Судьба Насти Николаевой

     СУДЬБА НАСТИ НИКОЛАЕВОЙ

    Родители ее были в селе люди уважаемые, отец завхоз, мать учительница. Жили хорошо, жалели только, что ребенок один, но уж на нее то все надежды возлагали. Хотели, чтоб вышла она в люди, потом и замуж удачно. Как насчет первого, так и насчет второго в селе было очень трудно. Чего там добьешься и какие мужья – одна пьянь. Поэтому в город готовили. С восьмого класса специально занималась мать с дочкой, готовила к институту. Все вроде бы изучили, но на вступительных экзаменах самой малости не хватило. Вежливо намекали, что небольшое вспомоществование и баллов добавиться. Однако родители были люди темные, взяток давать не умели, даже когда с колхозного поля кукурузу крали и то краснели. Поохали они, решили, что сильно продвинулись науки вперед, так что материных знаний мало оказалось и определили дочь в техникум, где тоже требовали, но впрямую и сала, так что все уладилось. К осени приехала Настя в город, жить и учиться. Сначала трудно ей было привыкнуть к общежитию, рос ребенок за папой и мамой. Но больше жить было негде, так что свыклась. Притом соседки по комнате попались хорошие. Хоть и любили девки гульнуть, но с собой не тянули, всегда помогали в разрешении проблем  и подлостей не делали.
     Первый год Настя к жизни городской приглядывалась. Многое оказалось не так, как родители учили. Особенно насчет выхода в люди. Совсем не от хорошей учебы это случалось. Если были в родственниках Люди, то и выход в них совершался почти сам собой, а если нет, то хоть обвешайся дипломами, а толку не будет. Конечно, были очень умные, которые пробивались и без родства, но Настя возможности свои оценивала трезво и перспектив себе не видела. Подружки ее мечтали об удачном замужестве, она скорее рассуждала о нем и приходила к мысли, что тоже трудно. Женихов хороших мало и те разобраны. Она миленькая была, но не более того, а кругом красавиц сколько, тоже про удачное замужество мечтающих. Хотя были примеры, что не главное красота. И порядочность тоже. Девка с их этажа за директора силикатного завода вышла. Средняя девка, ничего особенного, гулящая была и вдруг такое счастье привалило. Теперь ездит на машине, одета с иголочки, с подругами не здоровается. Как удалось? Одно время даже стала Настя склоняться к мысли, что благодаря распутству. Гуляла девка, спала со многими, научилась и привязала мужика к себе за причинное место. А она бережется, целочкой ходит и может жизненное устройство свое теряет. Потом окажется она старой девой и кому от этого легче. С другой стороны и гулять не хотелось, потому что прилепится ярлык ****и, вовек не отмоешься. Только и будут лезть, чтоб переспать, без серьезных намерений. И так хорошо и этак, как поступать все не могла решить. Склонилась все-таки к честному поведению. Слыть порядочной, но не занудой, по сторонам смотреть, больше в компании ходить, при появлении подходящего жениха, охмурять всеми средствами. Иных путей выхода в люди перед собой не видела. Хорошо бы как в сериалах американских, что девушки там работают, карьеру строят, добиваются целей. А где тут строить. Если платят зарплату на предприятии, значит туда не устроиться, а за бесплатно зачем же работать.  Она претензий больших не имела, согласна была и продавщицей работать, в первое лето даже устроилась подрабатывать, но не надолго. Через два дня хозяин сказал с ним спать и ушла. Прекрасно понимала,  что после окончания техникума ждет ее то же самое. Если не жениться, то придется по рукам идти. И самой не приятно и от людей стыдно, да и надолго ли хватит. Девушка не глупая была, жила не одним днем, на будущее думала. Будущее могло быть, только с удачным браком. Именно удачным, замуж то могла хоть сейчас, но что толку за безработного идти или рабочего. Это уж совсем жизнь себе загубить. Видела она нищету и сказала себе, что если уж бедствовать, то самой, без спивающегося мужа и голодных детей. Серьезная была девушка, дочь хороших родителей.
     Ночью часто снились ей всевозможные женихи, которых она оценивала с разных сторон и выбирала лучшего. Утром проснется и плакать хочется, потому что не из чего выбирать. Уже и в компании стала ходить и целовать разрешала и одевалась получше, но желаемой судьбы не было. А тут еще одна из подруг за еврея выскочила и отбыла в теплую страну Израиль, где улицы моют шампунями. Это обстоятельство особенно Настю поразило, тут не всегда на голову хватает, а там улицы, это как же живут люди! Больно было и представлять, тем более, что еврейчик тот сначала ей симпатизировал, а она, дура, не знала про выгодную национальность и отвергла как чмошного. Откуда она могла знать, что почти иностранец? Одевался ведь плохо, потом пах. Никакого интереса. Вот и упустила свое счастье, а подруга разглядела возможности и схватила. Стала Настя повнимательнее к чернявым, но евреев больше не попадалось. Старалась не унывать, хотя для радости поводов не было. Оставалось ей учиться еще год, а перспектив никаких. Что ни будет, а в село не вернется, это уж она решила. Если что, так и с начальником спать согласная, лишь бы в городе устроиться. Не лучшая участь, но и время плохое. Родители говорили, что в войну и то легче было. Знали, что кончится война и пойдут дела на поправку. А сейчас известно, что и дальше хуже будет с этим ворьем проклятым. Вешать их надо, чтоб аппетиты обуздать. За такие слова и неправильную позицию на выборах, выгнали ее отца с работы. По глупости не захотел за действующего президента голосовать, а председателю приказали добиться стопроцентного результата. Поругались, а через неделю после победы демократии выгнали отца. Совсем туго стало, тем спаслись, что нанялся он работником на пасеку и хоть сколько-то денег приносил. Матери же зарплату уже с год не платили, перед выборами бросили за два месяца и сказали не ждать. На земле живёте, с голоду не сдохните. Оно то и верно, да ведь одеваться еще нужно, хлеб и сахар покупать. Как не крути, а деньги нужны. Но нет денег. Совсем оскудели родители, с ними и Настя. До того дошло, что на зиму сапожек не за что купить было. Кое-как склеила старые, трещины краской закрасила. На вид будто ничего, но холодные, ноги мерзнут, а тут и зима морозная. Три раза простужалась Настя, хоть крепкая была и обычно не болела. Еле дождалась весны. Туфли тоже печального вида, но хоть не холодно. Очень переживала из-за внешнего вида своего. Как не исхитрялась, как не перешивала, а заметно было, что нищета. Соответственно и смотрели. Будто на подзаборную. А что она могла сделать? Нет денег и хоть волком вой. Отчаялась до того, что решила в Москву на заработки ехать. Известного рода заработки, но лучше там потерпеть несколько месяцев, да потом здесь не бедствовать. Денег заработает, опыта приобретет, может так научиться мужика удовольствовать, что и привяжет подходящего. Ясно понимала, куда поедет, неприятно, тем более, что до этого дела не охочая, на передок, как многие подруги не слабела. Но куда деваться.
      Копила деньги на билет, в мае месяце поехала последний раз в село. Хотела продуктов взять, чтоб на последнюю сессию хватило, и родителям соврать, про практику. Туда уезжает на три месяца, будет писать. Все заранее обдумала, оделась поскромнее и пошла на вокзал. Поездом дольше ехать, с пересадкой, потом еще идти километров десять, а автобус в самое село привезет, но за автобус платить нужно и немало, а здесь задаром. Поэтому на вокзал. Еле в поезд влезла, не одна умная была, все халяву предпочитали. В тесноте, ругани, табачной и человеческой вони доехала до нужной станции, вылезла и стала ждать следующий поезд. Чтоб на платформе не маячить, зашла в завалюшку местного вокзала, в уголке села. Свое что-то думала, когда привязался к ней пьяный. Сначала дочкой называл, потом обниматься полез. Она пересела, но мужик следом. Испугалась. Обычно на станциях милиция есть, а тут пусто. Подошла к кассе, но кассирша голову понурила и вроде не замечает ничего. А пьяный лезет лапать, предлагает в лесок идти, потащил. Она вырвалась и бежать. До поезда еще час оставался, решила в кустах схорониться от сволочи. Притаилась, видела, как он рыскал в поисках. Кричал, что убьет. Перепугалась, уже и не рада была, что поездом поехала. Надо было взаймы денег взять и ехать автобусом, но кто же знал. Потом пьяный ушел и Настя чуть успокоилась. Пусть только поезд подойдет, она бегом в него вскочит и уедет с этой станции страшной. Только выбежать нужно к отходу поезда, чтобы алкаш не успел вместе с ней влезть. Не просто алкаш, еще и урка. Обколотый весь татуировками, матерится. Обычного пьяницу быстро утихомирили бы, а то не замечают все. Подумала, что вот поедет в Москву и с такими придется дело иметь, но вспомнила как мерзла зимой, как мучалась из-за порванных чулок. Всюду хорошо.
     Подошел поезд, выждала время и побежала. Вот, вот отходить должен. Лужайку проскочила, вылетела на перрон, а пьяный там. Мимо него и в вагон. А поезд стоит, немного дернулся и стоит. Слышно, что мужик в вагон лезет. Она вскочила и в другой, он следом. Хотела обмануть, спряталась в туалете. Но то ли заложил кто, то ли невезение, вышиб дверь и схватил ее. Кричать начала, он тащит. Мужики было, сунулись укорачивать, но он нож достал. Орет, что двадцать лет по тюрьмам и еще посидит. Придурок, ему же человека убить легче легшего, кому умирать охота. Отступили. Она  кричала, умоляла, отворачивались. С надеждой в окна посматривали, может милиция урезонить негодяя. Говорили, что это тот самый Волин, который вернулся недавно из отсидки за убийство. Вся шпана ему подчиняется и базарчик станционный дань ему платит. Лучше не связываться. Стукнул ее головой о вагон, утихла и свесилась. Поезд наконец-то тронулся, смотрели, как тащил ее в лес, сочувственно качала головами. У многих дочки были.
     Затащил ее в лес, раздел, стал ****ь. Но тюрьма даром не прошла, повозился несколько минут и бросил. Ушел. Она очнулась и заплакала. Собирала раскиданную одежду, вытирала листьями кровь с лица. На станцию идти было страшно, он ведь там мог быть. Кинулась сумочки, где мелочь лежала, еще горше заплакала. Вот и добереглась. Алкаш вонючий и ограбил и женщиной сделал. Знала бы раньше, так хоть бы с пользой. Но что попусту душу травить и так тошно. Собралась с силами и пошагала к путям. По ним выйти на следующую станцию, оттуда уже добираться. Кляла бедность. Ради каких-то копеек сколько терпеть приходиться. Насчет Москвы уже не сомневалась. Вдруг дождь разразился, сильнейший ливень. Спряталась под деревьями, возле покосившейся будочки неизвестного назначения. Стоит, мокнет, обидно ей.  Разреветься хотелось на невезения, но держалась.
-Эй, девка, чего мочишься, заходи в сторожку.
     У нее и душа в пятки. Оглянулась – мужичок на костылях стоит, худой, замызганный и улыбается.
-Заходи, заходи, чаем угощу.
     И страшно и мокнуть не хочется. Пригляделась к жалкому виду мужичка, сообразила, что от этого отобьется, если что.
-Спасибо, зайду.
-Ты чего это сама по путям бродишь?
     Соврала что-то, не рассказывать же правду. Мужичок на огне подогрел воды, мяты заварил, согрелась чуть, курточку повесила сушиться. Хороший мужичок оказался, веселый, незлобивый и не лез. Рассказывал про свою жизнь, полную злоключений. Как первая жена выгнала, вторая обманула, пить начал, срок отсидел, вернулся калекой, пристроился пока в этой сторожке заброшенной, а там, что бог даст. Озлобился бы другой, а он только посмеивается. Тут крик пьяный.
-Тьфу ты черт, Волин приперся. Ты, девка прячься, он идиот, сейчас бить меня будет, денег требовать. Ты спрячься, а то и к тебе полезет.
 Спровадил ее в уголок, тут и пьяный ввалился с матами. Дождь его промочил изрядно. Матерится, надеялся еще с девкой повозится, да убежала. Тут курточку ее заметил и сразу признал.
-Где баба?
    Мужичок было отпираться стал, но в зубы получил и упал кровью умываться. Настя бежать хотела, но схватил и снова в лес потащил. Дождь лупит, не видать ничего, тащит Волин девку, под раскидистым дубом повалил ее и снова насиловать. Всю одежду порвал, синяки поставил, по земле лицом возил, научал подчиняться, а не сбегать. Побил еще и потащил к станции. Хотел шпане своей подарок сделать, чтоб видели его заботу. Метров сто прошел и упал. Схватился за сердце, скривился, ртом пена пошла и сдох. Чифирист был давний, не выдержало сердце нагрузки.
     Настя рядом лежала. Дождь кончился. Очнулась, почти голая, в грязи, в крови, лес кругом и мертвый рядом. Так страшно, что даже не плакала. Стала красться тропинкой. Куда и зачем не знала, но не оставаться же в лесу. К развилке подошла. По следам не пошла, боялась к сторожке возвращаться. Пробиралась в другую сторону, но там лес все гуще и гуще становился. Темнеть стало и холодно. Что делать? Присела и заплакала. Треск рядом, затихла, но нашли ее двое заросших мужиков. Убегать сил не было. Они ей удивились, расспрашивать стали. Сами бомжами были, в лесу землянку вырыли и жили разными промыслами. Привели ее в свое логово, дали одежды кое-какой, успокоили, пообещали утром на станцию отвести.
       Настя ночь не спала, опасаясь, что полезут насильничать. Но они мирно спали, саму сморило. Проснулась, когда вязали ее. Кричать стала, ей тряпку в рот. За день выкопали вторую землянку, сверху решетку деревянную положили, чтоб не убежала. А чтоб не кричала и лишнего не болтала, отрезали ей язык. Спустили в землянку и там держали. Сами по желанию пользовались, мужички со станции приходили, соблазненные незначительностью платы, да и девка молодая, хоть и грязная. Бомжи не мыли ее специально, чтоб ни у кого искушения не было ее забрать. Будь она видом почище, так нашлись бы охотники, а бомжам терять золотую жилу неохота. Грязная, сидела днями в землянке, плакала и мычала. Чтоб не повесилась, держали ее голой, а то на халате пыталась, разумница. Кормили плохо, но чтоб не умерла. Все-таки, какой никакой доход. Еще и работать заставляли, стирать, есть готовить. Для этого притащили цепь, ошейник надели и ходила она, как собака, на привязи. Несколько месяцев плакала, а потом слезы кончились и утихла. Хоть плачь, хоть не плачь. Жила.
    Летом бомжи роскошествовали. С огородов воровали пожрать, вокруг тепло, за бабу получали самогон, а то и деньги. Сами пользовались, когда хотели – благодать. Звали ее Мушка, за мычание ее. Особенно нравилось, когда вечером сидели они у костра, а она прислуживала. Приучили кланяться в ноги и ходить, виляя задом, чтоб привлекательней. Чем не цари, даже служанка есть. Посмеивались своей удаче. Казалось бы бомжи, последние люди, а у них считай рабыня. У председателей колхозов нет, а у них есть. Причем бессловесная. И бить ее можно и плеваться, что хочешь, делай. Один мужик со станции предлагал им за бабу 50 долларов. Отказали. Доллары то у них сразу заберут, дурных нет. С бабой куда вольготнее. Тот мужичок от зависти в милицию пожаловался, рассказал всё. Милиция пожаловала, долго бомжей била, пока те не выставили самогонки, закуси и бабу вымыли. Милиция попраздновала и бабу с собой забрала. Разглядели, что девка молодая, ещё и без языка, не наболтает чепухи. Поселили её в кутузке, как беспаспортную. Там и жила, удовлетворяя всё отделение, еще и из соседних приезжали. Но люди подлые, неблагодарные, кто-то настучал. Проверка приехала из области. Девку бомжам отвезли, комиссию хмелили три дня, но беды не отвели. Кому-то начальник милицейский дорогу перешел, дали ход делу об убийстве троих дембелей. Начальник тогда пьяный был, озверел и забил насмерть салаг, с кем не бывает. Притом дети колхозников и шума не было, уже год прошел, забыли все, а тут откопали и запустили. Начальника по шапке, состав в отделении переменили и за всеми этими перетрубациями о Насте забыли, чему бомжи были необычайно рады. Привыкли бабу под рукой иметь и самогонку халявную пить. Благоденствовали дальше.
      Когда заметили, что живот расти начал, то били, пока кровь не пошла и выкидыш случился. Отлежалась день, по зубам получила и нормально. Баба нужна была в рабочем состоянии. Чтоб готова была приказы выполнять.
-Мушка, а  ну-ка подавай чай! Пятки почеши! Спляши! Завой! Кланяйся господам! К ноге! Отсоси! Целуй ручку хозяину! Получай теперь хлебца.
     Битьем и голодом приучили к покорности, с одного слова все выполняла. Бомжи нарадоваться не могли. Все время ими помыкали, а теперь они. Били не сильно, чтоб товарного вида не портить. Мужикам разрешали за отдельную плату, но чтоб не до смерти. Мужики, насмотревшись фильмов, требовали, чтоб танцевала и раздевалась. Для этой цели притаскивали ей одежду и столб вкопали на поляне. Танцевала она плохо, очень перепуганная была. Но для леса хватало и этого. Бомжи денежку с жителей собирали и частью прятали, а частью пропивали. Жили припеваючи, пока зима не подошла. Стукнули морозы, пришлось Настю к себе в землянку брать, чтоб не замерзла. В землянке и так тесно, еще она. Потом голодно стало. Запасы быстро кончились, мужики со станции ходить перестали, трудно через снег лезть, деньжата к концу подошли. Сами бомжи голодали, о девке и вовсе не заботились. Подумывали даже на мясо ее пустить, хоть худая, но что-то да будет. Поглядывали на неё плотоядно, старались больше наебаться, чтоб потом не жалко было. Щупали её ягодицы и жалели, что суховатые. Ей наперед сказали, что зарежут, даже не заплакала. Может не понимала, может ей смерть в облегчение была.  Последнюю картошку доедали и быть лиху да тут приехал к ним Свистунов. Вопреки фамилии был он человек серьезный  и основательный. Хозяйство большое имел, в округе первый богатей, если не считать председателей. У Свистунова жена умерла еще летом. Хорошая была женщина, но болезненная, отчего детей не имела и умерла рано. Остался Свистунов один, мужик здоровый, в женском поле нуждающийся. Жениться снова не хотел, потому как был скуповат. На свадьбу тратиться, потом на обновки. А еще окажется строптивая, поди ее укороти. Бить их нельзя, по-другому не понимают. Перебивался полюбовницами, пока муженек одной не пальнул из ружья. Промазал, но убедил. И тут Свистунов про бомжей услышал. Что живет у них девка неизвестно откуда, немая. Держат ее на цепи и в черном теле. Работает, ублажает и бомжей и прочих. По рассказам выходило, что девка ничего, только запущенная. Через две недели и приехал к бомжам Свистунов на своем «Урале». Сторговались на мешке муки, трех картошки и ящике водки. Еще подарил им табаку. Выпили немного, девку в машину и уехал. Настя ему приглянулась, хоть действительно запущенная. Грязная, а худющая, так прямо страх. Первым делом нагрел воды целую выварку, снял ошейник с цепью, дал мыла и велел хорошенько вымыться. Сам сидел наблюдал. Пока грязная она была, так и ничего, а как помылась, то застыдилась перед ним. А Свистунов радовался, что такой алмаз в пыли нашел. Оказалась девка очень пригожей, только откормить еще. За этим дело не станет. Пока же отвел ее в подвал. Одно слово, что подвал, а на самом деле, как комната. Теплая, чистая, обои свежие. Те самые две недели жилище для девки готовил.
-Тут теперь жить будешь. Нравиться?
    Она кивнула.
-Как тебя по настоящему зовут?
     Промычала.
-Писать умеешь?
      Снова кивнула. Сходил, принес бумагу и карандаш.
-Вот чудеса! Мою покойницу тоже Настей звали! Судьба мне видать с Настями жить. Располагайся пока, я скоро приду.
    Хотел дать ей обвыкнуться, чтоб не пугать зря. Сам весь горел, но сдерживался. Часто сплевывал в ящики с цветами. Вот так охватил, позабавится на старость лет! Настя на кровать прилегла и хорошо стала. Уже и забыла как это, чистенькой да на чистой постели лежать, благодать. Улыбалась и подумала, что может наладится жизнь, сколько ж можно мучений. Смилостивится бог и даст ей счастья хоть чуточку. С улыбкой и задремала. Он хотел дать поспать, но уж больно аппетитная она оказалась после помывки. А он чуть ли не месяц на это дело постился. Только слез, она мигом почти и уснула. Слабая была. С утра дал ей поесть, немного сначала, потом больше. Рассказал, как жить ей. Всю работу по дому выполнять и слушаться. Бежать, чтоб не пыталась, во дворе псы цепные – разорвут мигом. Если все-таки попытается, то снова с ошейником ходить будет. Если же поведет себя примерно, то не пожалеет.
-И улыбайся, я хмурых не люблю.
     Заулыбалась. Из подвала пускал ее Свистунов только, когда сам был дома, не доверял. Очень боялся потерять девку. Мало того, что неприятности будут, так еще привязался к ней. Очень уж хороша. Настя тоже довольна была, в тепле, чистоте, не бьют. Хозяйничала себе, а когда запирал в подвале, то телевизор смотрела. Рай по сравнению с лесом. Отъелась, отоспалась, совсем расцвела. Насмотреться не мог Свистунов и напробоваться. И к жене таких чувств не испытывал. Хоть виду не показывал, строжил, чтоб не возомнила. Она на строгость улыбалась, чувствовала, что не по настоящему.
      Раз пришел Свистунов в дурном настроении, машина сломалась, а тут нужно за зерном ехать в соседний колхоз, где за самогон ему отсыпят порядочно. Пришел злой и что-то на нее гаркнул, она улыбнулась, он в глаз. Хоть бы кричала, так еще больше распалился, а то молчит. Как ее бить, молчащую. Поднялся в дом. Через время пришел, а она лежит и рюмсает. Приказал идти ужин готовить. Лежит. Толкнул, все равно лежит. За волосы схватил – никакой реакции. Стал кричать, что бить будет. Она только плачет. Бил, но без толку. Разозлился. Очень бесило, что даже не сопротивляется. А он ничего поделать не может. Сказал, что убьет, если через десять минут не подымится.  Не поднялась. Схватил топор и вниз побежал, замахнулся и саданул. Кровать изрубил и остальную мебель, забрал телевизор и почти всю одежду, наказать хотел. Не подействовало. Как лежала, так и лежит, только плакать перестала. И не ест. Думал, что долго не выдержит, но четыре дня прошло, а она лежит. Силой заставлял есть, она отрыгивала. Бился он, как рыба об лед, но ничего поделать не мог. Отчаялся. Со двора притащил канистру с бензином и спички.
-Вот так будет! Если есть не начнешь, то спалю и тебя и себя и все имущество, чтоб никому не досталось! Поняла? Я не шучу! Ты решай, или жить будем или нет.
    Лежала недвижимо. Он рядом сел и завыл. Умирать ему не хотелось,  чтоб она умерла тоже. А ничего поделать не мог. Сильный, хитрый, а жить заставить не мог. И прощения просить не мог, потому что гордый. Он в селе самый богатый, кулака его все бояться, будет он перед какой-то замызганкой извиняться. Да её дивизия мужиков во все дыры пырыщила, шлюха последняя, как же извинятся. Никогда! Будь, что будет, встал и ушел. Настя улыбалась и корила себя, что раньше не додумалась себе жизнь облегчить. Сколько всего вытерпела, а нужно было сразу умирать. Потому что судьба у неё такая. Просто она об этом не думала. Жила и жила себе, по привычке. Сначала планы строила, как дальше жить, потом перестала строить, но жила. Когда ударил ее, то обиделась очень. Смешно конечно. Сколько ее били и ничего, а тут заплакала. Отошла она от скотства, человеком себя почувствовала, хоть взаперти, а человеком. Тут бьет, напомнил о том, кто она. Раньше бы утерлась и существовала, а то обиделась, расплакалась. Обидно до смерти и подумала про смерть. Неожиданно. И обрадовалась. Какая она ни собака, на цепи сидит, бить ее можно и унижать, но если захочет она умереть, то никто ее не остановит. Значит не собака, собака жить будет, а она умрет. Обрадовалась, впервые за долгое время. Жалела только, что раньше не додумалась. Сколько бы мук избежала. Хотя пока про свободу неизвестно, то и мук нет. Все как и должно быть, терпи да живи. А оказалось, что терпеть не обязательно. Всё её могли  заставить, а жить нет. Может кому и чепуха, а ей радость. Хоть перед смертью порадуется. Даже жалела мужика немного. Очень уж он убивался. И гордый и к ней привязался, корежился теперь, не зная, что делать. Топором грозился, еду запихивал. Обидно ему делалось, что не может властвовать. Что она захотела и умирает. Ей хотения не полагалось. Но оказалось, что на шею цепь одеть можно и тело в подвале запереть, а на душу не оденешь и жизнь не запрешь. У-тю-тю. Вроде ничего с ней не случилось, а стала вдруг свободная.
    Свитунов пришел снова, долго сопел, кряхтел, дергал головой, стал просить оставаться жить. Обещал комнату восстановить, купить швейную машинку вдобавок, руку больше никогда не подымать, уважать и не обижать. Соблазнял золотым колечком, тоже подарит. Настя улыбалась. Смешно ей было от этих посулов. Не конченая дура она, чтобы свободы лишиться. Нужны ей очень и колечко и машинка, если скоро будет ей освобождение и никаких больше мучений. Только закивала головой отрицательно. Свистунов бить ее не мог, видел, что мало жизни в ней осталось. И по-иному прищучить не мог. Взял ее на руки и вынес на улицу.
-Если уж собралась умирать, то хоть на свет глянь перед смертью.
    Самое тяжелое, что ведь и себя ругать не за что. Ударил, так ведь думал, что она привычная. И не сильно ударил. Просто сошлось оно так. Судьба. Это как в армии было. Раз бежали кросс по пересеченной местности, перебирался через овраг по упавшему дереву, вдруг качнуло и упал. Сломал ногу и ушибся основательно, парень то здоровый был. Почему упал? Ведь не раз бегал  и по дереву тому лазил. Но тогда упал. Дружок его, Федя, удивлялся такому невезению, особенно когда сказали, что часть в южные края перемещается. Южные края представлялись на фрукты и моря обильными, чуть ли не рай, а Свистун ногу сломал. Сам переживал и клял судьбу. Потом оказалось, что юг был казахстанскими степями и там бомбы ядерные испытывали. Хотели узнать, как воевать солдатам после взрыва. Узнали наверное. А все, кто на испытаниях был, вскоре болеть стали сильно. Большинство за несколько лет в могилу сошли, остальные еще помучались. А он про перелом забыл через месяц. Тоже судьба, сначала упасть, потом от смерти уберечься. Сложилось тогда хорошо, сейчас плохо и оба раза его не спрашивали. Само по себе. Этого он не любил, хорошо когда в руках держишь, когда, если молодец, то хорошо, а если увалень, то плохо. Но редко оно так бывает, обычно произвольно.
    Занес ее в дом, а то прохладно на дворе. Чтоб не скучно ей помирать, рассказывал о своей мечте. Всегда мечтал сына иметь. Всю жизнь пашет, горбатится и хорошо бы все это сыну оставить, а не чужим людям. Но жена бездетная оказалась, а бросить ее не мог, потому что подло. Она же не виноватая, опять судьба чертовая. Хотели из детдома взять, но пример неподалеку имелся, что лучше не надо. Тоже взяли, а оно оказалось говно говном. Редко ведь когда дети хороших родителей туда попадают, а обычно алкашей потомство. Что от него ждать. Жена сказала, что лучше никаких, чем плохие. Он и не настаивал. Пока с ней был, так и ничего, а самому тошно.
-Думал с тобой, да ты вот помирать собралась. Чую, что оставаться мне одному. Плохо одному.
    Злиться перестал, что на судьбу злиться, только вздыхал.
-Может ты мне ребеночка родишь? Очень прошу. Роди мне сына, а потом помирай. Что тебе стоит?
   По прежнему улыбалась. Он ушел в другую комнату, чтобы не раздражаться. Как же так? Почему? Ответов не было. Хотел церковь сжечь в отместку богу, но не решился. Зато вспомнил, что хитрый. Благодаря чему много в жизни и добился, хозяином себе стал. Часто ведь силой не возьмешь, хитрить приходится и здесь нужно. Силе девка противится, а перед хитростью и не устоит. Только нужно хорошую хитрость придумать, чтоб без осечек. А посоветоваться не с кем. Но и сами с усами. Вечером, когда стемнело, принарядился он в белые одежды, у соседа попросил бороду деда мороза, прицепил, в погребе кричал, пока не охрип и с тем явился. Еще свечку в руках держал. Настя увидела его и испугалась, хоть и свободная, хоть и при смерти.
-Не бойся, я ангел. Ангелы хорошие и они говорят слова угодные богу. Ты знаешь об этом?
    Она закивала головой.
-Я пришел, чтобы помочь тебе. Ты много претерпела за жизнь, а сейчас хочешь умереть и освободиться. Не делай этого, иначе попадешь не в рай, а в ад. Все повториться вновь и не будет числа мучениям.  Ты вела жизнь мученическую, терпела и не отчаивалась, осталось тебе не долго, дотерпи же. Бог пошлет тебе смерть и тогда умрешь, но не сама. Стало мне жаль, что ты можешь потерять заслуженное будущее блаженство. Живи, когда прикажет бог, тогда и умрешь.
    Она замычала. Не могла ведь говорить, но ангелы понимают и шепот души. Объясняла, что только теперь почувствовала счастье, что не хочет продолжать жизнь, что слишком претерпела. Ангел сочувственно качал головой.
-Я понимаю тебя, но пойми и ты. Никогда не являлся я к людям, но слишком чиста твоя душа, чтобы дать ей погибнуть. Редко являются свету такие души и очень скорбит господь, когда пропадают они. Живи и молись, скоро пришлет тебе бог приглашение в вечность. Умерь себя. Хорошо быть свободной, но свобода умереть длится лишь миг по сравнению со свободой, которую дает тебе Вседержитель. Наберись сил, вставай, иди к человеку приютившему тебя и проси пищи. Я возвращаюсь на небеса.
   Задул свечку. Очнулся утром и очень испуганный. Никогда с ним такого не было. Говорил то, чего не знал и чувствовал, что не один в теле своем. Выпил водки и стал материться, чтобы остаться один, когда услышал копошение за дверью. Открыл, она, обессилевшая и запыхавшаяся, знаками показывала, что хочет жить. Удивился и побежал за молоком. А ведь думал, что приснилось, что стал от горя сходить с ума. Поил, кормил, всячески ухаживал и нежил. Благо девка молодая была и за несколько дней ожила. Свистунов съездил в город и купил там десяток самых больших свечей, каковые поставил и смотрел, пока все не сгорели. В церквях ведь привычку имеют не догоревшие  свечки убирать и лепить из них новые, а ему важно, чтобы весь дар к богу дошел. Отгонял старушек, пока не сгорели свечки. Проникся благолепием, приехал и стал усиленно детей делать. Но как не старался, а ничего не выходило. Снова в город съездил, получил справку, что семя имеет здоровое и все дело в бабе. Ее стал расспрашивать. Она ему каракулями, руки отвыкли, написала, как ее от беременности бомжи освобождали. Наверное и повредили что-то. Свистунов разозлился, поехал бомжей убивать, но оказалось, что они сами друг друга перерезали, уже несколько месяцев как. Вернулся, стал разыскивать бабок, покупать у них зелья и снадобья от бесплодия, но не помогало. А к врачам везти не мог, документы ведь потребуют, вопросы начнут задавать. Надеялся на травы, но они не помогали. А сын теперь каждую ночь снился, иной раз и по десятку. Идет будто Свистунов по лугу, а следом за ним десяток сынов, таких же сильных и чубатых. Утром хоть плач от тоски. Но не сдавался, притом попытки были очень приятные и повторял себе пословицу, что терпение и труд все перетрут.
   Так оно и вышло, потому что через несколько лет все-таки понесла Настя. Когда показала ему, что забеременела, то он схватил ее на руки и бегал, как дурень со ступой. Снова ездил свечки ставить и нищим целую сотню раздал. Купил ребеночку кроватку, одежку, пеленки и много еще чего. Ее от тяжелых работ освободил, со временем и в легких ограничил, привозил много фруктов, чтоб витаминов набиралась, часто выпускал воздухом дышать. Сын должен здоровым получиться. Что именно сын, так сомнений не имел. Мечтал о двойне, но вслух не высказывался. Хотя двойня, это совсем хорошо. А если не выйдет, то по одному наверстают. Десяток, не десяток, но пяток сделают. На старость лет будет ему отрада. Купил ей швейную машинку, теперь днями шила. После родов можно было сделать, чтоб и на продажу шила. За работой жить не скучно и время быстрей идет. Планов имелось множество, но думать о них забыл, когда начались сложности всякие у Насти. То сознание теряла, то белела от боли в животе. Вместо того, чтобы поправляться, она похудела. Стала, как паук, брюшко и плети рук-ног. Свистунов от нее не отходил, пытался облегчить муки, но не мог. По срокам выходило, что еще месяц ей страдать. Это если просто месяц, так чепуха, пройдет и не заметишь, а  тогда месяц за год был. Как прожили, одному богу известно, Свистунов весь с лица сошел, что уж о ней говорить. Уже и срок, а не идет ребенок. Неделя, другая, страшно стало, непорядок заподозрился и кровь пошла вместо малыша. Такого подвоха от судьбы Свистунов не ожидал, уже много раз успел сыночка и на руках подержать и в школу отвести и на свадьбе слово сказать. А тут кровь. Отвел себе пять минут, чтобы решить как быть. Оставить – умрут, в больницу – могут и не спасти, а ему неприятности. На третьей минуте размышлений шарахнул кулаком по стене и побежал за машиной. Отвез, ее сразу в реанимацию, ему вопросы задавать. Он врать начал и прошло бы, но заметили доктора ее безязыкость. Посмотрели на обрубок и в милицию заявили. Повези он в районную больницу, там все свои, откупился бы. Но повез в областную, как лучше хотел. Повязали и стали допрашивать. Рассказал им все, просил, чтобы к ней пустили, хоть бы сказали, как она. Не пустили, надеялись с показания с нее взять. Ждали, пока в сознание придет. Врачи говорили, что жить будет. Она бы и жила, но поняла, так, что это бог ее к себе призывает. Помнила слова ангела и решила, что хотел бог Свистунова ребенком облагодетельствовать. Дождалась, пока родится малыш и закрыла глаза, довольная. Свое отслужила, теперь отдохнет. Она бы и жить осталась, хорошо ей было в последнее время и ребеночек еще, сама мечтала, как нянчить будет. Но раз бог знак дает, то ничего не поделаешь. Умерла.
    Милиция увидела, что показаний не будет, стала чистосердечное выбивать. Свистунов мужик крепкий был и выжил, вину не признал. В наказание за строптивость привесили ему убийства бомжей и еще парочку, давно уже висевших без всякой надежды на раскрытие. Статистику улучшили, Настю Николаеву похоронили в общей могиле для бомжей, так как родственников не нашли. Малыша отправили в приют, где он благополучно скончался от переохлаждения, когда перестали топить. Родители ее продолжали ухаживать за самодельным холмиком и просить у бога кары негодяю, их доченьку убившему. Больше никто о ней и не помнил.