Когда боги больше не верят...

               
               Когда боги больше не верят...





 
Порыв ветра, разбуженный восходящим солнцем, с оглушительным треском распахнул настежь окно, разгоняя по углам вязкую пелену табачного дыма. Ватное марево дешевого курева окутало скрюченное утренним ознобом тело Мишки Филина. Уткнувшись в тощую подушку, Мишка натужно всасывал в себя тяжкое зловонье прокуренной комнаты, широко раздувая ноздри. Спасаясь от сырости нетопленого жилища, он спал в одежде, пряча измятое лицо в засаленный давно  немытой шеей, лоснящийся остывшим потом, воротник кожаной куртки. 
Со стены напротив, на Мишку таращилась силиконом загорелая красавица и, может быть, просто хороший человек - Памела Андерсен. Огромный, в пол стены, календарь двусмысленно  соседствовал с алым шелком треугольного вымпела передовика производства завода «Двигатель», вывешенного на гвоздь прежним обитателем комнаты. Почившим в беспробудном пьянстве, так и не понятым, контуженым по колено, ветераном - афганцем.
Луч еще розового солнца стыдливо пробежал по стене, увешанной глянцем рафинированной похоти, на мгновение остановился и солнечным зайчиком метнулся в сторону крохотной кухни, ошарашенный обилием желез. Сослепу ткнулся в заляпанное мыльной пеной треснувшее зеркало, брезгливо зажмурился над завалами грязной посуды, уложенных в мутной луже объедков и оглушенный смрадом,  бросился вон, суеверно перекрестив на последок тенью оконной рамы натоптанные одиночеством проплешины скрипучих половых досок.
 Филин, не открывая слипшихся глаз, пошарил рукой где то внизу и нащупал острый край консервной банки. Луженое брюхо, вспоротое тупым кухонным ножом больно укололо пальцы острым краем и перекочевало на впалую Мишкину грудь. Он перевернулся на спину и прижимая к груди «пепельницу», выставленную с вечера под изголовьем кровати, разогнал указательным пальцем стайку заплеванных окурков, выуживая того, что помягче.
Он долго - долго разминал в ладонях засохший «чинарик», прислушиваясь к гулким ударам натруженного ночными кошмарами сердца. Переваливаясь с боку на бок, постанывая от предчувствия привычной боли, Мишка порыскал в дырявых карманах куртки и, где то за подкладкой, отыскал мятый в беспокойном сне коробок спичек. Закурил, надсадно кашляя и сплевывая на пол пожелтевшую от никотина слюну. Сквозь зубы, втягивая в себя пьянящую горечь окурка, Мишка Филин  пытался вспомнить увиденный сон, но ничего, кроме зовущего его куда то очень знакомого голоса, вспомнить не мог.
«Какие то люди, руки, ноги... Все куда то едут. Троллейбус!? Ах, да! Троллейбус! И контролер. Все про билеты спрашивала, козья морда!!! Какие билеты? Что значит должен купить билет!? Я уже давно никому ничего не должен... Пусть «лохи» с билетами ездят! Тьфу, и до чего же нудный голос... Голос!? Где я его уже слышал? Маринка, блин!? Она, сука!»
         В ошпаренной героином памяти мутным пятном всплывала тусклая лампочка, засиженная мухами, обшарпанные стены расписанные черной вязью аэрозольной краски - «менты -козлы!!!» и грохот собственных шагов в гулкой пустоте подъезда. В меченом вездесущими котами, длинном туннеле коридора Маринка Ерофеева встретила его настороженным взглядом. Один ли пришел? Не «ментов» боялась ушлая товарка, ох, не «козлов»!
Однажды, по осени, пришел такой же, «нарком» обдолбанный... Да только не один! Метнулась Маринка к мобильному телефону, но не успела и пикнуть, как дверь ногами вышибли. Товар забрали, деньги... Клещ отмазал. Да, если бы не Клещ, бегать ее пацанам мокроносым сиротами. Это уж точно, к цыганке не ходи!
По узким коридорам бывшего общежития для малосемейных гнал Мишку страх к заветной двери. Повинуясь ежедневному гону, он поднимался на пятый этаж и мерил испуганными шагами расстояние между жизнью и смертью. Именно там, за этой дверью, оббитой кровельным железом, сожительница «барыги» по прозвищу Клещ, отоваривала страждущих тем, что стало главным и в его жизни. Тем, ради чего он готов был на все, лишь бы избавиться от страха испытать бесноватую пляску наркотической ломки. В свои неполные двадцать лет он отдал на откуп героину все, чем когдато дорожил. И когда кончилось свое, он стал брать чужое.
Страх  гнал его в магазины и на рынки, где он, до поры до времени, удачно приворовывал то, что плохо лежит. Торопливо, в пол цены, Мишка сбывал краденное любителям «халявы», покупал на вырученные деньги «чек», и сидя на корточках  в густых зарослях цветущей сирени, «бодяжил» его в столовой ложке, разбавляя припасенной заранее водой. Закусив посиневшую губу, добросовестно кололся гуманитарным шприцом и «вмазанный»  наслаждался покоем высушенных ожиданием вен.
Но героин, всесильный «герыч», на правах палача упивался безволием жертвы и выжигал каленым шилом зрачки его помутневших глаз. Холодный расчет и наработанный годами цинизм профессионального вора сменились на отчаянье и тающую с каждым днем надежду на помилование. Ловить за руки стали чаще, с хрустом заламывая их за спину. Бить тоже, отдавая предпочтение опущенным почкам, по утрам, истекающим в унитаз пузырями горячей крови. Да и денег вырученных от продажи краденного стало явно не хватать. Дозы героина катастрофически увеличивались с каждым днем. Заветный «чек» - щепоть героина, в квадратике фольги. И больше ничего. И деньги, деньги, деньги... Ужас наркотической ломки гнал Филина все дальше и дальше. Все ближе и ближе...
  Денег не было и вчера, не дожидаясь утра, по среди ночи, он заложил Маринке свой паспорт.  Суетливо отоварился спасительным «чеком» и не отходя от «кассы» укололся найденным в обжитом наркоманами подъезде, якобы, одноразовым шприцом. Теплой, тугой волной погнало по жилам долгожданное облегчение. «Приход» получился отменный, но мысль о деньгах ломала «кайф» пополам. До того как и после... Кабала «барыги» намыленной петлей скользнула по набухшей венами шее.  Сто крон, плюс проценты... Это уже предел. Долг - это край! Надо что то придумать... Прямо сейчас. Иначе не успеть!
Обжигая едким дымом пересохшие губы, он добил окаменевший окурок и тихо постанывая, сполз на пол. Мишка осторожно вытянул ноги, разгибая непослушные колени, и замер в ожидании удара резкой боли. Тупо глядя на пробивающейся сквозь дыру огромный желтый ноготь, украшенный широкой траурной каймой,  он осторожно пошевелил пальцами ног, прокисшими в сырости прелых  носков.
Боли не было. Филин, наивно радуясь предоставленной отсрочке, поднялся на ноги. Покачиваясь из стороны в сторону подошел к распахнутому окну и путаясь в занавеске, вывалился по пояс во двор, налегая грудью на подоконник, заставленный пустыми пивными бутылками. Судорожно глотая свежий воздух, задрав голову вверх, он долго щурился яркому солнцу. Не дождетесь, уроды! Он ехидно оскалился плывущим в высоком небе облакам и ворочая опухшим языком в пересохшей глотке, смачно плюнул в голубое небо.




Мишка топтался на остановке, пропуская один автобус за другим, стараясь не думать о возвращениi домой. Ускоряя бег, он мелкими стежками мерил пятачок остановки и спохватившись, присел тощим задом на край облупленной перочинными ножами скамейки, обхватив руками трясущиеся плечи. Сегодня был точно не его день. Лютая злоба, вскормленная собственным страхом, закипала в исколотой душе мутной пеной отхожего места, душила и комком поднималась к его иссохшему горлу.
С раннего утра он бесцельно мотался по городу в поисках денег. Нервно расчесывая до крови синяки уколов, пробежавших неровной дорожкой от локтя вниз к обезображенной многочисленными порезами кисти, ближе к вечеру, он стал заметно паниковать. Липкий пот мелким бисером выступал на его лбу. Утираясь полой распахнутой куртки, Мишка все чаще оглядывался по сторонам в поисках любой возможности украсть, обмануть, развести, кого ни будь, пообещать. Или просто убить, на конец!
Деньги были просто необходимы. С каждым часом, с каждой минутой по капле истекало время, отпущенное ему «герычем». В отчаянии, он по - волчьи завыл, чувствуя, как где то там под коленями мохнатыми лапками пробежало то самое страшное. Невольно он нагнулся и почесал  растопыренной пятерней икры ног. Вены чешутся... Ужас ворвался в его душу, сметая на своем пути, перемалывая в труху, сомнения, совесть, сострадание, любовь, благодарность, проклятия матери и ее слезы, добродушный оскал охранника магазина, грохот дверных запоров в ментовском околотке... Все то, что могло когда то остановить Мишку в поисках денег. И сердце зачастило громким: «Чек - чек, чек - чек, чек - чек...!»
Отчаявшись выжить сегодня, Мишка, вдруг, услышал трель мобильного телефона и встрепенулся, озираясь по сторонам с надеждой на неожиданное спасение. Мужчина, в очках с огромными линзами стекол, томившийся на остановке в ожидании автобуса, зажал сведенными по девичьи коленями букет цветов. Очкарик долго хлопал себя по многочисленным карманам плаща в поисках трубки и близоруко щурясь всеми своими диоптериями, наконец то, выманил на свет божий крохотную «моторолу». Поправляя на носу запотевшие от усердия очки, он облегченно выдохнул :
-  Алле! Да, конечно... Забегу. А, что купить? Алле?! Да, да, слышу!!! Это такое, в синей пачке... В зеленой? Да откуда я знаю! Нет, я не психую... Да так, устал немного.. Да, на работе. А где же еще я могу устать!? Я не кричу... Шампанского? Какого? Может лучше водки, а? Ну откуда я знаю, что пьет твоя подруга! Я знаю, что мне нельзя нервничать. Да, конечно... Мне все равно... Нет, я не обиделся. Ну, не обиделся я... Честно не обиделся. И я тебя. Угу... И я тебя. Ага ! Туда же.. Ну, пока..
К остановке медленно подкатил автобус и шепелявя пневматикой распахнутых дверей, принял в свое натруженное чрево немногочисленную стайку пассажиров. Взбираясь по крутым ступенькам ворчливая бабка, оттопыривая огромный зад затянутый в рейтузы, больно осаживала локтями суетливого Мишку, который изо всех сил  старался держаться поближе к очкарику озадаченному мобильным телефоном. Мишка, бочком пробираясь по салону, поближе к мужчине, с ненавистью бросил в беззубый рот старухи  короткое:
- Да пошла ты....
- Расстреливать таких надо... Молодежь называется! В наше время таких... - проворчала бабка, устраиваясь телесами на узком сидении. Уткнувшись в стекло, бабка продолжала  нудно гундосить о «правильном времени», но Мишка ее уже не слышал. Вот оно! Телефон! Телефончик! Маленький такой... Скорее бы!
Замелькали  крашеные балконы домов «спального» района. Серый бетон «пятиэтажек» разжиженный редкой зеленью чахлой недоросли  городских деревьев скучно тянулся бесконечной лентой за окном  торопыги-автобуса. На длинных перегонах водитель пытался нагнать тающий на частых остановках график движения и нетерпеливо газовал коптящим дизелем, пороча солярным выхлопом, целомудренные в своей белизне,  облака.
- Следующая остановка - Академия! - прохрипел пыльным динамиком замотанный кольцевой гонкой со временем взопревший погонщик автобуса.
 Очкарик, торопливо перебирая руками поручень потянулся к выходу и невольно задел скучающую «правильную» бабку букетом цветов. Отстреливаясь робким «извините!» он рванул к выходу, принимая в спину старушечье:
- Ишь ты, «энтилегент» нашелся! В наше время таких... Тоже мне... Ботаник!
Мишка кулем вывалился из прожаренного солнцем автобуса и расталкивая плечами ожидающих посадки пассажиров, рванул следом за очкариком, уже успевшим свернуть за угол дома.
- Миша! Ой, привет! Ну, ты куда-а-а -а? Посто-о-о-о-й! - капризно надувая пухленькие губы затянула Верка- малолетка, удивленно  провожая взглядом убегающего Мишку.
- Некогда мне. - коротко рявкнул он на ходу, досадуя на непредвиденную встречу со своей, как всегда, нелепо расфуфыренной  пассией, и задыхаясь в непривычном для себя беге, скрылся из виду.
- Ой, подумаешь! Да больно надо было! Придурок... Дела у него!
Верка  обиженно фыркнула на коротко остриженную челку и сунула под язык приторно-сладкий шарик «чупа-чупса». Претендуя на соответствие глянцевым обложкам модных журналов она изводила на свое лицо, побитое сыпью подростковых угрей, немереное количество дешевой польской косметики.  Мишка Филин - удачливый вор, был главным поставщиком двора ее «малолетнего» величества и во дворе «общаги» Верка была краше всех! По сходной цене, разумеется. Сходились они у Мишки в комнате раз в месяц. Под пиво. Оптом и в розницу.
Оскорбленная невниманием, Верка, злорадно ухмыльнулась и, глядя в след ускользающему Мишке, процедила сквозь зубы:
 - Коснется еще! Еще попросишь у меня...в голодный год колбасных обрезков! Да чтоб ты умер от сухостоя, гад такой!




- Слышишь меня? - поправляя стойку микрофона, спросил дежурный по городу, вызывая патрульного на связь.
- Да, я слушаю. Говори. - Ответил тот и привычно загасил в пепельнице только что раскуренную сигарету. Разговор с дежурным, как правило, заканчивался приказом следовать на место происшествия. Патрульный приготовился записать адрес и точное время поступления вызова. Хотя приказом теперь это  никто не называл. Стараясь, по возможности, доверять друг другу дежурный на пульте управления и патрульный стремились избегать изысков казенных формулировок.
Они были знакомы по эфиру не один год, но очень редко встречались лицом к лицу в тесных коридорах префектуры полиции, куда патрульного периодически вызывали на случку в дисциплинарное бюро. Жалобы граждан сыпались в службу внутреннего контроля, как из рога изобилия! Отягощенные достижениями демократии, подразумевающую, как минимум, безнаказанность, граждане тешили собственные амбиции борцов с тоталитаризмом, изводя на кляузы тонны бумаги выдранных с мясом из школьных тетрадей. И когда полиция научиться работать и за что, собственно, они - честные налогоплательщики, платят государству налоги!?
- Академия сто двадцать четыре. За магазином пьяный. Заявитель на месте. Как понял?
- Понял. Еду. Свободные места в вытрезвителе есть?
- С утра все забито было... Я узнаю - свяжусь с тобой.
- Понял. Следую...
Патрульный подъезжая к магазину, еще издали увидел молодого парня лет двадцати пяти, нетерпеливо машущего рукой в сторону кустов. Дорожка, заботливо посыпанная мелким гравием, плутая в зарослях сирени, выводила от продовольственного магазина прямо к подъезду кооперативного дома, некогда отстроенного зажиточными, по тем временам, моряками торгового флота.   Переминаясь с ноги на ногу парень поглядывал на часы откровенно куда то опаздывая.
- Здрасти! Это я вызывал. Вон там, на дорожке, видите, да?
- Ну?
- Пьяный валяется. Вот. Ну, я пошел, да!? - с надеждой глядя на полицейского, спросил парень.
- Стой. Фамилия как? - остановил его жестом патрульный и достал из кармана записную книжку.
- Да откуда я знаю!? Первый раз его вижу! - удивленно пожимая плечами, ответил заявитель.
- Твоя фамилия. - Ухмыльнулся патрульный и приготовился записывать.
- Моя? А вам зачем?
- Положено.
- Иванов!
- А если по честному?
- Иванов.
- А если...- предположил патрульный, многозначительным кивков головы  убеждая собеседника не лгать.
- Преображенский. Алексей Петрович. Во-о-о-т в этом доме живу. На втором этаже, то есть в квартире номер восемь... Нет, честно! Можно я пойду, а? Опаздываю!!! - взмолился заявитель - Ей, Богу, опаздываю!
- Можно Машку - за ляжку. Козу -  на возу! А в нашей богадельне есть слово  «разрешите»! - нравоучительно поправил его полицейский, и заметно подобрев, добавил:
 - Иди, конечно. Себя помни - да Бога не забывай! Удачи тебе. Спасибо.
- Ага! Ну, я побежал...
Пьяный лежал лицом вниз уткнувшись разбитым носом в серую пыл гравия. Неловко подвернутая рука мертвой хваткой сжимала букет алых гвоздик, упакованный в отливающий платиной целлулоид. Вывернутые карманы плаща, разбитые очки в паутине трещин и  смятые в падении цветы насторожили полицейского. И лежит мужичек,  как то, очень не правильно. Не уютно. Падая лицом вниз, даже очень пьяный человек разжимает кулаки, стараясь принять матушку - землю раскрытыми ладонями, устраиваясь поудобнее.
Патрульный обошел распростертое тело и присев на корточки, внимательно осмотрел голову очкарика. Так и есть! Вот она, шишка на коротко остриженном затылке. По затылку кто то усугубил от души. И чем то тяжелым, судя по очкам, стекла которых разбились, падая с высоты человеческого роста. А рост, судя по сорок первому размеру ботинок, не большее метра семьдесят. Не великан, однако. Ботаник, одним словом.
Полицейский вернулся к патрульной машине и устало плюхнулся в насиженное годами кресло старенького «опеля». Зажимая в кулаке клавишу микрофона, свободной рукой порыскал в нагрудном кармане комбинезона и достал зажигалку, отливающую серебром на ярком, по весеннему, солнце. Памятуя о вреде курения, досадно покачал головой и раскурил очередную сигарету, вызывая дежурного по городу.
- Я слушаю тебя. Мест в вытрезвителе нет и не будет до утра. - опережая повторный запрос патрульного, ответил дежурный.
- Вытрезвителю «отбой». Дай мне « скорую» к магазину на улице Академия. Мужчина. Примерно, шестьдесят второго года выпуска. Трезвый. Потеря сознания. Травма головы. Жду.
- Понял. Вызываю.
- Давай.
Карета «скорой помощи», завывая сиреной на перекрестках, пробивалась сквозь стадо машин, толпящихся на запруженных перекрестках, минут десять. Бригада парамедиков, громыхая дюралюминием, выкатила носилки, ловко погрузила тело и умчалась в приемный покой больницы, оставляя за собой пыльное облако и стойкий запах нашатырного спирта. Патрульный еще раз осмотрел место происшествия и вызвал дежурного по городу:
- Личность не установлена. Кто то почистил его карманы. Документов нет. Думаю, грабеж.
- Приметы есть?
- Нет. Никто ничего не видел. Место тут такое хитрое, кусты высокие. Но, ударили сзади, по затылку. Так что, «терпила» наверняка, ничего путного не сможет вспомнить. Видимо, вели от остановки автобуса, а что забрали пока неизвестно.
- Сколько он там лежал?
- Около часа, может быть меньше. Кровь успела свернуться.
- Кровь?
- Да, он при падении нос разбил. Ссадина от очков на переносице.
- Ладно. Прими следующий вызов. Успеваешь записывать?
- Да нас рать! Бог не выдаст - свинья не съест!
- Не понял!!! Чего сделать?
- Хм! Ну-у-у, в смысле, нас много - справимся!
- А -а-а-а!!! Я уж подумал...Ха - ха - ха! Записывай!
- Давай.
- Общежитие для малосемейных знаешь?
-  Ну, так еще бы!
- Труп в подъезде. «Скорая» на месте.
- Принял. Следую.



Мишка Филин сидел на стертых в половину бетонных ступенях первого этажа, низко опустив голову на скрещенные руки. Он прислонился плечом к стене расписанной местными тинэйджерами аэрозольной краской, готовый вот-вот скатиться кубарем вниз по лестнице, под ноги равнодушных к его смерти обитателей «общаги», собравшимся поглазеть на еще одного умершего наркомана.
- Привет, начальник! Как жизнь? Бьет ключом? - встречая патрульного у входа, жизнерадостно воскликнул придурковатый малый, одетый в медицинский халат и тапки - шлепанцы на босу ногу, сплевывая себе под ноги мокрую шелуху каленых семечек. Страдающий туберкулезом легких и вынужденный бросить курить он с не меньшим азартом пристрастился к очередной заразе.
- Привет, коль не шутишь. Имей совесть, не плюй на пол. Ты же «тубик», дядя Федор!
- Извини, начальник. Был не прав. - пряча в карман халата горсть семечек, покаялся чахоточный оптимист.
- Ну, чего у вас тут?
- Ты глянь, начальник! Еще один « нарик» ластами хлопнул... - доверительно переходя на шепот констатировал дядя Федя, провожая полицейского в подъезд.
- Вижу. Ты чего такой ласковый, а? - подозрительно оглядываясь на запах перегара, спросил патрульный.
- Не, я в завязке, начальник. Не пью! Я дома сидел, по ящику передачку зырил, ага. А тут «скорая» подлетела. Дай, думаю гляну... Спускаюсь вниз - и на тебе, «жмурик» на лестнице! А доктор то, «лепила» хренов, не больно то суетился. Сразу, видать, понял, что к чему! Наркоманы забодали в конец, начальник! Да этих «раскумаренных» здесь пруд пруди, веришь?! Не пройти, не проехать!
- Ну и сидел бы дома...
- Не, ну интересно же...Чего в комнатухе, в этой клетке сидеть то? Книжки я все еще на «зоне» прочитал...А телевизор надоел, хуже горькой редьки. Он у меня, слышь, сутками про политику долдонить, про НАТО, союз Европы какой то. Рука Москвы и все такое...Кругом враги! Отечество, блин, в опасности! Из одного «союза» слиняли под шумок гласности и перестройки и тут же в другой премся! Ты понял, да?! На фига, начальник? Не понимаю! И главное, морды у всех такие сытые, гладкие...
- Ты чего так раздухарился, дядя Федя?
 - А чего они? Я может быть тоже знать хочу.
- Шел бы ты отсюда, Федор. Не видишь - работаю.
- А я чего, я ничего. Стою. Молчу...
Врач «скорой помощи» присев на согнутое колено заполнил обильно сдобренный латынью формуляр и передал патрульному документы обнаруженные при осмотре трупа.
- Что скажете, доктор?
- Что я могу сказать... Передозировка. Как обычно. Героин. Вот, что еще.. Тут у него в кармане паспорт обнаружили, но.... Вы уж сами как нибудь разберетесь, а нам, извините, ехать надо. Вызов висит. Вот справка. До встречи.
-  Да, уж, разберемся, конечно. Как нибудь.  - кивнул головой патрульный.
Полицейский, освещая фонариком титульный лист паспорта посмотрел на вклеенную фотографию. Огромные линзы очков, брови домиком, нелепый галстук... Намясенко Сергей Иванович. Тысяча девятьсот шестьдесят второго года выпуска.
- Слышь, дядя Федор... Маринка Ерофеева дома?
- Начальник, я не стукач. Я за справедливость. Чтоб по божески было... А к Маринке ты не ходи. Не по зубам тебе. Ты по земле ходишь, с нами вошкаешься...Зачем тебе это? Ты же не знаешь кому она хлеб маслом мажет. Свои же и подставят. Ты потерпи немного, не суетись. Всему свое время, начальник... Бог терпел и нам велел!
- Да уж.. Бог - не фраер. Все видит. - глядя в остывшие глаза Мишки Филина, покачал головой патрульный.
- Это точно...  Не плюй в колодец - вылетит, не поймаешь! - засуетился скороговоркой дядя Федор, заглядывая в паспорт через плечо полицейского - скажи, начальник, а ты в Бога то веришь?
-  Иди ты! Что ты мне тут ромашку устраиваешь? Верю - не верю! Я никому не верю... Не важно все это... Главное, что бы Бог верил в нас. Вот этому «отмороженному» твой добрый боженька не поверил. И если уж Бог не верит!? Уйди куда нибудь, дядя Федор, без тебя тошно, ей Богу!
- Да не переживай ты так, начальник... Накажут, кого надо...Без этого никак!