Трепанация черепа, или лео в полете и на земле обзор

Эпиграф: «Психологизма алчу. А, Валера, — психологизма алчете?» (постинг Лео XVII Cyberbond’у)


Строящийся дом странным образом похож на свои собственные развалины. Зрелище не только живописное, но и поучительное. Человек пишущий в процессе своего становления тем более интересен и поучителен. Особенно, если для его адекватного понимания нужно подключать и чувства, и мозг, и вкус.

Это преамбула.

А теперь про суть.

Произведения Лео XVII (Алексея Литвиненко) имеют все признаки того, что  их  автор находится, как и все мы, прозарушники, в некоем процессе становления, и ЧТО из этого выйдет — сказать с абсолютной точностью невозможно. Как у всех пишущих (и особенно становящихся в этом муторном, трудном деле), у него возникает масса сомнений на свой счет, — на счет своих произведений. В утешение можно, конечно, вспомнить, что и сам Чехов сравнивал процесс творчества с сосущим сердце червяком. Но ведь гораздо любопытнее поразмышлять над тем, ЧТО уже сделано, а где еще зияют пустоты, которые нужно заполнить. (Но в случае с Лео, уверен, они тоже зияют смыслами! Ч-черт, до чего же он трудный автор! Не для чтения – стиль отличный, имхо: мало кто из нас может похвастаться таким слухом на слово и таким зрелым умением точно поставить слово на место. Дело в смыслах, — не столько смутных, сколько разнообразных и порой разнонаправленных.)

Итак, мы бродим по стройке. Я упорно говорю про  стройку, в то время как самому автору, наверно, ближе образ, который он использовал как сквозной в своем сборнике «Мета» — образ космического полета.

Но я все равно упорно буду гундеть про стройку.

Мы бродим по стройке!

Куда же выходим мы?


«МЕТА» (сборник рассказов)

Малый лекционный зал межпланетного анатомического театра «Мета». К живым студентам и трупу выходит живой профессор:

— Ну что, засранцы, начнем?

Так начинается сборник рассказов Алексея Литвиненко «Мета», выложенный недавно на Тенетах. Космический зачин и связки между рассказами, уже знакомыми нам по прозе ру, написаны специально для этого сборника. (Не думаю, что это самая большая удача автора, хотя там есть и  стиль, и юмор, и игра фантазии. Почему — скажу после, как и об очевидных и завидных удачах и сборника, и творчества в целом). Студентам предложен вопрос гамлетовского масштаба: что есть  человек? Студенты в своих проблемах конспектов, зачетов и  визитов к гинекологу ответить на вопрос облажались. Но профессор недолго и мучил их:

— Итак, запомните: человек состоит из следующих основных частей: видоискатель, маза, точка жизни, местоимение, мозги.

Покрывало с трупа сброшено. И те, кто в обморок не попАдают, задумавшись, с интересом прочтут сюиту текстов, — у Лео одних из лучших.


«ЗАБЫТЫЙ ВИДОИСКАТЕЛЬ»

Каюсь, в простоте душевной я полагал, что видоискатель – это наша способность уловить токи родной души. Оказалось все проще, четче и страшней: это рамка с метками, которую используют для нахождения кадра операторы. Если его ненароком забыть, то в него попадет все: от конвульсирующих лап убитой собаки до пламени, что пожирает музыкальные инструменты в оркестровой яме. Последний кадр достоин, по-моему, Бунюэля. Автор и сам чувствует это, комментируя с ироническим даже смаком: «Любой культурный человек застынет и станет глядеть, не отрываясь, как горят изящные лакированные инструменты…» Мне почему-то кажется, что автор недооценивает этот рассказ, сам по себе блестящий, в котором с холодной пристальностью и  болезненнной гримасой (заметьте: это ОДНОВРЕМЕННО!) наблюдается пожирание смертью жизни в самых разных  ее явлениях. Экстравагантный по форме, рассказ так глубоко психологичен и органичен для автора, что порой мне кажется: а не есть ли это будущий Лео, Алексей Литвиненко, лет через этак, глядишь, пяток? Мне иногда вообще хочется назвать (обозвать?) сборник рассказов Лео «Трепанацией черепа». Потому что редко встретишь такое странное сочетание: умение отстраненно увидеть вещь, дорастить ее до символа (умозаключить, заключить в ум), болезненно пережить, — выплюнуть, то есть, завершить внезапно, не видя в реальности-то развязки. Хирург, его пациент и их общий могильщик в одном лице — вот что такое Алексей Литвиненко как автор.

Лирик и аналитик — в одном флаконе…

Да, так уж устроен этот видоискатель (ведь каждый автор — видоискатель  тоже). Однако не только видоискатель: и сопрягатель кадров тоже. Думаю, потому-то и возникнет в рассказе слово «синтагма» (если кратко, то «сопряженье смыслов»). Мне кажется, мечта о синтагме — у Лео прямо-таки навязчивое поползновенье: и рассказы он в циклы объединяет, и вот сборник рассказов прошил одной темой (впрочем, о том, как и зачем прошил, свое мненье потом скажу).

А пока берусь спрогнозировать, что коли мало автору пространства текста в одном рассказе для сопряженья смыслов, то дрейфует он незаметно в сторону более крупной формы — повести, а может, и романа даже. Впрочем, все это в будущем, в будущем,  и для этого нужно среди прочего и творческое везение.

А пока всем нам случается быть —


«БЕЗ МАЗЫ»
   
так назван следующий рассказ сборника «Мета». На остроактуальную вечно тему «мазы» (везения) у Лео написано несколько рассказов, из которых печальный «Без мазы» — по-моему, самый лучший. Странный это рассказ. Вроде бы и смысл банальный, и эмоция очевидная, открытая (да что там скрывать – все в названии и  выражено уже), а — ЗАБИРАЕТ! По-моему, это самый живописный, яркий по краскам рассказ у Лео. И необычный очень. Мы ведь привыкли к тому, что в прозе типа интеллектуальной краски сдержанны; эти вещи делаются как черно-белые снимки, чтобы случайным выкриком цвета от содержания не отвлечь. А тут вдруг – такая довженковская щедрость, чарующая, как песня! (Лишний раз убеждаешься, что подлинное искусство – чтобы уйти в него, забыть себя ради предложенного тебе — все-таки простодушно!). И странное дело: ведь грустный рассказ по смыслу, а рождает теплую, радостную  эмоцию, — такой в нем скрыт свободный полет фантазии, чувства, мечты! По-моему, это одна из самых энергетичных вещей у Лео — как бы от Лео завтрашнего. Эх, блин, какие там космонавты в скафандрах, какие там кнопки и рычажки, когда вот она – щедрая родная земля под ногами! Ее соками и напитано лучшее в творчестве Литвиненко…   

А между тем, технократически назойливая мысль о «кнопке», которая управляет жизнью, влезла в лучший его рассказ. В рассказ, который автор назвал очень  метко и многосмыслово:


«ТОЧКА ЖИЗНИ»

Вот ведь парадокс какой: этот рассказ, такой живой, тонкий и «жизненный» одновременно, — органичней всего вписался в космическую сюиту «Меты» и, пожалуй, только он в ней глубоко связан с этим соединяющим все шнурком! Быть может, он-то и  подсказал «космическую» тему сюиты. Потому что жизнь и смерть (в прямом смысле) героев вертится в этом рассказе вокруг разрушающегося космического радара на окраине Евпатории. Одному из героев соприкосновение с космосом (которое подразумевается, смыслово прочитывается под покровом немудрящей вроде истории об опасной  игре подростков), — так вот, одному из них это соприкосновение будет стоить жизни. В его земном существовании радар поставит точку. Но ведь точку жизни носит каждый на своем теле, и воздействие на нее смертоносно.

Мета смерти на теле жизни…

«Опять  философия!» — заранее утомитесь  вы. А вы прочтите рассказ! Мощь этой вещи состоит в том, как раз, что нету там никакой внешней зауми, все так растворено в пластике реальной жизни, что смысл рождается сам собой. И здесь мы хватаем автора за руку и говорим с неприличной горячностью: «Вот, вот оно! ЗДЕСЬ — ПРАВДА!» Не потому что в других рассказах ее нет, а потому что  именно в этом достигнута та степень зрелости содержания, которая не требует уже никаких подпорок в виде полета фантазии, стилизации или дополнительных рассуждений. Здесь все так естественно и так же, как в жизни, неисправимо…

Мне кажется, Лео совершил здесь второе удачное приземление, — уже не только на родную  почву, но и на самое близкое себе — в ощущения детства. По-моему, эти ощущения, эта тема соединяют в себе все составляющие его таланта и стиля: глубочайший (про жизнь и про смерть) смысл, тонкую и выразительную психологичность и непосредственную, яркую впечатлительность. Детство (вернее, отрочество) как «малая родина» души — не новость для пишущего. Но редко кто может передать драматизм, даже трагичность этой эпохи в жизни каждого, когда «вечные вопросы» еще не задаются, еще даже не формулируются, но всей кожей чувствуются, проживаются… Лео это сумел здесь, — точно, просто и убедительно.

А блистательный ведь рассказ!..


«ВЯЛОТЕКУЩЕЕ МЕСТОИМЕНИЕ»

Как бы желая продолжить заданную концепцию человека, развинчивая дальше его, сюита предлагает этот, на мой взгляд, спорный рассказ как иллюстрацию того, что человек есть субстанция, само- и мироосознающая. Действие происходит в «дурке», герой — ее пациент по праву, а не по проискам посторонних. Смысл рассказа в том, что и здесь, и такой, он находит себя, свое место, свое призвание. Рассказ этот получил немало очень хороших отзывов, и он показывает нам Лео вчерашнего. (Не  в том смысле, что  автор его из дурдома к нам вышел, а в том, ЧТО ИМЕННО он уже умеет как автор: выстроить сюжет, прекрасно пользоваться образами, двумя-тремя штрихами обрисовать героя и место действия, — последнее, к слову, может стать «затыком» при овладении крупной формой: зачем растекаться мыслью по древу, когда довольно и выразительного абриса?). Рассказ и тонок, и  выразителен, и грустно-ироничен, и веришь, что  автор сопереживает герою (есть в тексте внутренняя боль за него). Но все же порой кажется, что вот этот текст — этюд, эскиз, что здесь нет открытия нового смысла, что принцип «синтагмы» тут пока еще не сработал.

Но это мое имхо, – можете опровергнуть.


«БРАКОВАННЫЕ МОЗГИ»

Мне было интересно читать рассказ, которым сюита как бы и завершается. Потому что завершается им не только эта цепь рассказов, но и в нем завершается определенный отрезок жизни, знакомый всем, кому сейчас за 30. Последние проделки с нашими мозгами тех, кто вкладывал (пытался вложить) в них политкорректное содержание с уплывающей в прошлое льдины СССР — тема эта, скорее, для фельетона, да и то остроактуальным такой фельетон пока что (уже? вообще?) как-то  не назовешь. Лео он понадобился, главным образом, чтобы показать, что мозги — это не «вообще» мозги, а еще и то, что они едят, где и  когда «работают». Историческую конкретику автор пытается разбавить условно-фантастическим антуражем, что сразу показывает  две вещи: он ТАК умеет, и отлично, но что он это или перерос вообще, или что без большого или оригинального смысла это не очень «катит». В сюите рассказ  играет роль такого ироничного резвого аллегретто, но я очень боюсь, что у читателей на него выработано уже свое «аллергетто». ( В потенции все же текст поучителен и для нас, и  для автора. Кажется, Лео считает, что привносимое в человека средой — бесконечно важно. И великолепные его прорывы в конкретности «почвы» и возраста в других вещах по-моему, убеждают в этом).

Но честно скажу: мне жаль, что при заданной смысловой схеме сюиты за ее бортом оказались, как минимум, три блестящих, на мой вкус, текста.


«ХЭЛЛО, ДОЛЛИ!»

Это был первый рассказ, который я у Лео прочел, и долго носился с мыслью, что автор  его — завзятый эссеист. Потому что меня удивило здесь свободное владение формой, внутри которой смыслы перетекают, меняя даже жанровую природу самого текста в целом. Как хамелеон, рассказ то настраивает нас на волну «психологически-исповедальной» прозы, то  вдруг уводит в дорогую сердцу Лео социал-фантастику. Между тем, все это оправдано темой рассказа в целом – темой игры как способа существования и способа взаимодействия с миром по мере сил. Именно эту стихию свободы смысловой игры я и назвал, было, педантски «эссеистичностью».

А после рассказы Лео подправляли меня просто немилосердно, потому что эссеизм как свобода формы и  мысли оказались только одной из пусть важных черт его  дарования.

И больше того, мне  показалось, что от эссеизма ему стОит взять сейчас только свободное дыхание, а не склонность сооружать  смысловые конструкты, как бы фантастичны и изящны по  форме они не были.

Образец такой свободной игры в конструкт (не просто пародия, а автопародия в чем-то) — его рассказ


«ВОЗВРАЩЕНИЕ ФОГЕЛЬФРАЯ»

Даже не зная творчества Фогельфрая, можно просто  дивиться, как свободно автор именно что играет с основным таким «уменьем» молодых авторов заменить полноту смысла безбрежностью фантазии и кокетливой игрой в «вечные» вопросы, аллюзии, якобы смыслы. И то, ЧТО — и КАК! — делает это уже зрелый автор и человек, привносит в эту игру в литературного Керубино очарование тонкой иронии.

Будем надеяться, что Фогельфрай вернется: ведь автор трунит над ним сердечно и  уважительно. А вот для самого Лео, по-моему, актуальнее «прощание» с Фогельфраем. Ибо ему уже давно есть ЧТО показать нам и помимо игр фантазии в умненькие слова.


«ПЛАЧ ИЕРЕМИИ»

У меня с этим текстом сложились трудные отношения. Мне его хвалили как едва ли не  лучший у Литвиненко. Прочтя его, я подивился в который раз тонкости  авторского многослойного и по-хорошему многосложного стиля. И все же пронзительности какой-то мне не хватило здесь. Но вот прошло уж немало времени, а именно этот рассказ жив в памяти ярче многих. Долго гадал я, почему вдруг так. И теперь, мне  кажется, понял: здесь Лео вышел на стезю, им мало проработанную, но как знать, может именно что свою. Здесь дело не в игре в украинский колорит. Здесь дело в том, что из межзвездных ледяных пространств Лео приземлился на свою почву, и стиль его, все такой же тонкий и – не побоюсь этого слова — элегантный задышал вдруг родимым земным простором. Из которого растут наши НЕлабораторные чувства и наши оригинальные мысли.


***
Да, а я ведь еще хотел напророчить Лео что-то про крупную  форму (как будто я сам мастак по ней). Так вот, мне кажется, что масштабность  мысли и серьезность чувства с опорой на укорененность в настоящей, земными  запахами обвеянной жизни и подарит Лео крупную форму. Не в смысле жанра (роман ли, повесть), а в смысле художественного свершенья. Но лучшие его вещи – уже такие свершенья.

Нет, эта стройка уже вовсе на развалины не похожа!..   
       
 

   

      
 
 Лео XVII)