознакомиться со списком действующих лиц. Кто тут у нас, например граф Z, или кем приходится служанка H княгине O, и зачем маркиз P так пытается завладеть честью баронессы A. Все сразу становится ясным и предельно понятным.
Вот и я, как человек, старающийся облегчить участь любой твари (надо читать в понимании Божьей), решил пойти по пути упрощения этой истории. А все для чего, да чтобы просматривать повесть сию было легко и приятно. Если бы я владел талантом аниматора, то несомненно отразил бы всю эту историю в веселых комиксах, где и буквы то знать не надо. Но, к сожалению, дар этот мне неподвластен, а потому – вот словесная галерея главных персонажей, имена которых должны войти в историю литературы.
Г-жа Рыжикова – очень важная и значительная дама, любящая плюшки и кофе по утрам, однако отказывающая себе в этом удовольствии по причине неумения готовить.
Г-н Рыжиков – муж ее. Личность мало чем примечательная, поскольку любимыми занятиями своими считает просмотр американских боевиков и любование толстыми американскими же измятыми и потертыми глянцевыми журналами с аппетитными барышнями внутри.
Г-н Максут – лицо кавказкой национальности. Введен в историю не столько для политкорректности, сколько для придания определенного колорита и героичности рассказу.
Г-н Герасим – исполнитель воли и желаний г-на Максута. Предан ему и сердцем, и душой, и другими частями тела. Некоторые из них он потерял из-за плохо рассказанного анекдота.
Г-н Вадим – несчастный человек, призванный долгом (скорее карточным, нежели чести), проводить время в обществе гнусных провинциалов города Серова.
Г-жа Дробушинская – она же Елена, тайная возлюбленная Вадима. Настолько тайная, что об этом на момент начала истории знают только обитатели города Серова и еще несколько десятков московских друзей Вадима, зато не знает сама г-жа Дробушинская.
Ну и конечно, здесь есть другие, менее значительные герои, которые словно бабочки слетелись на огонек литературной славы и увековечивания.
Что же касается самого автора, то лучше пусть он останется в стороне, чтобы не дай Бог, не привязали бы вы эту самую историю к нему самому и не налепили бы какой-нибудь неприятный ярлык ему на спину. Так что читайте, не забивая себе голову ненужными аналогиями, и получайте что угодно, да хотя бы удовольствие.
Да, чуть было не забыл, а как же посвящение. В каждой приличной вещи должно быть посвящение. Так как у меня приличных вещей вообще нет, а большая всего одна, то придется вспомнить всех дорогих и близких людей единоразово и одномоментно. Итак, посвящается по алфавиту:
Анюте (за приятное общение), Алене (за нежность и понимание), Виктории (так, сразу двум, за то, что они есть), Елене (тоже двум и тоже за то, что есть), Жене (то есть Евгении, за то, что она смешная), Ирине (потому что она терпеливая) , Катерине и Катюше (за просто так), Кире (за зеленые глаза), Ларисе (за то, что она вообще ничего не читает, а уж меня тем более), Лене (это не той, которая Елена, за. . . она знает за что), Лю (за заботу), Людмиле (за все, что у нас было), Марине (за то, что она почти согласилась), Маше (о, тут главное не ошибиться – так, как минимум четырем за долготерпение и еще двум за приятные минуты), Миле (за первую большую любовь), Надежде (за поддержку и веру), Наталье (имя то распространенное, но оказалось, что у меня Наташ и нет), Ольге (нет, Ольге не буду), Полине (эх, красиво звучит Полииина, за то, что она хорошая), Татьяне (за юношеские грезы), теще, моей любимой и пока единственной теще (за то что она не дает мне расслабляться), Юле (за то, что она вредная), Яне (за. . ., затрудняюсь сказать за что, но просто спасибо) и, кажется, все. Ох, и, конечно же, конечно же, Леше (уф, чуть не забыл Лешу, а ему за идеи, за хорошие и смешные идеи.) Вот теперь точно все!
Глава 1
Почтальон или как все начиналось
- Я когда-нибудь этого почтальона придушу! – Рыжиков прошаркал в комнату из грязной прихожей, волоча за собой комки пыли на стоптанных тапках. – Что делает, гад, вместо ящика газеты под дверь засовывает, вот как их после этого читать.
- Вот так и читай, как дверь до сих пор сделать не можешь, так и читай, - жена у Рыжикова была женщиной не ласковой абсолютно. – Полгода уже щель по колено, кошки с улицы в квартиру как к себе домой ходят. Хорошо хоть тепло пока стоит, а то как зима придет, положу тебя в прихожей спать, будешь дырку прикрывать.
Положить мужа под дверь ей действительно ничего не стоило. Весила она его килограммов на двадцать побольше, да и социальное положение придавало неоспоримый дополнительный вес. Была она депутатом Гордумы вот уже второй созыв, чем и пользовалась очень активно, особенно в делах семейных.
Рыжиков, однако, сдаваться без боя не любил, поэтому вступил в неравную схватку:
- А пол ты когда в последний раз мыла, а? Посмотри какого цвета бумага стала – черная. А вся эта грязь в дом . . .
Договорить жена ему не дала. Она как раз стояла у плиты, готовила себе омлет из шести яиц и полулитра молока. В руках вместо лопаточки для переворачивания чего-нибудь держала большой тупой нож (Рыжиков на свое счастье ножи не точил), а еще имела рядом горячую сковороду и кучу другой кухонной утвари, то есть положение в стратегическом плане занимала гораздо более выгодное.
- Я что тебе, домработница что ли? – гнев ее был праведен и справедлив, домработницей она действительно не была. Словно чувствуя это, нож взметнулся в воздух и въехал деревянной рукояткой Рыжикову прямо в лоб.
Другой на месте Рыжикова упал бы замертво, а он ничего – привычный. Лишь скукожился в несколько раз, чтобы уменьшить площадь поражения и проскользнул за маленький кухонный стол, прикрываясь двумя экземплярами «Серовянской правды».
Жена, удовлетворенная нанесенным уроном, снова повернулась к плите, дожарила омлет и, вывалив его в глубокую тарелку, подошла к столу, где прятался Рыжиков.
- На ешь, - бросила она ему и водрузила дымящееся месиво прямо перед его носом. Омлет был настолько пересолен, что себя ей травить не хотелось. Рыжикова достала из холодильника банку красной икры, хлеб, масло и со вздохом принялась сооружать бутерброд. Сглатывания слюны, доносящиеся со стороны мужа, она давно уже привыкла не замечать.
- Давай газету сюда, - прочавкала уже не жена, но Депутат, властно протянув руку в сторону покорно жующего мужа. Он отдал ей второй, не испачканный экземпляр «Правды», а сам тут же спрятался за другим.
Эти утренние часы в обществе любимой супруги Рыжиков не любил. Как-то проходили они всегда очень нервно. А сегодня была еще ко всему прочему суббота, так что совместное пребывание в четырех стенах растягивалось автоматически на долгий бесконечный день. Вот если бы сбежать куда-нибудь! Мысль эту он попытался развить и провалился в некий астрал, где было хорошо и покойно.
- Посмотри-ка что пишут, - нарушила молчание Рыжикова. – Американская компания «Стинском» подарила нашему городу дорогостоящее оборудование, на сумму, превышающую 3.5 миллиона долларов. Это супер-современные, полностью автономные роботы, для прокладки оптико-волоконных телекомму-. . ., - тут она несколько сбилась с ритма, но сразу же продолжила, - . . . – коммуционых сетей с использованием городских канализаций.
- Телекоммуникационных, - поправил ее Рыжиков, изучающий ту же самую заметку, но тут же притих, почувствовав даже через газетный лист уничтожающий взгляд жены.
- Администрация нашего города решила сделать к новому году подарок всем серовянам. К тридцать первому декабря в каждый дом будет проложен высокоскоростной канал доступа во всемирную сеть Интернет – оптиковолоконный кабель высшей категории.
- Куда только мы его втыкать будем, - снова встрял Рыжжиков. Он уже успел прочитать этот абзац и теперь сидел, представлял высокоскоростной доступ в Интернет примерно также, как его показывали в некоторых западных фильмах. Какие-то мелькания перед глазами, переливающиеся разными цветами всякие фигуры и конечно много обнаженных женщин. Про засилье порнографии в интернете он слышал.
- В жопу себе воткнешь, - Рыжикова не выдержала. Сейчас она сидела и психовала от того, что идея с использованием роботов на нужды города пришла в голову не ей, а Петру Анатольевичу, и именно ему было поручено эту идею осуществлять. Она нервно встряхнула листами и продолжила политинформацию, - Однако, во время тестового запуска в пятницу все три робота были безвозвратно потеряны. Оператор, осуществлявший запуск, отправил их одного за другим в большой коллектор под улицей Ленина и лишь спустя два часа, когда роботы не вернулись, забил тревогу. Бригада слесарей, отправленная вдогонку, никаких следов роботов обнаружить не смогла. На совещании срочно собранной комиссии по чрезвычайным ситуациям специалисты пришли к единому решению, что роботы либо вернутся, выполнив программу по прокладке кабеля, либо будут обнаружены жителями города.
- Нихрена себе, три милионна бегают по канализациям, и хоть бы хны. . ., - Рыжиков задумался о несправедливости жизни и совсем забыл про жену. Но она на него совсем не обращала внимания, потому что большая радость преисполнила все ее существо, - Роботы пропали, - проглотив и посмаковав эту мысль, она продолжала читать уже на эмоциональном подъеме:
- Администрация обращается к жителям города с просьбой. . .
Дальше Рыжиков Рыжикову слушать не стал. Он заметил ее состояние и решил под это дело куда-нибудь от нее улизнуть, хотя бы в туалет. Прихватив свой информационный листок города Серова, часто используемый и по более прозаическим назначениям, он испарился из кухни и, оказавшись в грязной прихожей, открыл дверь, с криво прибитым на ней писающим мальчиком.
Санузел был совмещенным: маленькая сидячая ванна вся в ржавых потоках соседствовала со старой раковиной, которая в свою очередь нависала над фаянсовым монстром. Из-за такого расположения предметов сидеть на унитазе было не удобно, но Рыжиков настолько ценил уединение, что по выходным проводил в этом помещении довольно много времени. Он уселся на любимый стульчак и уже раскрыл «Серовянскую правду» на шестой странице, где публиковали обычно программу телевидения, как вдруг что-то ужалило его в мягкое место снизу.
От неожиданности Рыжиков подпрыгнул почти на метр над сиденьем и, чуть не приземлившись на раковину, начал грязно ругаться. Он натянул штаны, но пальцы дрожали, и пуговицу на поясе застегнуть у него не получилось. Зато, умудрившись повернуться, он увидел что из унитаза выползает какая-то стальная сороконожка, длинной сантиметров двадцать. На голове у нее были какие-то рожки, очень острые и явно не продезинфицированные, по всей видимости именно ими сороконожка и кололась. Очень это походило на фантастические фильмы, когда какие-нибудь пришельцы пытаются захватить землю, и потому Рыжиков не успел растеряться. Все произошло так, словно он готовился к отражению инопланетной атаки годами.
Рука сама нашарила вантус под раковиной, левая нога в рваном тапочке нащупала более удобную точку опоры, и, выдохнув из себя побольше воздуха вместе с криком «Твою мать!», Рыжиков нанес удар. С первого раза на сороконожку не подействовало. Пришлось приложить еще и еще, потом еще и еще раз, добавить ногой и снова вантусом. Он бил до тех пор, пока не треснул сливной бачок, и вода из него не хлынула под ноги. Только тогда он опомнился.
За дверью кричала жена, требуя немедленно ответить ей, что случилось. А перед ним лежала раздробленная сороконожка и осколки бачка, присыпанные стиральным порошком из растрепанной пачки и все это обильно политое водой. Открывать дверь не хотелось, боевой запал куда-то пропал, но не открывать было нельзя, Рыжикова сняла бы ее вместе с головой. Однако еще была возможность выйти из всей этой ситуации героем. Рыжиков собрался с духом и, отодвинув ржавую задвижку, распахнул дверь, широко улыбаясь и держа вантус на плече как винтовку для пущей важности.
- А я только что гада прибил, инопланетного, - гордо выдал глава семьи, позируя перед женой как перед сотней корреспондентов с блицами и вспышками, - вон, посмотри, лежит.
Рыжикова, убедившись, что непутевый муж имеется в целости и сохранности, мощным движением плеча отодвинула его с прохода в санузел, и взору ее представилась картина вселенского разгрома. Если воду с пола можно было заставить вытереть в качестве наказания, то раздолбанный бочок и потерянную пачку порошка простить она не могла ни при каких условиях. Поэтому многострадальный вантус быстро поменял хозяина и за короткое время несколько раз опустился на голову Рыжикова, без всяких комментариев.
После профилактического внушения Депутат Городской Думы, присмотревшись повнимательнее к стальной сороконожке, опознала в ней робота по прокладке оптико-волоконных кабелей, которого на прошлой неделе им на специальном фуршете демонстрировали представители фирмы-производителя. В этот раз страшное оружие опускалось на голову Рыжикова гораздо дольше и чаще. И комментарии были, да еще какие:
- Ты что же сделал, придурок, а? Совсем с головой не дружишь, да? Ты что газеты не читаешь? Да я тебя за то, что ты сделал вообще никогда домой не пущу, ты меня слышишь?, - Рыжиков слышал мало, потому что от удара резиновой помпой по голове, слух пропал сразу, да и последние мысли все куда-то потерялись. – Ты дебил, урод, безмозглая скотина. . . (и еще много разных слов, которые знала боевая жена), - ты что делал, когда я тебе газету читала, а?
Наконец-то вопрос был поставлен так, что на него можно было ответить, Рыжиков и ответил, только не так, как надо:
- Ну, я же слушал сначала, а потом вот сюда. . .
- Ах ты, . . . – избиение продолжилось в еще более интенсивном темпе. – Ты что не читал о награде, не читал? Так читать надо уметь, раздолбай ты этакий! Умел бы читать, сейчас бы деньги были, - и в такт словам еще раз вантусом.
Для Рыжикова слово награда вспыхнуло в мозгу ярким светом, и он рванулся мимо своей мегеры на кухню, проскочив под занесенной рукой, схватил там газету и сразу увидел магическую сумму 10 000 рублей. Она была напечатана жирным шрифтом, специально, чтобы бросаться в глаза, не заметить ее мог только полный слепой или Рыжиков. Слезящимися после ударов глазами он кое-как разобрал, что написано рядом и прочитал вслух:
- Администрация обращается к жителям города с просьбой – если Вы обнаружите этого или этих роботов, просьба доставить его/их по адресу: ул. Ленина, дом 1. Нашедшему гарантируется вознаграждение 10 000 рублей. - Эти десять тысяч так и норовили теперь ударить по глазам, выделиться и унизить Рыжикова.
А рядом стояла жена и ждала его реакции. Лицо терять было нельзя, тем более что за такие деньги она могла и совсем убить.
- А что, все нормально, - Рыжиков улыбнулся ей заискивающе, - мы его нашли, он никуда не убежал. Сейчас пойду и отнесу. И деньги получу, и тебе купим пальто, как ты хотела и. . .
- Что мы купим, я сама разберусь, а теперь быстро собирайся и пошли.
- Сейчас, сейчас, - собираться собственно ему было и не нужно, но вот надежда исчезнуть с глаз жены провалилась окончательно. Так бы можно было к мужикам в гаражи, а там пересидеть, да еще под водочку всю историю высветить в героическом свете, а теперь придется тащиться с ней в Администрацию и там стоять, хлопая глазами, и доказывать что ты не верблюд. Нет, надо все-таки попытаться сбежать, пусть сама сдает своего робота.
Это удалось ему только на перекрестке, возле магазина. Жена всю дорогу очень плотно держала его за рукав, но тут зазевалась, увидела соседку и только хотела ей сказать, что вот мол, смотри Васильевна, а мы робота поймали, как Рыжиков рванул. Он метнулся за угол магазина, потом буквально слетел с горки и гигантскими прыжками скрылся в гаражах. Он так спешил и так боялся погони, что ему было совершенно все равно, куда делся оптикоукладчик.
А вот Рыжиковой было не все равно. Потому что благоверный бросился в бега со свертком под мышкой. Останься железяка у нее, она бы плюнула вслед мужу и спокойно пошла бы получать деньги, ну а тут деньги ушли буквально из рук. И пришлось ей подпоясаться повыше, упереть руки в бока и отправиться искать дезертира.
Глава 2
Номер тринадцатый
. . . мать, голова-то как болит. Кто бы знал. Нет, вы даже представить не можете, как может болеть с утра голова у того, кто не высыпается абсолютно за последнюю неделю, а все пьет, пьет, пьет вечерами и ночами – это теперь называется нормальное времяпрепровождение. Маленький город, казалось бы, откуда здесь столько ресторанчиков и баров. Но ведь на каждом углу, буквально на каждом углу.
И знаете что, ведь пока не дойдешь до полного отупения, когда уже не то что на ногах не стоишь, а стакан держать не можешь – посиделки не заканчиваются. Не бросает народ пить, ну ни в какую. Странный он здесь какой-то, и ладно бы мужики, а то эту бабу уже неделю раскручиваю, водка в глазах уже плещется, а она как кремень – ну никак не соглашается со мной в номер идти. По спинке, значит, гладить ее можно, когда на коленях сидит и попой елозит, стаканчик ей значит наполнять не забывай, да пополнее, не жадничай, а как начну глазами знаки подавать, мол давай поднимемся, то да се, так сразу же «меня мама дома ждет, меня папа ругать будет». Тьфу!
Вчера, нет, то есть уже сегодня, пришел в номер хрен знает во сколько. Часа четыре было, кажется. А еще кто-то названивать по мобильнику пытался. Мудак какой-то спать не давал. Им то там хорошо в Москве – четыре часа разницы, вот и не спится, … Кто же все-таки меня вчера дергал – сейчас посмотрим.
Так, вижу. Миха звонил – хрен с ним. Это вообще непонятно кто. О! А с Максутом я оказывается двадцать минут протрепался. Двадцать минут, а о чем? Не помню, абсолютно не помню. Вот же, отупел.
Сча перезвоним, тихонечко так, аккуратно узнаем, чего это я выкинул двадцать баксов на него. Доллар минута – это же охренеть просто, местные операторы наверное на унитазах из платины сидят. Кстати, а знаете кто такой Максут. Не знаете и хорошо, потому что Максут – это моя крыша. С ним шутки плохи – это все знают, даже я не шучу с ним никогда, особенно на тему денег.
Был один такой умник - фокусы все показывать любил. Доставал из кармана сто рублей, поджигал и демонстрировал всем как они сгорают, дальше фокус у него обычно не получался, но всем было смешно. И все бы ничего, вот только угораздило его как-то раз достать их из кармана Максута. И чтобы вы думали – нет больше этого престидижитатора.
Про Максута еще говорят, что у него на стене висит карта Москвы, вся утыканная флажками. Ну и что, карта как карта, мало ли у кого что висит. В общем-то так оно и есть, висит у многих, но вот скажите, вы бы себе повесили в кабинет карту строительных работ Москвы, чтобы знать, где например сегодня асфальт укладывают, а где фундамент закрывают. Очень оказывается полезная информация. В приличный фундамент можно при желании человек до десяти уложить и мешать они друг другу не будут совершенно.
Я с Максутом таких дел конечно не веду, мы с ним слишком разные, но наслышан много. Вообще Максут нормальный мужик, только уж очень горячий. Чуть что не так, кто-нибудь что-нибудь не то ему сделал или мысль не правильно выразил – человека уже можно не искать. Я то давно его знаю, еще со школы –учились мы вместе, а потому предугадывать его могу. Вот помню в пятом классе мы его еще колотили втроем вчетвером, ни за что, просто так, потому что мы все были Вадимы, Сережи, Саньки, а он был Максут. А в последнем классе, когда все за девчонками еще бегали, он уже на машине разъезжал, да золотым «Ролексом» солнечные зайчики пускал, а нас за него другие подкарауливали и зубы вышибали. Так что когда я с ним случайно полгода назад столкнулся в казино, проигрался как раз в пух, сразу знал, как у него денег одолжить. Ладно, сейчас позвоню Максуту и аккуратно выясню, что мы там такого обсуждали вчера вечером.
- Алле, Максут, это я.
- . . .
- Узнал? Да, точно, я. Ну и слух у тебя. Богатым не буду, но приятно, что узнаешь.
- . . .
- Послушай Макс, а че вчера было-то, а? Я тебе ничего не обещал?
- . . .
- Нет? Точно. Ну слава Богу. Тьфу-тьфу-тьфу. А то нихрена я не помню. Вчера, это. . . заработались с местными, я даже не представляю как меня в этот «Паккбет» закинули.
- . . .
- Да гостиница это здешняя, я же тебе говорил раньше – отстой полный, аб-со-лют-ный. А еще отелем называют.
- . . .
- Что-что? Заказ взял? Какой заказ? На кого? А кто заказывал?
- . . .
- Я? Да ты что?! А кого?
- . . .
- Да не помню я, вот те крест.
- . . .
- Так кого?
- . . .
- Дробушинскую? Ой-е… Твою мать.
- Максут, Ма-а-кс, а отбить никак, а?
- . . .
- Да знаю я знаю: «Пацан сказал, пацан сделал!» Бля . . . А скоко денег-то хоть пообещал?
- . . .
- Сколько? Ой, бля . . .
- . . .
- И не говори, на этих баб столько уходит. Ну ладно, счастливо Макс.
Все, пью в последний раз, честное слово, Господи. Чтобы я еще раз вот так вот, до поросячьих визгов, до беспамятства и вертолетов по ночам. Никогда. Ни капли в рот больше не возьму. Разве что красненького, пожалуй. Да-да, сухого красненького. От него ничего не будет – это точно. Так и решим. А сейчас, где бы найти опохмелится.
Но как я Ленку то подставил, а? Это же просто невозможно так напиваться. Такую хорошую девушку-у-у-у. Голова-а-а-а моя голова, как боли-и-и-ит. Вот что она мне по большому счету сделала-то. Ну не дала-а-а-а, ну посла-а-а-а-ала, ну и за что я ее так. А де-е-е-е-енег-то сколько выкинул, о-о-о. Она мне на заказ обходится дороже, чем живая.
Это же если прикинуть, то выходит что мой карточный долг Максуту, да плюс эта моя просьба в дененжном эквиваленте – это весь гонорар и есть? А чего ж я тут тогда заработаю? Выходит, что ничего, в общем, как всегда. Отсидел в этом гадюшнике все лето и опять пустой. Поймал меня Максут. Черт возьми, так и хочется из пистолета пострелять во все, что в комнате есть. Телевизор этот раздробить на кусочки, где они такой маленький нашли, наверное специально подбирали, чтобы я глаза сломал. Ваза дурацкая зачем-то на полу стоит и в нее бы тоже пальнул, хоть бы цветы туда всунули, все бы красовались и пахли. А ванная, даже голову нормально под холодную воду не всунешь, кран маленький, а сосок душа в стену вделан, вот и прыгай вокруг него как баран. И это полулюкс. А еще бы консьержку или как там ее горничную порешил бы. Кто так кровати заправляет, кто ее учил это делать. Прибью-ю-ю.
Все, пора идти пиво искать или рассол огуречный, а то сча тут устрою хреново стрельбище.
Дежурная по этажу с интересом наблюдала, как из тринадцатого номера медленно выкарабкался москвич, успевший уже замучить всю гостиницу - одет не по здешнему, слишком ярко, пальцы гнет как крутой, да еще и деньгами сорит налево и направо, и медленно, раскачиваясь из стороны в сторону, отправился заливать на старые дрожжи новую порцию алкоголя. Это стало понятно сразу, как только он прошел по коридору - пришлось открывать окно, чтобы выветрить весь спутный след. У лестницы он споткнулся и растянулся во весь рост. Стукнулся носом об пол и на минуту замер. Дежурная хотела было помочь, но сделав движение в сторону распростертого тела, вдруг увидела большой черный пистолет, который торчал сзади из-за пояса брюк.
- Да пусть себе валяется, - подумала она, - а то пойдешь поднимать, а он потом скажет, что что-нибудь пропало, доказывай потом, что не брала, еще пистолетом стукнет.
Тактика была выбрана правильная, потому что, полежав немного в полной задумчивости, приезжий приподнялся сначала на локтях, потом подтянул колени к животу и, неловко перебирая руками по ковровой дорожке, уполз на первый этаж.
Там его встретила администратор и тоже не стала пытаться поднять ползущее тело. А зачем? Это не входит в ее персональные обязанности, и потом отель «Паккбет», как его называл постоялец, считался в городе чуть ли не государством в государстве, тут каждый делал то, что хотел. Хочется человеку ползти, пусть ползет. Хочется чего-то еще – да пожалуйста. Вот иногда до утра из некоторых специальных номеров раздавались веселые похрюкивания и повизгивания, и тогда нормальные командировочные нервно ерзали на своих узких холодных кроватях и никак не могли уснуть, а только прикидывали, что там сейчас такое за стенкой происходит. А вот администратор даже не прикидывала, за такие-то деньги.
Постояльцу помог швейцар, он же гроза ресторанных завсегдатаев. Мужчина большой и видный, он не любил всех тех, кто просиживал штаны за столиками в кабаках, выпивая самую малость.
- Вот еще удумали, пить в барах, - говорил он, - в барах пить - только деньги тратить. Не люблю таких фанфаронов, ох как не люблю.
А потому сам, опорожнив как обычно литровую бутылку водки у себя дома, отправлялся в ближайшие питейное заведение, начистить кому-нибудь физиономию. Но каждое утро, как бы тяжело не закончился вечер, всегда бодрый Федор Николаевич уже возвышался в дверях гостиницы. Двери эти большие дубовые, сделанные с расчетом на то, чтобы уже в холле не было слышно ничего с улицы, и чтобы соответственно на улице не могли услышать то, что происходит внутри. И потому бессменный часовой со своими габаритами приходился в этих дверях как нельзя кстати. Он отсеивал кого надо, впускал тех, кто на водочку подавал.
Он-то и поднял московского гостя. Поднял аккуратно, под ручки, опросил как полагается: «не нужно ли чего, не вызвать ли машины, не проводить ли в номер», на что получил несколько весьма вразумительных ответов на чисто русском языке и согласный кивок по поводу машины. Спустил он немощного почти не опуская на землю по крутым ступенькам крыльца и усадил в подлетевший «Жигуль». Машина фыркнула и, плюнув смрадным дымком, ушла в сторону очень известного бара, где как раз вчера вечером недосчитались нескольких целых столов, стульев и зеркал – там «навел порядок» Федор Николаевич. Долетевшая фраза пассажира о конечном пункте назначения сильно не понравилась швейцару, напомнив вчерашнее, и затаил он на постояльца своего отеля мелкое недовольство, хоть и было это против правил.
Глава 3
Мума и Склифосовский
Стук-стук-стук каблуки по полу. Звонкий такой стук, напрягающий. По пустынному холлу Склифа эхо далеко разносится. И пакет черный полиэтиленовый по бедру стучит, тише конечно, чем каблуки, но все равно слышно. Рука левая в карман пальто засунута и ручки пакета там сжимает, а он этак скорчившись и смявшись, из кармана свешивается и туда сюда как маятник при каждом шаге раскачивается. Что-то в нем лежит для веса, но на самом дне, окруженное пустотой и полиэтиленовой чернотой. Правая рука тоже в кармане, и ведь не сказать что в самом Склифе холодно, просто привык большой и черный господин ходить вот так – руки в карманах.
Повернул он к лифтам, и лампы вдруг выхватили его лицо, словно специально для санитарки, которая как раз домыла пол и направилась относить ведро с тряпкой в подсобку. Лицо противное, почти мерзкое, с отвисшими низко губами, кустистыми бровями, маленькими глазами, упрятанными под мощным блестящим лбом. Бессвязное описание, но больше она ничего не увидела, потому что правая рука господина в черном выскочила из кармана и прижала ее к стене, заслонив белый свет. Она даже спросить не успела, чего он тут делает, и куда охрана смотрит, и чего с грязными ногами прется по чистому полу.
Лифт распахнулся на шестом. За стеклянными дверями ординаторской сидела Светочка, любительница детективов и шоколада. В эту ночь ее попросила подежурить за себя подруга, оставив кроме двухсот рублей еще коробку конфет фабрики «Рот-Фронт». А еще Светочке нравился один пациент, что лежал у них уже третий месяц с переломом тазовых костей. Здорово было то, что Светочка ему тоже нравилась, а совсем нехорошо, что он сидел на обезболивающих и не мог быть настоящим мужчиной.
Как только доходило до дела, а они самоотверженно пробовали любить друг друга каждое ее дежурство вот уже вторую неделю подряд, ее избранник заливался таким истошным криком, что сбегались все больные из соседних палат. Что-то там находящееся где-то у него внутри цеплялось за тазовые кости, а они в отместку не давали этому чему-то почувствовать всю прелесть женской неги и ласки. От отчаяния Семен, а звали его Семеном, даже пытался покончить с собой. Правда, хорошего снотворного ему найти не удалось и он попробовал обойтись плохим. Тошнило его долго и страшно, а дежурная, в ту ночь это была не Светочка, даже не соблаговолила прийти на странные звуки в мужском туалете. Когда он выбрался оттуда под утро белый как мел, она мирно спала, уткнув мордашку в сцепленные ладошки.
Также спала и Светочка, прикрывшись от лампы раскрытой книгой и мечтая во сне, как они с Семеном, наконец излечившимся, познают друг друга где-нибудь у теплого моря. Она никогда не была на море, но очень хорошо его себе представляла, особенно с закрытыми глазами и после коробки шоколадных конфет. Светочка подняла голову на стук каблуков и тоже разглядела незнакомца лишь мельком. Черная рука прикрыла ей лицо, а потом сознание пропало.
У палаты № 613 господин в черном остановился, огляделся по сторонам, хотя и так было понятно, что никого нет, все либо спали, либо их уже не было, и вошел в темноту. Что-то сопело в углу и нервно портило воздух. Кто-то постанывал, кто-то ворочался во сне, кто-то скрипел пружинами кровати - палата жила своей жизнью. Если присмотреться, можно было насчитать шестерых обернутых в бинты больных.
Господин в черном включил свет и стал ждать, когда они придут в себя. Первым очнулся тощий блондин у окна. Всклокоченные волосы блондина торчали в разные стороны из под огромной белой повязки через все лицо. Еще из под нее были видны глаза, и кусок носа, именно кусок, потому что нос был откушен где-то до середины.
- Вы за кем пришли, - спросил он заинтересованно, таким пищащим тенорком, что сразу создавалось впечатление, что ему кроме носа откусили еще что-то.
- Да наверное вот за тем, что под одеялом прячется, - к тонкому голоску перебинтованного присоединился еще один голос, лежащего справа у двери, -эта кровать вообще несчастливая. Помнишь, тут мужик лежал такой толстый, большой, к нему все девушки ходили. Он нас выгонял из палаты, и приходилось полночи в коридоре куковать. Нашли утром с удавкой на шее, висящим на батарее, сказали что сам.
- Ага, помню, конечно, а ты помнишь, здесь же и этого положили, которого у светофора вместе с машиной раз двадцать прострелили, а он ничего выкарабкался.
- Выкарабкался-то выкарабкался, да ненадолго. Помнишь, какая симпатичная к нему куколка пришла, вся в черном. Изящно так катаной от уха до пяток перехватила и в окно выпрыгнула. Как будто через дверь уйти не могла.
- Не могла, понятное дело, у них это не принято. Надо чтобы все красиво было – это же нинзя.
- Кто?
- Нинзя!
- Сам ты нинзя, она из наших была.
- Да тише вы, раскричались, сейчас все палаты перебудите. Помолчали бы лучше. Не мешайте товарищу, видите, он работает. Быстрее дело сделает, быстрее уйдет. Да, товарищ, и свет погасите когда уходить будете, а то спать мешает, - обратился к господину в черном мужичок с лицом, напоминающим светофор (были там и красные, и желтые и даже зеленые синяки).
Тот промычал что-то неразборчивое в ответ и достал пистолет с огромным глушителем. В раздумье посмотрел на человека, упорно прячущегося под одеялом, и выпустил в выпирающие части тела сразу всю обойму. Хлопки были тихими и какими-то невнятными. Мужик с повязкой на голове разочарованно втянул носом и обиженно отвернулся - ни крови тебе, ни зрелищ.
Господин в черном щелкнул выключателем, и в комнате снова воцарилась девственная темнота и тишина.
- А хоть контрольный в голову, - жалобно протянул голос от окна.
Лязгнула новая обойма, и в сторону просителя вылетело несколько свинцовых подарков. Что-то хрюкнуло, и снова стало тихо. Только спустя несколько секунд вжикнула какая то железяка, зашуршал пакет, и стук-стук-стук покатился к лифтам.
- Ну что Герасим, все нормально прошло? Принес?
-М-м-му, - господин в черном почему-то сейчас, когда был без плаща, казался каким-то менее страшным и совсем не огромным, даже рядом с невысокого роста человеком, сидящем в глубоком кресле. Фигура его была согнута крючком – этаким вопросительным знаком, и выражала робость и покорность.
- Чего ты все мычишь, ты скажи нормально, ты все сделал? – невысокий человек, которого звали Максутом, не любил раздражаться. То есть без этого жить не получалось, всегда кто-то из себя его умудрялся вывести, но раздражаться он не любил. А этот безмозглый, да еще и немой громила не мог нормально выговорить даже несколько слов. Уж столько он над ним бился, столько души вкладывал - скажи мама, да скажи мама, а тот ни в какую. Тупая скотина. Ну и что, что языка нет. Какие то звуки он же умеет издавать.
- М-м-м-мда, - промычал Герасим, понимая, что проще сказать, чем объяснить, почему он не может этого сделать.
- Вах, хорошо! Плохим он был человеком! Так ему и надо! Ну, давай сюда, - Максут протянул руку и буквально вырвал черный целофановый пакет из крепко сжатых пальцев стоящего.
-Мума! Мума! Мумочка иди ко мне! - каждую последнюю букву Максут выкрикивал чуть громче, с характерным восточным акцентом. – Ай ты моя собачка, ай ты моя умница, посмотри что тебе хозяин сейчас даст.
Он протянул в ладони маленькой, но очень толстой французской бульдожке, подошедшей к нему с чувством собственного достоинства, несколько кусков мяса и стал умильно наблюдать, как она их поедает.
-Хорошие ушки, Мума любит ушки. Ай молодец дядя Герасим, принес Муме поесть ушек. Ай молодец, - Максут был так искренне счастлив, что даже простил Герасиму его мычанье.
А тот стоял и старался пускать слюни от умиления. Сложно сказать, текли ли они сами, или Герасим собирал их по всему рту. Он хоть и был нем, но зато имел хорошую память и помнил, как Максут отдал Муме уши его предшественника - тот как-то раз вздумал смеяться над тем, как псинка чавкала.
Наверное, от пристальных взглядов, Мума вдруг поперхнулась, закашлялась, завертелась на одном месте, подпрыгнула сантиметров на двадцать над полом, что для собаки ее габаритов было почти олимпийским рекордом, перекувыркнулась через голову и упала на спину. Лежала она тихо и даже хвостом дергать перестала.
Максут сначала не понял, чегой-то она так выбрыкивается, и заинтересовано смотрел, что дальше-то будет
– Вай! Это же почти цирк, - заявил он довольный своей любимицей, и даже хлопнул в пухлые волосатые ладоши. Когда же спустя минуту Мума все еще продолжала отдыхать в своеобразной позе, он начал подозревать, что дело не чисто.
Переполох был страшный. Вызвали какого-то большого доктора, чуть ли не из того самого Склифа, где только что побывал Герасим. Доктор долго колдовал над лежащей собакой под присмотром сразу двух пистолетов, а потом дрожащим голосом испросил разрешения воспользоваться скальпелем.
Максут дал добро, уже ни на что не надеясь. И точно, брызнула во все стороны кровь, заляпав и дорогой узбекский ковер и маленький столик, взятый как-то по случаю разборки в каком-то антикварном салоне, собачка жалобно задергала лапками снова и затихла, а доктор извлек из ее глотки маленькую вещичку, ярко блеснувшую в свете ламп. Комнату объяла тишина. А потом. . . Оказалось, Мума, Мумочка, девочка его проглотила какую-то сережку.
- Сережку? Ка-ку-ю се-ре-жку, жен-ску-ю? - вопрос был задан крайне зловещим тоном. Максут целился в несчастного доктора, который вытаращив глаза так и сидел на полу у разрезанной собаки. Герасим понял, что начинают копать под него, поэтому уже подумывал о том, как он будет отсюда выбираться, если что, но ничего подходящего на ум не приходило.
- Ты что, женщину принес? – Максут наставил пистолет на Герасима. Пусть он не умел стрелять на звук или с завязанными глазами, но небольшую сквозную дырочку в голове Герасима проделать бы наверняка смог, а если нет, то охранники бы порыв шефа поддержали.
Не то, чтобы Максут был против убийства женщин, просто он любил, когда его просьбы выполнялись четко и профессионально. А никаких женщин он не заказывал.
- Н… н… ныыы…- нет! – наконец выкрикнул Герасим и замахал руками. Он подпрыгивал, показывал что-то в воздухе, потом сводил руки перед собой и составлял какие-то фигуры из пальцев. При этом страшно мычал и очень про себя, удивлялся, как это он умудрился сказать что-то внятное.
- Ну, кто-нибудь, переведите, что он там бормочет.
- Шеф, он говорит, что он женщин не трогал, только мужиков. Да? – один из находящихся в комнате добровольных переводчиков, он же охранник по совместительству, решил переспросить у главного свидетеля.
-М-м-му-да, - радостно закивал тот головой. Только при этом он неосторожно повел рукой так, что заехал Максуту прямо по его лысоватой голове.
- Кого он мудаком назвал, а? Меня? – Максут взвился из кресла так, как будто решил взять рекорд в прыжках в высоту, еще больше напугав всех в комнате.
Наверное, тут бы Герасим и пропал, да только за него вступился самый молодой из охранников, которого Герасим когда-то учил стрелять и ходить по женщинам. Герасим вообще давно работал у Максута и был у него кроме специалиста по спецоперациям еще и наставником для зеленой молодежи.
- Нет, шеф, что Вы, это он так «да» говорит!
- . . ., - то, что было сказано дальше Максутом дословному переводу не подлежало. И только отдышавшись и придя в себя он произнес, – продолжай.
- Он говорит, что там только охранники были и в палате клиент, и все. Да, Герасим?
Герасим закивал очень согласно, только руки держал при себе, чтобы больше никаких эксцессов.
- Та-а-ак! Это что получается, он педика пристрелил что-ли. Герасим, там что, педики были? Нихрена себе. В таком приличном месте. . . Ай, ай, ай. Нигде от них житья не стало. Куда ни посмотри одни педики. Герасим, ты то не педик?
- Не, он не педик., - перевел бешенные мотания головой тот же охранник.
- Слушай, я не слепой, я и сам все вижу. Помолчи, да. Что же мне делать-то с тобой Герасим, а?
Тишина, которая второй раз за вечер воцарилась в камином зале, казалась начала липнуть к людям, сама испугавшись возможного продолжения.
-М-м-м…-, и в этот момент зашевелилась Мума. Что тут было. Максут на радостях даже простил доктора, за то, что тот располосовал бедную бульдожку от уха до уха, и отпустил его с миром. По словам знакомых, доктор в ту же ночь собрал самое необходимое и уехал в деревню к старенькой маме – работать простым ветеринаром-коновалом. Потому что судьба она такая, а вдруг собачонка возьмет, да и снова издохнет.
- А ты, Герасим, задержись, у меня для тебя еще одно дело есть.
Глава 4
Похождения бедного Рыжикова
Рыжиков бежал быстро и на ходу пытался думать. Думать не получалось, потому что что-то ему упорно мешало. Через двести метров он даже понял что – это был сверток, который приходилось прижимать крепко к себе, дабы он противно не дребезжал и не пытался выскользнуть. Робота он выбросил сразу же, как только это осознал, и думать стало легче.
Рыжиков даже остановился по этому поводу и трезво оценил ситуацию. Утро, суббота, домой возвращаться нельзя - прибьют, можно бы на дачу, да только женушка дачу каким-то хмырям сдала, под огурцы или под травку какую-то, к мужикам идти тоже заказано, там его быстро отыщут, оставалось «залечь на дно» где-нибудь в другом месте или. . . Или найти деньги, десять тысяч рублей. Вот только где их взять, в долг точно никто не даст, продать в общем-то нечего, если только себя на панель выставить, но ведь сколько работать придется, да еще и не возьмет никто. Именно последняя мысль явилась доказательством того, что думает Рыжиков все еще правильно. Голова на свежем воздухе прояснилась, и о неприятных ощущениях, оставленных вантусом, теперь напоминала только пара шишек в районе темечка.
Постояв еще минут десять, отдышавшись и заодно погоревав о том, что и без завтрака остался, и сигарет с собой не взял, да еще и жена где-то рыщет неподалеку, он двинулся к Петровичу.
Петрович всегда был рад гостям, особенно Рыжикову, потому что он не нахлебником приходил, а всегда что-нибудь с собой имел, то чекушку, то поболе. И собеседником был приятным, в отличии от многих других. Потому что Петрович, когда говорил, любил чтобы его не перебивали, а на такое был способен не всякий. Только Рыжиков после первой же становился неразговорчивым и лишь смотрел печальным взглядом на оратора, думая о чем-то своем и всегда согласно кивая головой, какая бы тема не обсуждалась. При этом, есть, много не ел и на спиртное не налегал, оставляя то и другое хозяину.
Но сегодня Рыжиков Петровича разочаровал, пришел пустой, выпил ажно два стакана, не закусывая, потом слопал весь вчерашний борщ и еще про жену, да про робота рассказал. Вот рассказ-то Петровичу не понравился больше всего. Кто в городе не знал Рыжикову, а особенно ее короткую расправу. Как застукает она своего балбеса у него у Петровича, тут ему и не жить. Или обоих порешит, что вряд ли, или Петровича сразу, а муженька потом. Сначала помучает, чудище это канализационное получит, а уж после этого. . .
Что будет после этого с Рыжиковым Петровичу представлять совсем не хотелось, но зато страшно захотелось избавиться от опасного соседства поскорее, да и вторую бутылку доставать было, откровенно говоря, жалко.
И так и этак подводил Петрович разговор к тому, чтобы распрощаться с незваным гостем, да только все мимо. Рыжиков сел прочно, сам предложил повторить еще и начал повторно выкладывать всю свою нелегкую долю. Это было уже просто невозможно, и Петрович был готов пойти на крайние меры, например лично отзвонить Рыжиковой и вернуть ей «пропажу». Но все решилось просто.
- Петрович, а револьвер то у тебя еще есть? – Рыжиков хоть и был пьян, но хорошо помнил, зачем пришел. Револьвер у Петровича точно был, об этом знал весь город, правда из него никто никогда не стрелял на памяти Рыжикова, но сейчас ему было необходимо любое оружие.
Хозяин так обрадовался подходящему поводу отделаться от опасного гостя, что даже не сильно расстроился из-за предстоящего расставания с такой дорогой вещью. Так, спрятал только хорошую кожаную портупею и кобуру подальше, а потом завернул смертоносную машинку в какую-то промасленную тряпицу и вынес из кладовки, прижимая ее к груди.
- На вот, держи, только не говори, что я дал и стреляться не вздумай – это не по-мужски. Уж лучше в честном бою погибнуть, чем под забором кладбища без нормальной могилки быть похороненным.
Рыжиков не понял, причем тут кладбище с задворками, но ни на минуту не сомневался, что по крайней мере на нормальный венок жена тратиться не будет, а потому напутствию внял и мыслишку о самоубийстве, которая периодически посещала его вот уже с час, отмел как несостоятельную. Взял у Петровича оружие, размотал тряпку и перехватил револьвер поудобнее. Черный ствол был каким-то слишком тонким, но даже так Рыжиков почувствовал себя внушительнее. Теперь ему никакая жена не страшна. И он не попрощавшись, а только кивнув Петровичу, вышел за дверь. Только вот идти с пушкой в руках было не очень удобно. Покрутив револьвер и попробовав его пристроить сначала за пазуху, а потом в карман, Рыжиков в конце концов засунул его за ремень, попав стволом в святая святых и ощутив на деле, как оружие может сделать из любого размазни настоящего мужчину. Идти было не совсем удобно, зато наружу теперь торчала только старая истертая рукоятка.
В подъезде, когда стихли звуки пяти запираемых замков - это Петрович на всякий случай привел в действие план максимальной безопасности, Рыжиков в который раз задумался. Идти было некуда, теперь уже некуда совсем, оставалось прорываться с боем. Водка в желудке и пистолет за поясом придали дополнительной храбрости, а воспоминания о разгромленном инопланетном существе в унитазе доказывали, что побеждать врага все-таки можно.
- А деньги, деньги это совсем не проблема, - вдруг осенило Рыжикова, - больше всего денег в банке. Вот там мы их и возьмем, прямо как в кино. Будет что и жене отдать и самому нормально время провести с мужиками. Значит так, надо войти в банк, выхватить пистолет и громко крикнуть «Это ограбление, деньги на бочку!» Нет, пожалуй не так. Правильнее будет: «Десять тысяч сюда, быстро» и протянуть пакет. Нет, если спросить десять тысяч, дадут десять тысяч, а их отдать надо, а что же тогда останется. Или может тогда так: «Это ограбление! Эй ты, старая дура, давай сюда деньги!»
Последнюю фразу он прокричал уж очень громко, и этажом выше, не выдержав, открыли дверь, и чей-то злобный голос посоветовал пойти пограбить на улицу, а также проделать еще несколько действий в извращенной форме, практически несовместимых с жизнью. Рыжиков, хоть и был теперь вооружен, в перестрелку в подъезде вступать не хотел, тем более что не был уверен в том, что попадет с первого выстрела, а патроны просто так тратить не хотел - еще пригодятся для настоящего дела.
Дело у него теперь было четко обозначенное и в общем-то даже не сложное. Оправив куртку, и переложив револьвер из-за пояса над ширинкой назад, чтобы не выпирал слишком сильно, и никто ничего не подумал такого, он отправился к славе. То, что он прославится, Рыжиков не сомневался. Городок небольшой, народ все больше тихий, а тут такое - банк ограбить - это не каждый сможет. Что ему за это будет, он как-то даже не подумал.
Сберкасса размещалась в новом доме, что построили на улице Сельскохозяйственной. В Серове вообще было много всего сельскохозяйственного: Сельскохозяйственная школа, где обучали трактористов и комбайнеров, которые потом портили плугами и удобрениями окрестные поля; Сельскохозяйственный рынок, где никто ничего почти не покупал, потому что все сами все выращивали имея кто дачку, кто огородик, а кто и просто выменивал за бутылку у трактористов и комбайнеров и, наконец, улица Сельскохозяйственная (бывшая Ленина), где широко раскинулся весь цивилизованный центр города Серова.
Рядом со Сберкассой располагались: гостиница, почта, клуб, точнее он уже лет пятнадцать назывался Дом культуры, но все коренные серовчане звали это деревянное здание просто клубом, несколько магазинов, среди которых был и единственный во всем городе ночной, там же находилось и отделение милиции. Рыжиков вышел к Сельскохозяйственной как раз со стороны гаражей позади отделения и остановился возле мусорных баков, которые в сильную жару в целях исключительно воспитательных пододвигали поближе к зарешеченным окнам КПЗ, чтобы случайным ее посетителям жизнь не казалось медом и амброзией. Он влез в ближайший из баков и, не успев зарыться слишком глубоко, нашел то, что искал. Один полиэтиленовый пакет с оборванной ручкой Рыжиков сунул в карман, а во втором проделал две большие дыры, и натянул его на голову, естественно в целях конспирации и анонимности. Потом опасливо осмотрелся кругом и, никого не увидев, бросился вперед.
Почти в это самое время Рыжикова как раз сидела у начальника «убойного» отдела и рассказывала ему страшную историю про убийство дорогостоящего робота и про побег преступника из под стражи, что по личным меркам Рыжиковой тянуло если не на «пожизненное» или смертную казнь, то уж не меньше лет пятнадцати, без конфискации, конечно.
- Без конфискации, - повторяла она уже в третий раз, глядя прямо в пышные усы измученного майора, - конфискация не нужна. Вот лес пусть повалит на пользу государства или канал какой-нибудь построит. Ему это только на пользу пойдет, а конфискация. . .
- Успокойтесь Тамара Борисовна, вот водички выпейте. Найдем мы Вашего Рыжикова, никуда он от правосудия не денется. – Голову майора разрывали сразу три чувства. Первое чувство было самым сильным и называлось похмельем. Вчера вечером он, несмотря на то, что был на дежурстве, умудрился с сержантом распить пару бутылок «волшебки», и вот теперь ему было плохо и некомфортно. На втором месте шла лень – работать в субботу не хотелось совсем. Работать не хотелось еще и потому, что за последние лет шесть ни одного серьезного преступления в городе не совершалось, и потому весь убойный отдел состоял только из него – начальника этого самого отдела. А начальник и работа – вещи несовместимые.
Но раз так не повезло, что сегодня дежурным оказался именно он, то придется значит оформлять какой-то протокол, посылать опергруппу искать бедного Рыжикова и все такое. Хотя, честно говоря, майор не понимал за что его ловить. Если бы самого майора кто-нибудь укусил за задницу в сортире, он бы не только его вантусом, он бы еще и конструкторам и испытателям добавил, чтобы не придумывали всякую фигню. Как раз жалость и была третьим чувством. Зная, какой в гневе бывает гражданка Рыжикова, майор совсем не хотел отдавать ей в руки бедного мужика. Ничего хорошего из этого воссоединения семьи не вышло бы кроме нескольких бытовых травм, которые потом опять пришлось бы оформлять протоколом.
Так что движимый этими тремя силами он налил посетительнице стакан жидкости из графина, и заставил выпить. Назвать водой то, что оказалось в желудке у Рыжиковой было нельзя. Секретаря у майора не было также как и подчиненых, а сам он не видел необходимости в периодическом ополаскивании и смене содержимого стеклянного сосуда. Смесь за долгое застойное время там собралась адская и применялась дежурными по отделению лишь в крайних, самых тяжелых случаях, когда от посетителя нужно было избавиться во чтобы то ни стало, но зато действовала безотказно. Поэтому то ли именно это обстоятельство, то ли полная удовлетворенность гражданки Рыжиковой услышанным, а может быть, просто неотложные дела заставили тучную даму пулей вылететь из кабинета.
Когда с наново ярко подведенными губами, чуть побледневшая и нежно позеленевшая, но не менее решительная Рыжикова вышла из дамской комнаты, она уже знала, что следующей ее контрольной точкой будет Администрация. Там то ее поймут и примут как надо.
- Поднимем дружинников, общественность подключим, организуем поиски и поймаем этого беглеца, - бормотала она себе под нос вместо заклинания. Почему-то в связи с последней фразой в голове у нее всплыл образ милашки Харрисона Форда, между прочим, ее любимого артиста. Но она очень быстро с ним разделалась, не желая давать себе ни одного шанса на жалость к расхитителю семейного добра.
Когда входная дверь отделения милиции после неоднократного надавливания на нее всем телом соблаговолила все-таки выпустить Рыжикову на свежий воздух, первым, кого она увидела, был Рыжиков собственной персоной, входящий в здание сберкассы напротив. «За деньгами пошел, . . .», вырвалось у Рыжиковой «доброе» слово. И когда она уже набирала скорость, намереваясь сделать с мужем самое страшное, в голову ей пришло еще много-много интересных слов, замещенных здесь мнгозначительным многоточием.
А ничего не подозревающий Рыжиков уже стоял посреди большого зала сберкассы, отделанного под серый мрамор, и недоуменно крутил головой. Во-первых, ему было плохо видно, что творится вокруг. Пакет скособочился и сполз вниз, и вместо дырок перед глазами был теперь грязный пахнущий рыбой белый полиэтилен. И потом Рыжиков не мог решить, куда же встать так, чтобы его заметили. Пистолет он уже достал, но ни на кого это впечатления не произвело. Возле окошка выдачи пенсий стояла какая-то незнакомая бабка, полностью загораживая своей большой …, пусть будет спиной, от грабителя кассиршу. Окно обмена валюты было закрыто, и его украшал листок бумаги, с надписью, напечатанной на принтере «Обед 15 минут». Если бы Рыжиков был повнимательнее, он бы вспомнил, что на табличке у входа было ясно написано «Обед с 13-00 до 14-00», что относилось ко всему отделению банка, а значит данная ситуация была либо издевательством над честными гражданами, либо диверсией.
Будь Рыжиков среднестатистическим социальным элементом, он бы конечно возмутился этим вопиющим фактом. Но он ничего этого не знал, а потому обратил свое лицо к третьему окошку с надписью «коммунальные платежи». За толстым стеклом, практически уткнувшись носом в экран компьютера, сидела какая-то прыщавая особа с собранными в пучок волосами на затылке. Рыжиков вежливо постучал стволом по стеклу и морально приготовился получать деньги.
- А! Кто здесь!?, - девица жутко щурилась на Рыжикова, стараясь разобрать, кто стоит у стойки., - давайте квитанции.
И в живот Рыжикову уперся стальной лоток, в который он должен был вложить какие-то квитанции. Так как коммунальными платежами, как и всей наличностью в доме ведала всегда жена, он не совсем понял, что от него хотят. Но разобрав, что голос девушки исходит из небольшого переговорного устройства, прикрепленного на стекле, наклонился к нему и вежливо, но срывающимся голосом, произнес:
- Это Вы давайте деньги, и быстро!
- Что? Что Вы сказали? Не слышу?, - девица привстала со стула и приблизилась к стеклу, - говорите погромче, этот долбанный переговорный аппарат сломался, и вообще ничего не разобрать.
Тут Рыжиков понял, что попал. Мало того, что его никто не воспринимает всерьез, так над ним еще и издеваются. И он сделал то, что показывали в фильмах про Аль-Капоне. Поднял пистолет вверх, крепко зажмурился и нажал на курок. Если бы выстрел все-таки прогремел, то могло случиться одно из двух. Или пистолет у Рыжикова выпал бы сам от неожиданности, или же пуля рикошетом от потолка угодила бы ему прямо в голову, и тогда пистолет ему больше точно не пригодился бы никогда. Но ничего этого к счастью не произошло, потому что Петрович хоть и не хотел больше видеть Рыжикова среди своих гостей, патроны все-таки вынул, запасливый он, хозяйственный.
Из-за вот таких вот мелких неувязок, хорошо продуманный план ограбления срывался просто на глазах. А тут еще этот окрик:
- Рыжиков!
Он замер, потом медленно повернулся через правое плечо и увидел ее. Жена стояла прямо у раздвижной двери, отрезая всякую возможность побега. Мысли попытались метаться в голове, но быстро увязли в студне ужаса, а может это просто кислорода под пакетом стало совсем мало. Деваться было кажется некуда. И быть бы Рыжикову пойманным, как овечке, но тут случилось чудо. Проснулся постовой милиционер, который дремал на стуле у большого окна в дальнем углу зала
- Эй, чего тут происходит, - милиционер приподнялся с мягкого сиденья и спросонья попытался вникнуть в ситуацию. Все движения его были еще не настоящими, руки ватно упирались в стол, ноги мелко подрагивали, удерживая тело в воздухе, а язык ворочался во рту, как половая тряпка в ведре, вот что значит спать в обед. Но все это как рукой сняло, когда мощная струя адреналина хлынула в милицейский организм, он увидел Рыжикову, стоявшую уперев руки в бока, и проследив за ее взглядом, обнаружил человека с пакетом на голове.
- Эй, а ну брось пистолет, - прогремел раскатисто страж порядка. Он еще не успел достать свой «Макаров», но этого средства убеждения не потребовалось. Рыжиков вообще был посушным, а потому по первой же команде бросил.
Бросил так, как никогда бы не посмел в других ситуациях, вот что значит загнанный зверь. Рыжикову спасла только женская интуиция и хорошая реакция. От пистолета она спряталась за колонной с грациозностью стокилограммовой дикой кошки. Туда не поместилась только одна часть тела, но такой груди не страшны никакие пистолеты и никакие Рыжиковы – Тамара Борисовна их всегда давила и будет давить. Вот только когда она высунулась из укрытия, мимо нее уже пролетал сам Рыжиков, для него это был тот самый шанс, который он не мог упустить. Еще мгновение, и он пропал из поля зрения, хлопнув на прощание стеклянной дверью.
Глава 5
Снова номер тринадцатый
Уф-ф-ф, как хорошо оказывается выпить с утра пива. Правда сейчас уже не утро, но все равно хорошо. Много пива, не меньше литра. Так чтобы холодненькое, да по подбородку, и в желудке сразу все успокаивается и на душе легче становится, а самое главное не в душе, а в мозгах. Мысль какая-то все скребется! Максут! Максут! А что Максут! Так и про что он там говорил? Ох е. . . Ленку же спасать надо, если он только своего этого гидроцефала глухонемого не попросил поработать. А если его. А если его, то уже поздно. А денег то жалко. Ну ладно, сча в номер вернусь, позвоню, узнаю, что да как, предупрежу, наконец. Пусть сидит дома, не высовывается. Авось этот ее не найдет и деньги платить не придется, а там и забудется все или я сам с Максутом договорюсь.
Выйдя на середину улицы и нагло остановив машину, Вадим плюхнулся на грязное сиденье дребезжащего авто и задумчиво уставился в окно. Машина не двигалась с места.
-Ну, поезжай что ли, - сказал он обращаясь в никуда и продолжая думать о чем-то своем. Мысли опять крутились вокруг денег, вокруг большой кучи денег, которую из-за своего болтливого языка он так и не увидит. Ну и конечно вокруг Еены. На которую он столько потратил, – Ну и чего мы стоим, поезжай же.
Водитель, личность на вид ушлая, все-таки ехать непонятно куда не хотел.
- В отель «Паккбет» меня! Давай живо! - московский гость придвинулся прямо к нему и еще раз внятно повторил, обдавая его перегаром и глядя прямо в непонимающие глаза, - ты что не понял, «Паккбет»
- Это где такой, - мужичок за рулем сжался на сиденье и выпучил глаза, судорожно стараясь вспомнить такое место в их небольшом в общем-то городишке. Гостиниц в нем всего-то и было три штуки, и новых вроде не строили, а тут еще какой-то отель, - не, я такого не знаю.
Детективы и романы иностранные он, конечно, читал и знал, что их забугорные отели гораздо круче наших гостиниц. А это значит или в городе есть какой-то подпольный притон, который он просто не знает, или у пассажира глюк, самый настоящий глюк. Сначала сидел чего-то молча, потом как с цепи сорвался, еще прибьет. Небось затарился у кого-то свежей «травой», вот теперь и отели на ходу придумывает. А то еще и белая горячка, он же пьян в жопу. И везти его надо не в отель «Паккбет», а прямо в поликлинику. Эх, иногородний, можно и денег на нем было заработать, если бы нормальный попался, они то денег не считают, когда расплачиваются, а тут попал. Точно, так оно и есть. И глаза вон бегают и руки трясутся – настоящая «белка».
- Как где, ты мне тут дурака не включай, на центральной улице он, прямо напротив почты. Большими буквами прямо над входом написано «Хотель . . .», - поезжай давай, а то сейчас ка-а-ак дам по твоим пучеглазым зенкам.
Точно «белка», так и есть. Вот блин невезуха-то. Сейчас я его отвезу.
- Сейчас, сейчас. Сейчас доставлю в лучшем виде, - и «счастливчик» рванул с места так, как будто собирался принимать участие в ежегодных гонках «Серовянские ралли», призом в которых была фотография на первой полосе в местной газете. Он пролетел по одной из больших улиц (а больших улиц в городе было всего две), не обращая внимания на вопли пассажира, и уже собирался было подруливать ко входу в медучреждение, рядом с которым находился и военкомат, а значит была сосредоточена вся сила и мощь города, как в бок ему уперлось что-то холодное.
- Стой, гад! Стой! Ты куда, а! Мы же проехали уже все что можно. Ну ка давай быстренько назад разворачивайся и тихонечко спокойненько доезжай до отеля, - скосив глаза вниз и вправо водитель разглядел во всех подробностях, что такое мешало ему дышать.
От того, что он увидел, ему стало совсем нехорошо, и он, совершив почти полицейский разворот перед спасительным входом в поликлинику, понесся обратно. При этом серовянский гонщик забрызгал грязью огромный плакат перед военкоматом, на котором в голубоватых тонах был изображен боец с пулеметом, лежащий в обнимку с еще одним таким голубоватым войном. Плакат этот венчала надпись «Стань мужчиной среди мужчин». Хорошо еще, что этого нарушения с грязью никто не видел, потому что расправа у местного ГАИ была короткая. Драить бы и драить тогда несчастному водителю сие произведение искусства большущей тряпкой до самого второго пришествия.
- Послушайте, - почти плача, обратился он к пассажиру, - я готов уже поверить во все что угодно, хоть в отель «Паккбет», хоть в святой Грааль, вот только ни первого, ни второго я не видел, а потому отвезти Вас туда. . .
- Стой, приехали, - пассажир выбрался из машины и, конечно же не заплатив, перебирая заплетающимися ногами, отправился вверх по лестнице к большим деревянным дверям.
- Какой же это «Паккбет» это же «Рассвет», - расстроенный таксист рыдал навзрыд. - Это же «Рассвет»! «Рассвет, чтоб вам всем пусто было» - проорал он в сторону уходящего. Тот остановился и недоуменно посмотрел сначала на водителя, потом на вывеску над собой, а потом снова на водителя.
- «Рассвет», какой еще «Рассвет», сам читай – Hotel «PACCBET». Блин, вот что значит деревня и по английски читать не умеют, - пробурчал обладатель большого пистолета взбираясь на последнюю ступеньку и уклоняясь от неожиданно возникшей на его пути колонны. Но колонны явно сговорились между собой и одной из них даже удалось стукнуть Вадима как следует.
Швейцар впустил давешнего утреннего гуляку, еще нетвердо стоящего на ногах и сильно разящего перегаром, чуть приоткрыв тяжелую створку. Но когда правая нога Вадима уже стояла на ковровой дорожке в холле, а левая еще только была в воздухе над порогом, Федор Николаевич дверь отпустил. И отправилась дальее жертва мелкой мести противника барных застольев снова на четвереньках. Мимо администратора, по лестнице вверх на второй этаж, мимо дежурной по этажу, читающей толстенький любовный роман, мимо номеров десять, одиннадцать и двенадцать, двери которых оказались не менее равнодушными, чем администратор и дежурная.
Перед номером тринадцать был сделан крутой разворот и произведена попытка подняться на ноги, окончившаяся, правда, неудачей. Однако ключ вошел в замок и с колен, поэтому как сказал Конфуций, почему бы и не вползти, если можно вползти. А через секунду дежурная услышала вопль: «А это что за нах…» -, это постоялец увидел у себя в номере посетителя, даже не целого посетителя, а его ноги, которые торчали из-под большой кровати в спальне.
Глава 6
Падение Рыжикова
- Я с пистолетом, все вокруг на полу лежат, боятся, кассиры деньги сами в мешки набивают и мне выносят. Ого-го, я чувствовал, что я все могу, все, понимаешь? Это был просто пик. Пик жизни, всей жизни, а тут она. И все испортила, - Рыжиков горестно хмыкнул и уронил голову на стол, чуть-чуть не разбив лбом пустой стакан.
- Ну-ну, ты так не расстраивайся. Давай лучше выпьем! А чего за пистолет у тебя, покажь.
- Пистолет, пистолет у меня что надо, Петрович дал. Пистолет у меня. . ., пистолет сейчас. . . Погоди, пистолет. . , а где он, - Рыжиков встрепенулся и судорожно захлопал себя по карманам, потом пошарил в штанах и, сглотнув слюну, сказал, - он же вот тут был у меня. . . Петрович меня убьет.
- Там обычно другое носят, - заметил Вадим, - а ты что, пистолет потерял? Ну ты даешь, какой же ты грабитель банков. Или ты его выкинул? – Рыжиков согласно закивал головой, теперь он и сам вспомнил, что пистолетом откидывался от жены.
- Следы заметал? – собеседник Рыжикова заинтересованно уставился на него и машинально подлил в стакан свежей жидкости.
- Да нет, какие там следы, ноги унести пытался.
- Отстреливался, до последнего патрона, а потом бросил – мужик! Давай за это выпьем!
За мужика нельзя было не выпить. И потому очередная порция огненной воды забулькала по стенкам пищеводов. А за ней еще одна и еще. Хуже, конечно, пришлось Рыжикову. На голодный желудок, а ведь он за весь день так почти ничего и не съел, все время на ногах, потом еще стресс, да и у Петровича немало принял – в общем, туман опустился на его сознание. И вот из-за этого тумана спустя непродолжительное время до осоловевшего Рыжикова долетел голос гостеприимного хозяина:
- Послушай, а у вас в городе есть эти, как их там. Ну, ты понял. А то я тут давно, а до сих пор что-то не так. Странные они у вас тут. Знаю я одну, у нее грудь во! А в голове нет нихрена, то есть все как должно быть. Но знаешь, брат Рыжиков, ведь не отдается, просто костьми ложусь. А здесь в гостинице не хочу брать, подсунут еще что-нибудь не то. Ты то тут всех должен знать, давай кому-нибудь позвоним, а?! - Вадим потянулся на мягком диванчике, достал рукой до телефона, ухватил его и подал Рыжикову, - только я рыженьких люблю.
При этих словах Рыжиков отодвинулся от Вадима подальше. Ну и что, что он не рыжий, ну так на всякий случай, кто их разберет этих москвичей.
- Ну-у-у, сейчас попробую, - но особой охоты в сознательных движениях примерного семьянина Рыжикова не наблюдалось. Городок то небольшой, тут хочешь не хочешь, будешь примерным, а то чуть что, сразу растреплют по всем углам. Но не падать же лицом в грязь перед хозяином, особенно после того, как он по-человечески отнесся, да еще и денег обещал дать.
Рыжиков взял аппарат и набрал номер.
Телефон задергался и запрыгал по столу. Если бы не провод – улетел бы он куда-нибудь под шкаф.
- Да что же за хрень такая, звонка нет, ничего не слышно нормально, в трубке все хрипит, а все туда же – прыгать. Я этим связистам головы поотрываю, вместе с руками, - с этими словами Рыжикова приложила трубку к уху и пророкотала уже официально, - Рыжикова!
-Але, это квартира Рыжикова, Вы меня слышите? Але! – писклявый голосок пробрался через телефонную мембрану и пробуравил барабанную перепонку Рыжиковой. А пробуравив, решил там поселиться навечно. – Але-е-е! Ау-у-у! Хи-хи!
Рыжиковой говорить совсем и не хотелось, особенно со всякими пищащими малолетними дурами. Прошлой ночью она много думала о том, куда мог деться муж. На Петровича она вышла почти сразу, и тот чистосердечно во всем признался, выдав все адреса и явки других приятелей преступника, чем смягчил свою вину. Однако беглец у друзей не появился, да и домой не пришел ни вечером, ни ночью. А ведь он должен же был где-то есть, пить, спать наконец. Нет, что-то тут не сходилось. Либо кто-то из его знакомцев вел двойную игру, либо с Рыжиковым случилась еще какая-нибудь история. Но в любом случае, своим отсутствием очков он себе не прибавил.
Поэтому можно понять состояние Рыжиковой, которая вместо звонка из милиции о найденном трупе, вдруг слышит в трубке какой-то противный голос явно развратной девицы. Таких девиц она определяла сразу и боролась с ними всеми возможными способами, в том числе и властью, данной ей народом. Выкуривала их из городских притонов, гоняла с улиц и из гостиницы, сажала на пятнадцать суток, но почему-то таких гражданок было несравнимо больше, чем возможностей у Тамары Борисовны, и почему-то пользовались они народной любовью. Все эти мысли в голове у нее промелькнули мгновенно, тезисами, как перед выступлением на собраниях, но также быстро разбились о еще одно хамское «Да але-е-е-е же!» Да уж, когда день начинается с такого хамства, настроение становится совсем никакое. Определенно, не любила она фривольностей по телефону.
- Але-е-е! Это квартира Рыжиковых? Нет, нихрена не слышно. Але-е! Хозяйка дома или нет!? – кто-то на другом конце провода хотел ее страшно. На такое нельзя было не ответить.
- Да, это я. Что Вам надо!
-А это жена Рыжикова, да?
Тамара Борисовна после этих слов так и замерла, еще никто никогда в жизни не называл ее «женой Рыжикова». Это было оскорбление высшей степени.
-Ты, ты… Да что тебе надо, ах ты. . ., - ну не сдержалась, ну с каждым бывает, еще и муженек хрен знает где шляется. И словно прочитав ее мысли:
- Рыжикова, а Вы знаете где Ваш муж сейчас, а-а-а? – голос стал игривым и пушистым, упав до тембра томной кошки, которая только что сделала котят. – А-а-а, не знаете! А я зна-а-аю! Скажу Вам откровенно - он сейчас во мне! Он та-а-акой сильный. Этот Ваш Рыжиков настоящий мужчина, о-у-у.
Несколько секунд сказанное доходило до сознания обманутой жены, а когда дошло:
- Ах, ты. . . – Рыжикова, сначала во второй раз потеряла голос, а когда собралась вытолкнуть в трубку из легких весь воздух, наполненный новыми словами, которые являются максимальными по эмоциональности в русском языке, то не успела. Так как поняла, что говорить уже собственно и некому, в трубке бились короткие гудки.
А Рыжиков в это время безмятежно спал под двумя одеялами на диванчике во второй комнате полу люкса номер 13. И снился ему прекрасный сон о том, как он с милой девушкой Аней, которая, как раз закончив разговор с его женой и уронив трубку на рычаг, натягивала рейтузы под юбку, гуляет по большому осеннему парку. Рыжиков почему-то больше всего из времен года любил осень. Золотую осень, когда в воздухе витает аромат тления и большие кучи разноцветных листьев так приятно раскидывать ногами, шурша палыми красками увядания. Белки спускаются откуда-то сверху и прямо с руки едят орешки с солью. И так все мило вокруг и чудесно, и жена где-то далеко-далеко и потому совсем не страшна. Но, кажется, про жену он вспомнил зря, даже во сне. Потому что вдруг толстая ветка подламывается с противным треском под каким-то грузным телом, и вместе с этим самым телом падает ему, Рыжикову, прямо на голову. Хорошо что хоть во сне. А вместе с падением этой ветки громко хлопает входная дверь, в этот раз уже наяву.
Рыжиков проснулся, чуть расстроенный потерей чудесного видения, но зато готовый к новым подвигам и приключениям. Полежал не шевелясь, прислушиваясь к себе. Водки пока не хотелось, а хотелось поскорее решить вопрос с деньгами и роботом, тем более, что его новый знакомый, московский друг Вадим, обещал помочь. Кое-как спустившись с кровати, он пополз разыскивать потенциального спонсора, стараясь без надобности глаз не открывать.
- Вадим, эй Вадим, - начал Рыжиков дистанционно будить бесчувственное тело, лежащее под смятой простыней. Простыня бугрилась как-то странно и неестественно, а еще из под нее торчала только одна нога, но зато в плотно обтягивающем ее черном чулке. Последнее обстоятельство прошло мимо «внимательного» Рыжикова, и когда все бесконтактные средства, испробованные для пробуждения хозяина номера (нежные увещевания, посвистывания соловьем, даже тихий мат на ухо), оказались бессильными, он решил пощекотать торчавшую наружу пятку.
В следующую секунду Рыжиков получил этой самой пяткой в нос, отлетел почти к окну и уже оттуда увидел взъерошенную девицу с роскошной грудью, мерно раскачивающейся в свете зарождающегося дня. Девица появилась из-под простыни, как чертик из табакерки, и совершенно не собиралась прикрываться этой самой простыней.
Только в этот момент Рыжиков осознал как низко он пал. Перед глазами пронеслись стройные ряды поллитровок, которые он осушил за ночь, и прелести двух волооких красавиц, которые в свою очередь, конечно не бескорыстно, осушили до капли его. Сплетенные тела на влажных простынях (были ли простыни действительно влажными Рыжиков не помнил, но раз уж падать, так падать), безумные ласки и страстные объятья (если позицию – «бесчуственно-пьяный Рыжиков лежа на спине пытается заснуть под мерные прыжки партнерши» можно назвать страстной) – все это образовало в затуманненом мозге его страшный коктейль.
Голова, и так страдающая утренним недугом, вдруг сразу стала тяжелее в несколько раз, кровь зашумела и забилась по венам, а руки сами бросились что-то судорожно искать вокруг, наверное, веревку и мыло. Но вместо джентльменского набора они нащупали расстегнутые штаны, болтающиеся где-то в районе колен, и поспешили исправить положение. Молния взвизгнула с надрывом, сводя воедино верхнюю часть брюк, и прихватила заодно приличный лоскут семейных трусов в горошек, которыми так гордилась Рыжикова. Она сама их сшила из старого постельного белья, когда ходила на курсы кройки и шитья.
В трусах, к счастью, ничего больше не было. Но Рыжиков вдруг покраснел до самых кончиков ушей и убежал на «свою» половину номера, приводить себя в более менее пристойный вид.
Минут через десять, когда вторично хлопнула входная дверь, он опять добрался до Вадима, на этот раз уже не ползком. Это далось ему нелегко, но он держался, убивая всяческие позывы организма еще в зародыше. Вот только часы на столе уж слишком громко тикали, да дождик, барабанящий по подоконнику, мог бы делать это потише, а голова бы могла не так сильно гудеть, и все было просто чудесно.
-Вадим, а Вадим, слушай ты там это, обещал дать, денег, а. Помнишь? – Рыжиков очень вежливо и застенчиво переминался с ноги на ногу, стоя в дверном проеме, и пряча правую ногу в черном носке с дыркой на большом пальце за косяком.
- Денег? - Вадим, когда был с утра, да еще и с похмелья думал очень не быстро, – каких нахрен денег.
-Ну это, за робота же, а? Помнишь, да? Мне же перед женой, помнишь. . . Отчитываться. Прибьет же, если что. Ну я тебе вчера говорил.
-Вчера? А-а-а, да, вчера. Нет, не помню!
- Ну как же, ну мы же вчера с тобой договаривались.
- Так. И что?
- Ну как же, десять тысяч…
- Так что, я тебе и денег должен?
- Не-ет! Нет! Не должен конечно, это я тебе должен буду.
- О! Тогда помню! А когда вчера? И ты собственно кто?
И потянулись долгие минуты объяснений и доказательств.
- Меня Рыжиков зовут! Я инопланетянина, то есть тьфу, робота прибил и теперь . . .
- Ты понимаешь, Вадим. . .
- Ну мне очень надо. . .
- Жена, она у меня . . ., а я пистолет потерял, и Петрович. . .
В конце-концов Вадим не выдержал:
- Послушай, Рыжиков. Вот тебе моя карточка. Спустись в холл, зайди к директрисе в кабинет, там банкомат стоит. Сними себе свои десять тысяч рублей, и во-о-он отсюда, и чтобы я больше от тебя ни слова не слышал, ты понял?
И когда Рыжиков выкатился из номера неся драгоценный кусок пластика с надписью Visa на вытянутых руках, до него донеслось запоздалое:
- Только карточку вернуть не забудь, понял? Там все равно денег мало осталось.
И отправился с этим напутствием герой в изгнании искать банкомат на свою голову.
Глава 7
Летят перелетные птицы
В самолете было душно - не работала вентиляция, а пробегающие по проходу стюардессы лишь добавляли в воздух углекислого газа. Были они страшненькими и какими-то уж очень помятыми. То ли не мылись давно, по причине постоянно времяпрепровождения в воздухе, то ли от природы не блистали. Все пассажиры были как пассажиры, а вот Герасим возвышался над креслами аж на две головы. Точнее голова торчала одна, но вместе с ней над спинкой неудобного кресла выступали и шея и плечи. Макушка упиралась почти в самую лампочку индивидуального освещения, отчего пассажиру, сидящему справа у прохода было неудобно читать.
Уж он и так поворачивался, и этак, но никак не мог поймать лучи от тусклой лампочки на свою газету. Приходилось разбирать буквы в полумраке, почти на ощупь, при этом, по его неуверенным движениям можно было предположить, что системой тактильного чтения он владел не очень уверенно. Кроме этого неудобства, с которым можно было бы смириться и спокойно задремать на пару часов, пассажир справа никак не мог попасть в свое кресло. То есть со стороны-то казалось, что он совершенно нормально пристегнут ремнями и покоится на положенном ему сиденье, но на самом деле, там, где должно было находится его мягкое место, лежала волосатая рука Герасима. А на жестком подлокотнике особенно не поспишь.
В свою очередь Герасим тоже не чувствовал себя умиротворенным. Первый раз за лет десять он остался без оружия. Максут долго втолковывал ему, что лететь с большим пистолетом в кармане никто не позволит.
- Сейчас контроль в аэропортах настолько серьезный, что даже ножик нельзя перочинный провозить, дамочек заставляют косметички выворачивать и ножницы маникюрные оставлять на земле, понял?
Герасим понял, но Максуту не поверил, хоть и не сказал об этом, однако предупреждению внял и пистолет оставил дома. Конечно, без приятной тяжести под левым плечом было как-то не по себе, но ведь и задание было не сложное, Максут попросил проделать плевое дело, а для этого все необходимое можно было найти и на месте. Да и потом при габаритах и умениях Герасима он, в общем-то, сам был не хуже пистолета.
Мысли о работе были прерваны назойливой стюардессой, подсунувшей ему на колени поднос с пластиковыми коробочками, лежала в которых почти свежая еда. Запах, правда, был препротивнейший, но пришлось себя пересиливать, не пропадать же добру. Герасим к еде всегда относился серьезно, особенно если она доставалась на халяву. А тут за билет заплачено, еды на тележке еще море, почему бы и не поесть.
Умяв второй завтрак, который он взял у соседа справа, Герасим расслабился. День еще только начался, а уже столько всего произошло. Ранний подъем, такси у подъезда, шумный аэропорт, регистрация, наконец самолет. Перед взлетом всем разнесли сосательные конфеты, чтобы в ушах не закладывало и не тошнило. На всякий случай Герасим взял себе с подноса две горсти, поэтому тем, кто сидел за ним, пришлось просто сглатывать слюну. Самолетом он летел первый раз в жизни, поэтому плохо представлял себе, как это все происходит в действительности, поэтому решил проявить здоровое любопытство.
Хотя полет был похож на езду в автомобиле с тонированными стеклами, никаких тебе воздушных ям, которыми пугал его Максут, ни крутых разворотов и пике, как в кино. Как-то уж очень неинтересно получалось лететь. Соседка слева спала, сосед справа, кажется, тоже уснул, а может просто затих, найдя все-таки точку опоры. Герасим решил посмотреть в окошко, что же там на самом деле творится, может самолет и не летит никуда. Может быть, стоят они где-нибудь на запасной дорожке, просто отъехав в сторонку и тихонько урча двигателями. Он приподнялся на руках и всем телом переместился в сторону круглого иллюминатора. Соседке слева пришлось совсем вжаться в кресло, чтобы достойно встретить Герасима, но тяжесть эта быстро улетучилось, к огромному ее сожалению.
Оказалось, что Герасиму достаточно всего одного взгляда. Вид за бортом был просто великолепен. Облака кой-где расступались, и земля открывала свои просторы любопытным во всей своей красе. Реки разбегались далеко-далеко за горизонт тонкими венами, а клинья лесов напоминали отломанные зубья расчески. При этом солнышко очень удачно подчеркивало и оконтуривало весь пейзаж, создавая дополнительное ощущение объема и перспективы. Вот эти-то бесконечные просторы и прозрачность небес и притянули к себе двойной завтрак из желудка.
Выскочив в проход между креслами, Герасим рванул по направлению к кабине пилотов, но был остановлен огненно-рыжей стюардессой, везущей ему навстречу очередную тележку, на этот раз с напитками. Мимо нее было проскочить было невозможно, а изнутри уже поджимало что-то страшное, рожденное воздушной болезнью и неправильным питанием, поэтому гигантскими прыжками пришлось нестись в хвост.
Только вот целиком скрыться от посторонних глаз он не смог, какая-то часть Герасима все время торчала в проходе. То спина согнутая в три погибели покажется, то черные ботинки с белыми носками от фабрики «Большевичка» так и норовят упереться в противоположную стенку – туалетная комнатка совсем не была рассчитана на такого гражданина. Да он бы и не сумел воспользоваться дверью, даже если бы и поместился в санузле, так как с замком не могли сладить и более опытные пассажиры. Среди экипажа этого лайнера ходила история о том, что одной дамочке стало плохо еще до взлета и она умудрилась как-то закрыться в туалете, а вот выйти обратно не смогла. Так и пролетела от Москвы до самого до пункта назначения, сидя на унитазе и тихонько поскуливая в замочную скважину. Хватились ее лишь в аэропорту прибытия, когда она не пришла за багажом.
После того как женщину извлекли из ужасного места, она была почти без сознания, и клаустрофобия у нее развилась со страшной силой. Про нее даже газеты писали, потому что с ней еще долго после этого полета нервные припадки случались. Например, чуть только в лифт заходила, сразу контроль над собой теряла, а мужики, стоящие рядом, спешили воспользоваться. Но страховая компания платить по страховке все равно отказалась, мотивируя это тем, что кроме отрицательного эффекта пребывания в туалетной кабинке был еще и положительный. Клиентка умудрилась похудеть за два часа полета на целых шестнадцать килограммов, прямо как профессиональный летчик-истребитель, такого ей не один «сжигатель жира» не мог обеспечить. А похудев, стала пользоваться таким диким успехом у мужчин, что за полгода два раза замуж выскочила. Но замки на всех дверях туалетов в самолете с тех пор на всякий случай сломали, мало ли что еще может случиться.
Герасим, однако, истории этой не знал, да и неинтересна она ему была, потому что когда тебя наизнанку выворачивает, мир вокруг становится чужим и враждебным. Так он и просидел над раковиной все самое интересное.
Потому что в этот момент гражданин, расположившийся на месте 7В, вдруг встал и громко заявил:
- Самолет захвачен, всем оставаться на своих местах, - и подкрепил все это противным лязганьем затвора совершенно нормального автомата «Калашникова». Хорошего такого автомата, с длинным стволом и деревянным прикладом. И выглядел этот автомат совсем как настоящий, что произвело должное впечатление. А то бывали случаи раньше – захватывали самолеты с игрушечными пистолетами или пенопластовыми бомбами. Так народ с той поры недоверчивый пошел, пока голову кому-нибудь не разнесешь вдребезги, ни за что не поверят, что оружие боевое.
При этом автомат, это в общем-то не пистолет и не перочинный ножик, и даже не маникюрная пилка из дамской косметички, поэтому заметить его при осмотре было ну никак нельзя. Особенно, когда выяснилось, что на этом самолете автоматы клонируют.
С мест номер 9Г и 13А высунулась еще пара стволов и уставилась в потолок. У гражданина с места 9Г, сидящего прямо в проходе, встать получилось без особых усилий. А вот тому, что сидел у иллюминатора на счастливом тринадцатом ряду, повезло меньше. Когда он попытался пролезть через головы двух теток, горячо обсуждавших значительно упавшие в последнее время цены на нефть, и неосмотрительно помял прическу у одной из них, то получил локтем в пах, вместе с очень вежливой просьбой не толкаться, а лучше попросить пропустить как положено. Вообще давно замечено, что если женщина чем-то увлечена, то ей лучше не перечить, но человека с автоматом, по-видимому, мама в детстве не била по попе и не учила хорошим манерам. Пришлось ему еще пару раз откинуться на спинку кресла, сдерживая дыхание и остужая автоматным стволом распухающую часть тела.
В конце-концов выбраться ему все же удалось, только приходилось теперь ходить, согнувшись в три погибели. Старшие товарищи посоветовали ему отправиться в хвост и заняться там пассажирами второго салона. И все бы хорошо, да только на его беду Герасим закончил свои препирательства с аэрофлотовской сантехникой.
Вышел он из тесного клозета к людям, имея цвет близкий к зеленому. Но тут же уловил запах сигаретного дыма, который витал между кресел последнего ряда – на террористов объявление о запрете курения на борту явно не распространялось. Желудок Герасима дым опознал, вплоть до марки сигарет, завода изготовителя и даты сбора табака, и запросился обратно в туалет.
Человек с автоматом увидел метнувшуюся тень в конце салона, сопоставил ее с загоревшейся надписью “Closet occupiered” и поспешил разобраться. Ткнув стволом в согбенную спину, он прошипел что-то вроде:
- Ну, ты, чего тут стоишь, давай быстро на место, - и еще раз прошелся по ребрам на этот раз деревянным прикладом. А потом выдохнул в спину Герасима очередную порцию дыма и тут же в очередной раз согнулся пополам. Не везло сегодня его мужскому достоинству.
Добавив ему еще по затылку и прибрав автомат к рукам, Герасим почувствовал себя лучше. Когда же он пинками повалил и второго террориста, заглянувшего полюбопытствовать, что здесь за шум, ему стало совсем хорошо. Последнего счастливого обладателя огнестрельного оружия он нашел у кабины пилотов. Тот как раз объяснял командиру корабля, что тому нужно изменить курс как минимум на Лондон и лететь туда как можно скорее.
- Требования у нас политические, - кричал он, - вреда мы никому не причиним. Если все будет тихо и спокойно, то я и мои товарищи. . .
Герасим если бы мог, конечно, возразил бы ему, что на товарищей никогда особенно полагаться не стоит, но он во-первых не мог, а во-вторых в Лондон, хоть он и не знал точно где это, Герасим лететь не хотел. Побывать там может быть и интересно, но вот Максут этого не поймет. А потому хотел ли политический террорист или не хотел, а пришлось ему лететь до Серова.
Пока Герасим вместе со вторым пилотом переносил упокоенные тела в багажный отсек, в кармане самого тяжелого из них он нащупал пистолет. Может быть не такой большой, как он оставил дома, но все-таки это было оружие. В тот момент, когда второй пилот отвернулся, чтобы без посторонних глаз поковыряться в зубах длинным ногтем, пистолет перекочевал под пиджак к Герасиму.
Кстати, одет он в этот день был элегантно. Чего только стоил темно-зеленый костюм военного покроя, из внутреннего кармана которого он спустя полтора часа извлекал свой паспорт, чтобы представить его заинтересованной физиономии в милицейской фуражке, проводившей предварительный допрос в аэропорту прибытия. Физиономия нагло пыталась проверить, а действительно ли гражданин Герасим является тем самым гражданином, что обозначен в паспорте. И действительно ли он проживает по такому то адресу в городе-герое Москве, на улице такой-то и в доме номер таком-то. И хоть спрашивал он это с пристрастием, но ничего кроме покачиваний головой сверху вниз и обратно не получил. После чего и вынужден был отпустить Герасима на все четыре стороны, предварительно подсунув ему подписать некую бумагу, называлась которая «подписка о невыезде», и на которую, впрочем, Герасим плевать хотел, потому что читать почти не умел.
На улице перед входом в аэровокзал, при большом скоплении народа и водителей полуобщественного транспорта, то есть такси, у Герасима состоялся разговор с Москвой. Сотовый на поясе вдруг завибрировал, задергался, запиликал какую-то известную мелодию и разразился длинной тирадой от Максута, ответить на которую Герасим смог только интенсивным мотанием головой и продолжительным мычанием. Мир вокруг замер и с интересом наблюдал за невиданным зрелищем – большой мужик, только что случайно уронивший в грязь двух милиционеров, вышедших его проводить, вдруг согнулся в три погибели и, утопив в огромной руке миниатюрный серебристый телефончик, что-то тихонько угукал в трубку, заискивающе улыбаясь. Делал это он продолжительное время и вид имел настолько беззащитный, что милиционеры уже успели подняться с серовянской земли, отряхнули свою мышиную униформу и собирались показать Герасиму кузькину мать. Но он все-таки закончил разговор и, бережно спрятав мобильный телефон в чехол на пояс, широкими шагами направился к ближайшей свободной машине, снова уронив служителей закона, на этот раз на грязную, усеянную окурками клумбу. Речь, произнесенная Максутом, настолько завладела его мыслями, что он даже не стал торговаться с таксистом, а просто двинул ему по шее, чтобы ехал быстрее. Тем более, что речь эта несколько меняла задание Герасима таким образом, что добытый пистолет оказывался очень даже кстати. Извозчик же машины, еще не отошедший после шока с сумасшедшим наркоманом, в очередной раз за два дня убедился, что возить приезжих – занятие может быть и денежное, но опасное для жизни.
Глава 8
И снова бульдоги по-французски
Давид Вильгельмович Мермельштейн был дворником. Да, ни профессором в известном ВУЗе, ни директором какого-нибудь крупного магазина, ни юристом и ни доктором был Давид Вильгельмович. Дворник дома номер 13 – вот его место работы. И надо сказать, место было не такое уж плохое, как могло показаться с первого взгляда. Четырехэтажный, красного кирпича дом располагался в тихом и укромном уголке старой Москвы, островки которой попадаются еще в большом современном городе до сих пор. Рядом возвышалось Министерство иностранных дел, подманивая и напоминая о чем-то несбыточном своим высоченным шпилем, а неподалеку шумел Арбат, где всегда можно было завязать интересные знакомства и пополнить семейный бюджет, а во дворе дома номер тринадцать были тишина и покой. Да и люди в доме у Давида Вильгельмовича жили все больше приличные.
Чувствовал себя он на своем месте хорошо и почти в своей тарелке. С обязанностями справлялся более чем ловко и быстро, но все-таки иногда грызли его сомнения в правильности теперешней жизни. Ведь не всегда же он был тружеником лопаты и метлы, да еще очистителем мусорных баков и двух подъездов старого московского дома. Когда-то, надо уточнить, что не так уж и давно, был он в оправдание своей фамилии главным редактором одного очень известного политического издания. Издания, специально созданного для уважаемой мощной партии, и призванного соответственно интересы этой партии сохранять и поддерживать.
Да-а-а, вот та работа Давиду Вильгельмовичу нравилась гораздо больше. Большое кожаное кресло в кабинете с монументальным столом красного дерева. На столе всякие стеклянные и не очень безделушки, изящные хрустальные пепельницы и запах дорогих сигар, большая картина с оранжевым бегемотом на стене и маленький сейф в углу, наличность в котором могла бы прокормить какую-нибудь небольшую африканскую страну в течении пары десятилетий. Эх, да что теперь вспоминать, раз не сложилось.
А все почему? Да потому что заелся Давид Вильгельмович на прошлой работе, совсем заелся. Сначала, когда издание только-только начинало выходить, вычитывал он его от корки до корки, внимательно проглядывал на предмет политкорректности и соответствия общей идее, каждый день этим и заканчивал. Откинется в своем черном кожаном кресле с красным карандашом в руке, разложит перед собой только что отпечатанный экземпляр и давай по нему чиркать и выправлять что-то.
Спустя месяца четыре дело это ему наскучило, потому что машина издательства работала идеально и вычеркивать стало совсем нечего. Еще через полгода он стал раньше уходить домой, чему надо сказать были очень рады домашние, и детище свое просматривал уже только по утрам. А еще через неделю случилось страшное.
«Страна чествует пидера нашей партии» - вот такой заголовок на первой странице встретил как-то раз Давида Вильгельмовича хмурым осенним утром, когда тучи за окном цветом своим были похожи на кофе в чашке главного редактора. Не знал он тогда, ох не знал, что одновременно с ним в ту же секунду эту статью читает тот самый «пидер» партии, фотография которого украшала этот хвалебный очерк. Потому что если бы знал это Давид Вильгельмович, может и не шевелились бы волосы на его голове, свиваясь и переплетаясь как спаривающиеся змеи, не накручивал бы он диск телефона, пытаясь снять весь тираж, а потом, осознав невозможность этого, не бегал бы по ближайшим киоскам пытаясь его выкупить. Ведь сколько бы нервных окончаний остались целыми, если бы он уже тогда знал о бесполезности своих занятий. Итог то все равно бы вышел один – дворник дома номер 13.
Надо также отметить, что в этом самом доме, на втором этаже, в квартире, окна которой выходили аккурат во двор, и соответственно были всегда распахнуты, так как ни грязь ни шум с проспекта сюда не долетали, проживала красавица Елена. К ней то и ехал Максут, решив посвятить часть своего утреннего драгоценного времени знакомству с этой женщиной.
Развалившись на заднем сиденье (наверное, не нужно уточнять, что машиной его был черный длинный «Мерседес»), он слушал веселую заводную музыку, что-то вроде «тра-та-та, тра-та-та, мы везем с собой…» и при этом теребил загривок своей любимой Мумы. Собачка была вся еще перебинтована и тихо поскуливала, когда рука хозяина особенно сильно цепляла свежие швы. Максуту было хорошо. Он ехал к женщине, которую ему заказали, поэтому мог делать с ней все что угодно. Нет, он конечно не собирался ее вот прямо сейчас убивать, он вообще никогда никого сам не убивал. Максут хотел ее немного помучить, чтобы она для начала потрепыхалась, флюиды поиспускала и настроение у него от этого было преотличнейшее.
Музыка в динамиках сменилась очередным выпуском новостей и на Максута обрушился поток совершенно ненужной информации. Он уже хотел переключиться на другую волну, когда в этот момент диктор произнесла дрожащим от напряжения голосом:
- В Москве зафиксирован еще один случай нападения животных на людей. По сообщениям очевидцев стая бродячих французских бульдогов разгромила ларек, продающий горячие сосиски недалеко от Храма Христа Спасителя. Продавцу ларька чудом удалось спастись бегством через окошко выдачи. По всей видимости, нападающих интересовали только хот-доги «по-французски», потому что ни фрикарделеры ни другие типы товаров не пострадали. После учиненных беспорядков бульдоги бросились в Москва-реку и уплыли вниз по течению. Никого задержать не удалось. По факту преступления возбуждено уголовное дело. Милиция просит быть осторожными продавцов французских хот-догов, а также всех лиц мужского пола. По сообщениям тех же очевидцев нападавшие очень интересовались продавцом.
- Вах! Ничего себе. Мума, ты слышала, что творят твои собратья? Это просто беспредельщина какая-то. Хотя что поделать, это люди виноваты - совсем уже очумели, собак не кормят, вот те и начинают бросаться на всех кого ни попадя. На, скушай ушко, оно полезное. Герасим тебе оставил немного про запас. Он скоро приедет и будут тебе новые ушки - и Максут угостил собачку кусочком мяса из пакетика, лежащего на маленьком откидном столике.
Мума, как собака воспитанная, спрыгнула на пол и стала старательно пережевывать подачку, но в этот момент «Мерседес» вдруг неожиданно притормозил и резко повернул направо. Муму и Максута ощутимо качнуло вперед, из-за чего Мума стукнулась носом о лакированную приступку для ног, а Максут разразился несколькими выразительными словами в адрес своего водителя. Еще секунду спустя машина остановилась совсем. Передние колеса ее уже стояли под аркой, которая скрывала въезд во двор дома номер 13, а задние как раз мешали всем остальным видам транспорта протиснуться мимо них дальше по улице.
- Что случилась, Калим?
- Ничего, хозяин, просто не пройдет машина в эту щель, дорога какая-то узкая слишком - ответил водитель и почтительно замолчал.
- Ну что же, человек пройдет там, где встают ослы, - философски выразился Максут и взяв под мышку упирающуюся Муму, выбрался на тротуар. – Жди меня здесь, я недолго.
Он прошел по темной подворотне, вышел в маленький дворик и быстро-быстро проскочив его почти вбежал в подъезд. Не то чтобы Максут боялся снайперов или киллеров с пистолетами, тем более, что сегодня его никто выследить не мог, но все-таки открытые пространства он не любил. Почувствовав в подъезде себя более комфортно, он уже с достоинством достиг второго этажа и, сверившись со своей памятью, позвонил в дверь квартиры Елены.
Она открыла ему быстро, как будто ждала в коридоре или подглядывала за ним в глазок и сразу же без дурацких вопросов «А Вы к кому?» или «Кто Вы такой?», сказала:
- Входите, Максут.
- Откуда ты меня знаешь, - удивился, он. – Мы же кажется друг друга не видели ни разу?
- Вадим мне много про Вас рассказывал. Входите, не стойте на пороге.
Первое, что увидел Максут, когда не раздеваясь миновал прихожую, был огромный аквариум, занимающий пол стены в большой зале и подсвеченный мягким глубовато-зеленым цветом. В нем величественно плавало несколько крупных рыбешек, которых обычно показывают по телевизору в передачах «Команда Кусто». Все какие-то неземные, с яркими плавниками и пушистыми хвостами они вдруг остановили свою карусель, подплыли к стеклу и уставились не мигая на Максута.
- Это они здороваются, - улыбнулась Елена, тряхнув россыпью рыжих волос. – Чай будете?
- Чай нет, а вот коньячку бы выпил, - ответил Максут, отведя глаза от нахальных рыб и внимательно разглядывая женщину. - А ты красивая. Я так и думал что красивая. А ты знаешь, кстати, что Вадим твой тебя заказал? – раз разговор пошел конкретный, Максут решил тоже быть конкретным.
Руки Елены, уже держащие бутылку темного стекла и бокал, даже не дрогнули, - Убить попросил? Вот же дурак. Пьяный дурак. Он мне ночью тут под дверью грозился, когда я его выгнала, что пойдет к Максуту, то есть к Вам, и закажет меня. Сначала в любви объяснялся, а потом…Значит дошел все-таки, - все это она произнесла холодно и не двигаясь с места.
Максуту поведение Лены не понравилось. Еще чего доброго схватит сейчас что-нибудь тяжелое, что с ней, драться что-ли?
- Эй, не горячись, не горячись, - выдал он, хотя вот уж кто не горячился, так эта барышня, стоящая посреди своей квартиры с чувством полной власти над каким-то Максутом, пришедшим незванным к ней домой.
- Все еще можно исправить, - продолжил он. – Ты мне нравишься, поэтому я тебя убивать не хочу. И все это можно решить. Твой Вадим, хотя какой он твой, должен мне кучу денег. Он сейчас отрабатывает свой долг в командировке. Оттуда он тебя и заказал, перепил, наверное, или гормоны в голову ударили, у него наверняка на такую как ты денег нет. А кроме меня про заказ никто не знает, а денег за заказ заплатить у твоего Вадима все равно не будет, так что…, - он посмотрел прищурясь на грудь Елены. – Будешь моей женщиной?
Она тоже посмотрела на него пристально, да, впрочем, она то с самого его прихода не отрывала от него взгляда, даже когда наливала ему выпить, помолчала, выдержав красивую театральную паузу, и коротко ответила, - Да.
Ну тогда никаких проблем, - радостно заговорил Максут. Такие приобретения всегда повышали ему настроение. - Сейчас я позвоню моему человеку, и мы решим эту проблему. А ты. . .
- Максут, знаете, единственное о чем бы я Вас попросила, - это если можно, сделайте звонок не из моей квартиры. Не хочу я ничего такого слышать. – И повернувшись, вышла на кухню.
Максут хотел было взорваться и показать, кто теперь в доме хозяин, но тут Мума у него на руках задергалась и, уперевшись лапами в грудь, оттолкнулась, вырвалась и шмякнулась на пол. Мгновение полежав и отойдя от падения, она вскочила и с тявканьем унеслась в прихожую, а потом ее голос раздался уже с лестницы.
- Мума, стой! – заорал Максут и хотел было бросится за ней, но потом вспомнил о достоинстве и сначала повернулся к хозяйке. – Пойду, поймаю это глупое животное, а заодно решу все наши проблемы. – Слово «наши» он выделил особо и улыбнулся Лене своей золотозубой улыбкой от двери. А затем уже вышел не очень быстрым шагом, но при этом про себя подумал, что все идет как нельзя лучше. Женщину нужно приручать постепенно, тогда она станет совсем твоей. В подъезде Максут покричал, посмотрел вокруг – нет собаки, наверное, во двор сбежала. Спускаясь по лестнице он достал свой мобильный и набрал номер.
Из окна Елена внимательно следила за тем, как он вышел из подъезда, что-то оживленно втолковывая в трубку и при этом посматривая по сторонам. Его смешной забинтованной собаченции нигде видно, наверное не понравилось ей жить у этого бандюка и сбежала она в свободную стаю. А может быть, просто выскочила на дорогу и попала под машину. Уж лучше под машину, чем с таким. Что там он говорит такое, ничего не слышно, только какие-то звуки отдельные долетают. А лицо то какое довольное. Холеное, лоснящееся от жира темное лицо, такие лица сразу почему-то не нравятся, с первого взгляда.
А день явно сегодня задался не только у Максута, но и у господина Мермельштейна. В той самой подворотне, в которую часом ранее не сумел протиснуться большой черный «Мерседес», Давид Вильгельмович уже давно облюбовал канализационный люк с аккуратной резной чугунной крышкой. Крышка была грязно-черного цвета, почти сросшаяся с мостовой и потому наверняка древняя и очень ценная. Вокруг этой крышки он ходил кругами почти месяц. И вот наконец сегодня, когда схлынула первая волна жильцов, спешащих на работу, и Максут проследовал к Елене в гости, Давид Вильгельмович аккуратно эту крышку вырвал тяжелым ломиком и продал на Арбате какому-то иностранцу, за деньги очень даже не маленькие. Крышку он разрекламировал как верхнюю часть ночного горшка самой царицы Екатерины. Хотя иностранец точно не знал, кто такая Екатерина, но тяжесть приобретенного сокровища его явно впечатлила. И уехал он с этой крышкой счастливый и довольный Россией и ее сувенирами. Рассказывают, что Давид Вильгельмович сразу же после того, как его спина отошла от такой тяжести, вложил все заработанные деньги в одно очень выгодное дело и уже через три месяца стал уважаемым бизнесменом.
Но так как свято место пусто не бывает, то кто-то должен был сегодня заполнить зияющую черную дыру канализационного колодца. Как раз в тот момент, когда Максут уже закончил разговор с далеким собеседником и, спрятав телефон, плюнул на поиски дурной собаки, ноги принесли его в злосчастную подворотню. Он повернулся, чтобы посмотреть еще раз на завоеванную крепость и увидел, что она стоит у окна и молча смотрит на него. Он хотел что-то сказать или махнуть рукой, но передумал и, шагнув назад, провалился в темноту.
Елена видела, как Максут улетел в открытый люк, но ей совершенно не хотелось звонить куда-то, звать кого-то на помощь или самой бежать смотреть, что же стало с упавшим. Вместо этого она прошла в прихожую, чтобы затворить входную дверь и увидела сидящую на пороге Муму. Она подняла ее на руки и понесла знакомить с тропическими рыбками, которым было скучно одним.
Глава 9
Счастливая карточка
Банкомат в гостинице действительно был, потому что отель города Серова уверенно претендовал на три русские звезды, то есть туалеты в номере и тараканы проморены не менее полугода назад, но только банкомат этот на всякий случай убрали подальше. Мало ли какое хулиганье в холле разгуляется, снесут еще ценную вещь. Правда, люди из банка, когда устанавливали, сказали, что такому банкомату грузовик наехавший не страшен, тем более что холл отеля – место-то приличное. Но это ровным счетом ничего не значило, потому что те, кто устанавливал, просто не знали серовянских мужиков.
Местные в гостинице появлялись крайне редко, только по большим праздникам или если кто из Москвы знакомый приезжал, но уж когда появлялись. . . Директор всего этого гостиничного хозяйства Светлана Михайловна уже привыкла делать ремонт как минимум три раза в год: после Нового года с Рождеством, после восьмого марта с двадцать третьим февраля и сразу по окончанию дня бухгалтера. В холле приходилось менять почти все, начиная от дежурных за стойкой регистрации и заканчивая дубовой обшивкой стен.
Денег на это требовалось обычно много, и именно поэтому банкомат, как вещь дорогая, был установлен у Светланы Михайловны в кабинете, чтобы не вводить лишний раз в соблазн серовянских гуляк и не тратиться потом на его восстановление. Стоял он рядом с большим трехстворчатым шкафом, сразу за дверью, и из-за неудачного расположения этого хранилища денег дверь распахивалась плохо. Она постоянно норовила ударить своей полированной деревянной поверхностью по бугристым выступам железяки, и успела уже сильно поцарапаться. А еще при сильном толчке, вероятно обижаясь на такое с ней обращение, дверь пыталась отскочить обратно и въехать открывающему ее по носу. Светлане Михайловне последнее обстоятельство даже очень бы нравилось, тем более что сама она пользовалась дверью тихонечко, но вот здоровенные царапины и сколы красного дерева ранили ее в самое сердце. Поэтому, когда в кабинет входил новый посетитель, она внутренне сжималась, особенно в момент соприкосновения любимой двери и банкомата.
В то мгновение, когда Рыжиков после долго переминания с одной ноги на другую перед кабинетом с золотой табличкой «Директор», решился-таки заглянуть вовнутрь, Светлана Михайловна, поправив свои большие квадратные очки в золотой оправе, что-то записывала в толстую амбарную книгу. Книга эта хранила больше тайн города Серова, чем все сплетницы вместе взятые, да еще каких тайн – самых пикантных и страшных, потому что все, что туда заносилось, было чистой правдой. Это была правдивая история, живая история маленького городка, записанная золотым директорским «Паркером». Поэтому-то так сосредоточенно бегала ручка по поверхности листа, такие ровные и стройные выходили черные буквы и так монотонно на лист капали капельки пота с высокого лба старательной Светланы Михайловны.
Кстати правый локоть директора при этом все время цеплял за клавиатуру, которая в свою очередь серым проводом-шнурком соединялась с компьютером, стоящим на самом краю стола. От такого неудобства буквы в конце строки выходили жутко неровными, и это очень злило Светлану Михайловну. Она то и дело отрывалась от работы и задумчиво смотрелась в монитор, естественно выключенный, который использовался у нее как зеркало и от пыли сверху был прикрыт аккуратной кружевной салфеточкой. Салфетку эту хозяйка кабинета сплела сама, и чтобы показать свое мастерство всегда усаживала гостей так, чтобы те могли получше разглядеть ручную работу. Ценность же компьютера для Светланы Михайловны была абсолютна, а потому считающую железку она никогда не включала, чтобы не дай Бог не сломать, да и не умела он это делать.
То, что дверь начала открываться, Директор заметила тем зрением, которое называют еще переферийным, и в безмолвной тоске прикрыла глаза. Однако те привычные скрежет, скрип и удар, которые она ожидала услышать, почему-то не случились. Когда же, подождав немного, она глаза открыла, то прямо перед ней стоял склонивший голову Рыжиков и, виновато улыбаясь, собирался что-то спросить.
Далее состоялся короткий разговор, который очень позабавил Светлану Михайловну, потому что за все время существования гостиницы, Рыжиков был вторым человеком, кто обратился к ней с такой фразой:
- Простите великодушно, а где тут можно снять деньги с пластиковой карточки?
А первым был этот странный москвич, который приехал и поселился в номере 13 еще весной. Он так уже достал всех в гостинице и ресторане, да и во всем городе, пытаясь расплачиваться только по карточке, которая никому не была нужна, что Директор даже подумывала, а не попросить ли горничных просто не убираться у него в номере – вдруг ему это надоест и он съедет. Но так как была она женщиной исключительно доброй и отзывчивой, то просто провела с москвичом воспитательную беседу о правилах оплаты во вверенном ей заведении. С тех пор стал он частенько заходить в кабинет к Светлане Михайловне и проводить некоторое время у банкомата, который плевался в него заплесневелыми деньгами и был от этого просто счастлив. Ну еще бы, простоять год, когда к тебе никто не подходит, не нажимает твоих кнопочек, не вставляет тебе ничего в щелочку, а только так, иногда, пробежится мокрой тряпкой по запыленному экрану и все. Кто же вытерпит такое общение. Но когда гость из Москвы стал заглядывать, да еще с частыми визитами… И карточка у него оказалась гладкая и приятная на ощупь, и делал он все правильно, так что не приходилось никаких мер предпринимать, тогда жизнь у банкомата стала налаживаться.
Только вот зачем сюда Рыжиков пожаловал. Рыжиков со своей застенчивой физиономией и кривыми передними зубами. Лучше бы он не улыбался, этот Рыжиков, потому что зубы его напоминали всему городу одну грустную историю, аккуратно внесенную в свое время в толстую амбарную книгу. Однажды сидел он дома, смотрел телевизор и наигрывал что-то на своей губной гармошке. Гармошка эта была старая, еще оставшаяся от деда, а может быть и от прадеда, а может быть отец, как это обычно в детстве бывает, просто навешал ему лапши на уши, но факт оставался фактом – Рыжиков эту гармошку любил. И вот сидел он и играл в свое удовольствие какой-то бодрый марш на одной ноте. А Рыжикова в этот момент пришла с работы, конечно уставшая и раздраженная, понять ее можно. А тут музыка какая-то из комнаты по ушам ездит, да еще с музыкальным слухам у гармошечника нелады. И семейные отношения к тому времени в социальной ячейке Рыжиковых нельзя было назвать блестящими. Все у них было – и легкие скандалы, и крики с нецензурными словами, подбрасывающие соседей на полметра вверх посреди ночи, и удары чем-то тяжелым по чему-то мягкому, но не до такой же степени. Да, Рыжиков не работал, да из всех домашних обязанностей он только и делал, что смотрел телевизор, да, он, наконец, занудно пиликал на гармошке, но за что же сковородкой-то. Ведь сковородка – это даже хуже, чем орудие пролетариата… Но что теперь говорить - передним зубам тут же пришел конец.
Мнение банкомата разделяла и Светлана Михайловна. Взглянув на улыбающегося Рыжикова, она содрогнулась. И только хотела сказать что-нибудь такое, не совсем вежливое, как вдруг из коридора раздался страшный грохот, а вслед за ним донесся целая серия звонких ударов и оборвавшиеся крики уборщицы Нюси. Светлана Михайловна мгновенно оценила обстановку и поняла, что важнее всего ей сейчас быть там, где, кажется, гибнут ее полки, а потому бросилась на поле брани. Брань, кстати, оттуда неслась отборная. Правда, выбегая, она увидела в руках у Рыжикова выданную ему Вадимом карточку и, оценив это, прокричала уже через плечо:
- Он за дверью, - и кинулась в битву.
К несчастью Рыжикова кабинет Светланы Михайловны нельзя было назвать большим. Он был скорее маленьким, даже крошечным. Все что в него помещалось – это шкаф трехстворчатый с зеркалом, стол письменный с комьютером на нем и со стулом рядом, настенный календарь за какой-то очень древний год, с изображенным на нем американским космонавтом в открытом космосе на фоне летящей в пространстве планеты, в которой, если долго присматриваться через засиженный мухами глянец можно было опознать Землю, и, наконец, банкомат. Ах нет, так как кабинет был крошечным, а вместить в него надо было максимально возможное число предметов, то на банкомате сверху располагался еще и шредер. Очень хороший шредер с измельчителем и дожигом, которым Директор совсем и не пользовалась, а вот Рыжикову он приглянулся сразу.
Рыжиков ясно представлял себе, что карточку нужно куда-то вставлять, по крайней мере это показывали в кино, а тут широкая зубастая щель агрегата манила к себе темно-синию карточку так же, как магнит притягивает железные опилки. Рыжиков вытянул руку с чуть дрожащим кусочком пластика и приложил ее к приемному устройству. Шредер взвизгнул, чуть ругнулся на неподатливый материал, но потом подхватил, жевнул его и начал активно вбирать в себя. Словно почувствовав что-то неладное, Рыжиков двумя пальцами вцепился в торчащую еще пока наружу половинку карточки и потянул обратно. Но. . . силы были неравными. Хитрая машина продолжала настойчиво миллиметр за миллиметром выигрывать сражение, натужно подвывая и вбирая в себя денежный эквивалент. Наконец, чтобы не потерять руку, карточку пришлось бросить. Аппарат сразу как-то притих, когда почувствовал внутри себя добычу целиком и стал ожидать воспламенения измельченного. И Рыжиков притих, и тоже стал ждать, но только денег. Наконец внутри полыхнуло и в мусорное ведро, стоящее под белым крутым боком шредера что-то упало.
Радостный неудачник схватил ведро и влез туда почти с головой. Вопль разнесся по зданию. Это не был ни вопль радости, ни вопль отчаяния. Боль, одна лишь боль сквозила в каждой нотке истошного крика. Оказалось, что несгоревший пластик был страшно горячим, да еще прилип к пальцам, а потом еще и к зубам, которыми Рыжиков пытался отодрать его, поэтому было очень больно. Рыжиков кричал и кричал, пока в кабинет не вернулась Светлана Михайловна.
Первую медицинскую помощь с использованием какой-то мази из аптечки, антиожогового спрея и быстро наложенного бинта Рыжиков получил всего пару минут спустя. Как только боль начала отпускать, на ее место широким потоком хлынула благодарность. Она переполняла Рыжикова и оказалась настолько сильной, что вот-вот должна была пролиться на Светлану Михайловну потоком неисчислимых богатств, которые по списку мог предложить ей счастливо исцеленный. Правда, список этот был невелик, а с учетом тяжелой руки госпожи Рыжиковой так и вовсе мал, да и Светлане Михайловне было в этот момент не до того. Она разыскала в аптечке какие-то примочки и прикрывала вспухающий синяк под левым глазом.
Поэтому остался Рыжиков на мгновение один на один со своими мыслями и с нелегкой задачей объяснения с московским другом Вадимом.
Глава 10
Пепельница, оружие пролетариата
- Так, значит надо будет сейчас через полчасика одеться и отправиться за город, на дачу. Там будет ждать машина и Василий. С ним мы перекидаем все мешки в машину, он сядет за руль, я сяду за руль, нет я сяду рядом и мы поедем в Москву. У-у-у-у, я лечу в Москву. Надо только ничего не забыть, ничего. Облажатся нельзя. Я Максуту и так должен немеряно денег, так что если я сегодня облажаюсь и не довезу груз до Москвы, то мне будет плохо. Все лето тут торчу, спаиваю и подкупаю всех кого можно, главное в конце все не провалить. Сначала по весне дачу искал на этой волшебной земле, потом семена лично в лунки закапывал. Потом как Буратино каждое утро ездил смотреть, не взошла ли травка, потом когда она взошла, сидел и охранял ее почти круглосуточно от всяким там тлей и саранчой. Хотя откуда тут в Серове саранча. Саранча она живет в Африке и питается баобабами. Хм. Или баобабы не растут в Африке. Нет, баобабы то там кажется растут, это секвойи в Америке, а баобабы в Африке. А здесь в Серове земля классная, то ли в ней после ядерных испытаний что-то такое осталось, то ли удобрений химических перекидали, а может сама такая всегда была, но только вырастает в ней все - ого-го. И со свойствами необычными, «трава» такая получается, что потом другую и в рот не возьмешь. И приход классный и глюки отменные. То оргии привидятся, то еще что-нибудь. Довезти бы теперь ее. И вообще нельзя водку потреблять в таких количествах, я все никак сосредоточиться не могу, надо мне натягивать брюки или нет. По-моему надо, потому что я должен сейчас поехать за город и взять там товар и погрузить его на машину и…
Так логично рассуждая, Вадим бродил по номеру плавными кругами, смещаясь в сторону ванны. Наконец он сумел попасть в дверной проем и оказался внутри.
- Ой, бл… - раздался голос оттуда и Вадим вывалился на пол в комнату с вытаращенными от ужаса глазами.
- Там я или не я стою, а? Я или не я? Вот в чем вопрос. Если там я, то это глюк и бояться собственно нечего. А если там не я. А если там не я, то бояться тем более нечего, потому что никто не может быть страшнее чем я, - сказав это самому себе он встал в свою уже привычную позу для путешествия по гостинице и на четвереньках снова пополз в ванную.
Стук в дверь потревожил его сознание, которое было занято непростым делом – открыванием тюбика с зубной пастой, который почему-то подлым образом был завернут по часовой стрелке, а не против, и потому заставил его сильно напрячься, чтобы решить логическую задачу с его откупориванием. Стук в дверь повторился, и было похоже, что это все-таки не глюк. Когда же дверь начала уже ощутимо дрожать, Вадим решил, что и неглюкам иногда надо потакать. Он дополз до маленькой прихожей и повернул ключ.
Герасим прошел в комнату как паровоз, быстро оглядываясь по углам и проверяя правой рукой пистолет под пиджаком. Он еще не решил, прямо сейчас пристрелит Вадима, или чуть-чуть попозже, когда тот скажет ему, куда точно ехать за товаром. Максут просил, чтобы груз был доставлен в срок и в целости и сохранности, а для этого надо знать, где он, собственно, находится. В принципе этого алкоголика можно было положить и сейчас, но что-то Герасиму упорно мешало. Он никак не мог понять что, пока наконец не услышал сильный грохот, раздавшийся в коридоре.
А это полетела через свой стул дежурная, которая попыталась заступить дорогу госпоже Рыжиковой, идущей, к заветной двери. И если Герасима можно было назвать паровозом за его целеустремленность и прямолинейность пути, то Тамара Борисовна была самым настоящим танком. Этажом ниже в растерзанном виде и жалких позах сейчас находились: девушка с рецепшен, уборщица Нюся с ведром на голове, Федор Николаевич с расквашенным дверью носом и Светлана Михайловна, поздновато подскочившая на крики своей погибающей армии и успевшая получить всего пару ударов от разъяренной фурии. Причем Федору Николаевичу досталось больше всех, потому что он пытался скрыть от самой Тамары Борисовны точное местонахождение ее мужа, а также имя и координаты той распутной девицы, что тревожила ее жизнь по телефону. Если бы у нее было побольше времени, Рыжикова бы вывела весь этот притон на чистую воду, но так как семейный долг звал вперед, она ограничилась лишь силовым воздействием. Тем более, что подруга с АТС уже любезно сообщила с какого номера и откуда конкретно ей был сделан ужасный звонок.
Герасим понял, что надвигается что-то непонятное и страшное, и единственное, что успел сделать - это спрятаться за толстые гардины, прижавшись своим задом к холодным батареям. Так он и стоял, когда Вадим снова пополз открывать в дверь.
Пинок в живот отшвырнул Вадима к шкафчику с его плащом, до этого сиротливо свешивающимся с вешалки, а теперь нежно укутавшим ушибленного хозяина. Пока московский гость пытался высвободиться из цепких объятий верхней одежды, он получил еще несколько ударов в живот, по бокам и даже по лицу. Он хотел было претвориться пришибленным и отлежаться в стороне, пока в дело не вступил Герасим, но Рыжикова не дала ему такой возможности.
- Где он?!!, - заорала она ему в лицо. – Где он, куда ты его спрятал, гад?!!
Вадим совсем обалдел. Мозг работал лихорадочно и выдавал сразу сотни вариантов решения проблемы, причем большинство из них были такого плана – достать пистолет и запустить мозги Рыжиковой в полет по комнате. Вот только незадача, пистолета почему-то в руках не было. Вместо этого под пальцами попадались все ботинки да тапки какие-то – это Вадим шарил по тумбочке со своей обувью.
- Нихрена себе конкуренты подослали киллершу, а ведь как скрывалась то. Сама же в аренду дачу сдала. Мы товар вырастили, а она теперь хочет все забрать нет, не выйдет. Может ее ботинком шибануть или подождать когда Герасим ее разделает под орех.
Вадим перевел взгляд на гардины, в которых явственно вырисовывался контур Герасима, и с надеждой попытался поймать его взгляд через толстую ткань. Рыжикова уловила это движение безнадежного Вадима, резко повернулась и увидела, что за шторами в комнате кто-то прячется. Не раздумывая ни секунды, она метнулась вперед с диким воплем валькирии, в полете схватила со стола тяжелую хрустальную пепельницу и, вложив в свой удар и два дня поисков, и разбитого робота, и звонки по телефону, и все унижения, которые она уже снесла и еще снесет от этого придурка, Рыжикова въехала по голове прячущемуся у окна. Удар был гулким, как палкой по пустой бочке, а вот звук от падения Герасима на пол был смягчен шторами, которые сразу же и образовали ему саван.
- Ох,- только и сказала Рыжикова, когда обнаружила, что ошиблась головой. Лежащий на полу был точно не ее муж, и это не было хорошо. С другой стороны у него было такое зверское выражение лица, даже в бессознательном состоянии, что Тамара Борисовна нисколько не пожалела о содеянном. Она снова вернулась к пытающемуся встать Вадиму и врезав ему в нос еще раз, снова задала вопрос дня:
- ГДЕ ОН! Я знаю, что ты знаешь.
И когда Вадим почти теряя сознание от наложения ударов на водку, осознав, что товар придется сдавать, прошептал, - На даче, - Рыжикова милосердно, словно мизекардией под забрало шлема, стукнула его пепельницей по макушке. После чего почти вприпрыжку бросилась вон из номера.
Все это действие заняло не более полутора минут, за которые Рыжиков, находящийся в кабинете директора только-только успел оправиться от шока, но продолжал тупо смотреть на прилипший к пальцам пластик. Вскоре он получил первую медпомощь от Светланы Михайловны, которая и себя попыталась привести в порядок, а потом вместе с ней отправился по следам взбесившийся жены.
То, что это была его жена, Рыжикову сообщила девочка Юля, которая пять минут назад вступила в неравный бой с Тамарой Борисовной, на что указывала большая шишка на голове, выступавшая даже из под роскошных вытравленных перекисью кудрей, а также уборщица Нюся, мечтавшая теперь выместить обиду за свое поражение на Рыжикове. Когда они вместе вошли в номер тринадцатый, то Рыжиков почувствовал настоящее смятение чувств. Первым из них было облегчение - судя по виду Вадима, теперь ни перед кем не надо объясняться по поводу карточки и денег. А потом нахлынул страх.
- Она его нашла. Она гонится за ним по пятам. Бежать, бежать отсюда. Если она двоих в номере положила, значит, разозлилась не на шутку. Может в милицию пойти и сдаться? За робота много не дадут – максимум штраф возьмут. Хотя нет, штраф нам не подходит. Денег-то нет, и не будет. Но идея спрятаться за решеткой – идеальная. Прямо как в кино, в американских фильмах. Мафия разыскивает на свободе, а должник прячется в тюрьме. Только моя Тома – это не мафия, она меня везде найдет. Все-таки надо бежать. Куда же, куда бежать-то? Знаю! Из города надо бежать. На дачу надо, на дачу! Рыжикова же дачу по весне кому-то сдала, дом сдала и участок наш 50 соток необработанных. Хоть отстала от меня этим летом, ни копать ни надо, ни выкапывать ничего, ни сорняков вам, ни картошки. Эти съемщики дом наверняка занимают, а сараюшечка-то пустая стоит – там и схоронюсь! - И Рыжиков тихонько-тихонько отступил за спину Светланы Михайловны, которая поливала из графина бесчувственное тело его бывшего друга Вадима. После этого он также тихо прошмыгнул мимо Федора Николаевича, выскочил на улицу и, схватив чей-то оставленный у стены велосипед (а, все равно двум смертям не бывать), покрутил педали вон из города.
А в это время Вадим начал приходить в себя и еще до того, как в глаза его хлынул дневной свет, пробормотал:
- Я ее пристрелю, эту гадину. Не я, так Василий на даче изрешетит. Ну, погоди ж, ты мне попадешься, - и защелкал в воздухе пальцами, изображая стендовую стрельбу.
- Светлана Михайловна, чегой-то это он, - Юля в испуге отпрянула от Вадима предварительно выпустив его голову из рук. Голова, еще не поддерживаемая шеей по причине не полного прихода сознания, подчинилась закону всемирного тяготения и звонко ударилась об пол. Пол был хорошим, паркетным, и звук получился что надо. Сознание тут же снова оставило Вадима.
- Юль, ты пока его покарауль, и вон того тоже, а я сбегаю вниз, милицию вызову. А если шевелиться будут, ты их…, - директор огляделась по сторонам, - ты их пепельницей по голове, ладно. Только не убей смотри, - и помчалась в свой кабинет.
Светлана Михайловна могла бы позвонить и из номера, благо в отеле «Рассвет» с телефонизацией было все о’кей, но ей ведь хотелось поделиться новостью о странных событиях, происходящих во вверенном ей заведении не только с доблестными стражами порядка, но и со своими «немногочисленными» подругами. Пятерым из них она-то и позвонила в первую очередь, обсудив с ними все происшествие досконально и по несколько раз и сделав вывод, что Рыжиковой, которую все в городе Серове хоть и любили не очень сильно, угрожает реальная опасность, решила все-таки позвонить в милицию. И хорошо бы, чтобы милиция сразу выехала и на дачу и в гостиницу, а не то. . . Светлана Михайловна вдруг вспомнила, что туда-то она еще и не звонила, и наша доблестная милиция никуда соответственно еще не выехала, и Юля там наверху одна с двумя бандитами.
Правда вот за кого она волновалась меньше всего, так это за Юлю. Если уж она со своим мужем разбирается мгновенно, даже когда тот приходит в состоянии «у тазика», то что говорить про каких-то двух пусть и бугаях, но находящихся в бессознательном состоянии. А вот Рыжиковой и кстати ее мужа, который хоть и валенок, но кажется отважно бросился ей на помощь. . . – их наверное уже и нет, и она набрала номер шестой подруги.
Глава 11
День большой любви
Весть о том, что чету Рыжиковых скорее всего порешили на даче, разнеслась по городу мгновенно. В Думе тут же собрали срочное совещание и выделили двух самых активных его участников на опознание тел. Одним из них был, конечно же, Петр Анатольевич, душа которого в такой тяжелый момент хоть и не могла прыгать и танцевать, но все-таки тихонько шуршала где-то внутри довольная, и периодически подкатывала к горлу радостным комком. Петр Анатольевич при всем своем уважении к покойной, терпеть ее не мог, совсем. В общем, если быть совсем откровенными, тем же самым отвечала ему Рыжикова. А потому если они вдруг сталкивались на каком-нибудь заседании, то обсуждение самого простого вопроса могло затянуться на несколько часов. Сотоварищи по народному доверию знали эту их маленькую слабость и потому брали на групповые посиделки бутерброды и термоса, надо же было хоть чем-то занять томительные паузы в работе.
Второй оперативно назначенной оказалась подруга Тамары Борисовны по жизни и коллега ее по социальной работе с населением - Коврейн Генриетта Борисовна. Так как Рыжикова сегодня отсутствовала, совещание прошло скоротечно и лаконично. Упирающуюся и рыдающую Генриетту Борисовну и счастливого Петра Анатольевича подсадили в желтый «Пазик», который обычно выполнял разъездные функции для счастливых обладателей народной неприкосновенности, и отправили за город, в сторону дачи Рыжиковых. Так как народ у нас быстрый и на подъем легок, особенно когда дело касается развлечений и зрелищ, а сплетни распространяются со скоростью света, то вслед за думским автобусом на дороге выстроился целый караван из разнокалиберных транспортных средств. Там было все, начиная от именного Краза-тягача известного лесозаготовителя Паши Бешенного, и заканчивая тарахтящим мопедом Петровича. Сам Петрович и сидел на потертом и скрипящем сиденье мопеда, выжимая из усталой железяки все что можно. Не было только в этой колонне нашей доблестной милиции, которая всегда обо всем узнает последней.
У дачи весь автотранспорт в знак уважения к покойным заранее сбросил скорость и подъезжал к покосившемуся домику с неспешностью траурного катафалка – на тот свет опоздать нельзя. В подтверждение версии печального исхода свидетельствовали густые клубы дыма, заполнившие дачный поселок – горело у Рыжиковых. Люди с ужасом оглядывались по сторонам, надеясь увидеть следы страшного преступления. Однако Рыжиковы поразили прибывшую публику вовсе не своими растерзанными телами и лужами запекшейся крови, а просто какими-то нечеловеческими ласками. Ещё никогда город не видел такого. . . Одежда знаменитой четы лежала разбросанной в творческом беспорядке по всему участку. Трусики и трусы, носки и колготки, бюстгальтеры (точнее один бюстгальтер, Рыжиков несмотря на все его недостатки, был все-таки правильной ориентации) и даже Удостоверение Депутата Городской Думы, размещались вокруг двух сплетенных тел словно на плохо исполненной картине Дали. Рыжикова при этом видно было гораздо хуже, чем его супругу. Он лежал на скамейке, прижатый мощными телесами партнерши, которые вот уже лет пять не брал в руки. Руки у него от такой тяжести невыносимо болели, но сладковатый аромат, витавший в воздухе, делал жизнь прекрасной и удивительной. Губы сами находили губы, а остальные части тела делали то, чему не учила даже зачитанная до дыр Камасутра, спрятанная у Рыжикова дома под самыми грязными частями его скудного гардероба. Кстати, он хоть и провел предыдущую ночь совсем не по-детски, даже сейчас смотрелся о-го-го.
Прибывший народ стоял и смотрел. Никто не смел даже шелохнуться, чтобы не спугнуть такое чудо. Рыжиковы целиком занимали скамеечку, которая была тем немногим, что осталось от большой деревянной дачи. А от нее, то есть дачи, действительно осталось совсем чуть-чуть. Так, сараюшечка со ржавым замком, покосившаяся то ли от старости то ли от стыда, разбитый в усмерть велосипед, который кто-то подарил Рыжикову на свадьбу, но на котором ему покататься так ни разу и не удалось и вот эта самая скамеечка. А все остальное, плавно проходя стадию возгорания, превращалось в дым. Дым был густой и не совсем обычный, потому что от обычного дыма глаза слезятся и желают выпрыгнуть из орбит, а от этого нет, совсем наоборот, все вокруг становилось таким замечательным и смешным, что хотелось смеяться и плевать куда-нибудь высоко-высоко в небо.
А вокруг, куда не кинь взгляд, ползали роботы. Они скребли железными конечностями по скошенным грядкам и ровным дорожкам, усыпанным красным гравием, кстати, за этот гравий Рыжикова отдала в свое время ящик водки водителям со стройки. Роботы выползали из дымящихся руин, отсвечивая в багровых огнях головешек, они верещали и щекотали Рыжиковых за пятки, чем вызывали дикий смех у Рыжиковой и тоненькое похрюкивание у ее супруга. А еще эти мерзкие машины мешали разглядеть собравшейся публике все самые интересные подробности. Роботов были сотни, тысячи, а может быть даже больше, и каждый чем-то отличался от других. Одни умели говорить, другие тащили на себе какие-то большие свертки, наверное, растаскивали дачу про запас, а отдельные экземпляры даже занимались воспроизводством себе подобных. Наверное, брали пример с парочки на лавке. Но этого никого не смущало, потому что всем было ужасно хорошо. Еще бы, четыре десятка тюков отборного косяка, любовно выращенного московскими гостями, и подожженные умелыми руками госпожи Рыжиковой, давали замечательный релаксационный эффект после тяжелого трудового будня.
Правда, отдельные граждане тут же бросились ловить самых крупных роботов, в надежде, что за пойманные экземпляры большого размера премии дадут больше, но таковых энтузиастов было не много. Остальные просто стояли и вдыхали аромат. Многие стоять не могли и прилегли на траву. А когда прилегли, то увидели, что рядом с ними возлежат не менее замечательные личности, чем они сами, да еще некоторые из них были противоположного пола, хотя последнее обстоятельство не было решающим. И пошло всемерное братание и любовь. Тот день в городе Серове так и назвали – День большой любви. Кто-то даже хотел сделать праздник ежегодным, и собирал подписи участвовавших в нынешнем, но. . . Но у него ничего не вышло.
Только два человека были обиженны и страшно расстроены происходящим весельем. Одним из них был ответственный за плантацию, некто Василий. Василий с тихой понятной грустью молча смотрел на происходящий бедлам. Что-то громко сказать ему мешал кляп, сделанный из старой рукавицы для хозяйственных работ, которую Рыжикова сильно, но аккуратно запихнула ему в рот еще в самом начале своей спецоперации на даче. А грустил Василий от того, что дурь его не брала совсем. Облака ароматного курева накатывали на него, в надежде сделать приятное, и также тихо откатывались обратно. А он стоял примотанный к единственной здесь яблоне и печально смотрел на чужое веселье с грустной думой на челе, не обезображенном интеллектом – что же ему теперь сказать Вадиму-работодателю. Вторым чужим на этом празднике жизни был, конечно же, Петр Анатольевич, надежды которого вкусно поесть на поминках рухнули в то самое мгновение, когда он увидел бледное аппетитное седалище живой Рыжиковой под нежаркими лучами серовянского солнца.
- Веселитесь, веселитесь, - бормотал он, - пытаясь разобраться, почему же его новый фотоаппарат не хочет снимать. Он пытался это сделать до тех пор, пока не обнаружил, что в затвор маленькой механической игрушки вцепился злобный робот, который и не давал нажать как следует на заветную кнопку. Робота он сбил ногой, но тут на него напал еще один, а потом еще и еще. Фотоаппарат пришлось бросить и спасаться бегством в сторону реки, избавляясь на ходу от одежды, в которую впивались проклятые роботы.
Вскоре дым стал рассеиваться под порывами легкого ветерка, прилетевшего откуда-то из-за рощицы, и наконец-таки подъехавшим милиционерам увы уже ничего не осталось. Очень они по этому поводу расстроились, да еще сказалось нервное напряжение последних часов, поэтому действовали стражи порядка грубо. Особенно некрасиво повел себя известный нам начальник убойного отдела. Он подскочил к счастливо улыбающейся Рыжиковой и попытался освободить от нее полузадушенного супруга. Эти действия вероятно очень не понравились оттаскиваемой, и именно поэтому при задержании гражданка Рыжикова не нашла ничего более убедительного, как станцевать в защиту своих прав джигу на фуражке начальника убойного отдела.
Он всем потом так и говорил:
- Я ее водой хотел напоить, не из графина, нет, обычной, в чувство привести, а она мою фуражку в грязи валяла. Да после такого она не то, что депутатом, женщиной быть не может. Мне ведь следующую форму не раньше, чем через год выдадут. Так что же, мне теперь целый год ходить без головного убора?
Потом, по словам очевидцев, он горько плакал и не менее горько напивался в маленьком кабачке у старого здания городской администрации под чутким присмотром бармена Сэма. Этот самый Сэм был единственным негром в городе Серове, а потому пользовался особой любовью у местной милиции, как элемент необычный, а значит подозрительный и даже мистический. Это мнение о себе он всячески раздувал и поддерживал, так как специально для милиции держал в своих запасниках зверскую бурду, которую выдавал за настоящий двадцатипятилетний коньяк. Вот этой огненной водой он и угощал своих погонистых посетителей. А милиционеры – они ведь как дети, им скажешь двадцать пять лет – они и верят, да еще сами же и версии придумывают, откуда в их дыре взялся такой дорогущий напиток.
В общем, весь город бурлил сенсационными новостями несколько дней. Даже обычно инфантильная Генриетта Борисовна страшным тихим шепотом рассказывала пропустившим эти события все самые пикантные подробности. Кровяное давление у нее от рассказов скакало как столбик термометра у тифозного больного, и сама она при этом шла по лицу ярко алыми пятнами. Но это не могло остановить раздухарившуюся старушку, и она несла и несла просвещение в массы.
Только Петр Анатольевич никому ничего не рассказывал, потому что после того, как он проплыл бревном несколько километров по реке, а потом распугивал теток в ближайшей деревне своим естественным видом а’ля Адам и получал тумаков от их мужей, говорить ему особенно не хотелось.
А Рыжиковых сначала наградили почетными грамотами за уничтожение крупной партии наркотиков, шутка ли почти тонна «травы» была уничтожена умелыми действиями одной просто российской семьи, (правда вместе с дачей, но ведь дача то не государственная – ее было не жалко), а потом посадили, за сопротивление, на пятнадцать суток, в одну камеру. . .
Послесловие
Собственно говоря, так как история завершилась почти счастливо, несмотря на обилие цифр тринадцать, послесловие это можно было и не писать, если бы не волнения за судьбу моих главных героев. Всех их автор успел полюбить, даже тех, кого любить в общем-то не полагалось и поэтому…
Максута так и не нашли. Диггеры спускались в колодец, светили там фонариками, агукали в темноту и сделали заключение, что это никакой не колодец, а древний подземный ход, который ведет черт знает куда, и куда-нибудь, наверное, выводит, может быть даже в покои Ивана Грозного. Но так как Максут нигде и никогда не объявился, появилось предположение, что его просто напросто съели либо крысы, либо те же диггеры. Правда, ходили слухи, что кто-то из них во время поисков видел стаю упитанных французких бульдогов, испугавшихся света фонаря и скрывшихся в одном их боковых ходов, но этому никто не поверил. Будут еще французкие бульдожки бояться света фонарей.
Вадим оправился от удара хрустальной пепельницей и даже вылечился от алкоголизма, тем более что долга у него теперь уже не было, и он мог не пить по этому поводу. Спустя пару недель он выкрутился из неприятной истории с «травой» и появился в Москве, где сразу же отправился в дом номер 13 на второй этаж к своей милой Елене. Он не знал, застанет ли ее в живых или нет, но когда увидел открывающей ему дверь со знаменитой Мумой на руках просто остолбенел и сразу захотел обратно в Серов. Однако Елена его впустила и даже приняла хорошо. Поэтому он немного расслабился и рассчувствовался и, выпив для храбрости, признался ей, что в свое время просил Максута ее пристрелить.
- Но ты же знаешь, я люблю тебя, - заявил Вадим в оправдание и с радостью услышал в ответ.
- Я тебя тоже. Поэтому я тоже тебя заказала.
Как у них дальше развивалась семейная сцена, осталось не совсем ясным. Известно только, что с тех пор живут они внешне дружно и счастливо и вместе выгуливают Муму по вечерам, приучив ее есть вместо человеческих ушных раковин самые обычные говяжьи суповые наборы.
Герасим тоже оказался крепким мужиком, что было неудивительно, так как в его голове сотрясаться и ломаться было почти нечему, поэтому после удара он выжил. Однако не заговорил, как надеялись медики и милиционеры города Серова, выдвинувшие против него целую серию обвинений. Все они мечтали, что он окажется уникальным случаем и свои рассказом уменьшит себе наказание лет на пять. Герасим же подло обманул их, знаками показав на суде, что не умеет не только говорить, но даже писать, а потому никаких показаний давать не может. После чего заслуженно отправился отбывать срок в одну очень правильную трудовую колонию, где был оценен и выделен местными как человек совершенно не скандальный и не болтливый, да еще и решающий все проблемы одним ударом кулака.
Что же касается Рыжиковых, то здесь судьба была наиболее благосклонной. В течении отведенных им пятнадцати суток они так снова сдружились и слюбились друг с другом и о стольком успели переговорить (благо твердых неприкрученных предметов в камерах обычно немного), что Рыжиков понял – так дальше жить нельзя. Поэтому сразу после выхода на свободу, он отправился искать работу на биржу труда. Рыжикова же наоборот решила уменьшить свою общественную роль в городском управлении, чему в немалой степени способствовала ее новая популярность порно-звезды, и стала на полном серьезе подумывать о продолжении рода. Причем за дело она взялась как всегда со всей ответственностью и комсомольским задором, накупив большое количество специальных книг и поставив себе целью родить только девочку.
- Потому что дебилов в нашем городе уже достаточно.
Здесь мы их и оставим. Рыжикову, делающую специальную эротическую гимнастику, чтобы удивить и расслабить доверчивого мужа. И Рыжикова, бредущего через парк с пока полным отсутствием результатов поиска трудовой повинности. Оставим мы и ворон, кружащих над ним, и посылающих ему сверху лепешки счастья, которые как всегда пролетали мимо, отказывая великому неудачнику даже в этих маленьких приметах будущей хорошей жизни.
А почтальона так никто и не придушил, потому что он как-то сам упал с лестницы, которую перед этим вымыла с мылом Рыжикова, сломал ногу и вообще перестал разносить газеты.
Счастливое число или вся правда о Рыжиковых
© Copyright: Dmitry Guzhelya, 2002
Свидетельство о публикации №202061400070
Свидетельство о публикации №202061400070
Рецензии
Дмитрий, молодец!
Ну, ты даёшь. Снимаю фуражку!
Вчера два часа, не отрываясь от дивана, читал.
Все герои колоритны, сказ идёт резво и весело. А главное- концовка просто сказочная. Я думаю, лет через сто, твой Рыжиков, точно, каким- нибудь народным героем станет, вроде сегодняшнего Федота- стрельца.
Интересно, сколько ты эту вещь сочинял? 54 страницы, однако!.. И откуда тему взял? Прямо хоть кино ставь.
Словом, быть тебе номинированным!
С восторженным уважением, твой Ион.
П.С.
У вас с Николаем Заусаевым стиль письма похожий. Советую с ним познакомиться...
Ion Von Donn 19.06.2002 21:15 • Заявить о нарушении
Ну, ты даёшь. Снимаю фуражку!
Вчера два часа, не отрываясь от дивана, читал.
Все герои колоритны, сказ идёт резво и весело. А главное- концовка просто сказочная. Я думаю, лет через сто, твой Рыжиков, точно, каким- нибудь народным героем станет, вроде сегодняшнего Федота- стрельца.
Интересно, сколько ты эту вещь сочинял? 54 страницы, однако!.. И откуда тему взял? Прямо хоть кино ставь.
Словом, быть тебе номинированным!
С восторженным уважением, твой Ион.
П.С.
У вас с Николаем Заусаевым стиль письма похожий. Советую с ним познакомиться...
Ion Von Donn 19.06.2002 21:15 • Заявить о нарушении
Ионыч :) ты меня просто захваливаешь. Нельзя вот так вот и сразу :), надо бы поругать для приличия. Но знаешь как приятно, раз понравилось... А насчет того, сколько писал... Да долго писал, наверное больше года. Все как то шло потихоньку. А тему или даже темы, темы они почти все из жизни. Что-то было на самом деле, что-то немножко приукрасил.
В общем спасибки за рецензию.
С уважением
Д.
Dmitry Guzhelya 20.06.2002 14:15 Заявить о нарушении
В общем спасибки за рецензию.
С уважением
Д.
Dmitry Guzhelya 20.06.2002 14:15 Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.