Татуированный ангел

 



















  На фоне черного бархатного космоса, усыпанного            бесчисленными звездами появляются буквы; одновременно звучит голос, принадлежащий ребенку лет шести:  « ...Мы идем вперед, а мяуканье все громче. Тут к нам подходит собака и говорит:
 - Вы пропали!
Она подводит нас к чистой красивой воде, белой, как лепестки нарцисса, и сталкивает нас туда.
Мы просим рыбок, чтобы они нас перевезли. Видим свет, который был солнцем, когда оно отражалось в воде. Затем мы долго летели на крыльях и прибыли к морю. И тут сделалась непогода... Мороз и лед. Мы схвачены навсегда»




Совсем еще малюсенький издали, замерцал голубой шарик Земли. Постепенно он стал делаться ближе и ближе, увеличиваясь в размерах, разбухая, заполняя все поле зрения. Обозначились контуры материков, густая синь океанов, цепи гор и просторы пустынь. Земля повернулась ночной своей стороной, и поле зрения заполнила черная равнина с тлеющей точкой в центре. Точка обратилась в монету, монета в россыпь огней, огни - в город, светящийся во мраке пестрой неоновой рекламой и мельтешащими светляками автомобилей.

И снова шар, только гладкий и белый заслонил обзор, но через миг исчез, появился вновь, сгинул. Видно стало, что это шарик, бегающий по двуцветному вертящемуся кругу рулетки, возле которой столпился разнообразный народ.

Шар - морщинистый, блестящий. Он зажат в пальцах и пальцы эти начинают сдирать с него фольгу. Человек в смокинге сидит на крышке унитаза в туалете того же казино и лихорадочно срывает с шарика оболочку за оболочкой - бумагу, изоленту, целлофан, пока не обнаруживается содержимое - белый порошок. Высыпав немного на пластмассу крышки, он кредитной карточкой делит его на две дорожки и мгновенно снюхивает той и другой ноздрей через кусок коктейльной трубочки.

Шар -  розовый, мясной, в пупырышках и порах. Окруженный розовым полем, мельтешащий, он оказывается соском полногрудой танцовщицы в узеньких золотых трусиках, ритмично двигающейся под музыку, которая звучала все это время - в игорном зале приглушенно, в туалете - доносясь лишь гулким ритмом, здесь - во всю силу.

Шар черный, бликующий озерцом света. Он превращается в зрачок карего глаза, в котором отражается рулетка и бегущий по кругу шарик...



Степан Александрович Херувим (фамилия, не кличка!), обладатель красивых карих глаз, длинных черных волос, заплетенных в косицу и большого наглого носа был слегка пьян, но, тем не менее, внимательно следил за теряющим скорость шариком.
КРАСАВИЦА И КЛУБНИ {пролог}
В то же время, надо отметить, что некоторые из особей женского пола, собравшихся у стола, пялились во все глаза на Степу, а вовсе не на шарик.
Признаться, он производил впечатление. Помимо вышеизложенного, он был высок ростом, строен, длинноног и плечист, хотя живот, слегка выпиравший над брючным ремнем, выдавал его любовь к пиву. Пальцы рук (в одной из которых он держал ополовиненный коктейль) были длинные и изящные. В ушах болтались большие и маленькие разной формы  серебряные серьги, штук  пять или семь.
 - Да! - крикнул Степа так громко, что стоящий рядом центнер пожилой женской плоти вздрогнул всей массой, - красное, дес...
 - Красное, десять, - металлическим голосом перебил крупье и лопатой своей сгреб в Степину сторону самую большую на столе кучу фишек.
  Одна из женщин, наблюдавших за игрой, приблизилась к Степе и стала рядом, глядя на него в упор. Это была брюнетка с очень большими и красивыми грудями при тонком стане и превосходной заднице. Все это богатство было туго обтянуто вечерним черным платьем с вырезами, обнажавшими внушительную часть бюста и довольно протяженный участок стройной ноги на высоком каблуке.
 - Чего смотришь, на мне цветы не растут, -  подмигнул ей Степа, уставляя отобранный у официанта поднос столбцами фишек.
 - Первый раз тебя здесь вижу, - отозвалась брюнетка.
 - А я здесь первый раз. Пойдем к кассе, я получу наличку.
 - Пошли.
 - Пошлить начну, когда побольше выпью. По-моему, мы неплохо проведем вечер.
 - Не против. Сколько ты выиграл?
 Кассир угрюмо отсчитывал стотысячные купюры.
 - Лимонов пятнадцать- шестнадцать набегает.
Степа рассовал по карманам пиджака пачки денег.
 - Давай по коктейльчику для разминки.
 - Ну, давай. Хотя ты, по ходу, уже как следует размялся.

      

Пронеслись мимо огни освещенного центра Москвы  и такси помчалось по Ленинградскому шоссе.
 - Степочка, давай по стопочке, - заплетающимся языком произнесла брюнетка, чья голова лежала на широком Степином плече.
Степа неверной рукой отвинтил голову наполовину пустой литровой бутылке и провозгласил:
 - За наш тройственный союз, - Ирина...
 - Да Марина я, Марина, черт тебя дери!
 - Неважно. За тройственный союз, - ты, я и мой друг Джей Дэниелс!
Сделав огромный глоток, он передал емкость Марине. Она хлебнула и закрутила пробку.
 - А ку... ик!.. да мы едем? Кат... ик!.. Катаемся, да, Степ?..
 - Мы едем в мою загородную усадьбу, - Степа извлек из пачки измятую погнутую сигарету и полез через сиденье за прикуривателем. Марина на это ничего не сказала. Она сидела, надувшись как лягушка, выпучив глаза и щеки в попытке перебороть икоту.
  Накрапывал дождик. Машина была уже за чертой города. Вокруг расстилались темные поля, окаймленные черным зубчатым лесом, впереди блестел в свете фар быстрый влажный асфальт. Марина забылась на Степином плече, как ребенок, приоткрыв во сне свой ****ский рот. Степа, щелкая пальцами, невнятно подпевал доносящейся из приемника веселой мелодии, время от времени прикладываясь к уже на две трети опустошенной бутылке. Невозмутимо каменел бритый затылок водителя.

       

Марина открыла глаза и огляделась. Она лежала на старой скрипучей кровати в какой-то убогой покосившейся избенке, грозившей рухнуть в любую минуту. Рядом, уткнувшись лицом в подушку, сладко похрапывал Степа. Ее вечернее платье валялось на грязном дощатом полу, миниатюрные прозрачные трусики, - в пепельнице под столом, прозрачный кружевной лифчик висел на форточке, один чулок, - на дверной ручке, второго же вообще нигде не было.
 - Бляха муха, - хрипло произнесла она. Недоумение на ее лице сменилось злостью. Она вцепилась в Степино плечо и принялась трясти его изо всей силы.
 - Очнись, гад! Ну просыпайся же, сукин сын!
 - Я не сукин сын, нет, - пробормотал Степа сквозь сон, - Отстань, чертова баба, со своим сыном... Не знаю я ни Сукина, ни его сына...
  Он  отвернулся от нее к стенке и попытался натянуть себе на голову сомнительной свежести одеяло. Но Марина не дала ему это сделать, и принялась трясти его с новой силой.
 - Открой глаза, сволочь! Что это за помойка! Где мои пятьсот баксов!
  Степа открыл глаза, сладко зевнул, с наслаждением потянулся и сел на кровати.
 - Ну чего сразу помойка... Всем нравится.
 - Где мои деньги?! - взвизгнула Марина.
 - Курить хочу, - сказал Степа, натягивая мятые брюки, - Слушай, глянь-ка, у меня крылья не прорезались там? Я что-то чувствую в области лопаток.
  И он повернулся к девушке своей мощной спиной. На ней очень искусно, во всю ширину, были вытатуированы прекрасные густоперые крылья, закруглявшиеся у основания шеи и исчезавшие за брючным ремнем. У Марины слегка приоткрылся рот, но она тут же вернулась в прежнее настроение и закричала, забарабанив кулачками по Степиному загривку:
 - Гони монету, гад, быстрее, я не могу уже в этом гадюшнике! Напоил меня, как...
 - Ну что, не режутся? - осведомился Степа, достав одной рукой трусики из пепельницы и держа их двумя пальцами на отлете, а другой копаясь среди окурков в поисках бычка подлинней. - Ты не смотри на портачку, я про настоящие спра...
 - Мое белье! Оно же от Пако Рабанна! - застонала Марина.
 - Пакорабаны мне по барабану, - отозвался Степа, и, вернув трусики в пепельницу, зажег найденный среди мусора чинарик величиной  почти с целую сигарету.
  Было девять часов утра. Погода стояла унылая, накрапывал серый недоношенный дождик и изба, за угол которой зашел помочиться Степа, выглядела совсем неприютно. Она стояла на краю маленькой запущенной деревушки, по колено в земле, слепо зияя забитым фанерой окном. На крыльцо, поеживаясь, доканчивая Степин бычок, вышла с недовольным лицом Марина в туфлях, трусах и лифчике. Выйдя из-за угла, Степа столкнулся с ней нос к носу.
 - Вот что, Арина...
 - Меня зовут Марина! Ма! Ри! На!
 - Ладно. Я о чем. Знаешь... - Степа почесал в затылке, - Такая фигня вышла, что денег у меня ни копейки. Половину я вчера потратил, а остальные потерял, или водила ****анул; я-то был в ломотень, а ты вообще засыпала. Мне на это, в принципе, наплевать, а тебе могу предложить в качестве гонорара, - хошь бери, хошь не бери, - мешок класснейшей картошки с моего огорода! - бодро закончил он и с надеждой посмотрел девушке в лицо.
  Выглядел «землевладелец» очень живописно. По пояс голый, босой, в дорогих, но страшно измятых брюках, с распущенными по плечам волосами, с пробивающейся черной щетиной, с кольцами в ушах и таким наивным, детским выражением глаз, что Марина чуть не рассмеялась, однако «въехав» в Степино предложение, остолбенела.
 - Охереть можно,- протянула она и отщелбанив тлеющий фильтр, ушла в дом. Степа зашел следом.

      

На обочине Ленинградского шоссе, под указателем «Москва - км», голосовала, нетерпеливо постукивая каблучком, красивая, слегка растрепанная девушка в вечернем платье и одном чулке. У ног ее притулился огромный мешок картошки.
  Степа, сидя в избе за столом, увлеченно потрошил бычки для последующего приготовления самокрутки.
  Возле девушки, крикнув тормозами, остановились «жигули»; из них вылез толстый мужичок с плешью, по мановению руки закинул мешок в багажник, ее усадил сзади, и, лихорадочно перебирая в голове сальные шуточки, помчал в Москву.

       

Степа сунул ключ в замок и открыл дверь квартиры. В прихожую стремительно вылетела бабушка.
 - В суд, в суд! На твой пейнджер в суд подам! - набросилась она на молодого человека.
 - Да что такое? В чем дело-то? - ошеломленно спросил Степан.
 - Ты уехал, а пейеджер свой оставил. И давай он пищать! Я-то боюсь на кнопки нажимать, вдруг поломаю чего. Потом читаю, что там пишут. Какие-то лены, гали, маши, светы!.. Позвони, Степушка, да позвони, приезжай да приезжай! Я думаю, раз настырные такие, надо тебя вызвать, значит, дела какие там важные.
 - Да какие там дела!.. Ты лучше скажи, Серега насчет анализов не звонил?
 - Нет. Ты слушай дальше-то...
 - Ну?
 - Баранки гну! Нашла я телефон в эту твою пейнджиковую компанию, чтоб ей лопнуть, звоню, говорю: внука по машинке вашей в Москву вызывають, передайте ему, чтоб ехал быстрей!..
 - Как это? - Степа недоуменно приподнял брови.
 - Вот и они так спросили! Я говорю: как хотите, давайте ему передавайте на пейнджер.
 - Так пейджер-то дома, здесь! Что толку-то!
 - И они мне то же твердять! А я свое: передавайте, чтоб ехал, черт побери! И точка! Ну, кладу трубку, сейчас, думаю, приедешь. И тут же пищит опять твоя пищалка. Читаю, а там: «уважаемый Степан, ваша бабушка просит вас срочно вернуться в Москву». А я-то не Степан, Степан-то далече...
 - Ну, бабушка, ну невозможно, что бы по пейджеру, которого со мной нет, передали мне хоть что-нибудь! - прикрывая рукой улыбку, сказал Степа.
 - Точь-в-точь  и они сказали, когда я еще позвонила. А я говорю, значит паршивенькая у вас компания!.. Что ты ржешь, как мерин? Смешно, да? А  бабушке твоей не смешно совсем. В суд на них подам! Продают черти что людям!
 - Где пейджер, ба? - откашливаясь от смеха, спросил Степа, - Ты его, случаем, не выкинула с балкона в знак протеста?
 - Больно мне надо... Под матрас засунула и подушками для верности привалила, чтоб не раздражала чертова штуковина тиканьем своим. - Бабушка ловко выбила из коробки «Беломора» папиросу, прикурила и жадно затянулась. - Все нервы истрепала.
  Мастерски пуская кольца табачного дыма, бабушка удалилась по коридору в свою комнату и хлопнула дверью. Через миг дверь приоткрылась и высунулась бабушкина седая голова: 
 - Да, чуть не забыла: звонили по телефону клиенты твои, черт их побери, спрашивали, когда на работу выйдешь в свой салон, сказали, что сегодня к семи-восьми подойдут, черт бы их всех подрал!
  Дверь снова захлопнулась.   

 - Бабушка, ты у меня прелесть! - весело крикнул в нее Степа, направляясь к себе в комнату.

      

  Степа сидел на рабочем столе в своей tattoo-студии и лениво перелистывал толстый журнал с манекенщицами.
ИСТОРИЯ ПРО СЛОНЕНКА
По четырем углам кроваво горели четыре красных японских светильника. Потолок задрапирован был черным шелком, стены сплошь увешаны огромными листами с бесчисленными  цветными и графическими образцами татуировок. Было очень тихо.
  Скрипнула боковая дверь и в комнате появился тощий долговязый тип с огромной дымящейся кружкой в руке.
 - А, Входиков! Как всегда без стука, ну да ладно, тебя фамилия обязывает.
 - Степан, мы же соседи, коллеги, можно сказать, друзья. Я думал...
 - Да все, проехали, коллега Входиков, присаживайся давай.
 - Слушай, почему ты все время зовешь меня по фамилии?
 - Мне она нравится. И потом, зови меня по фамилии тоже, если хочешь. Я ни капельки не обижусь.
  Входиков осторожно присел на низенькую резную табуретку, отхлебнул из кружки и, немного подумав, заявил:
 - Но у тебя такая фамилия... На кличку похожа.
 - Ну и что?
 - Да странная какая-то. Ты какого происхождения?
 - Неземного. Точнее, ангельского.
 - Нет, правда, твой папа кто был?
 - Был, есть и будет. Отец небесный, Творец сущего Господь Бог - мой дражайший папаша.
  Входиков тяжело вздохнул.
 - Черт с тобой, от тебя никогда ничего путного не добьешься. А что, клиенты ожидаются?
 - Да, сейчас должен подойти этот псих с недоделанным планом на спине. А ты как, достопочтенный шрамщик, уже успел за день кого-нибудь изуродовать?
 - Почему ты зовешь мою работу «уродованием», - обиделся Входиков, - художественное шрамирование тоже, между прочим, искусство, не меньше чем твои тату.
 - А я не говорил, что мои тату - искусство. Так, художественное ремесло. Оно живет, пока живы люди, которых я колол, и помрет вместе с ними. Когда же умру я, все мои произведения давно будут гнить в могилах. И это меня ни чуть не расстраивает. Ощутить, так сказать, сладостный вкус своего существования, - вот в чем искусство. Хорошая выпивка, бильярд и конечно самое главное и самое лучшее в этой жизни, - красивые девки. Все остальное может  проваливаться к черту, так как все остальное, поверь, - сплошное уродство. О, здравствуйте, любезный, - обратился Степа к вошедшему невысокому мужчине лет под сорок, с квадратным сумрачным лицом, и крепко пожал его вялую руку, - будем доделывать наш план?
 - Разумеется, - пробурчал «любезный» и немедля стал расстегивать свой двубортный строгий пиджак. За ним последовал галстук, белая в полоску рубашка, и майка, после чего, оставшись лишь в брюках со стрелками и начищенных ботинках, он мгновенно вскарабкался на рабочий стол и лег навзничь. На его плоской и бледной телячьей спине обнаружилась весьма необычная (правда, незаконченная) татуировка. Это был подробный план некоего строения, с множеством непонятных рисованных надписей, эпиграфов,        значков, иероглифов, вписанных внутрь плана и кругом его. Входиков с любопытством взглянул на картинку.
 - Можно мне остаться? - робко спросил он. Степа сделал неопределенный жест в сторону голой спины.
 - Если вы не возражаете...
 - Нет, - отрубила спина. Степа разрешающе махнул "шрамщику" рукой и полез на полку за инструментом.
  Несколько минут прошло в тишине. Степа молча делал свое дело с помощью блестящей электрической машинки, пользуясь красным, черным и синим цветами.
 - Вот ты говоришь, - красивые девки, - нарушил молчание Входиков, все это время что-то упорно обдумывавший, - А если не везет с ними? Вот ты, например, почему у тебя их столько было и с какой захочешь переспать, с той и спишь? В чем твой секрет? Нет, я понимаю, наружность там, шутливость, но...
 - Да все просто. Я отправился на обследование во Всероссийский Институт Генетики. Когда я прошел его, Государственная комиссия, состоящая из крупнейших ученых-генетиков и больших чиновников социальной сферы, выдала мне мандат, где написано, что предъявителю сего ни одна особа женского пола (включая замужних), под страхом взысканий не имеет права отказать в сексуальных  услугах, так как он, предъявитель, - обладатель идеального набора ген, а стране нужны здоровые, умные и красивые люди. Вот и все!
  У Входикова на миг высунулись из орбит глаза и отвалилась челюсть, но, захлопнув рот, он недовольно заметил:
 - Послушай, Степан, хватит шутить. Я прошу тебя, расскажи мне серьезно, как вот ты такой получился. Каким ты был в юности, там, служил ли в Армии.
 - Ну что ж, тут работы минут на пять-семь осталось, чего-нибудь в двух словах припомню за это время... Что касается Армии, то да, я служил. Но не весь срок. Год оттрубил, и на волю...
 - Как это у тебя вышло-то?
 - Да рассказываю, не перебивай.
До Армии я был мальчиком чрезвычайно затюканным, робким и застенчивым. Я так боялся окружающего мира, что целыми днями сидел дома и читал книжки. На улице, со сверстниками, я смущался, как монашка в борделе, хотя и замечал, что многим девочкам нравлюсь. Но я от них бегал, двух слов не мог связать в их присутствии. И так, представь себе, вплоть до призыва, до восемнадцати лет. Ну ладно, пошел я служить. Там-то одни мужики, еще туда-сюда, хоть и мрази  все как один. Не буду описывать, что я там терпел, перейду к главному. Когда отслужил я месяцев восемь, как раз и случилась эта хреновина в Чернобыле. Нас и кинули в ту область, эвакуировать какую-то близлежащую деревеньку. Сделали, все чин-чинарем. Только проходит месяц, и я замечаю, что у меня начали увеличиваться, извини, мои яйца и мой член. Были, понимаешь, нормальными, может даже чуть меньше среднего, и вот на тебе. Мне стало страшно, но я решил подождать. Проходит еще месяц, а гениталии все растут, величиной уже как у знаменитых порноактеров стали. Вот тогда я побежал к врачу. Меня обследовали и тут же комиссовали, как облученного и негодного к строевой. Товарищи мои так называемые, вместе со старшими по званию, как сейчас помню, потешались: слышь, мутант, тебе яйца маршировать не мешают? А хрен в ногах не путается? Я страшно комплексовал по этому поводу, терзался, ночами не спал (у самих-то только зубы да волосы от радиации выпадали. Ох, как я им тогда завидовал!) пока, наконец, не выбыл из этой веселой части.
  Вскоре, слава Богу, мутации прекратились, а с ними прекратился и рост моей балды. Но началось другое. На гражданке мной овладела дикая жажда женщин, тоже, видимо, результат облучения. Как только я видел какую-нибудь хоть сколько симпатичную девушку, у меня тут же, как по свистку, вскакивал и норовил порвать мне трусы, штаны и брючный ремень. Некоторым казалось, что я ношу дубинку за поясом. Что мне оставалось делать? Ночами я дрочил в гордом одиночестве, а днем не мог отвести от баб глаз и хотелось опять ни чуть не меньше.
  Но нашлась, на мое счастье, женщина, которой я очень понравился (а это была бывшая соседка моей бабушки по пансионату, и они поддерживали знакомство), и она практически силой затащила меня к себе в постель. Мне было девятнадцать, ей - тридцать три, и она, со своим шальным характером и отличными сиськами  перепробовала немало мужиков. Однако после ночи со мной она первые утренние часы никак не могла подобрать слов, чтобы объяснить мне во всех нюансах, какой я, как любовник. Дело в том, что я просто «оторвался» на ней в ту ночь, изголодавшись по женскому непознанному телу, и имел ее своим неизменно каменным орудием двадцать восемь раз, с небольшими перерывами на стакан воды, душ или сигарету. Когда же она, наконец, собралась с мыслями и выложила мне все, что думала, я словно прозрел. Я понял, каким дураком был. Я понял, что в части издевались надо мной по поводу моей мутации только потому, что питали черную ко мне зависть. Я осознал, как и киплинговский Слоненок, что это вовсе не дефект, не недостаток, а дар Божий, - как и его знаменитый хобот, - то, что болтается у меня между ног.
  И все мои комплексы отвалились, как плохо приклеенные обои. Я стал сам искать женщин, убеждать их спать со мной и стараться не разочаровывать. Сейчас мне уже, конечно не по силам один в один повторить мой первый подвиг, но, к примеру, меньше пяти раз за ночь, мне, поверь, совершенно недостаточно.
  Несколько раз Входиков громко хлопнул глазами и, прочистив горло, сказал:
 - Нда...      
  Степа, тем временем, сверяясь с планом на бумажке, выкалывал последний замысловатый значок возле мягкого клиентова плеча.
 - И это все правда? Без шуток, честно? - спросил «шрамщик», вертя в руках кружку.
 - А ты сам пораскинь мозгами, дорогой. Догадаешься. Готово! - обратился Степа к спине и промокнул ее дезинфицирующим раствором. Клиент слез со стола и быстро оделся.
 - Послушайте, любезный, - произнес Степа, наблюдая, как мужчина отсчитывает зеленые банкноты, - не поделитесь ли вы с нами, что же все- таки это за план я вам наколол на спину? И зачем он вам там нужен? Все четыре сеанса, признаюсь, меня мучило сильное любопытство по этому поводу, но я все как-то не решался спросить.
 - Отчего же, - ответил довольный окончанием дела мужчина, - в общих чертах могу. Но без конкретики, тут уж увольте, - тайна!
 - Что вы, что вы, я понимаю, - закивал Степа.
 - Это план одного старинного поместья в Центральной Европе, где хранится клад, ценность которого неисчислима ни в какой валюте. Сокровища Монте-Кристо, скажу без ложной скромности, - пустяк рядом с этими. В данный момент я, однако, по разным причинам не имею доступа не только к кладу, но и к Загранице, и не буду иметь еще Бог знает, сколько лет. На моем же теле схема будет в полной сохранности все это неопределенное время, а когда наступит мой час, сверившись с ней, я легко отыщу этот клад.
 - Понял; однако, почему на спине? У вас же нет глаз на затылке - как вы будете сверяться с вашим планом, наколотым на спину? Почему вы сделали его на спине, а не на груди и животе, чтоб можно было его свободно лицезреть?
 - Действительно... - лицо мужчины на глазах потемнело. Ноги его ослабели, и он грузно присел Входикову на колени (тот мгновенно, ужом, выбрался из-под него и отошел в сторонку) - Я... не подумал... - теперь его лик выражал одно только страшное, неподдельное горе, - И у меня нет больше денег... Это так дорого стоит.
 - Да что же вы так расстроились, любезный? - удивился Степа, - Просто придется вам воспользоваться зеркалом в нужную минуту, и вся недолга. Немного неудобно, но вполне терпимо.
  Мужчина внезапно вскочил и, бросившись к Степе, с рыданиями попытался расцеловать его.   Брезгливый художник мягко, но настойчиво отстранил клиента.
 - Ну будет, будет... Идите домой, мне пора закрывать. Ступайте, прошу вас. Тот еще целую минуту с чувством тряс Степину руку, прежде чем убраться, и Степа, слегка разозленный, с силой захлопнул за ним дверь.
 - Вот кретин-то, - пожаловался он Входикову, - и таких, заметь, все больше и больше. Плодятся как кролики.
 - Ты сейчас домой, Степ? - поинтересовался тот.
 - Нет, поеду в «Армадиллу», погоняю шары по сукну.
 - Степ, а можешь меня взять? Мне что-то скучно сегодня, охота развеяться, выпить чего-нибудь.
 - Поехали, конечно, о чем речь.
  Степа потушил свет, и они вышли.

      

В полумрачной утробе клуба Степа направился прямо к бильярду, но по дороге свернул и подошел к одному из столиков, за которым сидел худенький, черноволосый, изможденного вида парнишка и стройная, рыжая, с хитрыми лисьими глазами девушка в теснючих шортиках, облипавших двудольный лобок и круглую попку.
 - Боня, Галя, вы-то здесь какими судьбами? - обратился он к ним, целуя девушку и пожимая руку парнишке.
 - Я купил «кислую», а Гальке дома не сиделось, она позвонила и сюда позвала, - ответил Боня.
 - Все наркоманишь, дружок? Марочки, трамал, кетамин?
 - Да, - вздохнул Боня, - мотально-лабильная психопатия. Патологическая тяга к изменению состояния сознания. Ничего не могу с собой поделать. Хочется большой чистой любви, а за неимением жру наркотики. У меня уже, кстати, скоро годовщина полового воздержания.
 - Вот это да! Я бы уже умер от спермотоксикоза.
 - Степочка, ты - ****во! - заявила Галя, закидывая ногу на ногу, - Кстати, куда ты пропал? Я тебе звонила, общалась с твоей бабулей.
 - На даче был.
 - Возьми меня-то с собой в следующий раз!
 - Ладно, съездим. О, я вижу Адонисяна! Какую байку он сегодня травит?
 - Про брюнетку на «BMW». Попадешься ему на глаза, все уши прожужжит, - сказал Боня и добавил, - Здесь, кстати, и твой горячий голубой поклонник, вон, у бильярда.
 - Вартан? Пойду срежусь с ним в пул.
  Степа взял в баре виски и пошел к столу. Там доигрывал пухлощекий, вполне европейской наружности в шелковой жилетке и золотых «роллексах» армянин, и средних лет югослав, - копия кролика из мультфильма про Винни Пуха, тоже педераст. Увидев Степу, Вариан расцвел, долго тискал его руку в своей влажной ладошке, на радостях забил от двух бортов в середину и сделал партию.   
 - Сразимся? - предложил Степа Вартану.
 - Конечно, Степочка. Только давай поставим что-нибудь на кон.
 - Деньги что ли?
 - Не-ет. Зачем мне твои деньги? Давай сыграем на ночь любви с тобой.
 - Интересное кино! А если выиграю я? Мне твоя ночь даром не нужна!
 - Ну... Если ты выиграешь, я подарю тебе свою «тойоту». Идет?
 - Поехали.
  Степа разбил пирамиду, одновременно загнав в лузы два шара, и победно взглянул на соперника.
  В это время потерявшийся на входе Входиков разговорился с высоким сутулым молодым человеком очках с толстыми стеклами, за которыми помаргивали шустрые глаза.
- Да-да, как это верно!.. - твердил Входиков. 
 Ты понимаешь, - продолжал человек (по фамилии, кстати Шибанский),
- Нормальные люди просто скучны. Мало того, среди них нету талантов. Напротив, сдвиг по фазе обеспечивает новое качество воображения. В этом и заключается деятельность нашего клуба, - мы все пытаемся в нем сойти с ума...
 - А можно мне вступить в ваш клуб?
 - Разумеется. Для тех, кто хочет стать талантливым и интересным, наши двери всегда открыты.
 - А что надо делать, чтоб сойти с ума?
 - Приходи в клуб, там поговорим, разберемся...
  Вартан забил очередной шар и обдумывал создавшуюся позицию. Степе тем временем «упал на уши» чернявый носатый Адонисян.
 - Стою я пьяный, ловлю тачку, - рассказывал он, - подъезжает черная «BMW», кабриолет. За рулем - брюнетка, красивая, зараза, с такими классными черными волосами! Сажает меня. Довезла. И тут мне хреново стало. Я блеванул, сижу на лавочке. Она метнулась, купила минералки, умыла меня ей, отпоила. Оклемался немного. Запиши, говорит, мой телефон. Я записал.
 - Звонил? - спросил Степа, следя за кружащим вокруг стола Вартаном.
 - Да нет... Что-то времени пока не было. Позвоню потом, трахнуть можно, классная телка.
 - Ну, молодец, молодец, Адонисян, - обрадовался Степа промаху Вартана и принялся выбирать удобный шар. Адонисян, чувствуя, что его здесь слушают вполуха, отправился на поиски знакомых, которых можно всласть «грузануть».
 - От борта вон в тот угол, клянусь папой Ельциным и мамой Лужковым, - заявил Степа, примериваясь.
 - Слушай, сколько у тебя родителей? Все новые и новые вылезают, - поинтересовался Вартан.
 - Много. Всех не упомнишь. Но главный - Бог, создатель подлунного мира, - он ударил, и забил, как предсказывал. На лице его появилась широкая счастливая улыбка, и он весело крикнул официанту, - Принеси мне двойной «Дэниелс», милейший! Чистый, без льда и воды!
  Однако следующий удар был неточен. Вартан же, игравший немного лучше, закатывал шар за шаром. Степа все больше мрачнел и беспрестанно пил виски. Поэтому, когда противник, наконец, мазанул, он лихо запорол довольно простенький шар.
 - Партия! - возликовал, наконец, Вартан и подбросил кий в воздух, - Ну, поехали ко мне, этой ночью я буду тебе вместо женщины.
 - Черта с два! Конкретно на сегодня уговора не было. Я сам назначу ночь в ближайшее время, - резко сказал Степа.
  По лицу бедного гомика видно было, что он чуть не плачет, но бессердечный художник швырнул кий на стол и, даже не оглянувшись, пошел прочь.
 - Чертов пидар обыграл меня, - пожаловался Степан Боне, - теперь только какая-нибудь нормальная телочка может исправить мое настроение.
 - А вон, посмотри, - показал Боня на один из столиков, - я давно заметил, симпатичная и одна сидит вроде.
 - Точно-точно. Я пошел, - Степа прихватил стакан и направился в сторону девушки.
  Она была смуглой, с лаково черными волосами до плеч и черными бархатными глазами. Коротенькая юбочка обнажала неплохие ноги в матовых колготках.
 Усевшись напротив, Степа посмотрел прямо ей в глаза. Она спокойно встретила его взгляд, продолжая попивать коктейль через трубочку.
 - Я здесь многих знаю, - начал художник, - вон Боня, Галя, там Вартан Чимали, в просторечии вазон, или вагон шмали...
  (девушка хихикнула)
  ... Этот вон Входиков, того не знаю, а тот - Адонисян.
 - Угу, - произнесла девушка и с всхлипом втянула в себя остатки коктейля.
 - Тебя-то как зовут?
 - Тибьята.
 - Передразниваешь... Нет, правда, как?
 - Тибьята!
 - Меня-то? Степа. Ты свое имя назови.
 - Ти-бья-та, зовут меня так, такое имя у меня!
 - Какое великолепное волшебное имя! Я уже люблю тебя...
 - Дорогуша, ты зря теряешь время.
 - Почему же, радость моя?
 - Потому. А если мое сердце занято?
 - А я и не стремлюсь так высоко.
 - Боже, какой пошляк, - вздохнула девушка и закатила глаза.
 - Я хороший, верь мне. И я умею любить.
  Степа взял руку Тибьяты в свою большую ладонь и нежно сжал. Девушка руки не отняла. 

    

  Тем временем, среди ночи, в своем личном кабинете, венеролог Сергей Сашулин закончил исследование Степиных анализов и ужаснулся.
 - Господи, - бормотал он, схватившись за голову, - бедняга... Что же это? Ведь чуть ли не в шутку проверялся.
  Он заходил по комнате, нервно почесывая плечо.
 - Как же ему сказать? Это же приговор. Не говорить? Нельзя, при его образе жизни пол Москвы может инфицировать. Надо как-нибудь... обходным пока что, и все обдумать. Боже ты мой, ну почему он! - Сашулин рухнул в кресло и снял трубку телефона.

    

  Горел интимный ночник под каплевидным красным абажуром. В кресле, щурясь, уютно расположилась кошка. На шкафу улыбался гипсовый Степин бюст.
  Голый Степа, не торопясь, стаскивал трусики с лежащей на его кровати почти голой Тибьяты. Вдруг пронзительно запищали брошенные на пол джинсы.
 - Что еще за фигня, - недовольно буркнул Степа, и, достав из кармана пейджер, вслух прочитал: - «Умоляю, обязательно, непременно пользуйся презервативами при сношениях с женщинами». Три восклицательных знака. Подпись: «доброжелатель».
 - А ты что, разве обычно не пользуешься? - спросила Тибьята.
 - Наоборот, всегда применял. Абсолютно все до одного разы. Хотя... Да, один только раз не одел, с той очкастой девчонкой. С полгода назад.
 -   А сейчас?
 - Конечно надену, милая, не нервничай. - И Степа

нежно поцеловал ее в губы.
      


  В  просторной, с высоким потолком комнате, разместилось, кто где, человек двенадцать народу, включая робкого, озирающегося Входикова.
ЧТО ЖЕ СНИЛОСЬ СТЕПЕ?
Вернувшийся с кухни Шибанский наградил его огромной дымящейся чашкой и сказал:
 - Это чай, но очень крепкий, почти чефир. Пей, так нужно, а я сейчас поставлю нужную музыку.
  Он включил музцентр и потушил свет. Остались гореть лишь пара тусклых светильников, от которых приклеились к штукатурке причудливые тени сухих и тонких веток, подвешенных к потолку при помощи ниток и скотча. Ветки тихо вращались, и тени червились, и гудела гудливая неясная мелодия, исполненная непонятными инструментами и полулюдей голосами. А еще курились благовония, покачивались тулова «шизистов» и свивался с музыкой безысходный вой дворняги под окном. Шибанский на цыпочках подкрался, отворил форточку и выплеснул в ночь ковш кипятку. После чего замер, удовлетворенно прислушиваясь к затихающему вдали визгу дворняги-пса.
  Входиков пил чай и осторожно покачивал головой в такт движеньям остальных: пожилого лысого мужчины, очень полной и некрасивой девушки, двух ощипанных юнцов, хиппаря с сальными волосами, прыщавого мордоворота в байковой распашонке...
 
    

  Из ванной комнаты выбежал мужчина с воспаленным взглядом и с ведрами воды в руках и, оттолкнув плечом с рыданьями кинувшуюся навстречу женщину, влетел в гостиную. Там он, сотрясая воздух ликующим и громким хохотом, выпростал содержимое ведер на стены (ковры, зеркала, фотографии) и бросился назад в ванную. Безутешно рыдающая женщина сунулась было следом, но захлопнувшаяся дверь отрезала ей дорогу.

...    

  В чашку Входикова что-то капнуло. И снова - кап! Входиков поглядел вверх. На смутном потолке медленно расплывалось темное пятно, источавшее каплю за каплей. Глаза Входикова в страхе расширились, он посмотрел налево, направо, в чашку... «Начинается» - сдавленно прошептал он, и крепко зажмурился. Пятно, однако, являлось реальностью, сырой и быстро разраставшейся. Мутные капельки уже стекали одна за другой по приделанным к потолку веткам, но покуда не добрались до макушек отрешенных «шизистов». Шибанский, тем не менее, «засек» «мокрое дело» и, исказившись в лице, покинул помещение. Выйдя на лестничную площадку, он в несколько прыжков преодолел два пролета наверх и яростно, будто пытаясь раздавить мерзкое насекомое, принялся жать кнопку звонка у одной из дверей. За дверью же слышались смех, плачь и металлический грохот. Наконец она приоткрылась, и в щель высунулось мокрое от слез женское лицо.
 - Что здесь опять происходит?! - закричал Шибанский и даже притопнул ногой, - что теперь с твоим Петей, откуда вода?!!
 - Он... - голос женщины срывался, - у него там огненные обезьяны... Он их убивает...
 - Я больше не могу терпеть его выходки! Ложись в клинику, если припадочный!
  Из квартиры раздался всплеск воды и мощный победный клич.
 - Все, вызываю «скорую»! - Шибанский повернулся, вознамерясь уходить.
 - Нет, пожалуйста!.. - Женщина, разразившись новым потоком слез, попыталась его удержать, но тщетно; отбросив от себя ее руки, он поскакал вниз, призывая проклятья на головы «чертовых психопатов».
  Женщина села на пол и уткнулась лицом в стиснутые колени. На кафель лестничной клетки выползла ленивая струйка воды.

   

  Два дюжих санитара, сопровождаемых возбужденным Шибанским и кучкой «шизистов» выволокли из подъезда человека с веселым бешенством во взгляде, закатанного в смирительную рубашку и лихо дрыгающего ногами.
  Входиков, стоявший в сторонке, подождал, пока беднягу засунут в машину (когда санитары, наконец, вжали его туда и заперли дверцы, ответом им был сотрясший «скорую» изнутри взрыв гомерического хохота) и в задумчивости побрел на перекресток ловить такси. В черном небе сияли необычно крупные звезды.
    
       

  Яркое солнышко заливало веселым светом пенистую зелень  и пестрые клумбы Александровского сада. Боня, Степа и Галя сидели на лавочке и неспешно дымили в три сигареты. Справа от Степы ничком лежала кукла, изображавшая четырехлетнего ребенка в рост, в шортиках с лямками, белокурой головкой и дымящимся бычком между пухлых пластмассовых пальчиков. Другой ручонкой он придерживал кусок картона с надписью:

ПОМОГИТЕ НА ОПОХМЕЛ. ХОТЬ ПАРОЙ ШТУК, А?

 - Когда же он вставит, трамал твой? - осведомился Степа.
 - Через час, - Боня глянул на Степины часы, - уже через полчаса, вернее.
 - И зачем я сожрал эту гадость. И зачем ты ее жрешь. Посидели бы лучше в кафе где-нибудь на воздухе, выпили холодненького портера...
 - Ну ладно, Степа, хватит. Поздно уже рассуждать. И потом, ты скоро почувствуешь, как это приятно. Да, Галь?
 - А я-то что? - отозвалась Галя, - Я вообще за компанию. Меня от этого трамала только понос словесный прошибает.
  Молодые люди замолчали. Мимо прошла, весело рассмеявшись над куклой и надписью, юная пара в земляничных прыщиках. Проковылял старик; остановился супротив, поглядев на «ребенка», скривился и, презрительно плюнув, двинул дальше.
 - Пойдем-ка отсюда, - сказал Степа и, поднявшись, взял и посадил себе куклу на шею, - все нам ясно с москвичами, бедный малыш. Глупый смех и тупое презрение. Хоть один бы поиграл, посочувствовал тебе, мой пластмассовый друг.
  Он нежно погладил его по кудрявой головке и пошел по аллее, сопровождаемый своими.

    

  Высокая, длинноногая девушка в коротенькой алой юбочке, с пышными русыми волосами и невзрачной под ручку подружкой, прогулочным шагом вступала на территорию Красной площади со стороны Васильевского спуска. Блестящие темно-зеленые глаза, расшитые по краю черной реснитчатой бахромой, каплевидный вырез восковых прозрачных ноздрей, тугие пунцовые губы, тугие под топиком груди, шелковистая шейка, - все было в ней превосходного качества, элитных сортов. Попадавшиеся навстречу мужчины наспех объедали ее прелести прожорливыми глядами, жадно хлопая челюстями век, она же реагировала на это, как Снежная королева. Зато подружка энергично комментировала:
  - Полин, а Полин, смотри, как хачик вылупился! Сейчас подойдет. Нет, не решается, ой, ой, смотри, как иностранец смотрит!.. Щас маму родную позабудет, засмотрелся. Ой, старичок, а ты ж куда? Туда же, стыд и срам твоим седым пейсам! Встал, делает вид, что землю палочкой ковыряет, умора! Нет, Поль, с тобой пройдешься, - усохнешь, ей-богу!
 - Знала бы ты, Светик... Нет, приятно, конечно, когда такое внимание, но когда слишком много, раздражать начинает.
 - Понятное дело. Только я бы чего ни дала, что бы меня таким макаром раздражали!
  Светик вздохнула и поправила челку.

    

  Уже на Красной площади, близ Мавзолея, у Степы запищал пейджер. Придерживая зашейного кукленка одной рукой, он другой вынул машинку из кармана и вслух зачел сообщение:
 - «Я буду ждать тебя в твоем салоне с -ти до -ти часов. Мне нужно сказать тебе кое-что очень важное. Сергей». Это от Сашулина. Чего он, интересно, такой нервный. Нашел, что ли триппер у меня.
 - А вдруг? - спросил Боня.
 - Да ну ты чего! Я осторожен всегда, как сто осторожников, предупредителен, как предохранитель, и вообще эти анализы сдал Сереге ради проформы, так чтоб не канючили больше там всякие.
 - Что, прямо ни разу без резины не трахался?
 - Ну, было раз, давно и не правда.
 - Вот этот-то раз и мог...
 - Брось, Боняфаций. Она была скромная профессорская дочка с близорукими глазами ангела...             

    

  Среди сумрака и дыму юная симпатичная ведьма в очках рассказывала темноликому дьяволу в одеждах цвета запекшейся крови:
 - Я представилась ему дочкой профессора философии и...
 - Поверил? - перебил дьявол с усмешкой.
 - А то как же! Актриса я, или нет? Так вот мы с ним и переспали (я, конечно, старательно изображала бревно). Он возомнил себя эдаким заботливым наставником...
 - Мальчики! Девочки! На сцену! Продолжаем репетицию! - Раздался раскатистый хриплый рев, - Где опять Мефистофель, черт его подери?!
  Дьявол поднялся с табуретки.
 - Так насчет тату...
 - Иди к нему, не сомневайся. Он первоклассный художник, наколет тебе в лучшем виде. Ну, идем, а то Ароныч нам ноги поотрывает.
  И актеры покинули полутемную прокуренную гримерку.

   

 - Боня! Баньян! Бонивур! Посмотри на это! - Степа метнул палец вслед горящему взору, - Галя, гляди!
  Он показывал на Полину, приближавшуюся к ним с другого конца Красной площади с подмышечно-подручечной подружкой рядом.
 - Ох, какая! - сказала Галя в своей неизменно искренне-томной манере, - царица Савская, точно- точно.
 - Сейчас начнется. - сказал Боня - посмотри на Степу, он уже готовый. - Блаженная улыбка...
 - Это трамал твой начал впирать, - ответствовал Степа, - но такой экземпляр я ни за что не пропущу.
 - Да уж конечно, - саркастически усмехнулся Боня.
 - ...Причем действовать тут, как мне кажется, следует напроломно-лобовой манере, - и Степа, недолго думая, всучил Боне куклу и несколькими огромными шагами сократил расстояние между собой и подругами до какого-то полуметра.
 - Не желаете ли потрахаться? - ровным вежливым голосом обратился он к Полине. Та смерила его взглядом.
 - Желаю, - ледяно произнесла она, - но не с вами.
  Степа слегка оторопел. Светик хихикнула. Боня  Галя в шагах пятнадцати тихо беседовали, поглядывая в Степину сторону. Жарило солнце, и секунды томительно утекали; Полина стояла, холодно глядя на Степу. Тик, так, - стукнул пульс, Полина повернулась и пошла, увлекая за собой подругу.
 - Постойте! - взмолился Степа, бросаясь вслед.
 - Что еще? - атласные нити ее бровей чуть приподнялись. Шага она не сменила, все в том же прогулочном темпе грациозно переставляя изумительные свои нижние конечности.
 - Простите меня, - сказал Степа, - я последний идиот на земле. Позвольте только рассказать вам сон, который приснился мне этой ночью и все - больше я не задержу вас ни на секунду, ни на миг не отвлеку вашего внимания своей жалкой особой. Еще раз смиренно прошу прощения за глупую убогую выходку, которую я себе позволил, и дайте возможность мне всего лишь рассказать вам мой сон.
 - Валяйте, - бросила Полина.
 - Сейчас, - Степа метнулся к Боне и Гале.
 - Все, моя тактика полностью провалилась, не ждите меня, я пойду с ней и попытаюсь вымолить хотя бы шанс. Пока! - И он вновь очутился рядом с девушками.
  Боня усмехнулся и покачал головой. Галя помахала Степе ручкой (чего он, впрочем, не заметил), и они направились в сторону Васильевского спуска, продолжая начатую беседу. Мысленно подготовившись, Степа начал свой рассказ. Пока он говорил, они миновали кишащий женственными рэйверами пятачок возле входа в метро «Площадь революции»; памятник Марксу, вокруг которого в упоении носились, скакали и падали роллеры; гостиницу «Метрополь» со стадом лакированных иномарочьих туш у подъезда; украшенный фонтанами с гроздьями педиков сквер у Большого театра, и, наконец, подошли к ЦУМу. Здесь Степа что-то спросил, Полина что-то  ответила, Степа накарябал ручкой на запястье, потом вручил ей свою визитку и, поклонившись, вприпрыжку побежал в сторону Лубянки.

   

  На старом кожаном диване, установленном перед дверью Степиного салона «TattooWing», посреди обрубающей крутую лестницу площадки, ждал доктор Сашулин. Он нервно курил и покачивал перекинутой через коленку ногой. Расплющив окурок в огромной фаянсовой пепельнице, он взглянул на часы. Стрелка стояла на четверть седьмого. Сашулин со вздохом поднялся и потопал вниз.
  Степа шел быстрым шагом, улыбался и посматривал на левую, по локоть голую руку, где на гладкой коже и тугих сухожилках синел выведенный шариковой ручкой семизначный номер.
  У подъезда здания, где Степа арендовал пространство под салон, он столкнулся с высоким бледным мужчиной при густых бровях и кегельбанно гладком костяном черепе, являвшем резкий контраст со Степиной густогривой головой.
 - Вы ко мне? - спросил Степа.
 - Да. Сейчас, минуты две назад, мне сказал человек, отсюда шедший, что бы я передал вам: Сашулин ждал, и он ушел. Что-то там откладывается.
 - Ну и прекрасно. Идемте.
  Он пропустил лысого вперед, и они вошли.
  В салоне Степа переписал номер с руки в большую тетрадку и, влезши на стол, разлегся и попросил:
 - Мне, пожалуйста, сердце на левой груди, объятое пламенем и проткнутое стрелой; из него брызжет кровь, капли летят, и в районе пупка превращаются в розы; диагонально надпись, буквы также пылают, - «ты будешь моею, клянусь»!
 - Что-что?..
 - Шутка.
  Степа слез и плюхнулся в кресло.
 - Я вас слушаю.
  Человек сел на оттоманку и огладив ладонью огромную коленку головы своей, сказал:
 - Идея моя проста. Выколите мне на черепе (как видите, я совершенно лыс) все материки и океаны нашей планеты.
 - Голова-глобус? - Лукаво прищурившись, спросил Степа. Мужчина кивнул. - Могу по образцу. У меня есть такая. Показать?
  И он, не дожидаясь ответа, повернулся спиной, и, нагнувшись, спустил штаны.
  СТОП!
  Задержимся на минутку на представшем нам зрелище. Две половинки его круглой задницы являли собой два земных полушария, с двумя узкими серповидными перьями крыльих окончаний поверх (впрочем, ничего почти не заслонявшими). Все было наколото в красках и с удивительно тонкими деталями и подробностями. Изображены были материки, на материках - сургучные горные хребты, желтые пустыни, травяные степи с зеркальцами озер и изумрудные джунгли, и длинные реки... По пустыне шли верблюды, в лесах таился тигр, в полях паслись олени, а в синем океане плескались рыбы, вздымался кит с фонтаном на спине, шел корабль на полном парусе, и казал свои кольца чешуйчатый морской змей... На кобчике находилась верхушка мира - Арктика с белыми на льдине медведями и алым флагом на полюсе... На левом участке поясницы, обрезанная крылом, изображена была звездная ночь и золотой месяц, на правом, тоже крылом ограниченном, - праздничный день, яркое солнце и снежное облачко...
   Словом, ничем не уступали расписные Степины ягодицы знаменитому щиту Ахилла, изображавшему, с легкой руки искусника Гефеста, мифологическую вселенную древних. Не уступали, а может быть, в чем-то превосходили (смелостью подачи и дышащей, живой формой). И, что непременно следует отметить, остров Огненная земля не был наколот, а представлял собой настоящую, личную Степину родинку, очертаниями в точности повторяющую оригинал.

   

  Степа сунул ключ в замок и открыл дверь квартиры.
КАК БАБУШКА СЛОМАЛА НОГИ
Никто не влетал и не вбегал в прихожую, а стояла гробовая тишина. Степа переобулся, погладил кошку, потоптался на месте и позвал:
 - Бабушка!
 - Пройди ко мне в комнату, - замогильным голосом отозвалась та. Степа прошел. Бабушка полулежала на кровати, опираясь спиной на взбитые подушки. Ее высохшее, завернутое в халат тело по пояс укрывало одеяло.
 - Где ты был столько времени? Отвечай: можно ли оставлять дряхлую, больную старуху на три дня в полном одиночестве, в пустой квартире?! Хорош внучок!..
 - Но бабушка! Я ушел сегодня в десять утра, когда ты спала еще, а сейчас, - Степа посмотрел на часы, - половина седьмого...
 - Не оправдывайся! В десять утра, в десять утра! Да знаешь ли, черт побери, что ты запер меня на нижний ключ, а я сломала ноги, и люди войти не могли, что бы спасти меня, я чуть не померла здесь!..
 - Ключ? Ноги? Я не запирал тебя, ба, просто захлопнул дверь... Да объясни ты толком, что случилось.
 -  Объясни ему! Что тут объяснять-то! Ну, проснулась я, - в первом часу, - хочу встать. А сама запуталась в одеяле, черт бы его драл, да и упала, и хрусть - ножки-то мои и подломились, как былиночки...
 - Что, сразу две?!
 - Две, две, не три, заметь, и не четыре! Звоню в «скорую», - едут. А ты ж меня запер, открыться не могу, ползаю, как червячка, перед дверью, пыль собираю!
 - Да не закрывал я!
 - Спасибо добрым людям, укололи, чем надо, гипс положили, лекарства написали.
 - Как же они вошли, если на нижний закрыто?
 - Ну не знаю, отмычками, что ли подковырнули где, - нет, ты гляди, бабка тут концы отдает, а он еще подловить ее хочет, ну Степушка, внучок драгоценный, спасибо тебе на добром слове!..
 - Бабуль, перестань...
 - Черта лысого! Запер меня, бросил одну, а теперь - перестань! Подай-ка папиросы.
  Закурив, бабушка несколько раз глубоко затянулась и сказала, глядя на опечаленного Степу:
 - Да ладно, не вешай нос, гренадер. Подумаешь, - перелом. Да и не перелом, а трещины, по правде говоря. До свадьбы заживет, - бабушка хихикнула, поперхнулась дымом и принялась усиленно кашлять. Степа подскочил и легонько стукнул ее несколько раз по костлявой спине.
 - Я буду сидеть теперь с тобой, бабуль, - сказал он, - все будет хорошо.
 - Нет, Степушка, не надо со мной сидеть. Я на природу поеду поправляться, на воздух. Завтра Клаву сын на дачу везет, а она меня с собой тащит. Буду там на веранде лежать, мух считать да покуривать. Так что пару недель отдохнешь от бабки. Сможешь теперь, черт возьми, баб своих таскать напропалую, без оглядки на меня, старую.
 - Нет, ба, не смогу. Я влюбился.
 - Да неужто?! Ну, поглядим, надолго ли.
 - Надолго. На всю жизнь.
  Степа устремил в окно долгий невидящий взгляд. Бабушка, сложив руки кренделем и зажав в углу рта папиросу, смотрела на внука улыбающимися из морщинок хитрыми глазками.

   

  Степа сидел за столом в своей комнате и, прижимая телефонную трубку к левому уху, правой машинально рисовал и тушевал карандашом завитушки на белом листе.
 - Наверно, я дурак, - говорил он необыкновенно мягким и глубоким голосом, - но я не могу сдержаться. Я люблю тебя, люблю, люблю, люблю... Почему?.. Хотя, может, и не надо было. Я не знаю, я только одно знаю, что не могу без тебя... Да, я понимаю. Просто разреши мне видеть тебя, смотреть на тебя, слышать твой голос... Конечно, когда ты... Когда тебе удобно, мое солнышко, моя радость, мой... Хорошо. Не буду, хотя очень хочется. Рвется из меня; понимаешь, такого в моей жизни никогда не было... Полина, милая, завтра в клубе «Вермель» презентация моей коллекции бодиарта... Да, красками по телу... Конечно не искусство, я не спорю. Я прошу тебя, приходи, я включу тебя в список... Почему? Не можешь или не хочешь?.. Нет, я... Прости... Я страшно огорчен, ну да ладно, это не имеет значения. Все же я на всякий случай включу тебя в список, вдруг... Ну хорошо, ну пусть точно, мне просто будет приятно  написать своей рукой твое имя... А я и сейчас пишу (на бумаге, среди орнамента, выступало различными шрифтами вычерченное имя - «Полина»)... Да, родная... Ты позволишь мне позвонить послезавтра?.. Послепосле?.. Хорошо, я буду ждать... Спокойной ночи, Полиночка, целую, милая...
  Он положил трубку на рычаг. Посидел в неподвижности. Затем схватил изрисованный лист, разорвал на несколько кусков, скомкал и швырнул в корзину для мусора.

   

  Это был клуб «Вермель» и ночь внутри клуба была для Степы звездной.
  Здесь было очень много людей, причем треть из них - людей расписных. Это была феерическая ночь, празднество бодиарта, гала-концерт нательной живописи, и Степа правил бал.
  У входа гостей встречала наряженная Степой же Rose-woman, Женщина-роза. Груди ее являли собой вытянутые в поцелуе розовые бутоны, ягодицы - бутоны распускающиеся, масса медных волос на голове скручена была закрывшимся цветком. В руке она держала жезл в виде розы на упругом двухметровом стебле, а запястья ее, щиколотки и шея были украшены очень длинными и острыми изумрудными шипами. Она подавала входящим шампанское с уставленного бокалами столика, и те проходили дальше.
  Среди публики во множестве «тусились» разрисованные Степой модели, - специально подобранные огромные и мускулистые мужчины в узких плавках и
стройные, полногрудые и круглозадые женщины, одетые исключительно Степиной кистью.               
  Помимо сугубо декоративных живых картинок, просто создававших фон и настроение богатой цветовой орнаментовкой и абстрактными хроматическими изысками, здесь были настоящие концептуальные шедевры с названиями.
  Вы могли встретить «Интеллигентный торс», - внушительных габаритов культуриста, туловище которого изображало лицо задумчивого интеллектуала, - оправой для очков служили четкие обрезы грудных мышц, выпирающая косточка грудины являлась горбинкою породистого носа, складки брюшного пресса, - плотно стиснутыми губами, бицепсы же казали мясистые уши. У барной стойки красовался
  «Человек-дерево»: плавки, облегающие зад, смотрелись как глиняный грубый горшок, из которого центрично поднимался узловатый древесный стволик, ветвящийся по контурам спинных мышц тоненькими, тоненькими, покрытыми салатной листвой побегами, и завершающийся кроной, - копной пышного светло-зеленого парика.
  Далее вы видели еще две замечательные мужские спины. Первая называлась «Я принадлежу только ему». ЕГО ноги являлись контуром, грубой каймой ЕЕ стройных ножек. ЕГО ягодицы были плотью, круглой формой для отображения ЕЕ прелестной попки, широкая его спина была только фоном для девичьего тонкостанного корпуса; вполоборота к зрителю она смотрела на него ланьими глазами, прижимая палец к губам, позвоночник его был ее шейкой, его шевелюра, - льняной парик, - была ее волосами.
  И «Деспот» - жестокая картина: женщина, чьи млечные железы изображались тугими ягодицами манекенщика, держалась за перекладину (от плеча до плеча) креста, ствол коего, - спинной хребет мужчины, - пронзал собой в районе копчика ее белую грудь.
  Затем можно было наблюдать расхаживающих с улыбкой у сцены двух девиц, - «Мое», часть первая, и «Мое», часть вторая. Жадные мужские темные руки покрывали их лакомые формы, сжимали нарисованными пальцами настоящие груди, тянулись нарисованным языком к живой бархатной складочке междуножья, обнимали павианьими из краски ногами реальные плотные бедра...
  Сам Степа в упоении трудился на сцене над завершением работы «И это ВСЕ мое!!!», и десятки любопытных толпились вокруг и смотрели, употребляя одновременно напитки и наполняя воздух шелковым сигаретным дымом.
  И вот он закончил.   
  Моделью на сей раз являлась грандиозных размеров обнаженная женщина. Она не была обрюзгшей, - напротив! - производила чрезвычайно «тугое» впечатление. К примеру, у нее был всего один только лишний подбородок, но напоминал он округлую розовую подушечку. Она лишена была безобразных складок, - живот был цельным лоснистым плодом, на который мощно наплывали гладкие ядра грудей, запломбированные сургучными сосками и влажно бликующие на ярком электрическом солнце. И по всему этому избыточному роскошеству плоти распластался хищным пауком нарисованный тощий мужчина, пятирукий и двадцати пятипалый, с высунутым трепещущим жалом языка, с потной отблескивающей лысиной, напряженный, раздавленный судорогой физического экстаза. Она же стояла  на сцене спокойно и основательно, как монумент и слегка улыбалась черешневым ртом, держа в пухлявых губках увядающую белую ромашку...
  На самого художника также стоило обратить внимание. Он расписал и себя, точнее, только лицо свое.
  Волосы были туго собраны в косицу на затылке и открывали выпуклый Степин лоб, голубой, как небо, с миниатюрными кудрявыми облачками, «набежавшими на чело». Правый глаз был заключен в золотой кружок, брызжущий лучиками, то было солнце, и белый день царил на левой половине лица. Левый глаз как бы пронзал серебряный маленький серп, - младой месяц, и вороная в звездах ночь царила на правой половине лица. Но и день, и ночь обрезала проходящая под носом морская линия горизонта. ПО ней, под солнцем, шел маленький парусный клипер, ПОД ней, в прозрачно-бирюзовой глубине океана плыла огромная рыба, сотворенная кистью из Степиных губ, - с точкой глаза, треугольником хвоста и зубчиками плавников; на самом же дне, являясь в то же время твердым Степиным подбородком, покоился окованный бронзой сундук с сокровищами.
  Разделяла четыре мира человеческого лица крестом распростертая снежная птица, клювом касающаяся кромки моря, с шеей вытянутой по длине носа, крыльями, покрывающими разлет бровей и хвостом, вписанным ромбообразно в чистое небо лба херувимова...




  Степа ходил меж гостей и моделей, жал руки, улыбался, шутил, поглощал коктейли и не замечал Полину, которая была здесь, и, намеренная оставаться невидимкой, сидела за крошечным столиком в самом дальнем и тусклом углу. Она смотрела на щедро расплескивающего свой темперамент расписного Степу, она наблюдала его многокрасочные живые художества, перетекающие по клубу в различных направлениях, бессильно морщила свой мраморный лоб, пытаясь разобраться в себе, и вонзала в спелую свою винную губку бело-лаковый ровный аккорд. Она не могла понять своего смятения, такого непривычного, томящего, и сладостного одновременно.
  Затем ей почему-то невыносимо стало быть здесь; поднявшись, она быстрыми шагами направилась к выходу и покинула клуб за несколько секунд до того, как в него вошел развинченный, невидящий ничего перед собою Боня.
  Он пал за столик и погрузил скулы в залом облокоченных рук, уставясь вперед белками. Тут Степа увидел его. Оставив изнуренного вида обритую девицу на полуслове, он подсел к другу и положил ему руку на плечо.
 - Что с тобой? - встревожено спросил он, - тебе плохо?
 - Я, - скривив губы, Боня обвел их сухим языком, - у, дол, бал, ся. И ничего не понимаю. Ни - че - го. Не понимаю. Ни...
 - Стоп - машина! - гаркнул Степа и встряхнул Боню, как плохо набитое чучело,     - Ты что принимал, чучело?
 - Чучело, да. Погремучело. Чучело-погремучело. Чучело, челочу, погрему...
  БАХ! - Степин кулак обрушился на стол. Две девицы испуганно посмотрели в их сторону и принялись энергично шушукаться.
 - Ну-ка, пойдем, - Степа сгреб куклообразного Боню в охапку и вытащил из-за стола.
  В туалете тот вяло отмахивался, обреченно пытался вырваться из цепких Степиных рук, запихивавших его головой в раковину и направляющих на стриженый мальчишеский затылок канатную ледяную струю. Осознав бесплодность и чрезвычайную утомительность каких-либо телодвижений, Боня смирился и покорно обмяк под краном.



      
 - ... Не знаю, не знаю почему, - твердил протрезвевший Боня сидя на крышке унитаза и покуривая сигарету, - живу один, и сплю один.
 - А Галя? Для нее же дать, - что улыбкой одарить. Да ты ж с ней и спал когда-то, насколько я помню.
 - Да она уж как сестра мне, - столько лет вместе. А инцест меня не влечет... Так и получается. Понимаешь, Степ, я скоро отмечу годовщину полового воздержания...
 - Я уже это слышал.
 - Мне от того не легче. Я не хочу принимать наркотики. Нет, правда...
 - Насколько бы тебе было легче, если бы ты жил нормальной мужской, а не монашеской жизнью. Это лучшее болеутоляющее, чем опиаты. Я прав? Пусть даже без Большой и Чистой любви, Бог с ней. Просто нормальный здоровый секс.
 - Степа, я не ты. Я умею укладывать с собой только тех девушек, которых люблю. «Развести» женщину на «пересып» я не смогу, пусть хочу ее, или уже дрочу на нее...
 - Вот как? Прекрасно, - Степа поднял Боню на ноги и потащил к двери, - езжай домой и жди меня. Хватит ныть, все тебе будет.
 - Ты что ж, решил под меня подложить, что ли кого? - кисло ухмыльнулся Боня.
 - А ты думаешь, что своим нытьем ты выплачешь себе подружку? Нет? Нет. Сам ты тоже ничего делать не хочешь. Ну и все, лови машину и поезжай. Я буду скоро.
  И Степа подтолкнул друга к выходу из клуба.




  Вылезая из такси у помаргивающего, подмигивающего неоновой мозаикой казино, Степа взглянул на часы. Было без четверти четыре.
  Внутри, обойдя все рулеточные и карточные ристалища, Степа направился в ресторан. Там, за одним из столиков, он и увидел Марину. Она неторопливо поглощала свежий салат, время от времени пригубливая апельсиновый сок из бокала.  Напротив нее сидел гиппопотам в сером шелковистом пиджаке, с бесцветной щетиной ото лба, и держа, - как положено, - вилку и нож
(утопшие в его лапищах, они казались какими-то зубочистками), перемалывал пудовыми челюстями кусок бифштекса.
  Степа, широко шагая, подошел к ним, взял Марину за руку и поднял на ноги.
  - Прости, родная, ты мне очень нужна, - сказал он, - пожалуйста, идем, - и он с извиняющейся улыбкой посмотрел на ее кавалера.
  Марина взглянула на него круглыми глазами. Гиппопотам стал поворачиваться вокруг своей оси, затерянной где-то недостижимо глубоко в недрах обильного корпуса.
 - Это ты?! - выдохнула Марина, - сарай, грязюка, мешок картошки?
 - Да, - Степа увлек ее, ошеломленную, за собой, - а также продавленный диван и трусики в пепельнице. Я отдам тебе сейчас же пятьсот долларов за ту ночь, и еще столько же за эту, уж прости, больше у меня просто нет.
  На выходе из казино гиппопотам догнал их.
 - Ты кто такой, фуфел? - захрипел он, хватая Степу за плечо и сжимая со страшной силой.
 - Он собирался спать с тобой? - обратился Степа к Марине, корчась от боли и пригибаясь под тяжестью чудовищной десницы. Она кивнула. - Тогда у него есть яйца. 
  И он со всего размаху вонзил мыс ботинка в бесформенный гиппопотамий пах.
  Когда они отъезжали в пойманном Степой такси, бедняга еще стоял на коленях у выхода из казино, держась руками за причинное место и скрежеща зубами, а два охранника пытались, надрывая животы, поставить его на ноги.




  - Покажи мне деньги, - попросила Марина.
  Степа залез в задний карман джинс, вытащил ворох комканных сто долларовых банкнотов, и сунул девушке в руки.
 - Считай.
  Сложив деньги в аккуратную стопку, Марина поместила их в свой ридикюль и поинтересовалась:
 - Так что случилось? Неужто так приспичило? Может, начнем тогда прямо здесь?
  И она бросила взгляд на скошенный затылок водителя.
 - Я везу тебя к своему другу. Его зовут Боня, он несчастный человек, и у него год не было женщины.
 - А-а-а... - разочарованно протянула Марина, - а я думала, что тебе нужна... Знаешь, если честно, мне с тобой в тот раз было просто-таки классно. Честно. Я тогда взбесилась из-за деревни этой твоей, ну сам понимаешь, да еще и мешок этот вместо денежек.
 - Скажи еще, что картошка была плохая.
 - По правде сказать, - намного вкуснее, чем я в супермаркетах покупала, - улыбнулась девушка, - ела с удовольствием. И как мужик ты хорош, настоящий конь. Только носяра свой смотри не задирай теперь.
 - Ха, - Степа гордо вскинул голову, - думаешь, ты первая, кто мне это говорит? Да я еще не то могу. Я...
 - Ну, все, понеслась душа по кочкам. Сиди уж, конь татуированный, не фыркай. Кстати, знаешь, кого давеча ты своим копытом покалечил?
 - Кого же?
 - Мишу Клопа.
 - Хорош клоп! Не клоп, а клопище, клоповище, вагон с клопами. И кто же это?
 - Не знаешь? Ну, друг любезный, держись. Он тебя из любого дерьма достанет, и ноги в уши затолкнет по самую жопу. Тот еще дяденька.
 - Бандит что ли?
 - Нет, балерун. Тебе сколько лет, Степа? Перед ним такие быки на цыпках бегают.
 - Ладно, Бог с ним, утрясем как-нибудь.
 - Утряси дела с завещанием, серьезно говорю. А вообще-то, сам думай.




  Поднимаясь с Мариной по лестнице Бониного подъезда, Степа давал ей последние наставления.
 - Будь с ним поласковей, очень тебя прошу. Максимум нежности и такта. Он очень чувствительный, голые нервы. Будь мила, улыбайся...
 - Да ясно, ясно, что ты как дебилке все по пять раз.
  Степа нажал кнопку звонка. Дверь моментально открылась, на пороге стоял Боня в неброской домашней одежде и стоптанных тапочках. При виде роскошной женщины в вечернем платье он несколько растерялся, и, неловко отступив в сторону, пропустил ее в квартиру.
 - Ну, вы тут не грустите без меня, - бодро сказал Степа, - сыграйте в шашки, или там, скворечник поклейте. А я побегу, у меня дела еще.
  Он сделал им ручкой и весело поскакал вниз.




На следующий день в Степин сладкий сон ворвались трели дверного звонка и бабушкин вопль:    
 - Сте-е-е-па! Иди открывай, черт тебя побери! Звонят! В дверь звонят, черт бы их драл!
  Степа выбрался из-под тоненького лоскутного одеяла, и в одних своих огромных пестрых трусах прошлепал в прихожую.
  На пороге стоял Боня с бессонной нежно-сиреневой тенью у глаз и зачаточной улыбкою на устах.
 - Пом на кухню, - хриплым спросонья басом сказал Степа и зашлепал обратно по коридору, - кофе будешь?
 - Нет. Не хочу, спасибо.
 - Ну и не надо. Я из вежливости предложил... Шутка. - Степа почесал глаза и полез на полку за джезвой. - Ну, рассказывай. Сколько раз, в каких позах, занимались ли извращениями... Блин, башка трещит... Напился вчера, как зюзя.
 - Какими извращениями, ты что, Степа? Разве можно так о ней? Мы разговаривали, представляешь, - всю ночь напролет, пили чай и разговаривали, разговаривали...
  Насмерть перепугав зашедшую позавтракать кошку, Степа с грохотом опрокинул чайник. Затем медленно вернул его на прежнее место, и осоловело уставился на Боню.
 - Ты что, ее не?..
 - Прекрати, Степ, хватит. Она же икона. Мадонна, сама красота, чистота!
 - Да ты чего, не понял, она ведь...
 - Боже мой, ну что, что из этого! Марина прекрасный, чуткий, деликатнейший человек. Ласковая, тактичная, она была так мила со мной, так...
  Степа вдруг взорвался безумным хохотом. Он перегибался пополам, шатался, утирал слезы, хлопал себя по ляжкам. Боня, подперев кулаком щеку, смотрел на него глазами теленка. Бабушка, лежа в постели в своей комнате, покрутила у виска корявым пальцем.

   


  Лицо молодого человека было не лишено приятности. Светлые волосы, зачесанные назад, блестели от бриолина. Темно-синие глаза, опушенные густыми ресницами, смотрели чуть нагловато. Только губы были чересчур тонкие, отчего рот выглядел как жесткая складка, или щель для кредитки, прорезанная в симпатичном лице. К его уху была прижата телефонная трубка.
 - Полина, душечка, ты приедешь сегодня ко мне? На ночь... Вот так. Я считаю, что нашим отношениям пора перейти в следующую стадию. От ресторанно-прогулочной к истинно любовной... Нет? Не приедешь? Точно?..
  Молодой человек сидел в кожаном кресле белоснежного офиса. Дверь открылась, и вошел хмурый гиппопотам (мощная задница, необозримая спина, пиджак и брюки, - в обтреск), по кличке Клоп.
 - Кончай трепаться, Бумер, - бросил он, покосившись на парня в кресле. Тот сделал знак, что заканчивает, и сказал в трубку:
 - Значит, на ночь ты ко мне сегодня не приедешь? Это твое последнее слово? Тогда я скажу. Ты хорошая телка... Тихо, не перебивай! Так вот, ты, конечно, красивая сучка, но я устал ждать и прикидываться пай-мальчиком. Я хотел тебя трахнуть, жаль, что не вышло, ну да ладно. Я дрочил на тебя, представлял, как тебя трахаю, и в рот, и в задницу, а это почти то же са... Сука, трубку повесила.
  Он в свою очередь бросил трубку на рычаг и посмотрел на Клопа.
 - Ищем козла-татуировщика. Воркута выцепил адрес его дружка-доктора и наведается завтра к нему в кабинет. А мы с тобой будем искать его салон. Пока я узнал только название, - «Татувинг» какой-то. Нужны координаты... Ты биту всегда с собой возишь?
 - Да, сзади в «джипе» валяется. А что?
 - Да думаю его не пулей наказать, а переломать всего поначалу, а потом и «чердак» разнести. Своими руками.
 - Хорошая идея. Может, и эту суку покарать? - и Бумер задумчиво поглядел на телефонный аппарат.




  Полина сидела за журнальным столиком и тихо плакала. Внезапно, глубоко вздохнув, поднялась, прошла на кухню, достала из холодильника маленькую бутылку минеральной воды и стала пить большими глотками прямо из горлышка. Затем смыла в ванной размазанную косметику, вытерлась полотенцем и, устроившись перед трюмо, принялась наводить марафет.
 - Подонок, какой подонок, - приговаривала она, нанося тушь на ресницы, - впрочем, этого следовало ожидать. Не раскусила его, - сама дура.
  В голову к ней вдруг пришла какая-то идея. Быстро докрасив губы, она взяла радиотелефон, записную книжку, извлекла из нее визитную карточку и набрала номер.
 - Что я, собственно, выпендриваюсь, - пробормотала она, дожидаясь соединения.




  Когда зазвонил телефон, Степа закрывал дверь за ушедшим Боней.
 - Рай на проводе. Я. Поля?! Ужасно рад тебя слышать. Вот не думал, что ты мне сама позвонишь. Что? Приехать? В гости? Я не ослышался? Все, пишу адрес...




  Он лихорадочно нашарил карандаш и принялся быстро им карябать на сигаретной пачке.
 - Форма одежды?.. Парадная? Лечу. На крыльях любви...
  Он нажал на рычаг и сделал темпераментный жест, сопроводив его громогласным «Yes»!!! Его глаза сияли, как галогенные фары.
  Подойдя к зеркальному шкафу, Степа критически оглядел свое отражение и покачал головой.
 - Мда... - промолвил он, - зря я пил вчера.
  Он оттянул нижнее веко и осмотрел белок, прошитый розовыми, причудливо извивающимися нитями лопнувших сосудов, впадающих в крохотную алую дельту глазова угла. Отрешенно продекламировал:

 
ПРИЧУДЛИВЫЙ РИСУНОК АЛЫХ НИТЕЙ, 
ВПАДАЮЩИХ В ДЕЛЬТИНКУ МЯС УВЯЛЫХ,
НА ПОЛИРОВКЕ БЛИКАМИ ОБЛИТЫХ,
НА ЯЙЦАХ БЛИЗОРУКИХ ГЛАЗНЫХ ЯБЛОК...

 
Что мы имеем? Итак: отекшая морда, красные глаза, воронье гнездо в волосах, щетина и общая немытость. Вперед!
 
Далее все происходило, как на ускоренном воспроизведении. (Степа действовал allegro molto)

  Закапал в глаза визин.
  Протер веки и щеки кусками льда.
  Растворил в стакане две таблетки alka-zeltcer и выпил.
  Оскалив до невозможности рот, отдраил зубы щеткой с отбеливающей пастой.
  Побрился, пару раз при этом порезавшись.
  Смочил слюной вату и удалил капельки крови.
  Принял душ.
  Сбрызнулся Jean Franco Ferre.
  Высушил феном волосы (после чего они стали как грива у льва).
  Причесал эту гриву и стянул в хвост на затылке.
  Надел брюки и обнаружил, что низ изнутри отпоролся.
  Недолго думая, ловко скрепил его степлером.
  Надел свежую сорочку.
  Пристегнул суперстильные подтяжки из телячьей кожи.
  Мятым галстуком поводил туда-сюда по раскаленной лампочке.
  Завязал его, уже совершенно гладкий, на шее.
  Влез в пиджак, оттянул мятые фалды вниз, и немного на них посидел.
  Выбрал из обувной шеренги сияющие, в капельках бликов ботинки Patrick Cox
  Сунул в них ноги.
  Положил в карман пейджер.
  Сплясал перед зеркалом секундную чечетку.
  Белоснежно улыбнулся сам себе.
  Покинул квартиру.




  Ярко светило солнце. Степа, чуть не подпрыгивая при каждом шаге, шел по улице.
  И вдруг он взлетел.
  Огромные снежные крылья распахнулись за спиной. Он оставил белый город монеткою внизу и достиг солнца. Достал сигарету и прикурил от него. Золотой шар был, как мяч. Размахнувшись, Степа пнул его лаковым носком, и Солнце улетело, канув в невыносимо синем небе...
  А потом Степа упал вниз, в свое тело, и оказался на самом деле по-прежнему идущим по улице. Задрав голову, он, щурясь, посмотрел на солнце. Оно светило как раньше. В зубах у Степы дымилась сигарета.




  Степа и Полина восседали за низеньким прозрачным столиком друг против друга. На стекле стояли тарелочки с закуской, бутылка розового вина и бокалы в форме лилий.
 - Отличный у тебя костюм, - сказала Полина.
 - Hugo Boss, - ответил Степа, и, наколов кусочек на вилку, отправил в рот, - Выпьем?
 - Мне чуть-чуть.
 - Что так?
 - Не люблю алкоголь.
 - Это разве алкоголь? Так, сиропчик.
 - Пусть. Мне в любом виде не нравится. А ты пей, сколько хочешь, не стесняйся.
 - Спасибо.
  Они чокнулись, Полина пригубила, а Степа осушил полный бокал.
 - Послушай, - сказала Полина, - почему ты тогда, на Красной площади, сказал мне такую... гадкую вещь?
  Степа опустил глаза.
 - Знаешь... Я привык всех женщин одной гребенкой... То есть, ко всем подход разный, но, в общем, набор стандартный. Немного импровизации, и готово. А ты... Ты уникальный случай.
 - А ты вообще кого-нибудь любил? В смысле, девушку?
  Немного подумав, Степа ответил:
 - Мне кажется, нет. Так, ощущал временами что-то вроде влюбленности. Но это быстро проходило. И потом, надо было поддерживать имидж донжуана. Менять девиц почаще. Появляться то с одной, то с другой. Спать с той, с этой, с десятой. Мне, честно говоря, и самому нравилось. Только временами, когда засыпаешь один, трезвый, или просыпаешься утром с похмелья, с каким-то неясным чувством вины, вот тогда, - как нахлынет тоска! По одной-единственной, неповторимой, светлой, чистой любви. Чтоб была одна, только одна, любимая девушка, что бы делить с ней все переживания, мысли, быть как бы одним целым с ней, а потом иметь ребенка, забавного красномордого пискуна, сидеть с газетой в кресле и с умилением смотреть, как жена кормит его грудью... В общем, полнейшее, банальнейшее мещанское счастье. И вот появляешься ты...
  В кармане у Степы вдруг начал заливаться пейджер. Он вынул его и прочитал: «Степочка, когда же будет наша брачная ночь? Хочу быть любимой женой. Вартан».
  Степу передернуло.
 - Что там? - поинтересовалась Полина.
 - Да... Поганец один, - стерев сообщение, Степа вернул пейджер в карман, но в ту же секунду он запищал снова.
 - О... Предупреждают, что завтра отключат, если не заплачу за обслуживание.
 - Отключат пейджер?
 - Да. А я не заплачу. Все деньги на Боню извел. Купил ему... Ладно, неважно. Выпьем?
 - Мне не надо. Выпей один, я с тобой чокнусь.
  Звякнув, бокалы соединились.
 - За то, что бы меня полюбила любимая мной девушка. По имени Полина.
  Полина усмехнулась. Щеки ее, однако, слегка заалели.
 - Нет уж, увольте, - произнесла она, но как-то нерешительно.


   

  Степа ползал с машинкой в руке по разложенному, раскрытому на рабочем столе девичьему телу,
КРЫЛЬЯ И ЧЕРВЯКИ
выкалывая вокруг розовых полненьких грудей железные цепи, как бы их обвязывающие и стягивающие, с амбарным замком у межреберной косточки. Он вытирал со лба пот и часто облизывал сухие губы. На оттоманке в углу сидел Входиков с неизменной дымящейся чашкой, и глядел, как художник работает.




 - Просто прекрасно, большое спасибо, - говорила, довольно улыбаясь, ожившая и уже одетая девушка, прощаясь со Степой в дверях.
 - Ты чего такой мокрый, Степан? - поинтересовался Входиков, когда тот вернулся к столу и складывал иглы в стерилизатор.
 - Понимаешь, коллега Входиков, - Степа тяжко вздохнул, - я еле сдержался, что бы не взять эту девицу тут же, прямо на столе. Я не могу справиться со своими гормонами.
 - Ну так что же, по-моему, это никогда тебе не мешало. И сейчас, мне кажется, эта девушка была бы не прочь...
 - Я - прочь. Теперь мешает. Полина пока не позволила мне обладать ею, но я люблю ее, понимаешь, и знаю, чувствую, и умом, и сердцем, что мне никто больше не нужен. Только он, - Степа взглянул на свою ширинку, - ничего не сознает. Ему все одно, что Полина, которую я люблю больше жизни, что первая попавшаяся шлюха.       
 - Я понял. Я знаю, кто может тебе помочь.
 - Кто?
 - Пойдем, - Входиков поднялся, отставил чашку, и решительно вцепившись Степе в руку, потащил его к дверям.
 - Куда ты меня ведешь?
 - Сейчас узнаешь. Здесь недалеко.




Они стояли возле подъезда с металлической дверью. Слева прикреплена была табличка с аббревиатурой «ОАС», справа был звонок, в который и позвонил Входиков.
 - Что это? - спросил Степа, указывая на табличку, - что за буквы?
 - Общество Анонимных Сексоголиков, - коротко ответил Входиков.
  Степа не успел отреагировать, - дверь отворилась и толстый бородатый мужчина пригласил их внутрь.




 - Что свело и объединило нас здесь? - риторически вопрошал высохший маленький мужчина, расхаживающий по свободной площадке в центре большой комнаты, заставленной по стенам и углам креслами и журнальными столиками.
Почти все кресла были заняты (исключительно мужчинами разнообразной наружности и возраста, многие курили, некоторые слушали с преувеличенным вниманием, - Сегодня с нами несколько новоприбывших товарищей, - он окинул взглядом Степу, Входикова и неприметного прыщавого паренька в очках, который немедленно покраснел, - поэтому скажу в общих чертах о нашем обществе. Мы все здесь - люди, пострадавшие или продолжающие страдать от сексуальных проблем, или и то и другое. В чем же их корень? В нас самих. Природа создала нас ненасытными в получении сексуального удовлетворения. Не утихающая, дикая жажда женщины мешает нам в работе, семейной жизни, отдыхе, развлечениях, творчестве...
  Входиков слушал с интересом; Степа в кресле придавал телу различные позы, вертел в руках то пепельницу, то журнал со столика, то принимался изучать свои ногти.
  Высохший наконец закончил. Его место занял самой заурядной наружности человек лет тридцати, в отутюженном сером костюме.
 - Моя проблема немножко особого свойства, - начал он, прочистив горло, - я, как и все мы, страдал от переизбытка чувственных желаний. Однако, к этому присовокупилось еще одно чрезвычайное обстоятельство. Первый раз я узнал о нем, когда мне было четырнадцать лет, то есть в разгар полового созревания. Пройдясь однажды босиком по асфальту я, извините, кончил буквально через пятнадцать шагов. Можете себе представить, как полюбил я босые прогулки по тротуарам. Причем никакая другая поверхность, будь то земля, дерево, гранит или песок не приводили меня к оргазму, и даже нисколько сексуально не возбуждали...
  Степа достал свой швейцарский складной нож и вплотную занялся маникюром. Обрезав ножницами заусенцы, он щипчиками удалил ороговевшую кожу, вычистил лезвием ногти и принялся тщательно обрабатывать их пилочкой.
 -...Пришло время жениться, завести семью, зажить как нормальный человек, - продолжал серый костюм, - я нашел достойную спутницу жизни, хорошую девушку из приличной семьи, она приняла мое предложение и вышла за меня замуж. Тут-то и обнажилась вся острота проблемы. Моя Таня хотела ребенка, я же просто-напросто не мог ее оплодотворить, я мог совершать фрикции, у меня была эрекция (Степа тяжело вздохнул и закатил глаза), но этим все и ограничивалось. Что бы достичь семяизвержения, мне было нужно пройтись босиком по асфальту, Но я решил проблему. И знаете, как? - костюм сделал эффектную паузу, - я выковырял из мостовой асфальтовую плиту, полметра на метр, и установил в ногах нашей кровати. Теперь, занимаясь с женой любовью, я одновременно потаптывал асфальтовую поверхность и тем в нужный момент добивался эякуляции! У нас сын, ему уже месяц.
  Аудитория разразилась аплодисментами. Громче и дольше всех хлопал Степа. Он размахивал руки по гигантской амплитуде и сшибал ладони в громовом хлопке. Он аплодировал бурно, неистово, подскакивая в кресле, радостно выпучив глаза, блаженно разевая рот, быстро моргая и шевеля при этом ушами. Близсидящие люди начали подозрительно на него коситься, но он продолжал хлопать, ни на что не обращая внимания, один в полнейшей уже тишине, и угомонился, только когда Входиков пихнул его в бок и зашептал что-то нервно на ухо. Тогда он снова расслабился, обмяк в кресле и, извлекши из ножа зубочистку, принялся ковыряться в зубах.
  На середину комнаты вышел новый оратор, тот самый жирный бородач, что впустил приятелей внутрь.
 - Моя история представляет собой еще более своеобразный феномен нашей аномалии, - когда он заговорил, в черном войлоке бороды появилась влажная розовая щель, и продолжала с течением речи то исчезать на миг, то прорезываться вновь, как бы пульсируя, - но я разрешил свою проблему, и это ее разрешение, может быть, и я даже уверен, станет для многих из здесь собравшихся прямым руководством к действию, или хотя бы косвенным советом. Началось все с того, что я захотел свою дочь...
 Тут Степа не выдержал.
 - Музыкальная пауза!!! - заорал он изо всех сил, вскочив на ноги, и вдруг дико и протяжно завыл, копируя голос продрогшего ревматика-волка. Через мгновение, однако, он оборвал свое выступление так же резко, как начал, и спокойно сказал, обращаясь к приятелю:
 - Я не могу больше слушать этот патологический бред. Входиков,  ты идешь, или мне вызывать санитаров?
  Входиков молча поднялся и покинул почтенное собрание под огнем злых, изумленных, презрительных взглядов, самый жгучий из которых принадлежал, конечно, бородатому докладчику.
  Уже взявшись за ручку двери, Степа обернулся, отыскал взглядом новенького прыщавого очкарика и сказал:
 - Вам, дорогой мой, также не советую оставаться в обществе этих симпатичных ублюдков. Решайте свои проблемы сами. И чем терять время здесь, идите лучше домой, и займитесь мастурбацией, коль уж либидо не дает вам покою.
  Паренек нерешительно посмотрел на закрывающуюся за Степой дверь, встал, махнул рукой и сел снова, опустил голову, поднял ее, совершенно багровый, обвел собравшихся затравленным взглядом, вскочил, бросился к двери и вылетел вон. Общество Анонимных Сексоголиков оцепенело в похоронном молчании.


   

  Степа сидел за небольшим столиком, освещенный чертежной лампой на суставчатом штативе и что-то делал со своей электрической машинкой. Разлился мелодичный звонок.
  Степа открыл дверь и в салон вошел человек. Среднего роста, со спокойным лицом, обритый наголо, он молча протянул Степе руку. Тот пожал ее не отрывая взгляда от головы вошедшего. На ее матовой поверхности был выколот клубок отвратительных синеватых змей. Из этого клубка выползали три особенно тщательно выполненных твари. Одна из них скрывалась в ушной раковине, другая целовала уголок глаза, третья же норовила забраться в ноздрю.
 - Садитесь, - сказал Степа, указывая на кресло, - если хотите убрать свои тату, то вы зря сюда пришли. Я этим не занимаюсь. Могу дать вам адрес...
 - Нет, спасибо, не нужно. Я хотел бы сделать еще одну небольшую татуировку, сводить же ничего не собираюсь.
 - Тогда другое дело. Расценки мои знаете? Или ознакомитесь с прейскурантом?
 - Не стоит. Если сделаете качественную работу, я заплачу сколько надо.
 - Ну что ж, хорошо. Где и что, цветную, черно-белую, монохромную, есть ли эскиз или с ваших слов?
 - Мне нужно, что бы вы накололи мне на губах трупных червей. Порядка десятка-полутора, как можно объемнее, реалистичнее, в их природном колорите.
  Он провел пальцем вдоль плотно сжатого рта.
  Степа присел на табуретку. Приоткрыв рот, он во все глаза рассматривал невозмутимого клиента. Потом достал, не глядя сигарету, прикурил с фильтра, бросил, раздавил каблуком, взял еще одну, прикурил как следует и несколько раз глубоко затянулся. Затем встал, повернулся к мужчине спиной и отошел к столу. Опершись о него руками, он, не оборачиваясь, произнес:
 - Я отказываюсь от этой работы. Прошу вас уйти.
  Бритоголовый удивился. Брови взметнулись вверх. Чешуйки и кольчатые брюшки сморщились вместе с кожей лба.
 - Но я хорошо заплачу вам.
 - Нет. Я не торгуюсь, поймите. Черви, - это уже слишком. Всего хорошего.
  Пожав плечами, человек встал и удалился, аккуратно закрыв за собой дверь.
  Степа вернулся за стол. Затушив сигарету, он снова взял в руки прибор, но в ту же секунду запел звонок.




  Крупных габаритов мужик с челочкой с размаху дал Сашулину по шее. Тот упал на стол, с которого брызнули чашка, блюдце, телефон и ручки из стакана, добавив беспорядка и без того не блещущему кабинету врача.
 - Зачем вы меня бьете? - не меняя лежачей позы, поинтересовался Сашулин, - рассудите логично: я ведь при всем желании не могу сказать где Херувим, не зная этого, не правда ли?
  Он взял со стола первую попавшуюся бумажку и промокнул ей сочащуюся из носа кровь.
 - И потом он инфицирован ВИЧ.
  Мужик с челочкой достал из кармана широких брюк клетчатый носовой платок и тщательно вытер свой небольшой плоский лоб.
 - Чего? - буркнул он, - какой вич?
 - Ну, СПИД у него, другими словами. А это, как известно, болезнь смертельная. Поэтому мне кажется, он наказан уже достаточно сурово, может быть чрезмерно. Диагноз в папке, левая тумба, первый ящик.
 - Кажется ему, - пробормотал челочка, - крестись, фуцын, если кажется.
  Он подобрал телефон и, прижав к уху трубку, принялся нажимать сарделечным пальцем маленькие кнопки. Закончив набор, он грозно взглянул на полеживающего на столе доктора и прорычал:
 - Ну-ка, скачи отсюда, фуцын, не мешай разговаривать. Быстро!
  Сашулин не заставил себя уговаривать и моментально исчез. На другом конце сняли трубку.
 - Але...




 - Все нормально, Воркута, он на месте, - сказал Клоп в трубку мобильного, который он держал возле уха левой рукой. В правой находилась потертая бейсбольная бита.
  Степа стоял перед ним на коленях, а его разведенные в стороны руки помещались в надежных клешнях двух высоких молодых людей с простыми, открытыми русскими лицами. Один из них был тот, по кличке Бумер.




  В помещении салона царил хаос. В Степином облике также царил хаос. Волосы были растрепаны, рубашка порвана. На лбу сияла наливная шишка. Лицо при этом выражало полнейшее равнодушие.
 - Ага... Так значит, и на бумажке?.. Понятно, - сказал Клоп в трубку, - будь здоров.
  Он сунул телефон в карман пиджака и посмотрел на Степу. Прищурился.
 - Ну, блин, хороняка, - медленно проговорил он, ну блин.
  Он сел на стул.
 - Отпустите-ка, - обратился он к ребятам. Те отпустили. Бумеру Клоп вручил биту. - Забирай свою дубину. И можешь, в принципе, ехать.
 - Бейсбол отменяется? - спросил Степа, с трудом поднимаясь на ноги.
 - Или все-таки размочить тебе тыкву? - задумчиво сказал Клоп, глядя в потолок. Затем решительно встал и направился к двери.
 - Пойдем, Пашка. Этому фуфелу полная жопа, - на пороге он обернулся, - Понял, фуфел? Тебе полная жопа.
 - Почему? - спросил Степа, но дверь уже закрылась за визитерами. Если раньше Степино лицо не выдавало никаких эмоций, то сейчас на нем было написано, - причем грубыми мазками, - глубочайшее изумление и страх.


   

 - Але, Поля? Это я. А можно я приеду?.. У меня шишка на лбу, мне плохо... Причем тут диспансер? Без тебя плохо... А? Да, хотели «размочить тыкву»...
Да нет, огород не причем. И не с рынка; ну можно, а? Ура, все, бегу!
  Степа повесил трубку, сорвал с вешалки джинсовку и исчез. Через несколько секунд зазвонил телефон. Звонил он зря. Зря на том конце ждал Сашулин. Послушав гудки, он нажал на рычаг и набрал номер пейджинговой станции.
 - Пожалуйста, для абонента «-»... Отключен? Спасибо...
  Доктор задумался. Потом достал записную книжку, пролистнул, и, найдя что хотел, снова снял трубку.


   

 - Бедненький, - сказала Полина, прикладывая к Степиной шишке крошечный, влажный от свинцовой примочки носовой платок. Она сидела на диване, плотно сжав обтянутые телесными колготками божественные колени и бедра, исчезающие под коротенькой белой юбкой. Степа лежал, подогнув свои неадекватные длине дивана ноги, причем голова его, наполненная каким-то сладостным дымом, покоилась в изгибе, образованном плавными линиями девичьих бедер и живота.
 - Болит? - она осторожно потрогала пальчиком гладкий как воск бугор.
 - Что ты! Какая боль? Во мне столько счастья, что сейчас польется из ушей.       
  Степа жмурился, как кот и блаженно улыбался. Открыв глаза, он поймал Полинин взгляд, тихонько взял ее руку и принялся нежно, с любовью целовать, - ногти, подушечки, линии жизни и судьбы...




  Драгоценные зеленые глаза девушки затуманились. Она смотрела на Степу и сквозь, губы оформились намеком улыбки, пальцы левой руки непроизвольно поглаживали бритую Степину щеку...
  Мужские губы слились с губами женскими. Обнимая Полину за шею и талию, Степа прижимался ртом к ее рту, слизывал дурманящий мед, сосал напоенные вином упругие уста и пьянел, пропадал с угрожающей быстротой. Когда желание посрывало  с мышц все скобки, он, нежно нажав, положил Полину навзничь, двигаясь плавно и хищно, поднял юбку, скатал вниз колготки, до колен, дальше...
 - Нет! - выдохнула, выплеснула Полина, словно только что вынырнув с глубины. Она отводила лицо от жаждущих Степиных губ, и горячие руки его от своих ног, - Не надо, я не хочу, оставь, не надо...
  Степа оторвался от нее и сел. Поправив одежду, Полина села тоже.
 - Я не хочу, Степа, ты скорый, куда ты спешишь?
 - О Господи, прости меня, Поля, - Степа нагнулся и поцеловал ее ладони, - я просто сошел с ума, я потерял контроль, пожалуйста, родная, прости меня.
 - Куда ты гонишься, Степушка, зачем?
 - Да, я себя не помнил, помутилось все... Теперь я буду тихеньким, как мыша. Обещаю, - Степа улыбнулся и погладил Полину по волосам.
 - Ну и прекрасно, - Полина встала, - будешь чай? Или кофе?
 - Ага. Кофе.
 - Со сливками, черный?
 - Черный-пречерный, без сливок, без сахара, и чтоб гуща...
  Зазвонил на тумбочке телефон. Полина подошла и взяла трубку.
 - Слушаю. Здравствуйте. Да... - Полина прикрыла микрофон, и поглядела на Степу с удивлением, - тебя. Кому ты даешь мой номер?
  Степа удивился еще больше.
 - Никому, клянусь, - он подошел и принял у Полины трубку.
  В трубке зазвучал усталый голос Сашулина.
 - Степа, это я. Что происходит?..
 - Откуда у тебя этот телефон, хотел бы я знать? Что происходит, - спросить у тебя же.
 - Номер я узнал через Боню и Свету. Ко мне приходил какой-то тип, надавал мне по лицу, о тебе все спрашивал...
 - Ах, блин, уроды!.. Но ты знаешь, они ничего мне не сделали почему-то...
 - Я знаю почему. Я сказал этому типу, что ты болен, и они, наверное, решили что...
 - Что?! Что ты сказал, я - что?..
 - Степа, ты инфицирован, у тебя СПИД. Я целую неделю не мог до тебя добраться, что бы сказать. Да еще и не решался сначала. Ты прости, если что не так... Но я должен был сказать тебе.
 - Да, конечно... - Степа медленно опустил трубку на рычаг, взглянул на Полину сильно увеличившимися на бледном лице глазами.
 - Что случилось? - с тревогой спросила Полина, - что-то плохое, да? Скажи мне.
 - Нет. Ничего. Ничего особенного, - Степа взял себя в руки и даже улыбнулся, - кофе-то будет? Только чур черный, несладкий и, если есть коньяк... 
 - Нету коньяка, - успокоившись ответила Полина, - я вообще спиртного в доме не держу. И тебе пора прекращать себя травить.
 - Ну, на нет - суда нет, - вздохнул Степа, - а насчет травить, - это ты зря. Я же бессмертный. Я ангел. Мне все полезно, - и кефир, и водка, и денатурат...
 - Ладно, Маклауд мой крылатенький, пойдем со мной кофе варить, а то одной скучно.


   

  Завыла кофемолка, завращались бешено зерна, дробимые, перемельчаемые невидимым от скорости ножом.
  Степа сидел на табуретке и смотрел Полине в спину. Она засыпала в порошок обращенные зерна в кофеварку, залила воду, включила, и полезла за чашками и сахаром. Лицо Степы искажала судорога страшного напряжения. Он встал, приблизился к девушке сзади, и схватив ее в объятья, сильно прижался к ней. Она от неожиданности вскрикнула и выронила сахарницу, которая покатилась по полу, выстилая дорогу своим сыпучим белым нутром.
  Степа раскаленными губами неистово целовал Полину в шею, левую руку запустил в блузку и жадно мял, стискивал упругие теплые груди, правой рукой он поднял юбку и срывал колготки вместе с трусиками.
 - Что ты делаешь?! Ты же говорил... Не надо, пожалуйста!.. Степа!..
  Он не слушал. Он с силой прижимал Полину к моечной тумбе своим телом.
 - Нет! Нет! Степа, нет!.. - кричала она.
  Он утопил правую руку меж ее твердо стиснутых шелковых бедер, там, где начинался подъем великолепных круглых ягодиц...
 - Ты станешь моя... Ты будешь как я, и мы будем вместе... - лихорадочно шептал он, лаская рукой ее горячее, увлажнившееся междуножье... Полина уже ничего не слышала и не соображала. Ее глаза закатились, ноздри подрагивали, губы приоткрылись.
 - Да... Бери меня, Степушка, мальчик мой, сладкий мой... - она чуть повернула голову, и Степа со страстью впился в ее рот. Левая рука его потянулась к джинсам и расстегнула молнию...
  Вдруг он замер. Отлепился от девушки. Его глаза распахнулись. Глазные яблоки стали арбузами. Он отодвинулся, извлек руку с блестящими от влаги пальцами.
 - Что же я делаю? - ошеломленно спросил он у себя, - что я делаю? 
  Полина повернулась к нему. На лице ее смешивались стыд, удивление, беспокойство.
 - Прости меня, родная, - выговорил он сдавленным голосом и ринулся в прихожую. Хлопнула дверь и Полина осталась в квартире одна. Она отрешенно смотрела прямо перед собой. Потом заплакала, тихонько всхлипывая.
  С задранной юбкой и растрепанными волосами она побрела в комнату, утирая слезы, путаясь в спущенных до колен трусиках и колготках, и добравшись до кровати, упала на нее ничком. 

   


  Степа вошел в мини-маркет, огляделся, подошел к прилавку, извлек из заднего кармана штанов скомканные банкноты и пересчитал.
 - Шесть бутылок водки, - обратился он к продавщице, меланхолично жующей горе мяса, - и две больших «колы».
 - Водки какой вам? - вяло поинтересовалась гора.
 - Ну, давайте «Привет», - сказал Степа, - и пару пакетиков.
 - Сто сорок четыре, - могучие руки неспешно заполняли бутылками шуршащий целлофан. Степа расплатился.
  Дома, на кухне, он засунул пять «Приветов» и одну «колу» в холодильник. Затем сел, налил себе полстакана водки из шестой бутылки, проглотил и запил «колой». Достал пачку «мальборо», хотел было закурить, но передумал; выпил еще полстакана и уж после поднес к сигарете спичку.
  Он курил, подперев кулаком щеку, выпуская дым то цельной струей изо рта, то раздвоенной из ноздрей, то колечками.
КАК ЗАГОВОРИЛА КОШКА
  Докурив сигарету до половины, он снова налил себе водки, опрокинул, запил, затянулся, откинулся на спинку стула...
  Жидкость в бутылке стремительно уменьшалась. Пустую, Степа поставил ее под стол, взял новую из холодильника и отправился в комнату.
  Там он включил телевизор, прилег на диван и отвинтил пробку.
  Зазвонил телефон; Степа подошел, вынул из розетки штепсель и снова лег.
  На экране пестрели какие-то безумные мультики. Сплющенные ковбои пищали, отстреливаясь котлетами от вытянутых носатых индейцев... Степа выпил. Переключил пультом программу. Там человек в очках объяснял:
 - Наше мироздание суть явление феноменальное по отношению к Абсолюту...
 - Дело в том, что мироздание треснуло, - сказал Степа очкастому, - дало трещину. Здание этого мира дало трещину.
  К ночи Степа пошел за пивом. Он передвигался с трудом, очень медленно, но пиво все же донес, целый рюкзак...
  ... Когда забрезжило в окна утро, Степа лежал в той же позе на диване. Разлепив опухшие веки, он потянулся к рюкзаку, привалившемуся к изголовью, вытащил бутылку пива, открыл зубами и выхлебал в один присест, не отнимая ото рта. После чего глубоко вздохнул, встал, закурил, достал из холодильника бутылку водки, и, посидев минутку со стаканом в руке, наконец решился и выпил его. Целиком. И запил пивом из новой бутылки.  Опять смотрел телевизор. Программы мешались в какую-то цветовую дурь, мутно мельтешили расплывающиеся фигуры, плескались какие-то пятна... Незаметно наступила следующая ночь. А может другая. Или третья. Степа отключился на том же диване с открытым ртом и сигаретой в пальцах. Дотлев до костяшек, она выпала из дрогнувшей руки и зашипела в пивной луже.
  Утром, превозмогая дрожь в ногах, Степа поднялся, и закачавшись, схватился за голову, раздавливаемую болью. Пошарил в поисках выпивки. Кончилась. Экран телевизора был почему-то разбит, осколки усеивали паркет, поблескивая на солнце.
  Он пошел на кухню, заглянул в холодильник, вернулся, сел на стул. Кошка путалась под ногами, просила видимо пить, раздражала дико. Наконец дал ей ковшик воды. Нахлебавшись сам из-под крана, стоял, смотрел как она пьет. Напилась, тряхнула лапкой, и, взглянув в глаза, неожиданно мяукнула:
 - Спасибо.
  Степа почесал в затылке. Пошел, лег на диван. Кошка пошла следом, села на стул, закинула ногу на ногу.
 - Думаешь, ты один здесь несчастный? - произнесла она и зевнула, показав розовую гофрированную пасть с беленькими клычками. - Перед тобой, между прочим, усталая кошка на грани нервного срыва. Страдающая к тому же бессонницей!
  Чтоб не видеть ее, Степа накрыл лицо подушкой и долго лежал в неподвижности. Было тихо, только как-то беспорядочно ухало сердце.
   Когда он убрал подушку, говорящая кошка исчезла. Однако за стеной зазвучали глухо неясные голоса. Степа начал с интересом прислушиваться. Сначала он мало что разбирал, но потом голоса стали отчетливее.
 - Он пойдет в воду, говорят вам, - настаивал грубый бас.
 - Да успокойтесь вы, демоны! - отвечал мягкий баритон, - ну пусть поживет еще, хотя бы под диваном.
 - Нет, ангелы, только под столом! - отрезал бас, - и только восемь веков. Жизнь плоха!
 - Хотя бы минутку. Может, сойдемся на часе? - спрашивал баритон, - прожить его, а?
  Степе стало страшно. Он взял стул, отсел в дальний угол комнаты и заткнул уши пальцами.
 - Я хотел прожить жизнь концептуально, - забормотал он, - простите меня...
  Стало тихо. Гукало только сердце.
  Вдруг степа заметил в углу крысу. Он снял тапочек и запустил в нее. Крыса исчезла, но в другом углу их появилось несколько, и они начали бегать по комнате. Степа заметался, принялся бросать в них пепельницей, стаканом, бутылками, вообще всем, что попадется под руку, но крыс становилось все больше, они угрожающе пищали и приближались. Одна из них прыгнула Степе на грудь. Он закричал. Тут дверь отворилась, и в комнату вошел человек.
  Человек как человек, вот только лицо - кошачья морда. Он взял крысу и целиком запихнул себе в рот. Сглотнул. Твари исчезли все как одна. Степа с облегчением вздохнул и упал на диван. Человекокот сел на стул.
  За окном быстро темнело.
 - Ты кто? - спросил Степа.
 - Я? Твоя жена, - сказал тот и засмеялся. Степа зажмурился изо всех сил и закрыл уши руками. Стало вроде тихо. И он осторожно открыл глаза. На стуле сидел Входиков с большой дымящейся чашкой в руке.
 - А, коллега Входиков, - с облегчением сказал Степа.
 - Я не коллега. Я калека, - значительно произнес тот, - послушай, я люблю Полину.
 - Как? Вы знакомы?
 - Да.
 - Тогда... Люби ее. Ее должно любить. Но на ответную любовь не рассчитывай. Люби бескорыстно. Это вылечит тебя.
 - Да ты что! Мы уже женаты семь лет, у нас уже внуки! - Входиков раздражился, задергался и плеснул на себя кипятком из чашки.
  И из Входикова вылупился Боня. Он сидел, с грустью глядя на друга.
 - Что случилось? - спросил он.
 - Понимаешь, - заторопился, заволновался Степа, садясь на диване, - мне кажется, я заснул, а проснулся в другой, кошмарной реальности, где неизлечимая болезнь, где я обречен. Ключ к возвращению, - сновидение между мирами. Нужно заснуть и проснуться в своей, родной реальности. Но заснуть не получается. Бессонница... Как у кошки.
  Степа печально усмехнулся. Вдруг, посмотрев на Боню, он заметил, что тот весь покрыт какими-то грязными татуировками, кишащими по всему телу, переползающими с места на место.
 - Посмотри, что ты со мной сделал, - укоризненно произнес Боня, - но я прощаю тебя. Не простит Сашулин. Ведь ты выколол ему прямо на сердце черную руку. Он хочет убить тебя. Берегись. Помнишь, - «что нужно сделать, что бы Господь простил нас? Согрешить» - все шутил ты. Дошутился. Догрешился. Не простил...
  Боня покачал головой и ушел. Степа принялся тереть себе глаза. Они страшно ныли изнутри, под черепом. За стенкой вновь забубнили. На этот раз Степа явственно различал голоса Сашулина и еще двух-трех человек. До ушей доносилось: «Покончим с ним... Ему осталось жить всего несколько минут... Пришел час расплаты... Повесим негодяя... Выколем глаза... Погибнет в мучениях»...
  Степа в ужасе бросился к окну и распахнул его в ночь. Толпа вооруженных людей в белых халатах под предводительством Сашулина, приставляла лестницу к Степиному балкону на четвертом этаже. Окна дома напротив были кроваво подсвечены, - там начинался пожар. На верхнем (этаж пятый), балконе этого дома столпились люди, им не хватало места, они толклись и падали вниз, некоторые при этом горели, и не долетая до земли, как бы испарялись. Степа, совсем обезумев от страха, стал двигать к окну шкаф. С верха шкафа на него упал собственный бюст. Степа успел подхватить его, прижал к груди, и кинулся из квартиры вон.




Опомнился он на набережной, по-прежнему с бюстом в руках. Под ногами шелковисто блестела черная река. На другом берегу неясно вырисовывались силуэты каких-то гаражей. За спиной чернело заброшенное строительство.
  Степа сел. Нервный тик дергал его левую щеку. Отстегнув подтяжки, он обвязал одним концом шею улыбающегося изваяния, а другим свою. Потом поднялся, постоял над водой и шагнул.




  Под водой петля вокруг гипсовой шеи растянулась, а затем распустилась. Бюст, продолжая улыбаться, камнем пошел вниз, Степа вверх. Вынырнув, он с хриплым воем стал всасывать воздух. Постепенно дыхание успокоилось.




  Степа лежал в воде на спине, влипнув в ее маслянистую поверхность всем телом. Лишь лицо белым профилем торчало снаружи, и вокруг, как водоросли, колыхались волосы. Река тихо несла его на тугой своей гладкой спине, и рядом плыли какие-то деревяшки, бумажный мусор, рваный пакет... Но Степа видел только небо, - бархатную пропасть, туманный Млечный путь, Алмазную пыль, повисшую в бездне, звезды, сверкающие и дрожащие в прозрачной слезе...

   


  На фоне солнечной синевы, во всей полноте красоты своей, вылепилось лицо Полины. Изумрудные глаза... черные крылья ресниц... соболиные нити бровей... мягкие алые губы, полные вина как будто... мраморный перелив скул в щеки... чистый матовый лоб... волнистая прядь цвета старого золота...
 - В детстве мне много раз снился один и тот же сон, - зазвучал глубокий Степин баритон. Глаза Полины смотрели с любопытством. В течение же всего рассказа эмоции легонько трогали черты ее прекрасного лица... - будто мы с мамой идем в необычный лес, где живут слон, тигр, и почему-то дьявол... И вот мы входим и слышим тигра, который мяукает: «мяу-мяу»... «Что это?» говорит мама. Я смотрю на нее и вижу, что мама это не мама, а незнакомая красавица, самая красивая на земле. Но в это же время как бы и мама... Я не удивляюсь, и мы идем вперед. Потом нас ведет какой-то пес, потом мы плывем в прозрачном озере и вокруг много рыбок, все цветные, но не настоящие, словно нарисованные... А потом я лечу... У меня крылья и я полетел, а мама-немама осталась. И лечу я к морю, в Чудесный Край, и не знаю, что впереди... Но замечаю, что мама, - то есть красавица, мама-немама, - со мной, вернее не она, а образ ее что ли. Я-то знаю, - сама она осталась там, у озера... И я прилетаю к морю... Ну, дальше не важно, ерунда. Дело в том, что эта девушка, как бы мама, это были вы. Я вспомнил это! Через столько лет! Издали я конечно не видел, и когда подошел к вам, еще не осознал... И только когда сказал это... это чудовищное... тогда только я вспомнил с поразительной отчетливостью черты ее лица, и они совпали, вплоть до малейшего штриха совпали с вашими!..
 - Так что же было дальше? - спросили губы Полины, ресницы пали и взлетели, вновь высвободив зеленое мерцание.
 - Ваш номер телефона... Дайте мне его, заклинаю вас! Я расскажу вам, потом, не сейчас, сейчас дайте мне шанс, один из тысячи шанс вымолить ваше прощение... Увидеть, или хотя бы услышать вас еще раз, - Степин голос звучал искренне и страстно.
  Взгляд Полины несколько смягчился. Рта коснулась слабая улыбка.
 - Ну хорошо, - сказала она. Но звучание этих слов как бы истончилось, растворилось в тишине прозрачным эхом... И сквозь светлое чело ее проступили звезды и ночь... И лицо ее удалялось, таяло в глубине пространства, пока не исчезло совсем.
  По-прежнему Степа видел только черный небесный свод, Млечный путь и бесчисленные алмазные острия, ломающие лучи свои в жидкой линзе слезы.
  Тихий горький стон вырвался у Степы изо рта... Но тут небо заслонил белый шелест, и Степа увидел ангела, парящего прямо над ним, силуэт его был немного размыт от влаги, слепящей глаза.
 - Смерти нет, брат. Верь, - сказал ангел.
  Степа сморгнул, чтобы удалив слезу, разглядеть, но, - вместе со слезой исчез и ангел...

   


  Мокрый, озябший, Степа трясущимся пальцем нажимал кнопку дверного звонка. В окно лестничной площадки светило восходящее солнце.
ВОЛШЕБНАЯ ТАБЛЕТКА. ЭПИЛОГ
  Дверь наконец открылась, обнаружив зевающую спросонья Галю в накинутом наспех халатике.
 - Степа?! - изумилась она, - Ты?.. Как?.. Откуда?..
  Он отстранил ее рукой и вошел.
 - Все потом, - стуча зубами, произнес он, - сейчас мне нужна горячая ванна, кофе и сто грамм коньяку... Хотя нет, не надо коньяк, только кофе.




  Завернутое в просторный махровый халат, утомленное Степино тело покоилось в глубоком удобном кресле. На журнальном столике перед ним стояла пепельница и пустая чашка с черным ободком кофейной гущи на дне. В руке дымилась сигарета. Галя сидела напротив и с любопытством смотрела на него.




 - Так куда ты пропал? Тебя не было, наверно, с полмесяца, - сказала она.
 - С полмесяца?! Не может быть, чтоб так долго. Хотя... - Степа замолчал и глубоко затянулся.
 - Ну? Рассказывай!
 - Да чего... ну, в запое был. Не охота распространяться.
 - А мы звонили с Боней, со Входиковым, не отвечал никто. В салоне тоже тебя нет. Домой заходили, - никто не открывает. Хотя шорохи какие-то доносились из квартиры.
 - Я не слышал, наверное. Ладно, забудь. Как там все?
 - Ой, столько нового! Входиков рассказывал: Шибанский-то из Клуба Шизофреников спятил по-настоящему! Лежит теперь, говорят, в Ганнушкина в одной палате со своим верхним соседом. А Адонисян-то! Болтал-болтал о своих бабах, что у него их там чуть ли не тыщи, и всем за счастье перед ним ножки раздвинуть, а сам, - представляешь! - трахнул Вартана, воздыхателя твоего!
 - Да что ты!
 - Ага. И говорят, уже не один раз.
 - Тошниловка какая-то. Как Боня?
 - Боня нормально, диджеем куда-то устроился, со Светкой шашни крутит... Ой, что же я, главное-то, - Полина твоя!..
 - Что Полина? - Степа, напрягшись, подался вперед.
 - Да все ищет тебя, бегает, ко мне даже приходила и звонит до сих пор, не объявился ли. Такая печальная, в расстроенных чувствах вся.
  Степа откинулся в кресле и снова обмяк. Помолчав, произнес:
 - Ты ей скажи, если позвонит, что нет меня. Что на все плюнул и уехал, в деревню, или там, в Нью-Йорк.
 - Любит тебя, это я точно тебе говорю, - укоризненно-назидательным тоном проговорила Галя.
 - Это ей мерещится, что любит. Между нами, она слегка туповата и начисто лишена воображения, а значит, через месяц забудет, что любит...
 - Ну, как знаешь, как знаешь, - покачала Галя рыжей головой.




  Близился вечер. Степа смотрел телевизор, Галя мыла посуду. Домыв, закрутила кран, прошла в комнату и плюхнулась Степе на коленки.
 - Может, пойдем в постельку? - проворковала она, целуя его в ухо. Он немного помолчал, потом взглянул на девушку и заговорил:
 - Знаешь что, Галь. У меня СПИД. Я проверился, и оказалось. Это, конечно, неприятно. Но так как в наличии есть презервативы, я думаю, ты не будешь против того, чтобы лечь со мной. Ты, кажется, никогда не отличалась брезгливостью или предрассудками.
  К концу Степиной краткой тирады Галя улыбалась во весь рот.
 - Степ, ты сейчас помрешь со смеху. У меня тоже СПИД. Я тоже проверялась, и нашли. Так что можем с тобой спокойно без всякой резины. Здорово?
 - Здорово, - пробормотал Степа, - потрясающе. Изумительно.
  Он замолчал и внимательно посмотрел Гале в глаза.
 - Ну ты чего? - нимало не смутившись, она подергала его за нижнюю губу и чмокнула в кончик носа, - что случилось?
 - Скажи, ты что, ни капельки не расстроилась, узнав, что заразилась? Ты вообще знаешь, что это такое? Что мы с тобой через какое-то время...
 - Ничего себе, какое-то! Может три года, а может и пять. Живи - уживись! Да к тому же, я так думаю, придумают какое-нибудь лекарство за это время. Чего себе нервы зря трепать? Я, лично, уверена, что сделают такую таблетку против СПИДа, - выпил, и здоров.
 - Таблетку, говоришь? - сказал Степа, и вдруг засмеялся. И, подхватив Галю на руки, понес на кровать.





  Ночью, когда Галя уже сладко спала, тихонько посапывая, Степа, облокотившись рядом с ней на подушки, курил в кромешной тьме, и думал, что Полину он любит, без всякого ее воображения, любит, тупую, как пень, любит, да и черт с ним... А смерти нет, как было замечено...
  Багровый уголек Степиной сигареты заслонил собою все поле зрения и обернулся вдруг ночным тлеющим городом, Москвой, улетающей в сумрачное пространство; и вот уже удаляется, исчезает в бархатной мгле голубой шарик Земли, и одна только ночь кругом, и звезды, как маленькие светлячки, или роса, или тысячи блесток на бархате занавеса.