Вот такой вот

Жил-был на белом свете мужик, и звали его Топор. Жил он себе, не тужил, горя не знал, да и счастья особого тоже. Но имел редкий с рождения своего талант - рубить, за что и любили его земляки, хвалили бесконечно и пользовались вволюшку даром его бесценным. Надо было что-нибудь или кого-нибудь порубить - звали его тут же на помощь, а Топор и рад был каждому услужить, тем более, что и благодарили его всегда щедро, не жалеючи. Кому-то дом срубит, другому просто дров на всю зиму наколошматит, а иному и говядинки к празднику тонко нарежет. Если же спор в деревне какой возникал, Топор не имел здесь себе равных - приходил, рубил с плеча, и ему-то уж никто не смел возразить, расходились все с миром и удовольствием. А детишек настругать Топору так и всегда было в радость - за это бабы сильно его уважали, души в нем не чаяли.
Когда же война случалась в русском государстве или битва какая жестокая, тут уж и Царь-батюшка не мог обойтись без мужика Топора - посылал за ним, молил о подвигах. Но и это для Топора была беда - не беда. Доставал он из сундуков свои кольчуги, доспехи ратные, мечи и палицы привычные и шел навстречу полчищам несметным врагов народа русского, свободного. И рубил он их без устали, играючи до последнего гада ползучего, а то и летучего какого-нибудь Змея Горыныча прихватит, да отправит Государю своему многострадальному посылочку с филе огненным из Змея трехголового к столу царскому и так богатому явствами, кушаньями заморскими.
А уж Царь-батюшка не нарадуется, не знает как ублажить потом Топора своего верного, потчует его не только хлебом, солью по-возвращении, открывает все свои закрома бездонные, винные склада безкрайние, подвалы глубокие. И ест, пьет за Царя Топорушка три дня и три ночи, и перебирают струны в честь него без отдыха гусляры сладкоголосые, а вокруг кружат в танце, словно лебеди, красавицы писаные. Но сидит за столами, ломящимися от даров, Топорушка, пригорюнившись, не тешат его гусляров трели дивные и красавиц ласки волшебные, не хватает ему чего-то в жизни ясной, расписанной, зовет его голос далекий, пугающий.
И вот брел Топор как-то к дому родному, задумчивый, после пира в честь победы над татарами, и понеслась вдруг поземка над полем широким, пыль покрыла солнце закатное, налетел сперва вихрь пронизывающий, совсем скоро ураган, с ног сбивающий, а потом тайфун, буря страшная подхватила топор в небо темное и забросила в воду кипящую, подсоленую, бурлящую в котле чугунном на костре посреди леса непроходимого.
Вокруг костра суетилась, прыгала бабуська веселая, подсыпала в котел приправы разные, опускала осторожно продукты вкусные, деликатесы и пряности, тщательно отобранные из роскошной ее коллекции, собранной со всех краев и стран, где успела побывать она за всю свою долгую и бурную жизнь. Обо всем этом топору не трудно было догадаться, когда он начал пробовать, впитывать все то, что попадало к нему в суп.
В первые секунды новой своей жизни топору было дико горько и жарко, но постепенно он начал разбираться во всем головокружительном калейдоскопе запахов и вкусов, что окутал его горячей, пьянящей волной. Топор был крепким и не сломался, оказавшись в другом, непривычном для себя измерении, в пространстве, где он как топор был никому больше не нужен, где сам превратился в объект воздействия для окружающего мира, а для себя самого - в объект восприятия, и счастье, хлынувшее вдруг в него, было настолько щемящим и необъятным, что он, пока еще не способный деформироваться и изменяться, зарыдал так безудержно и лохмато, что, еще минута, и он окончательно бы размок.
Но спасла нежная женская рука, доставшая его из уже остывшего терпкого, навсегда запомнившегося бульона его открытия. Топор открыл глаза, тяжелые от недавних слез, и увидел свою молодую женушку, совсем еще невесту, всегда возвращавшую его в человеческую реальность из его бесконечных теперь путешествий в мир трансцендентного.