Реквием

                Реквием.





Осень была, как обычно, мерзопакостная, с дождями и дежурным насморком. Привычно моросящий дождик забивал глаза колючими иголками холодных капель. Ветер прижимал к земле сизый дым печных труб и раздувая щеки, гасил пламя отсыревших спичек в прокуренных ладонях одиноких прохожих. Набегал упругими волнами, подгоняя в спину, поторапливал...
« Уазик» бороздил просторы Копли, отплевываясь от заливающих лобовое стекло потоков студеной воды. В стране вечнозеленых помидоров ненароком случилась «поющая» революция. Новое время - новые люди! Кто от сохи, кто от сумы, а кто и вовсе ...из мест не столь отдаленных. Из числа многострадальных диссидентов. По воле новоявленных начальников он потерял навсегда канареечный цвет советской милиции, приобретя оттенок манной каши, с надписью по бортам «PO - LITS - EI». Не мудрствуя лукаво его просто перекрасили.
Мимо проплывали двухэтажные дома - «деревяшки» построенные еще в годы первой республики для рабочих ткацкой фабрики, за которой на вечно закрепилось прозвище «шпулька». На остановках, зябко кутаясь в воротники топтались запоздалые пассажиры в ожидании последнего на сегодня автобуса. «Бомжи» устраивались на ночлег в подвалы заваленные по осени картошкой, деликатно стрельнув у прохожих вкусную сигаретку. Добропорядочные граждане провожали засидевшихся гостей раздобревших от халявы обильного не в меру застолья. В « мухобойке» - общежитие для малосемейных обледенелые в своем одиночестве отчаянно скрипели натруженными диванами матери одиночки пытаясь, в который раз, устроить свою личную жизнь. И все бы ничего. Но, как то сыро...
Улица Ристику закончилась крутым поворотом и в гулкой пустоте пролета железнодорожного моста мелькнула тень женщины. Свет фар вырвал из темноты перекошенный страхом беззубый рот местной сумасшедшей Адели и маленький пакет прижатый к груди трясущимися от страха руками. Женщина, утирая свободной рукой залитое дождем лицо побежала прочь путаясь непослушными ногами в длинном пальто. Пролет моста гулким эхом множил ее тяжелое дыхание. «Уазик» натружено скрипнул тормозами и остановился рядом.
Адели, стреноженная страхом остановилась. Она не чувствовала за собой никакой вины и побежала скорее по привычке. Ее забрасывали камнями, когда она приходила к помойке школьной столовой. Сытное место славилось среди «бомжей» обилием подгоревшей манной каши и высохших бутербродов, осторожно сдобренных маргарином. Крикливые поварихи, подбоченясь красными от угара электрических плит руками,  гнали ее со двора, осыпая проклятиями безвольную старуху. Грозили полицией! Часто били сами. Обычно ногами, чтоб маслы не пачкать
Но больше всего Адели боялась нарваться на перемену и школьный звонок оглушал ее предчувствием боли. Это раньше «отмороженные» детишки по подвалам кошек мучили. А теперь...Теперь школьники, похваляясь друг перед другом удалью переростков забивали «бомжей» на смерть, отрабатывая приемы новомодного каратэ. С интересом начинающих патологоанатомов изучая соответствие достигнутого результата увиденному в американских боевиках. Тем же бедолагам, кому удавалось выжить в ужасе забивались на дно ближайшего коллектора теплотрассы, и ближе к зиме, умирали от истощения и гангрены незаживающих ран, превращаясь в сухой паек для полчища крыс.
Однажды, рядом остановилась дорогая «иномарка» и четверо, одетых в кожаные куртки предложили выпить водки, щедро отлив в граненый стакан. Мутная жидкость обожгла горло и приступ рвоты, не давая вздохнуть, вывернул желудок на изнанку. Четверо долго стояли над женщиной и поглядывая на часы и азартно спорили умрет Адели или выдюжит адскую смесь технического спирта.
Адели все- таки не умерла и очередная точка самопальной водки исправно приносила доход местным «цеховикам». Правда бить перестали - «братва» запретила! Никто не смел покалечить или, не дай Бог, вовсе «затемнить» лабораторную мышь, опытным путем определяющую сомнительную безопасность пойла. Адели стала бояться машин. И света фар, и когда кто нибудь смеется...
 Утром, в надежде отыскать что либо съедобное в мусорных контейнерах она нашла сверток. Обычное байковое одеяло, времен советской армии, перетянутое бельевой веревкой. Плотная ткань еще хранила тепло чужого жилища. Адели долго не могла развязать тугой узел и в нетерпении помогала скрюченным ревматизмом непослушным пальцам, чудом уцелевшим в многолетней бескормице зубом.
 Наконец то узел поддался и Адели не  поверила своим глазам. На байковом одеяле, залитый дождем и светом уличных фонарей, лежал ребенок. Сморщенное, как гнилое яблоко лицо, сжатые кулачки величиной с грецкий орех и затянутые петлей вокруг опухшей шеи колготки испугали Адели. Женщина попыталась закричать, но в ее голове что то оглушительно взорвалось, разрывая череп на куски...
Она качала найденыша на руках, кормила грудью, пытаясь удержать непослушную головку трясущимися руками. Безумная старуха пеленала найденыша украденной в соседнем дворе вывешенной на просушку простыней. На второй день посланного Богом материнства решила дать ребенку имя и назвала Мареком, в честь рано умершего от серозного менингита сына.
Адели стала избегать людей. Запах разлагающегося на глазах трупа настораживал не только бродячих собак и кошек, но и неосторожных прохожих, рискнувших поинтересоваться содержимым зловонного свертка. Особо любопытных Адели отгоняла тупым кухонным ножом, злобно материлась и убегала прочь, долго сбивая след в проходных дворах.
Бригада «скорой помощи» и « труповоз» на удивление полицейских приехали довольно быстро. Адели, предчувствуя разлуку с Мареком с ненавистью и звериным страхом в глазах долго пыталась сопротивляться врачам, но безуспешно.
Уложенная в карету «скорой помощи» на носилки она отправилась в психоневрологический диспансер под опеку сердобольных санитаров. Служащие городского морга с привычной миной сострадания на опухших от дармового спирта лицах терпеливо переминались с ноги на ногу в ожидании своего «пассажира». По завершению предварительного осмотра места происшествия, уложенный на металлические носилки и завернутый в пластик труп младенца исчез в чреве «труповоза» навсегда. Белый микроавтобус, отражая в затемненных стеклах лица любопытствующих по случаю зевак, не спеша, покатил по улице, аккуратно объезжая выбоины и ухабы.
... Прошел месяц. В кабинете инспектора криминальной полиции заставленного колченогими столами и никогда несгораемыми сейфами заваленного по углам вещ. доками, сидела на разваленном стуле малолетняя проститутка задержанная полицейским патрулем в гостиничном номере по «наводке»  администратора - "халдея», отставного прапорщика канувшей в лету рабоче - крестьянской армии.
Размазывая косметику по щекам и обливаясь наигранными слезами раскаяния, непутевая дочь и уборщицы и двух рабочих писала чистосердечное признание. Инспектор листал тощую папку уголовного дела возбужденного по факту убийства новорожденного младенца. Глаза с трудом разбирали латиницу постановлений и экспертиз. Едкий дым дешевых сигарет обжигал листья прижившегося на краю стола апельсина, заботливо выращенного в стеклянной банке прежним хозяином кабинета. И тонкой струйкой уплывал под потолок, сгоняя с насиженных мест сонных в предчувствии зимы мух.
Липкая похоть итальянца Лучано владельца макаронной фабрики провинциального городка на юге Италии была неприятна Кристине. Его претензии и темперамент южанина настораживали начинающую жрицу любви болью, но желание уехать за границу и жить в свое удовольствие притупляло инстинкт самосохранения.
Волосатая задница итальянца и запах пота и намазанные бриолином жесткие волосы не казались такими противными. Лучано, одарив дешевой косметикой и сотней долларов отбыл по делам фирмы, обещая обязательно вернуться и забрать с собой в Италию. С мамой познакомить! А Кристине приснились рыбы!
Лучано не вернулся. Стараясь не попадать на глаза  дворовым блюстителям нравственности, Кристина стала носить расклешенное пальто, пряча огромный, затянутый бандажом, живот. Одно радовало! Живот огурцом. К мальчику... На восьмом месяце беременности, Кристина забралась в горячую ванну, щедро засыпав крутой кипяток горчичным порошком и долго сидела, обливаясь потом родильной горячки.
Новорожденного, еще безымянного, она задушила колготками - первым, что попалось под руку, в страхе, что его крик могут услышать соседи - любопытные старухи, вечно сующие свой нос в чужие дела. Дождавшись темноты, она завернула ребенка в одеяло, вынесла во двор и положила в мусорный контейнер. Две недели Кристина не выходила из дому изведя всю припасенную заранее водку и бинты. Залитые йодом бедра пугали неестественной желтизной и набухшая грудь заливала вонючее жерло унитаза. За высоким окном мокрыми ветвями шумели старые липы, многое повидавшие не своем веку. Кристина спала на кровати подстелив под себя клеенку, свернувшись калачиком, как кошка, равнодушная к судьбе своих котят.
Окончив писать Кристина, закурила выпрошенную сигарету. Инспектор долго читал показания написанные ровным, детским почерком. Затем молча положил исписанный лист бумаги в папку, вывел Кристину из кабинета и проводил в дежурную часть. Помощник дежурного определил ее в камеру, пугающую впервые «присевших» въевшимся в бетонный пол запахом страха и отчаяния. Хлопнул тяжелой дверью и щелкнув выключателем погасил свет.
Инспектор махнул на прощание рукой дежурному и вырвавшись из плена прокуренного кабинета глотнул свежего воздуха. Он  не спеша, пошел по темной улице, привычно сунув руки в карманы пуховика. Ветер, бросая под ноги желтые листья кленов, заглядывал в лицо инспектора, пытаясь выведать, о чем думает человек, не умеющий мечтать. Мужчина накинул капюшон на голову и закурил очередную сигарету.....