Полковник брежнев роман. глава вторая

ГЛАВА ВТОРАЯ
— Уф! — полковник Брежнев, шатаясь, шагнул из помещения, которое всегда казалось ему самым тесным и самым душным на всей Земле. Вышел под горячее солнце, на сквознячок. Едва добрел, утираясь платком, до кордегардии. Пинком тот же час пробудил сержанта.
Галабамба вскочил, очумело моргая, вытянулся.
— Где Максим?
Галабамба огляделся кругом и побледнел всею темною кожей до самых пяток. Пацан, ****ь, исчез! Пи-издец! Не приебывается начальник…
Леонид Ильич редко давал выход чувствам, но тут его проняло: ведь сын же! Дернул резко — и порвал ротозею ухо. Серьга Галабамбы осталась безвозвратно зажатой в полковничьем кулаке. Кулак поднесли к глазам Галабамбы, казалось, сами грозные духи мщенья. (Их зулусы лепили только из самых темных, черных почти, какашек; им приносили жертвы лишь из младенцев белого человека тринадцатого числа каждого мая и ноября).
— Не найдешь — я тебя, как мокрицу, собственноручно шлепну. Или сдам императору на съеденье. Мне теперь можно ВСЕ!
Галабамба зайчонком метнулся в дворцовый парк.
Полковник грузно опустился на мраморную скамью. При чем тут, собственно, Галабамба этот? Во всем виноват он, Леонид Ильич. Говорила же ему Вика: отдай Максимку в суворовское, человеком станет. Но отлично ведь знал полковник: это одни предрассудки бабьи. Суворовцы испокон веков наркотой фарцевали и сами кололись в дым. Потому и бравыми все казались. А так — ребятня, шпана долбаная, за бабло хоть на что готовая. И Макс с непоседливым своим любопытством начнет ширять себя там в простату, — в первый же даже день. Нет, Вика лишь в том права оказалась, что парня нужно было б с рук поскорее сбыть. Скажем, досрочно в стройбат отправить. Хавчик там неплохой, работы не так, чтоб много, и ребята все умные, много интеллигентных, особенно маляров.
Брежнев вспомнил, как усмиряли как-то  восстание маляров под Веной. Одного пленного маляра он велел замазать краской. Зулусы в восторг пришли, и сваяли такое чудо: голова сиреневая, член золотой, а остальное — в пестрейших, как зулусская ткань, разводах. Зулусы решили украсить им свой пантеон какашек. Однако нужно было шкуру-то не попортить, а потрошить через задницу и через рот аккуратненько, помаленьку. Зулусы возились долго, да и сам парень не сразу коньки отбросил. Тоже смотрел, но не как кучи его внутренностей возле растут, а полковнику все в глаза, не моргая, — при-истально.
И Брежнев зауважал его. То есть, и теперь, в свой последний миг, рабочий, похоже, думал и призывал в нем, в Леониде Брежневе, человека! И тогда Леонид Ильич вынул свой именной, в рот парню вставил, а зулусам велел отойти подальше. Нажал курок. Пуля прошила сердце, вышла точно через задний проход и увязла в стенке. Брежнев вынул ее из стены и долго хранил как память. Потом Вика теще коронку из нее поставила. Потому что в именном пистолете все пули — из  чистой платины, господа!      
Вика на все убалтывала его: веревки украдкой вила из  мужа увядающая толстуха.
Невольно Леонид Ильич потянулся воспоминанием к далекой юности, когда в первый раз изменил супруге. Случилось это как-то само собой, в походе. Отряд уже отъебал малайку, и она недолго умирала под пальмой, — тихо, даже уж не стоня. Леонид Ильич понимал, что ребятам нужна психическая разгрузка, и никогда не мешал им с пленниками естись. Он  в таких случаях всегда отходил в стороночку, доставал фото Вики, еще тогда молодой, не толстой. Расстегиваясь, он мысленно окружал себя ее квартирой с карельской березой, но уже без тещи… И тут вдруг мединструкторша к нему подошла, молодая, вся в черепах  врагов, аж бренчит, и сказала тихо: «Товарищ старший лейтенант (тогда слово «экселленц» зулусы не понимали), вы неправильно дрочите, слишком спешите! Можно я вам помогу как медик?» Леонид Ильич растерялся от такой неожиданности, — да и что он еще в жизни видел, молокосос?
И она помогла ему всем телом, — щедро, как даже Вика не делала никогда, плачась, что не умеет. (Потому что  в теории Леонид Ильич многое уже и знал, и читал, и слышал).
Простая вроде бы военно-полевая такая девчушка, Нгангунгой звали. Но он Танюшей ее окрестил (Викой, наверное, постеснялся)… Банальный роман на службе, а вот поди ж ты… Потом ее разнесло атомной минибомбой у него на глазах, уже на Курилах, когда с китайцами воевали. И даже нельзя было собрать останки: они излучали массу микрорентген; Вика, учуяв бы, оскорбилась. А так ведь хотелось сохранить Танюшину грудь иль сердце!.. Высушить, выгладить, растянуть под прессом и в портмоне листочком таким носить. Вынимать украдкой и нюхать.
Галабамба не возвращался. Зато вошли два служителя в лиловых комбинезонах. Леонид Ильич машинально отдался их проворным, умелым рукам, потом — языкам и членам. Его освежали, как было принято при Дворе (никто не считал западло такое, ведь делали это специалисты). То был знак особой милости, доверия государя. А посему нужно терпеть. Он, полковник Брежнев, — солдат. Значит, по уставу вне строя только попукать можно.
Леонид Ильич вспомнил о сыне, и ему стало нехорошо.   
А если император скормит его акуле? А если приобщит к дурацким обычаям своего Двора? Да просто оставит его при себе, — и судьба Макса решена: закрутится в водовороте придворной жизни. Как дочка Галя, что о родителях не думает совершенно, а только шлет им на бланках  дворцовой почты дежурные утешенья. И этот туда же! Совсем молодежь рехнулась, эх! Леонид Ильич живо представил одинокую старость с Викой в небольшой квартире, и себя. Типа: он, совершенно беспомощный, обоссанный, забывший, где чей скальп в гостиной висит, впавший в детство, — избиваемый очумевшей от него и под старость усохшей Викою…
Н-да-а, и одни причастные обороты!..
Впрочем, может, он теперь станет маршалом. Поручение правительствующего Сената дало ему сегодня такую возможность. Мятежный изменник Гитлер разбит и с бандой ближайших головорезов скрывается в джунглях Конго. Его скальп правительство оценило в генеральский чин Леонида Брежнева. А где генерал – там, почитай, не за горами уже и маршал…
Тогда, возможно, он умрет на берегу Тихого океана, овеваемый бризом, посреди ухода прислуги из добродушнейших папуасов…
Леонид Ильич напрягся, желая вспомнить, что он знает о папуасках. Но в голове вертелись одни зулусы в зимних кирзовых сапогах.
Полковник охнул, кончив служителю прямо в рот. Потом застонал опять: другой служитель взвыл у него за спиной в судорогах оргазма.
Вернулся робкий, испуганный Галабамба.
Леонид Ильич покраснел невольно. И решил скрыть смущение за нарочитым гневом:
— Ну, раззява?! Нашел?!
Часто-часто  моргая, Галабамба замотал круглой бритой башкой и с суеверным ужасом ткнул  пальцем себе за спину.
Не обращая внимания на намечавшийся диалог, служители завернули Брежнева в синий махровый халат и вздели гостя себе на плечи.
Брежнев не смел дергаться: его несли в ванну мыться. Так было заведено при Дворе от века. Он только проскрежетал бессильно:
— После ванны урою гада…
— Го-го-государрь… — выдавил из себя сержант и рухнул без чувств на землю.

— Тяни! Тяни яйца из ****ени, уродина! Они же там загниют на ***, и  меня отравят, — Галина шлепнула Макса по маковке звонко-чувствительно.
— Ну не получается у меня! — Макс сопел, запустив лапу уже по локоть, шарил, но мокрые яйца выскальзывали из пальцев. Галина нетерпеливо теребила клитор, стонала и материлась
— Отлезь! — заорала вдруг. Макс выдернул руку, больше похожую теперь на рыбину, поднятую со дна.
Галина привстала и растопырилась. Вслед за потоком шлепнулись и яички.
— Яйцами проссалась! — император с нескрываемым чувством смотрел на Галину. Он усердно себя дрочил.
— Давно бы так! — буркнул Максик и пошел к бассейну ополоснуться.
Окунул руку и тотчас выдернул: острый треугольник, как флаг, быстро поплыл к нему.
— А-а-а-а!!! — заорал государь, все время себя дрочивший, и обдал руку Макса драгоценною малафьей.
— «А мыться где? Прям как свиньи…» — подумал Максик, но промолчал покуда.
Спустив вторично, государь как бы осоловел, присел на корточки и долго, тупо пялился на акулу. Та понимающе помаргивала сквозь неглубокую сень воды.
— «Ща бы толкануть его…» — снова подумал Макс, но баловницу такую мысль он сразу же отстранил сердито.
— Вы прямо как проблевались, сир! — сказал он.
— Поеби Галину, — вяло попросил его государь.
— Без яиц в ****е я как же? И потом — сестра ж она…
— Че за гнилой базар, ****ь? Я с сосунком не буду!.. — от негодованья Галя заколыхалась вся и пукнула, желая родить какашку. (Занервничала она).
— Я разрешил инцест…
— Да и с резинкой не стану я! — Галина яростно испустила газы, но была пуста.
— Ты НЕ трахал свою сестру? — удивился в свою очередь император.
Макс невинно, растерянно поморгал:
— Не-е! Мы с пацанами были только на Евке Гитлер. Четыре раза. Я все четыре выстрелил. Правда, бля!
— Барахло она! – махнул государь рукой. — Но Галина, работай все-таки над собой!
Галина заурчала что-то дежурно-матерное, простое. Но император не стал слушать ее и трижды хлопнул в ладоши.
Явились служители в лиловых комбинезонах.
— Яйца, как всегда, в рассол! А сюда обедать на три куверта!
Мгновенно явился столик, и дети набросились на еду.
 
Галина запихивала куски в рот один за другим, роняя на себя ошметья и чавкая. Император смотрел на нее влюбленно, слепо, но Макс про себя подумал, что Галя совсем стала дикая при Дворе. Дома бы ма ее за такое поведение полотенцем по спине или окурком в патлы… Макс размечтался, как ма бы Галю окурком в глаз, и не выдержал — засмеялся.
— Смех без причины… — сказал император.
— А мудак он! — пояснила Галина. — До трех лет ссался, как маленький. Ма запотела портки стирать, да все в корыте. У нас тогда Гитлеры стиральную одолжили и поломали, суки…
Она вдруг увидела, что  акула выставила треугольное рыло из бассейна и слепо щурилась на еду. Галя метнула в нее желе. Желе задрожало над клыками и медленно поползло с носа акулы в пасть.
— Ты хоть целься! — сказал Максим, смущенный сестриной откровенностью.
— Расскажи мне про Гитлера ТЫ, — велел государь, задумчиво пощипывая гроздь винограда. — Мне все про него разное говорят…
— Да мудак он! — сказала Галя.
— Я это слышал уже. Мне интересно, что Макс расскажет. Он  ведь пацан, может знать больше бабы.
Галя не снизошла ответить — ловко метнула в акулу сразу тремя эклерами, потом булкой, потом пломбиром и ножиком.
— Ну че! — сказал Макс, помолчав для солидности. — Они с батей вместе в Питерском военно-десантном учились. Были типа корешами.
— По бабам шлялись, — вставила тут Галина. Вышло это ехидно и совсем некстати.
— А вместе они не спали? — спросил  император томно.
— Ну, подкачивались, — Максик пожал плечами. — Мужики ж они!..
— ****ись, — смачно влезала опять Галина.
— Заткнись, уродка! — оскорбился за батю Макс. — Пидарасом был только Гитлер. Но ничего не скажу: мужик красивый, классный. Блондин, два с половиной метра и, говорят, ***стый, как динозавр. Короче, бабы — в отпад. А он тогда уже был хитрый-хитрый, как сволочь прям. Мечтал  о короне или что типа Есенин он.
— И стихи пишет? — спросил государь как-то мечтательно.
— Нет, на *** ему? Он  их наизусть без перерыва шпарит.
— Да-а, блондин, – император вздохнул невольно. — Евка явно не в него пошла. Мулатка какая-то и карлица…
— Она от испугу родилась такая. Сама Гитлерша – баба видная. Но Евка родилась через два года после того, как он убег. Ей рожать, а по радио объява на всю округу: полковник Гитлер совершил переворот в Израильско-Цыганском каганате и взошел на престол как каган и главный раввин всея Австралии и Антарктиды. У нее — выкидыш прям на кухне, Евка эта. Она думала, что ее расстреляют как жену врага, а ей только пенсию обкорнали. Живут они небогато, но весело, Гитлерша с Евкой. То есть как? Гитлерша всегда в черном ходит, сторонится от людей (ну типа стыдно), а Евка у матросов подрабатывает всю ночь. Или на дом кого приводит. Такие, ****ь, матросы, — ну зашибись!
— Как странно устроен мир, — задумчиво сронил император. И метнул Максу в рот виноградинку. Максим ловко поймал и  проглотил тотчас. Они стали перебрасываться ягодами и на время забыли про  все на свете.
Галине стало вдруг скучно. Она выбралась из-за стола, подошла к бассейну и обняла акулу. Щекотала ее легонечко по ноздрям. Хищница блаженно щерилась, закатив глаза.
— А вот мы с тобой не такие. Правда ж, Манечка? — сказала Галя и  поцеловала акулу в нос.
Явившийся камергер объявил громогласно, что полковник Брежнев с отрядом отбыл в Конго.
— Когда?! — закричали все.
— Да уж два часа, поди, прошло, ваше величество, — пожал золочеными плечами амбал придворный.
Сердце Максима сжалось… Теперь он свободен. Но как же тогда экспедиция, е-мое?!.. Предал батяня! Кинул его…

Турбины самолета ровно, густо гудели. В хвостовом отсеке зулусы суеверно молились своим какашкам: полетов они все еще опасались. Брежнев поднес к ноздрям флакончик с нашатырем, втянул воздух и, кажется, освежился. Но душевная хмарь все равно окутывала его. Он приподнял крышку небольшой картонной коробки. Из-под нее на полковника глянули виноватые, чуть  уже сонные глаза Глалбамбы.
— Прости, начальник, — толстые в трещинах губы зулусовой головы сложились в скорбную, горестную такую мину.
— Пока не вернем Максима, ни *** я те голову не привинчу назад, — полковник впервые в жизни матерно выругался.
— У-у-у-у-у… — густо  завыла голова, аккуратно отрезанная еще на Капри. Брежнев не стал слушать ее оправданий и захлопнул крышку. Пускай в коробке хоть скиснет вся. Эх, надо было и тело похоронить, да зулусы упросили, забальзамировали сержанта, теперь среди какашек везут. Думают, он, Леонид Брежнев, простит растяпу.
Полковник вспомнил, как влетел к нему Галабамба с вестью о том, что Максимка теперь у государя и извлечь его оттуда ну нет никакой возможности. Все точно оборвалось у Леонида внутри: и сына забрала у него проклятая, злая служба!..
Хоть делай переворот.
Но Брежнев вспомнил начальника стражи поручика Берию де Мерси, и мысль о  перевороте растаяла тотчас, будто б не возникала.
— Лимонаду, - хрипло  сказал Леонид Ильич.
Стюардесса бросилась исполнять.
Под крылом самолета плыла Сахара, плавно переходя в бурую выжженную саванну. За саванной колосились безбрежные поля драгоценной огогавы, - главного стратегического сырья Империи. Именно им угрожал неумный Гитлер.
Стюардесса принесла лимонад и  полосочку шифрограммы.
На ней Брежнев прочел: «Дети в пещере играли тчк Двинули акулой на Африку зпт встречайте тчк Штабс-капитан Берия де Мерси тчк»
— «Ого! Уже штабс! — удивился Брежнев. — Но какие, однако, дети? И где их здесь, в этой Африке проклятущей сыщешь?»
Брежнев глубоко, судорожно вобрал в себя пропитанный божественными какашками душок самолетного интерьера.
Жизнь его доставала, — всюду она, голожопая сука жизнь!..