24 часа

Окна моей комнаты выходят на восток.
Поэтому рано утром меня щекочут лучи восходящего солнца.
А вечером оно отражается в зеркальных стёклах длиннющего банковского здания, стоящего неподалёку, и рыже светит мне в правый глаз.

Каждый вечер я вижу кино на стене, - солнце, отражаясь, вычерчивает тень окна, тень меня в профиль и тень моих рук, гуляющих по старенькой клавиатуре "cherry", колким треском кусающей тишину.
Когда нас в комнате двое, - я и моя тень, - везде проступают оранжевые краски, и кажется, что ими можно испачкаться, если случайно задеть стену или книжную полку. Работать становится немного проще, и я почему-то благодарен своей тени за то, что она здесь.

Проходит полтора часа, и солнце уходит за горизонт, краски без остатка впитываются в холодный бетон стен, куда-то исчезает моя тень и затихает сквозняк, гуляющий по квартире. Я замечаю, что не дышу.

Потом наступает ночь, и за окном остаются видны только несколько безразличных фонарей, окно на пятом этаже соседнего дома, которое горит каждую ночь, и вертикальная полоска казённого света на шестнадцати лестничных площадках другого соседнего дома.

Ночь длится до того момента, когда небо на востоке начинает светлеть, и до приоткрытого окна доносится сонное птичье чириканье. Хочется потянуться, погасить монитор и чирикать вместе с птицами.

Одновременно с восходом солнца кто-то включает фонограмму Живущего Города. Город шаркает шинами, окликивает разных людей разными голосами и пахнет сигаретным дымом, - кто-то курит на балконе над моим этажом. Если сразу после появления запаха посмотреть в окно, то можно увидеть окурок, пролетающий вниз.

Солнце уверенно ползёт к своему зениту, люди под ним - к своим работам, стрелки часов - к десяти. Если в девять сорок пять выглянуть с балкона, на запад, то можно увидеть белые блики на фоне синего неба - стаю голубей.
Десять лет назад я шёл в школу, задирая голову и наблюдая те же белые блики. Я знаю, что в один из дней город не даст им "добро" на взлёт. Впрочем, вряд ли их отсутствие заметит больше десятка людей.

К полудню все звереют. Солнце добавляет масла в огонь, плавя асфальт и поджаривая на нём людей, как семечки на сковородке. Машины, раскаляясь и нестройно гудя, бестолково толпятся на Садовом, на Бульварном, в центре и на проспектах. Рабочий день.

После часа дня голодный народ перекачивается из офисов в столовые, прихватив с собой бумажники, барсетки, дамские сумочки и газеты, и оставив на рабочем месте возложенные на них рабочие задачи.
После трапезы голод уступает место благодушию, и вторая половина дня протекает в размеренном, характерном ей неспешном ритме.

В шесть вечера, когда солнце начинает клониться к горизонту, муравьиные потоки на тротуарах расширяются, вздохнувшие было Садовое, Бульварное и центр захлёбываются потоком разнокалиберных машин. Это наводнение плоти и стали спадает в восемь, когда солнце, заходя на западе, отражается в окнах длиннющего банковского здания светит в восточное окно моего дома.