Адюльтер

АДЮЛЬТЕР( И все же пьеса… В трех действиях)


Не убий –  в сердце? Понимаем головой…
Не прелюбодействуй – в голове? Понимаем сердцем…

* Предисловие
Здравствуйте. Я автор. А в принципе, какой я автор? … Смешно, сами увидите. Но я - автор и хотел написать пьесу. А кто мне запретит? И я написал. Конечно, я понимаю,  что было бы сумасшествием считать возможность моей пьесы увидеть театр. Но ведь пьесы не только смотрят в партере и ставят на подмостках,  их еще и читают. Так зачем же мне писать для театра? Мне достаточно и нескольких читателей. Поэтому прости меня, читатель, моя пьеса абсолютно не сценична. Да и герои мои, возможно, почувствуются вами без сцены - захоти вы этого, и декорации представятся - вы видите схожие ежедневно.  Костюмы?  Самые обыденные. Какой свет? Естественный. Так зачем между нами ставить  режиссеров, актеров, осветителей, гримеров, костюмеров? Не нужно! Для моей пьесы вполне достаточно меня и вас. Нда… Дальше хуже - я не смог облачить задуманное мной в диалоги и монологи героев и подумал, а ведь это все равно где раскрыть героев – до самой пьесы или в процессе. Нет проблем! Подоплеку пьесы я сместил на описание действующих лиц. И получилась пь… рассказ. Но все-таки, думаю, это пьеса, потому как действия самих героев - главное. Улыбаюсь, разрешил, получается,  как автору пьесы себе всё.  А что – запросто! Вот, например, переношу вас в 1972 год.  Скажем так, это точка отсчета моей пьесы. Лето. Дача. Меня бьет дедушка… Улыбка. Всё, все - утомил. Все что хотел сказать до – сказал. Пока. Автор.

I Действующие лица
1. Герой первый - мой друг Вальтер.

 «–Так, значит, ничего и в глаза не видел! -  уже кричал дедушка. Он держал меня за вихры так крепко, что отвернуть взгляд было невозможно, тем более вырваться. Он присел и пристально смотрел на меня незнакомыми, навыкате, глазами. - В глаза, воин, смотри.
-Нииииа, - поскуливал я и смотрел. Они были так не похожи на его обычно добрые.
-Не видел, гаденыш, и руками не держал. Вот этими в масле. Ну-ка, понюхай, - он взял мою руку и поднес её под самый мой нос.
Я заплакал и стал объектами обнюхивания растирать льющиеся крокодильи слезы.
- Москва слезам не верит, - дедушка распрямился и стал вынимать из своих брюк ремень.
Я стоял обомлевший, неужели порка. Еще было не поздно остановить это и сознаться. "Но как мой новый друг? Что скажут мои старые друзья? Нет." Я перестал плакать, стиснул свои маленькие скулки и стал высматривать, как ляжет пряжечка на дедушкином ремне - в руку или в хвост. Змеиная желтенькая проволочная голова с язычком легла в руку. "Хоть так". Я сжал кулаки, закусил свой язык, готовясь принять за друга. От бати мене очень редко доставалось: в пол силы, по одежде, с беготней, но дедушка… С ним у нас это было впервые и он  - я не ожидал от него такого - накрутил на руку ремень, оставив болтаться полуметровый хвост, раздвинул свои ноги, свободной рукой поманил: - Иди сюда, родимый. Я понял, что он порет по-другому, стало страшно, и меня заколотило. Его рука легла мне на затылок, нагнула меня, зажала голову между ног. На удивление полегчало, его сильные ноги успокоили дрожь - не дрейфь, а прими. Не выпуская свой язык, в нос, я начал осмысленно подвывать, выпрашивая помилования, даже не помилования, а смягчения первого удара. Я сейчас улыбаюсь… Ай, да дедушка у меня! Молодец, передавая опыт, сек по-своему - по старинке. Дедушка, задолго до войны перебрался в Питер, но корнями был деревенский, костромской… Я изготовился принять вековой опыт костромских крестьян. Рейтузы вместе с трусами сползли.
- Значит, милок, глазами не видел и руками не трогал? Верю. И весь день на велисипеде катался? Верю, агнец божий. Ноги-то вместе поставь. Ну, внучек родной, за гондоны тогда, за гон-до-ны.
- Мнннн...

-Дедуля, я пойду погулять? А?
- Сиди дома.
- Дед, не сидится – больно…
- Дедуль, ну куда я раненный убегу?
Дедушка подошел ко мне:
- Сережа, ты уже большой, понимать должен. Больше туда не ездий. Ладно, самопалы и живило ваши, но трофеи копать - больше не сметь. Ладушки?
- Хорошо. Я побегу?
- Недолго, - дед отвесил мне легкого подзатыльника и улыбался знакомыми глазами, - Беги.
Мой дедушка - добрый дедушка, голос не повысит, только вот сегодня… Я быстро побежал, несмотря на неприятные ощущения в филейных частях, к друзьям, к месту нашего обычного время провождения - на поляну. Они, два моих на дачный сезон друга меня уже там поджидали. Я рассказал ребятам о науке дедушки. Она состояла в том, что оружие пахнет - вот дедушка и унюхал моего нового друга. Откуда мне было знать, что боеприпасы, а вернее защитная смазка, в которой они законсервированы, со временем разлагается и специфично пахнет. Дедушка воевал на Финской войне и на ней же был ранен и, мало этого, пережил окружение и промерз в лесах до потери зубов и волос. Поэтому он стал нестроевой и не воевал с фашистами. Дедушка был слесарем и делал оружие победы в Сибири и, конечно же, знал, как оно пахнет. Ребята выслушали.
- Завтра пойдем на кирпичный завод, откачаем с машин бензину. Отмоем, - сказал Васька, старший из нас, - так, что дед носа не подточит.
- Слушай, а если не поможет? Дед мне тогда еще раз всыплет, - испугано не верил я.
- Да брось ты, Серёга. Я вот у папаши своего одеколону француйского в бутылочку отолью, попрыскаем, - успокоил Михряй, младшенький в нашей компании.
- Голова ты, Михряй, - сказали мы разом.
- Хорошо, что у меня дома все таблетками пропахли. - он нюхал свои руки. - Я вот еще посмотрю: у родичей перчатки видел резиновые такие, уведу.
- А я тряпок принесу, масла машинного - сказал Васька. – Серега, а ты не выдал? Дед поверил, что сказал?
- Поверил. За гондоны порол.
Ребята со смеху попадали на траву.
- Чего смеетесь, как будто сами… Дурачки.
В начале этого лета местные постарше ребята, насмехаясь над нами несмышленышами, рассказали, что у заводской общаги можно найти спущенные воздушные шарики. А потом смеялись над нами и сказали, что не так надули, идите и спросите  у взрослых, что такое гондон и как его правильно надувать. Я спросил. Дед не ругался, спокойно поговорил со мной, объяснил и заставил почистить зубы. Позже я узнал, что и с “байстрюками”, так назвал их дед, он тоже поговорил. Они теперь, увидав его издалека, здоровались по имени отчеству: «Здрасти, Сергей Васильевич».
Вечерело, мы договорились завтра встретится у тайника и разошлись по домам. Нам было лет по десять, и нас еще засветло укладывали спать. Мы тогда еще не знали национальности родителей Михряевых, знали - врачи, мы не знали, что не все надо надувать,  мы многого не знали, но мы уже знали: мы – пацаны, и отчетливо понимали, что находка на Рамбовском пятачке не простая - взрослая. Это даже не черепа. Это были три немецких пистолета, как новенькие, абсолютно не тронутые временем, как современные игрушечные китайские подделки. В тот памятный день с утра мы сбежали "на раскопки" за порохом артиллерийским, он там везде рассыпан, с виду - как макароны ломанные. Стали копать у некруглой воронки, предполагая, что это был блиндаж, наткнулись на труху деревянного ящика. В нем нашли остатки железного, в котором и лежали в черной сильно вонючей повидле они. Оттерли травой. Новенькие и - ведь надо же - три. Всем хватило.»

Я зашел в ванну, достал из потайного места коробку. Вот он, мой друг. Почти тридцать лет со мной. Пистолет системы Вальтера образца 1938 года, Р-38, код "ac", GA 073 672. Знаю номер наизусть с детства, как и всего. Десять лет тер вороненого друга незаряженным, пока не достал патроны. Еще пару лет, до первой стрельбы, он лежал девственно заряженным. Видимо, я так сильно его берег от чужих глаз, что это перенеслось и на чужие уши. В глухом лесу мы подружились окончательно, он послушно громко заговорил, но до полного понимания было далеко. Я стал изредка пристреливаться и понял: самому трудно его обуздать. Руку ставил у мастера стрельбы в пустом тире, по ночам, за деньги. Забываю, последний раз года два назад стрелял - не очень. Беру со дна коробки 8 патронов, вставляю в магазин. Щелкает защелка в нижней части рукоятки. Предохранитель вниз. Пальцем щупаю знакомый указатель наличия патрона в патроннике. Пока он не ощущается. "Что, дружище, не стрелял по людям? Научу."
Вздрогнул, услышав:
- Ты скоро? Я же тороплюсь!
Это она, из коридора. Кто она? Любовница. Тьфу, вернее я - любовник. А торопимся мы… Тьфу еще раз, и еще вернее, она спешит, сама не зная, куда. Я туда не очень спешу, но придется. Смотрюсь в зеркало и засовываю пистолет за спину. "Оружие Джеймса Бонда.. Убивал, улыбаясь". Натягиваю улыбку. “Черт, не успел почистить зубы”. Выхожу:
- Я готов, поехали.
Я подхожу к ней, целую и ненадолго оживают следующие герои моей пьесы.

2. Кто эти герои? Это  человеческие языки.
“Давнишние знакомые, похожие - её и мой. Как же они познакомились?  Ах, да…
Случилось это из-за дурацкой теории моей. Вычитал, что когда мужчина целуется с женщиной, то на уровне подсознания, через слюну, происходит серьезное, на генном уровне, тестирование партнера.  При настройке оба чувствуют созвучность продолжения, и организмы проверяют, как бы выразиться - возможность дальнейшего соединения.  По ней знакомиться весело - целуешься, засекаешь время,  если полчаса выдержал и под корочкой, в подсознании, что-то зашевелилось, тогда знакомься, нет - прощай. Вот такая поцелуйчато-генная теория, применяемая на практике, на молекулярном уровне и сработала у нас.
Более полугода назад, случайно оказался на вечеринке – незнакомая компания, много разного народа: парные, не парные, молодые, постарше. Веселая компания, поднялось настроение и пал у меня глаз на неё, с другими девушками балагурю, а на неё только “дышу” неровно - словом даже не обмолвился. Не танцует, на кухне все больше в беседах. Оно и понятно, колечко золотое обручальное на правой руке у неё, хотя и рядом никого нет. А у меня на левой.  Долго носил справа – сжился, после развода снял было, а на следующий день упал на ровном месте, не прошло и недели опять падучая - ногу подвернул. С чего? Вот и подумал, талисман, ешкин кот, надо оставить – резьбу только поменял и падать перестал.  Получается, разнорукие мы, я вроде даже и остыл, но к ночи расплелись языки у всех, шутили на грани фола. Все как раз за столом были - очередной тост. Я возьми и выступи со своей теорией, мол за генную солидарность. Смеялись, выпили. Мало этого - я еще и продолжил:
 - Я, - говорю, - сейчас доказывать вам её буду, только, чур, эксперимент чистый: никто не подсматривает, лаборантка не отказывает. Согласны девчата?
– А то!  - кричат, -  выбирай, профессор!
Я подхожу к ней:
- Разрешите вас на тур танца?
Уходили под смех и улюлюканье. Заходим в комнату.
- Мадонну поставлю, не против?
Улыбается. Выбираю трек «Frozen – Замороженная», он мне нравится не словами, а музыкой -  мужское и женское начало там отчетливо слышится. Выключаю свет и иду к ней, а сердце уже стучит громче тех барабанов, что будут впереди. Обнимаю и сразу натыкаюсь на взаимность, причем на уровне  генной инженерии, и чувствую, что возникает  такая созвучность, что и возможность дальнейшего соединения не ставится под вопрос. Я, что, себя не знаю?  А тут,  получается, сработало подсознание. Дальше хуже, оно как даст по системам, клетки нервные мрут как замерзшие мухи под этот Frozen, и аж знобит. Она млеет, я дурею. Не разрываясь, знакомимся языками один танец, другой. В любой момент войти могут, а мы все гены чувствуем… Все заканчивается. Начинаю это понимать, говорю «внутренний стоп»:
- Спасибо за танец, - опускаю руки.
- Спасибо за ласку, - удерживается сама.
Выходим. В коридоре она подошла к зеркалу, подвела губы. Красивая. Возвращаемся.
Шутят, смеются, - Получилось, зацеловал  до соединения?
- Эксперимент,  - отвечаю, - не удался. Порядочная замужняя женщина не есть чистый эксперимент. Всего один раз поцеловал.
- Один раз, длинною в двадцать минут. Мы уж тут заждались вас. Смотри, порядочный ты наш, мужу расскажем.
- Да что вы, этот один раз – целовал-то я ручку и не обслюнил даже. Наткнулся на такое целомудрие, что мужу обязательно и расскажите. Не повезло на эксперимент, так что не замужние два шага вперед…
В общем, замял  кое-как наше отсутствие, а дальше все пошло, как и не было ничего. Все пошли танцевать,  и я затерялся в народе. Попозже  с хозяином  вечеринки тет-а-тет, как бы в шутку, спросил: «А что муж  у неё рогоносец или?» Получалось или – нормальная семья. Бывает.  Старался больше не смотреть на неё и собираться домой стал в первых рядах. Хотя - вот именно старался, не мог я забыть тех двадцати минут. Перед выходом – на салфетке пишу:  “А вдруг? Не спеши. Телефон”, засовываю в карман её плаща.  И еще когда на посошок провожали, специально для неё, играя в поручика Ржевского, целовал ручку дамам. Всех холодно, а с её рукой прощался злосчастный язык.
Прошла неделя, генная инженерия стала забываться,  к телефону уже не подбегал, как к огнетушителю в пожар. Звонит, жую, подхожу вяло:
– Это я.
– Здравствуй, - а дальше сказать ничего не могу, как язык проглотил. Мужчина завсегда в начале в страхе, а женщина наоборот:
– Что молчишь? Вот не спеша тебе звоню, вспомнил замороженную? Нет?
– Такое не забыть, – говорю, - рад отогреть прямо сейчас: где, когда?
И дальше теория генная подтвердилась, и соединились мы сладко, а потом добавив еще все прилагающееся, кафе, театры, прогулки , разговоры, вообще получился полет. Только окольцованные мы  по-разному, и со временем землиться стал полет. Смотрит голубка, насколько от гнезда  семейного отлетела, и хоть высоко взлетаем, но не улетает далеко, возвращается. Все верно, позиция легкая у неё – знал, на что шел,  вся я тебе не принадлежу. Месяца три прошло,  мутит от высоты, все на виду, а за горизонт не улететь. Я уже зову – давай, ласточка, возьмемся за руки, рви там, надо дальше, а то если сильно пришито, зачем отрывать, сам отлечу с раненным крылом.  Пошли значит от меня горькие вопросы принадлежности. Были и ответы соленые - туманные. Еще месяца четыре знакомые языки слизывали все эти горькие и соленые неровности и говорили: это не соль, это не желчь – это сахар. И вот эта горько-сладкая наркотическая кулинария, замешанная на вранье, с закваской на генах так все запутала в голове, в чувствах, в жизни, что потребовалось высказаться другому герою моей пьесы. Последнему, третьему, но подождите – мы едем по мосту… ”
У меня есть игра что ли такая: через мост если едешь с девушкой близкой, надо целоваться. В Питере мостов много. Проезжаем Володарский, совсем близко её дом, языки знают это и напоследок орудуют, как будто впервые за сегодняшний день. Похожие - её и мой. Чуть не врезаемся, и следующий герой необычно затрепетал.

           3. Вообще-то, с этого героя надо было начинать. Главное должно стоять в списке первым. Уже не изменить, пускай будет по нарастающей. Мне этот герой ближе всего, он наиболее глубоко во мне, это мое Сердце.
”Сердце моё полый мышечный орган, расположенный в середине грудной клетки. Мышечная перегородка делит его продольно на левую и правую половины. Клапаны разделяют каждую половину на две камеры: верхнюю ( предсердие) и нижнюю (желудочек). Сокращаясь, сердечная мышца проталкивает кровь сначала через предсердия, а затем через желудочки. Из легких насыщенная кислородом кровь поступает в левое предсердие, потом в левый желудочек и из него через аорту разносится по всему телу. Отдав кислород, кровь собирается в полые вены, а через них в правое предсердие и правый желудочек. Оттуда в легкие, где круг замыкается. Когда я спокоен, Сердце совершает 80 сокращений в минуту. Когда я "на ушах", то частота сокращений может повыситься до 150 ударов. Так было у меня всегда. Пока я не прочувствовал, что становлюсь лягушкой. Это стало влиять на мое Сердце, оно стало останавливаться. Вы не верите? Давайте поясню. Волей случая месяц назад, в расцвете весны, я подрядился на извоз. Как бы короче объясниться, не вдаваясь в подробности?. Надо погонять триста километров по Ленинградской области по поселкам, садоводствам, одним словом, дачным злачным местам для проверки … А неважно чего. В принципе я не проверял, мое дело - рулить, для проверки была менеджер. Я же по прибытии в определенный пункт глушил машину и минут десять-пятнадцать скучал, похаживая вокруг неё и посматривая, где предстоит мне приложить руки для подлечивания моего “боливара” после зимнего периода. Смотреть на него было тошно, я стал расширять кругозор. Был конец апреля. Светило яркое и уже теплое солнце. Оно упреждало природу:  травы как таковой еще не было, и зеленка не тронулась, хотя почки уже открылись. Первые остановки были почти в самом городе, где экология оставляет желать лучшего: желтая трава, помойки… да что вам говорить, знаете сами. Наконец отъехали подальше, стало повеселей: леса , поля. Здесь я и заметил первую лягушку, она смело скакала через дорогу.  Дал немного руля, объехал. Еду дальше, а их становится все больше и больше, в поле зрения попадает уже по три, четыре. Стал присматриваться: большие, прыгают высоко и четко поперек дороги, движутся интенсивно,  то есть не так - прыгнула и ждет, а именно гонит ее - прыгнет, пару вздохов и дальше, и дальше. Я  старался их объезжать и не допускать ДТП, хотя клякс на дороге было предостаточно.  Очередная остановка случилась а пустынном садоводстве, скучающем по ковыряющимся землекопам. Пользуясь случаем, пошел “до ветру” в канаву. Смотрю, а там лягушек штук пять сидит. Балдеют, надутые, но не квакают, а немного потрескивают, глаза навыкате на меня уставились – нахалки. Ну, ну, поехали дальше. Как-то вроде поменьше стало нарушителей дорожного движения, и я забыл было про них совсем. Возможно, даже и не из за этого, я ведь не на лягушках помешанный, есть у меня о ком думать, вспоминать, терзаться, улыбаться. О ней. Подъехали к очередной остановке. Вышел из машины и не понимаю: что-то такое в воздухе, монотонный шум разносился отовсюду. Стоило повернуть голову в любую сторону, несколько менялась сила звука, но монотонность не проходила. Непонятно, откуда он  идет - отовсюду. Прислушался, тенденция все же была, наметил азимут и подошел к…  Вавилону. На перекрестке, где две канавы сходились, образовался маленький пруд. В канавах было течение, и вода ручьем стекала в трубу, проложенную под дорогой. Понятно? Поймите теперь дальше - пруд кишел лягушками. Сотни три. Что они там делали? Естественно, не только пели. Я спустился к воде, удивился - еще и реагировали, крайние попрыгали, по одиночке, двойные, тройные. Смотреть даже, не то чтобы тошно - не хотелось и я ушел подальше от вакханалии и сел на лужок. А шум-то не отставал. Как же описать этот звук? Сотня мопедов монотонно работают на одной ноте, и шум от них сливается в одно сплошное космическое тарахтение. И вот, наслушавшись этого, вдруг так пусто стало под дыхом, какой-то непонятный страх этим шумом закрался в меня. Стало тошно так, как бывает перед очень важным событием. И это важное пришло, это понимание нашей с ней ситуации не сознанием, а Сердцем. Хотя в тот момент я ничего головой не понял,  это потом я вычислил, что  я давно уже стал  превращаться в лягушку. Началось незаметно, с головы, с состояния вседозволенности языка,  да только вот никак понять не мог, нужны были изменения в физиологии, в Сердце. А тогда я, ничего не понимая, прощупал пульс. Он сбоил: два, три раза стукнет, а потом молчок, и только холодок внутри лягушачий, потом опять постучит, помолчит. Количество сокращений уменьшилось от нормальных человеческих. Лягушки приняли меня как своего, головой я был уже согласен прыгнуть к ним в пруд, и только Сердце сопротивлялось. На следующих остановках я уж не выходил из машины, чтобы не услышать этот зов,  я старался успокоиться, забыть о ней, обо всем - нет, это не отпускало. Резонанс состоялся. Это не страшно, с  этим можно жить, до перепонок еще очень далеко, но Я - не Лягушка. Я пытался решить этот парадокс человеческими способами: пытался сам, просил её. Ничего не помогало, языки зацеплялись все сильней и яростней, а Сердце продолжало леденеть. В конце концов  я и мой друг Вальтер пришли к общему мнению – надо помочь Сердцу сильной терапией.”
 Вот и подъехали.
- Пока.
- Пока. Завтра позвоню.
 Провожаю взглядом, отъезжаю метров сто, паркуюсь, выхожу из машины. В груди холодок. Я уже привык, это не страшно, когда Сердце останавливается. Ничего, ничего, я прикусил язык и пошел…

II Место действия

Действие происходит в Санкт-Петербурге, на улице Народной, в двух расположенных по разным сторонам улицы домам.

III Пьеса

Действие 1

На крышу дома из чердачного окна вылезает мужчина. Его сердце бьется с частотой 120 ударов в минуту. Он подходит к краю крыши, всматривается в дом напротив. Сердцебиение резко учащается до 150 ударов. В это время внизу, на тротуаре, мама покупает маленькой девочке, держащей воздушный шарик, мороженое. А на крыше мужчина достает из-за спины пистолет. Он присаживается на колено и целится по направлению противоположного дома. Сердце - 130. Он продолжает целиться и прикусывает свой язык. 110. Еще целится, надкусывает язык до крови. 90. Внизу мама  передает мороженое девочке. Та, протянув руки к нему, случайно отпускает  шарик. Он летит вверх. Мужчина престал надкусывать и - 80. Шарик попадает в поле зрения стрелка. Он отслеживает его и стреляет. Улица шумит, и выстрел почти не слышен. Резинка падает вниз. Он подходит к самому краю крыши и смотрит вниз на улицу.

Мужчина произносит: «Адюльтер окончен, надо почистить зубы. Дедушка был прав. Гондоны - грязные резинки. Жаль, не рассказал про это, пришлось понять Сердцем». Сплевывает кровь. Сердце бьется 80 и без остановок. Он прячет пистолет за спиной и скрывается в окошке.

Действие 2

По улице Народной на проезжей части, как всегда, плотное движение. Шум машин сливается  в одно сплошное тарахтение. Не понятно, откуда оно идет. Отовсюду. На тротуарах не менее плотно. Люди. Непонятно, откуда и куда они идут. Можно только догадаться, зачем. Значит, снуют люди - идут по своим делам: одни спешат, другие не очень, одни идут друг за другом, другие навстречу, парами, по одиночке, останавливаются, смотрят. На всех одежды. Если по-честному, очень много  таких  как она, как я, как … Нет, конечно, не как вы. Вы идете уверенно, с высоко поднятой головой, с прямым немигающим взглядом, с улыбкой, в цилиндре, с тростью и в белых перчатках. И именно на вас падает сверху резинка. Прямо на улыбку. Вы обтекаете и через некоторое время по-новому смотрите вверх на окна.

Все остальные? Идут. Едут.

Действие 3

Квартира в разрезе. Вид через окно. Входит женщина. За столом с компьютером сидит мужчина. Он оборачивается,  они разговаривают. Слов из-за шума на улице не слышно. Минут через пять он встает. Она подходит. Целуются. Её язык, вяло начинает просыпаться. Целуются. Проснулся. Целуются. Черт знает с кем он – язык, но не с коллегой по семье. Целуются. Сначала вздрагивает она. Потом он. Падают.

Продолжают целоваться. Сношаются.

Занавес опускается. Конец.