Лирический герой Вася Пупкин

Лирический герой Вася Пупкин
или
параноидальная мания величия
(венец безбрачия,
пункт безразличия,
правила приличия)

Сразу же надо сказать, Вася Пупкин вовсе не Пупкин. Когда холодной осенью 83 года дождливое питерское небо пронзил дитячий крик, крик этот принадлежал новорожденному Василию Евстафьевичу Пупкину-Загорскому. Родители его, потомственные дворяне, родом были из Тверской губернии, из поместья Пупкинов Крик. После революции 17 года все порядочные дворяне-соседи съебали за границу. Остались только Пупкины-Загорские. Причина была проста – Евстафий Прокопьевич объелся свиными пупками и страдал страшнейшей диареей. А диарея  для Пупкина – больше чем просто диарея, это можно сказать гипердиарея, симбиоз поноса, инурэза и медвежьей болезни. Так что пока нормальные дворяне,
переодевшись крестьянами, вывозили в кальсонах семейные брильянты, Пупкин старший охал и ахал в своём непритязательном сельском нужнике. При советской власти Евстафий Прокопьевич стал офицером НКВД. Работая в этих замечательном органе, он всячески ублажал свои органы. Любил кушать осетрину, копчёную колбаску с булочкой, а также стрелять врагов народа в затылок с расстояния в 25 сантиметров (щоб мозги облепляли энкэвэдэшную морду),  любил отрезать диссидентам пятки, смачно попивая столичную, закусываемую жирной свиной котлеткой. Вообще он много чего любил, этот энкэвэдэшник. Но была одна вещь, которая резко отделяла его от сослуживцев – он любил думать. Думать он любил не один, а вместе с диссидентами. Сейчас я расскажу вам как это выглядело:

10 45 Пупкин прибыл на Лубянку. Съел бутерброд с сервелатом, струльнул двух врагов народа и радостно вскинул брови, увидя, что третьим в наряде на расстрел значится его давний знакомый профессор Московского Университета Колбаскин Семён Всеславович. Познакомились они в сортире ресторана Метрополь в Петербурге. Гонимый в сортир приступом своей гипердиареи, Евстафий Прокопьевич с размаху споткнулся о пьяного профессора, лежащего в куче собственного говна и не менее собственной блевотины.
- Милостивый государь! Позвольте мне Вас немного подвинуть – мне очень нужно воспользоваться сим унитазом, - вежливо пробасил будущий энкавэдэшник.
- Былааааа времяяяяяяяяяя…., - неожиданно запел пьяный преподаватель социальной психологии, - Ай, да садитесь вы, голубчик! Былааааааааааааааа  времяяяяяяяяяяя….
- О, благодарствую! – быстро шепнул офицер приноровляясь белоснежными ягодицами к грязному облёванному стульчаку.
- А что, позвольте осведомиться, вы, батенька, думаете об экзистенциализме? – прищурив левый глаз и закрыв большим пальцем правый исподлобья спросил профессор.
Бедный Евстафий Прокопьевич! В эти страшные мгновенья его сфинктер пылал как седьмой круг ада, ягодицы и лицо блестели от пота, а в уголках глаз с треском лопались капилляры.
- Ыыыыыыыы, ээээээээээээээ, уууууууууууууух…. Да я что думаю? Ыыыыыыыыыыы, ничего в жизни хорошего нет ведь? Нет. Перспективы у нас с вами, ыыыыыыыыыыыыыыыыыыы, есть? Нет. Так что экзистенциализм – удел слабаков и политически несознательных, ыыыыыыыыыыыыыыыыыы, субъектов, ыыыыыыыыыыы.
- А что ж, батенька, вы предлагаете делать? Во что верить в жизни? К чему, - профессор осторожно поднимался, но вдруг треснулся головой о кафель – рука, которой он опирался о пол, заскользила по говну-… ****ы в рот! Етить твою налево!…. можно тэк сказать, стремиться?
Первая волна гипердиареи неожиданно закончилась и Пупкин достал из кармана пиджака два свёртка, в одном он нашёл прекрасную индюшачью лапку, а в другом – пачку папирос «Парижский сплин». Медленно раскурил папироску, не предлагая профессору,  и захрустев корочкой индюшачьей ножки, проговорил:
- Нужно стремится к чёткости.  К полному осознанию себя и своего места в мире. Нужно стремится к гармонии, если вам так угодно. – монолог Пупкина прервали две вещи – подозрительное побулькивание в животе (Пупкин подумал: «Это неспроста, неспроста… жди беды!») и профессор во второй раз грохнувшийся об пол.
- ****ь! – приглушённо вскрикнул Колбаскин.
- ****и это тоже хорошо, спору нет. Но нет им и места в гармонии прекрасного русского мужика! Не понять им прелести рыбалки, охоты и кухонного пьянства! Можете что угодно говорить и как угодно возражать – всё равно им НЕ ПОНЯТЬ!
- Эээээээээх…. – профессор поникнул головой и оставил попытки сесть на лучшие времена, - вот вы говорите «Гармония!», «Место в мире!». Но не кажется ли вам, сахарный вы мой, что всё и так ясно.
- Что вы имеете в виду?
- Ну ясно, что всё ясно. Ясно, что завтра будет то, если я сделаю это. Ясно, что от всего можно убежать, окромя себя. И ясно, что все мысли ясны, как бы вы не старались придать им неясности. Неясно только одно.
- Что же?
- Неясен ответ на вопрос «Зачем?».
Глаза у Пупкина налились кровью! С детства он ненавидел этот паршивы вопрос! Это мерзкое слово поломало ему сначало детство, потом юность, а потом и всё оставшуюся (даже личную) жизнь. Дрожащей руками он оппеёрся об унитаз, приподнялся и резко водрузил свои белоснежные ягодицы на удивлённое лицо Колбаскина. В животе у Пупкина хрюкнуло, хряпнуло, хрустнуло и в лицо профессора ударила чистейшая прямейшая струя дорогого (Пупкин никогда не ел дешёвых продуктов!) дерьма.


С тех пор Пупкин профессора не видел. Пару раз он читал в литературных еженедельниках его эссе и литературные труды, но желания вновь встретится с ним у Евстафия не возникало. И вот он заходит в одиночку, а там на нарах лежит его давнишний собеседник. Нежные полосатые солнечные лучи играют на лице Колбаскина, придавая ему какой-то довольный и даже возмутительно буржуйский! Профессор тихонько посапывает, козлиная бородка подрагивает в такт его дыханию, а губы что невнятно шепчут.
- Встаааааааать! Чмо! – завопил неожиданно для самого себя Пупкин, и как бы оправдываясь за этот свой крик  с размаху засадил Колбаскину сапогом под рёбра.
- Ебааааааать! – заорал профессор, подпрыгнув чуть не до потолка.
Надо сказать, Пупкин никогда не был хрупким мальчиком, потому что в детстве он занимался французским. А сейчас, в возрасте 23 лет, он был здоровяком в расцвете сил. Но даже рядом с ним профессор выглядел громадиной! Такой же дворянин как и Пупкин, Колбаскин родился и вырос в деревне Колбасин Ключ, где с рожденья питался парным молоком и замечательными во всех отношениях доярками. Поэтому сейчас, в свои 69 лет Колбаскин имел рост 6 с половиной футов и весил около 8 пудов. Когда эта тушка взлетела под потолок, Пупкин перекрестился. С грохотом тело стукнулось об пол, прозвучало душевное «****ь!»
- Товарищ…..мммм….Колбаскин?!
- Я….- захныкал Колбаскин в преддверии смерти.
- Прошу следовать за, - Пупкин проблевался, – мной!
Скрипнул ключ в замочной скважине, их шаги гулким эхом разносились по коридору, от топота их тушек дрожали враги народа, стены и кучки дерьма, наваленные как попало вокруг. Пупкин провёл диссидента к себе в кабинет, усадил в кресло, налил коньяку в стакан, потом ещё и ещё… Когда профессор окончательно захмелел и пришёл в не социалистически непотребное состояние, Евстафий стянул с него штаны и «совершил акт мужеложства, заключающийся в совершении половым органом возвратно-поступательных движений в анусе диссидента». Затем достал свой именной эсэсовский кинжал и со всей своей немаленькой силы воткнул профессору в шею, повёл лезвие от себя и как будто отделил многострадальную голову от шеи. Затем подошёл к окну, закурил «Парижский Сплин», посмотрел на молоденьких студенток, весело щебечущих с какими-то перцами за окном, удовлетворённо хмыкнул, выпил залпом стакан ситро, закусил куском хлеба с бужениной. Уселся в кресло.  Положил ноги на бездыханное тело преподавателя социальной психологии и задумался. Думой тяжкой.

Я. Мои проблемы. Она одна. я стремлюсь охарактеризовать себя и свои поступки,
вероятно характера мне не хватает или его избыток. Но я плавно потерял всех друзей,
все интересы и тихо мирно загнил под ласковым осенним солнышком.... Почему так
произошло? Судьба ткёт Узор. Это мой путь. Я должен ему быть рад, я сам избрал его.
Но как? И что потом? Я перестал писать стишки. Они не могут выразить моего крика...
То есть ничто не интересует, это, наверное, проблема, да? То есть нужно решать?
А если ты знаешь, это пройдёт? То есть на сто пятьдесят процентов? И этой проблемы просто
не станет. Гнусно признаваться себе, но весь этот декаданс не больше чем более глубокое
проникновение в подростковый вопрос "В чём смысл жизни?" У меня найдётся миллион знакомых
перцев, которые нагнусавят с три короба опровержений этой вот моей мыслишки. Но это будет
именно то, что с презрением называют демагогией. В худшем проявлении. Правда горька.
Так всегда, иначе не может быть. Зачем быть глубоким, если все вокруг нет? Господ! Сколько
я бы мог сказать... но от самых железных аргументов актуальность вопроса не исчезнет.
Можно копать глубоко и показателем глубины будет боль. Дорога к истине/гармонии терниста.  Нужно учится точности. Нужно учится отрицать и принимать. Нужно учится и закалятся. И раскидывать лапки в стороны отрицая Зачем.
 
а впереди светлого ничего нет. впереди-то только забвение. забвение самого себя собой самим.

Слёзы текли по его лицу. Липкий комок плача поднимался по пищеводу, распихивая в сторону остатки ситро и буженины. Кинжал дрожал в руке. Неожиданно он с силой провёл лезвием по предплечью, появилась кровь, он провёл ещё раз, разрезая вены, и ещё раз, исключительно для собственного удовольствия. Он достал пачку соли и начал щедро сыпать её себе на руку, достал спирт и начал лить его на руку, он рычал сквозь стиснутые зубы. Он хотел. Тонкого, высокого, чистого… А вокруг оказывалось только дерьмо и чья-то блевотина. Он подошёл к  буфету и достал из него кальян, раскурил благовония,  пнул походя профессора, достал шприц и стеклянную баночку с героином. Его синие губы бессвязно шептали: «Сейчас… сейчас… будет легче….тааааааак…» Он вколол себе героин, выпил залпом пол-литру спирта, на хрен спалив себе горло, плюхнулся в кресло и начал размеренно пыхать кальяном. Постепенно полегчало,
Дума Тяжкая отступила. «Я умру когда-нибудь», - подумал Пупкин, уплывая за горизонт.

Такова была история отца Василия Евстафьевича Пупкина. Перейдём непосредственно к сыну.

И как всё оно в жизни –
Что это за Вася? Что за, на хрен, Пупкин? Нам таких не надо! – орут кавказцы на рынке, опасливо кидаясь помидорами в белый пиджак Пупкина. Василий отвечает на это очередями из станкового пулемёта. Один помидор – одна очередь. Шлёп – трах. Шлёп-шлёп-шлёп – трах-трах-трах.
- 97 процентов – моё последнее слово! – остервенело орёт Пупкин.
- Да пошёл ты на… хуууууууууууууууууй! – орут чечены.
- Сами напросились!
Пупкин достаёт из-за пояса отцовский эсэсовский кинжал и бросается на врагов с криком «Хазад!», грузино-чечены достают заточки и бросаются ему навстречу с криками «Гамарджуба!»

Ночной клуб «Чертог Ожиданья». Пупкин сидит в кресле, курит шмаль, глотает таблетки и разговаривает с какой-то девушкой. Пупкин в белоснежном костюме, с белоснежной рубашкой, с длинными седыми (скорее всего крашеными) волосами, одна дородная нога лежит на другой. Вася думает тяжкую Думу. Девушка напротив него хрупкого телосложения, с тёмными короткими волосами и тёмными улыбающимися глазами с оттенком изумруда. Держит тонкими пальцами бокал вина. На заднем плане звучит какая-то странная средневековая музыка, а весь свет в комнате – от десятков свечей, стоящих на всех возможных поверхностях. Огромное окно на всю стену распахнуто, и из него дует прохладный ночной ветер.

- Этель! Пойми! Каждый человек должен соответствовать эпохе, в которой он живёт! В мире нет справедливости и никогда не будет. Можешь назвать меня жестоким, но я всех убью, рано или поздно.
- Ну вот… ты опять всё неправильно понял…. Вот был у меня один молодой человек, - брови Пупкина поднимаются, - дак вот он говорил «Каждый имеет право на счастье!» И это действительно так! С чего ты взял, что ты можешь судить кому жить, а кому нет?
- Я ничего ни откуда не брал, и никого не сужу, я просто делаю то, что считаю нужным.

Без стука входят два здоровенных, мощных телом охранника. Они тащат за шиворот какого-то странного человечка, нелепо сучащего ножками. Пупкин встаёт, достаёт из кармана шёлковый платочек и нежно обвязывает им глаза девушки. Подходит к человечку. Искоса посматривает на него то левым, то правым глазом. Берёт со стола банан и начинает его жевать прямо с кожурой.
- Ааааааааааааааааа! Айм э рэбитт ин ё хэдлайтс! Ааааааааааааааааааааааа! – орёт что есть силы Пупкин, кружась в вальсе с самим собой вокруг охранников и человечка. – Пшли нах отсюдова!
Охранники молча выходят.
- Почему так всегда? Почему периоды моей радости всегда сменяются периодами такой чёрной меланхолии? Кать, как ты считаешь?
- Наверное потому, что ты неправильно живёшь.
- Может быть, может быть. – приговаривал Пупкин неспешно обходя загнанного избитого до полусмерти мужичка, одетого в кровавые лохмотья, которые некогда были рубашкой от гуччи и штанами бергхаус, только золотая цепочка толщиной с Пупкинов палец по-прежнему чисто сверкала в свете свечей. Плавным движением Василий вынул из ножен любимый кинжал, припал губами к холодному лезвию. Затем достал записную книжку, полистав, удовлетворённо хмыкнул.
- С вас причитается 54! 54! Это ж сколько ж надо душ загубить, а? Рас****яй?
- Я ничего не делал! Это какая-то ошибка! Я не виноват! – хныкал мужичонка.
- А какая разница? Виноват или нет? Ммммммм? Ты видишь разницу?
- Но я ничего не делал! За что же меня тогда?
- Вот так всю жизнь – и не грешил, да?
- Но что я вам-то плохого сделал? Ну не надо меня убиваааааааааааать…..
- Рано или поздно всё равно умрёшь… есть ли разница?
- Но я ж жить же ж хочу! У меня дети и семья!
- Семья?
- Да-да! Семья! И дочки две!
- Ну иди тогда…
- Как? Я могу уйти? – радостно захныкал мужичонка.
- Ну да, да. Иди. Только быстро.
Мужичонка быстро подобрался, резко перестал хныкать и пятясь начал уже вставать, когда Пупкин набросился на него. Одной рукой он взял мужичонку за горло и прижал к полу, а второй начал наносить отрывистые удары кинжалом. Мужичонка рыпнулся, вскрикнул, его выгнуло дугой, пальцами он пытался ещё оторвать руку Пупкина от своего горла, а глаза уже медленно угасали.
- Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь! – считал Пупкин удары – Пятьдесят три, пятьдесят четыре!
Резко схватив бездыханное тело за шиворот, Василий поднялся и начал осатанело бить кулаками о стену, во все стороны летели кровь и штукатурка. Он начал кружится вокруг трупа и с силой и злобой бить его ногами, тело подлетало и с глухим «шмяком» приземлялось. Пупкин орал: «Айм э рэбитт ин ё хэдлайтс!» и продолжал бегать, пинаться, и бить кулаками стену. Через некоторое время Василий успокоился, съел булочку с маком, закурил паровоз, присел около трупа и начал деловито срезать скальп, кончики пальцев, затем провёл осторожные разрезы на щеках засунул руку перцу в рот и с силой вырвал челюсть, затянулся, закусил остатками булочки, подумал о том, как прекрасно, наверное, кого-то любить, и медленно, словно консервным ножом, отрезал голову и положил её на столик. Не спеша  Пупкин снял костюм и, воскликнув «Да здравствует натуризм!», начал размазывать хлещущую фонтаном из головы кровь по телу….
- Вот! Вот то о чём я тебе говорил! Катя! Взгляни! – Пупкин тряс головой мужичка перед завязанными шёлковым платком глазами девушки. – Ах платок! К чёрту его! Видишь! Видишь! Видишь?!! Вот она Смерть в его глазах, вот он виднеется Чертог Ожиданья! Вот то, ради чего мы живём!
Девушка не проронила ни слова.
- Почему ты молчишь?! Почему не отвечаешь?! Ты видишь Смерть?!! Вот она в угасающих огоньках по краям радужной оболочки! Вот она засыхает на моём костюме! Вот она на острие этого лезвия! Вот! Она! Во мне! В мозгах, руках, глазах! Ты видишь или нет?!! Ты видишь, наконец?!! Почему ты молчишь?!!!
Девушка медленно склонила голову на бок и посмотрела Пупкину прямо в глаза. Пупкин как-то
сразу обмяк, блеск в глазах исчез, и он со скрипом плюхнулся в кресло. Прошло около двадцати минут. И тут Василий заговорил:
- Ну и почему ты опять сорвала мне весь кайф? Почему ты всегда ходишь за мной! Почему?! Что тебе от меня надо?
Девушка молча изучала идеальные ногти на своих нежных пальчиках.
- Я не могу понять… зачем? Зачем тебе это надо?
Пупкин приподнялся, взял со стола банан, очистил и начал медленно сосредоточенно есть. Метнув пару взглядов в сторону своей собеседницы, он порылся в карманах в поисках таблеток, нашёл две какие-то красненькие и разом проглотил. Затем встал, пнул труп, и молча вышел, прикрыв за собой дверь в опустевшую комнату.



Пупкин – страдалец. Он всегда страдает. Ни помогают ни наркотики, ни ****и, ни что-то ещё….

Однажды Пупкин проснулся. Сел на кровати и задумался. Подумал с полчасика, встал, нацепил семейники и расхлябанным шагом отправился на кухню, выпил литр воды из канистры, закусил таблеткой витаминов и пошёл в сортир. Там он тоже неожиданно для самого себя задумался. Из состояния глубокой задумчивости его вывел звонок в дверь. Пупкин ругнулся, нацепил семейники и пошёл смотреть кого там пронесло. Пронесло его соседку по площадке Марину Кузьминичну Заебайте. Ах! Что за женщина эта… Заебайте! Сказка! Длинноногая грудастая блондинка в задрипанном рваненьком халатике – прям то, что нужно Пупкину, тут тебе и некая опытность, сквозящая в 4 размере бюста и в таких длюннющих ногах и некая беззащитность, смотрящая на тебя из под дешёвого халатика. Марина работала проституткой, при этом являлась управдомом и руководительницей театральной студии «На Староневском».
- Васька! – прищурив разом оба глаза спросила Заебайте – А у тебя соли нет?
Пупкин – человек не глупый! И когда девушки спрашивали у него соли, он понимал о чём идёт речь. Заебайте тоже понимала, что Пупкин всё понимает, этим  она тоже выгодно отличалась от всех знакомых девушек Пупкина.

«Пупкин! Пупкин! Пупкин!» - стонали стены.
«Глубже, глубже, глубже!» – кричала Заебайте.

Пупкин раздражён. Больше всего в женщинах Пупкину нравились ступни. Но тут он встречался с проблемой – у девушек в теле ступни выглядели как-то непропорционально, от средних его тошнило, а у худых ступни казались слишком большими и ещё на них обычно проступали гадкие вены-жилы-артерии, которые прямо-таки убивали в Василии всё человеческое. Каждый раз после подобной встречи с Мариной Заебайте Пупкин сокрушался из-за того, что так ни разу с ней и не поговорил, не почувствовал пульса её мозгов-души-мыслей. Пупкин честно пытался разобраться! Но у него ничегошеньки не получалось! Лёжа на диване и думая о Заебайте он представлял себе романтическую встречу, винцо с пряностями и… и лик луны, лыбящийся в окошке, подмигивающий, и как будто спрашивающий «Когда, когда вы будете трахаться?!».
Пупкину нравится трахаться. Есть в этом что-то позитивное, какое-то непрекращающееся самосовершенствование. Пупкин сел на кровати, натянул семейники, крякнул, поднялся и посмотрел на Заебайте. «Тот ещё видок!» - подумал Василий, глядя на мраморное тело с широко раздвинутыми в стороны ногами. Между ног и далее по ягодицам стекал его сын. Пупкин ещё раз крякнул, в этот раз как-то более обречённо,  затем заботливо прикрыл Заебайте одеяльцем и пошёл на кухню звонить знакомой девушке Кате.
Катя. Девушке, которой Пупкин посвятил огромное количество своих мозго-часов. Точнее он и минуты ей не посвятил, но это не важно. В глазах Евстафыча давно появился некий прекрасный образ девушки Кати. Чистый. Чистый образ, без всяких никому не нужных примесей. То есть…. Нет! С примесями! Со всеми примесями, которые только возможны! И каждой из этих примесей было именно столько, сколько нужно Пупкину. Но… Почему всегда есть эти мерзкие гадкие «но»??? Понятно, что и этот вопрос имеет в своей глубине извечный вопрос «Зачем?», но всё же? То есть Василий то всё понимал… он даже слишком много понимал. И жизнь научила его беречь для себя людей, которые ему нравятся. Ради этих людей Пупкин не задумываясь отдаст свою жизнь. Пупкин победно крякнул, выпив залпом стакан «Алазанской Долины» за 28 рублей бутылка. И вообще… Пупкин любит Катю…

 Приписка: любил. Калёным железом всё было мерзко выжжено.... мммммммммммммммм......

Неожиданно Пупкину стало страшно. Так страшно, как бывает только после большой резни, когда не осталось врагов, но и не осталось многих твоих ратных товарищей. Идеология Евстафыча не позволяла ему боятся, а позволяла только доблестно преодолевать свои страхи. Спину передёрнула быстрая дрожь. Челюсть щёлкнула. От бедра к икре пробежала сильная «боксёрская» судорога. Пупкин дрожащей рукой пытался схватиться за бутылку «Долины», но бутылка дрожала, размывалась и удалялась. Стакан разбился. В голове Пупкина лопались одна за другой семь струн его мыслей. «Ебааааааааааааааааааааааааааааааать!» - разливался его безмолвный крик. Он схватил вилку и начал тыкать ею в пробегающих мимо зелёных свинок. Свинки останавливались, надменно вскидывали рыла и брови и орали: «Да ты, хр-хр, мужик, хр-хр, совсем обурел, хр-хр!». Он злился, глаза его наливались кровью, в голове проносились звуки труб и звон мечей, голос его князя «Аж я есмъ!» и предсмертные крики врагов, тучи воронья кричали, кружась над его мозжечком и сотни гномов-каннибалов били заострёнными  молотками по его вискам. Транс-цен-ден-тальный! Экзис-тен-циальный! Картинка перед глазами смазывалась и плыла, плыла, плыла… Перед тем как шагнуть в небытие, Пупкин услышал глухой шум падения его тела на пол.

Вот что Пупкину снилось:
Чёрная морда вещала:


Не прячь себя от меня… я всё равно найду тебя… тюлевые занавесочки…. Белые носочки… всё это до той породы.  Я я я я я я я
Но кто??? И по что? И на ***? Но не зачем..! чёрный снег падает на мои белоснежные седины… я так мал и низок и беден и сир, а ты…
Ты там далеко наверху, ты. А я брожу и ищу тебя здесь, а ты даже
Не знаешь говорить Нет конца у этой сказки…. Нету.
 Пупкин проснулся ночью. И тут же начал глотать витамины и запивать их вином. И матерится, матерится, матерится. Зазвонил телефон. Василий снял трубку, и дыхнул «Да?»
- Си пу си ай? Сяяяяяяяяяя…. Ся сииииии! Пу! Сиси! («Кишка! Как дела?»)
Звонил его старый знакомый друг-перчик Перкисс Ливий Иранович.
- Здравствуйте, Ливий Иранович! Нормально!
- Си пу си пу си! Мутуси кухуси! Нероси пупси! («Почему не ходил на ГуаноАпесов?»)
Пупкин пофыркал в трубку, похрюкал и с криком «Плоха слышна! Щас пиризваню!», выдернул шнур телефона из розетки. Открыв холодильник, Пупкин выругался. Закрыв холодильник, Пупкин выругался дважды. Пупкин хотел было уже повеситься, но позвонили в дверь. Открыв дверь Пупкин ещё раз выругался. К нему пришли два его товарища по занятиям французским. Одного звали Стул, другого Стол. Оба в 13 лет выглядели весьма интеллектуально, а сейчас смотрелись максимум радикально. Пупкин провёл их внутрь своих скудных аппартаментов, открыл холодильник. Втроём они выругались. Стул достал стаканы, а Стол рюмки, Пупкин достал из семейников член, но, подумав, убрал обратно. Втроём держась за бутылку они начали танцевать вальс с рюмками. Потом кто-то воскликнул «Вино в рюмках – жлобство!», и, воспользовавшись заминкой, начал хлебать из горла. Двое оставшиеся (среди оставшихся оказался и Пупкин) загрустили, вспоминая боевую молодость. Василию стало плохо. Плохо. Он вспомнил И … Хлоп-хлоп-хлоп. «Что? Кувалдой член разбили? Почему такой унылый?» - спросил Пупкина собеседник, улыбаясь всем лицом и ещё немножко ушами. «На ***, на хуй!» - ответил тот. Бум-бум-бум. «Я мертвее всех мёртвых и живее всех живых!!!» - орал Пууууууууупкин. Зелёные свинки снова обнаглели и их рыла синели на обоях. Пупкина выгнуло дугой, он подбежал к окну, синими пальцами отодрал окно от рамы и…

Пупкин проснулся утром. Утро выглядело странно похожим на вечер. Но так всегда в северных широтах. Проснувшись Евстафыч огалтело огляделся, умылся, закусил сосисками и витаминами, оделся, полежал в постели, и пошёл на улицу. В трамвае было как всегда пустынно…  Пупкин просто тихо ехал и смотрел в окно. Мелькали деревья, странные уродливые дома и ****и. На одной из остановок двери как-то необычно широко распахнулись и в разверстый сфинктер трамвая повалили маленькие детсадовские детки. Пупкин оторопел, этого он не мог предвидеть. Он начал жалеть, что не выпил сегодня с утра стаканчик флагмана… Это была ошибка….
А пёстрые комбинезончики детей мутнели и мутнели. Пупкин начал думать о смерти. Всеми пальцами он пытался удержаться. Но не смог. В который уже раз не смог. Настроение испоганено.
Возвращался домой Пупкин около 9 часов вечера. На улице сморкались. От вида сморкающихся зажимая одну ноздрю грязным пальцем заводских рабочих Василию становилось не по себе. А тот, что шёл впереди был особенно омерзителен. Грязные чёрные джинсы, потрёпанная морда, немытые усы, сумка через плечо… И такая гадкая шея! О нет! Пупкин далеко не чистюля! Но эта грязная шея! С этой жуткой пигментацией и кривыми складочками! Мерзкая волосатая кожа! Василий затравленно оглянулся. Взгляд его упал на чеё-то бесхозный кирпич, мило стоящий у дороги. «Кирпич! Как бынально! Василий, вы не такой!» - прошептал себе Пупкин и поднял лежащий рядом обрезок трубы. Покрутив сталь в руках, Евстафыч усомнился в своей эстетической красоте. Он выругался, а жлоб свернул в переулок. Пупкин достал из семейников свой отцовский кинжал и в два прыжка оказался прямо за спиной у рабочего. Одной рукой схватив того сзади за горло, Пупкин начал остриём лезвия считать рёбра через куртку. 1,2,3,4,5! Рабочий дрыгался, но с Пупкиным это не пройдёт! Пупкин, он, знаете ли, в некотором роде супермен! Со скрежетом лезвие вошло между 5 и 6 рёбрами немытого засранца. Жлоб завертелся, закрутил тазом словно бывалая девятнадцатилетняя русская девица, начал кряхтеть и пытаться что-то промямлить с помощью намертво стиснутого горла, попытался ударить Пупкина сумкой, но сумка выпала из руки и, ударившись о тротуар, раскрылась. На асфальт рухнул батон дешёвой чесночной колбасы… и конфеты «Василёк» в количестве нескольких штук… Пупкин разрыдался…


«Тэн фаузендс киссес дип….» - басил из колонок Леонард Коэн.

«Былааааааааааа времяяяяяяяяяяяяяяя!» - фальшивил из кресла Пупкин.

Пупкин сидел и болтал рукой с бокалом коньячка. На душе было необычайно приятно!
«Деньги – грязь!» вешал из другого кресла дружбан Пупкина Соскин.
Соскина Пупкин любил. Соскин называл Пупкина «харизматической личностью» и «Пьером Безуховым новой формации». Соскин имел высокий лоб, карие глаза и серьгу-гвоздик в ухе. Он был добр и это очень помогало Василию. Они вместе думали о жизни. Думали уже битый час. Странно, в голову ничего дельного не лезло кроме свинюшек у Пупкина. Неожиданно Пупкин развернулся градусов на 154, резко вскинул левую руку, а правой ловко ухватил пробегавшую зелёную свинку за хвостик. «Ага! Попалась!» – заскрежетал Василий.
- Слышь, Пупкин! Тебя плющит! – с улыбкой произнёс Соскин.
Пупкин посмотрел на свои руки и свинки уже не увидел. «Чёрт! Такую свинку из-за него
Проворонил!». Пупкин и Соскин – во многом самодостаточные люди. Но Соскин – гуманист, а Пупкин – мизантроп.
- Чёрт возьми! Пупка! Так нельзя! Ты даже мизантропом нормальным чистокровным быть не можешь!


После этих слов у Пупкина случился первый приступ его наследственной диареи. Он сидел   
на белом унитазе долго. Так долго, что даже звёзды стали светить тускнее от постоянного созерцания Пупкина, сидящего на унитазе. Пару раз Василий выбегал, закусывал осетринкой и снова прошмыгивал в свой нужник. Нужник оброс книжными полками, в одну из стен, рядом с ёршиком, Пупкин вмуровал компьютер. Над сливным бочком уже давно уютно примостился небольшой аккуратненький холодильничек.  Из колонок над головой всё время раздавалось заунывное «Айм э раббит ин ё хэдлайтс», а Пупкин чуть было не достиг Нирваны. Если бы не одна занимательная вещь – война.


Пупкин сидит в окопе. Сидит и нагло жуёт печенюшки, запивая их водой из-под крана. «Капрал Пупкин! Вы разве не знаете, в воде из-под крана содержится доза алкоголя в 69 раз превыщающая предельно допустимую?» – орёт ему в плечо старший сержант Лампочкин.
От их роты осталось не больше двадцати человек. Угрюмые, все в грязи они постоянно молчали. Тишина прерывалась только чавканьем и редкими криками сержанта. Сержант сошёл с ума одним из первых, когда рядом с ним снайперская пуля убила его младшего брата и с фонтаном крови ударила Лампочкина куском кровавой плоти с глазом прямо по яйцам… С Пупкиным творилось страшное – сначала он блаженствовал, затем загрустил, потом снова загрустил, а потом, где-то в начале второго месяца всё резко прекратилось…. Всё. Пупкин ни о чём не думал. Сидел в окопе и полировал трофейную саблю каблуком кирзача. Он улучшал свои навыки. Часами он перезаряжал свой калашников. Выхватывал из-за спины саблю и крестил воздух перед собой. Пил спирт и совсем не пьянел. Он исхудал. Чёрные волосы выцвели. Глаза всегда смотрели только в горизонт.
Пупкин любил смотреть на звёзды… Раньше он считал, что это пошло. Но сейчас нет. Он смотрел и думал. Его мысли поднимались высоко-высоко. Он пролетал мимо планет и туманностей, он погружал руки в солнечный свет, он вырывал себе глаза пальцами, он смеялся. Так звонко, как никогда раньше, так чисто, так мелодично, так тихо… Он полюбил. Неожиданно полюбил весь мир. И стал ждать смерти. Он не раз видел её в своих снах. Она была красива. И с глубоким декольте. И вообще ему очень хотелось её…. ВЫЕБАТЬ… кельты… кельты были мудры… они всё понимали, даже слишком всё….
А их рота… рота новобранцев должна была прикрывать общее отступление с вывозом мирных жителей. Вся рота была сформирована буквально за два дня. По каким-то неизвестным признакам отобрали из 4-х полков людей и отправили рыть здесь окопы. Окопы, траншеи, устанавливать мины, заряжать миномёты, расставлять снайперов, чистить автоматы, готовить компот… От усталости в глазах медленно темнело. Тут для всех время как-будто вежливо замедлило свой бег. И вообще. Было весело. Это самое лучшее – окоп со смертниками, добровольными смертниками. Хех. А что может быть лучше? И какая, в принципе, разница?
 Комроты был псих, так показалось Пупкину. Он рыдал, бегал и вспоминал дочерей, резко подбегал к какому-нибудь солдату и начинал трясти его за плечи крича в нос: «Как ты не понимаешь? Кааааак?» Его молча успокаивали, сажали в окоп и давали банку сгущёнки. Странный он был. Его убили во вторую ночь. Изрешетили так, что когда начали поднимать тело, оно буквально развалилось на части. И приказ был только один – не отступать. Они держались уже два дня. В странной деревушке на выходе из горного ущелья. Они не пускали врагов. ПТУРСами они сжигали их БМП, короткими очередями расстреливали пехоту. Иногда их атаковали ночью и тогда Пупкин валялся в луже и доставал саблю. Возникая из тени перед очередным врагом он вопрошал: «Похож я на тучку???» и, не дождавшись ответа, взмахивал саблей. 
Сегодня шёл 6 день. Их осталось совсем немного. А врагов всё не убывало. И приказа не поступало. Кто-то молча вставал и уходил. А кто-то продолжал ждать. Ждать своей последней битвы. Напряжения не было вовсе. Только изредка кто-то подтаскивал ящики с боеприпасами. Ящиков оставили много.
Кто-то сказал – идут – и тут же умолк. Рассветало. Пупкин вгляделся в туман и увидел перебегающие с места на место фигурки. Да – сказал кто-то. ****а – ответил Пупкин. Несколько очередей и тихо. Два взрыва и тихо. Крики и тихо. Тихо, тихо… прямо как… тихо-тихо! Ни слова… И тут Пупкин одним прыжком выпрыгнул из канавы, в одной руке он держал знамя полностью истреблённого полка, в другой – калаш.
- Ебааааааааааааааать! – орал Пупкин и стрелял в туман. Стрелял не останавливаясь. Калаш заносило вверх. И Пупкин направлял его вниз. Обойма опустела. Пупкин бросил мёртвую железку и выхватил саблю, краем глаза он видел, как из окопа бодро выпрыгивают его братья.
- За мааааааааааааааааааааааааааааааааааать! – орал он. И его клич подхватывали все. Этот крик перекрывал треск вражеских автоматов. Он нёсся, бежал так, словно… словно…. Словно он был ветер…. В ушах…. Глаза щипало…. Руки белели….
Пули…. Пули…. Пули… решетили его насквозь... Это было по настоящему волшебное ощущение. Чужеродные металлические тела пропахивают твоё тело, разрывают тебя в клочья. Он чувствовал как они глухо плюхаются о его кости, как разрывают его плоть… Пупкин заслонился рукой от пуль как от яркого света. Ему было хорошо. Впервые за жизнь… Чувствовать близость того, к чему шёл. Чего подсознательно желал, к чему рвался ночами, о чём мечтал сидя в туалете, то что звучало в голове, то что следило за ним из тёмных углов его комнаты и его сердца… ЭТО, это было ни на что не похоже… Вообще ни на что. Разве что на синее пламя… но только розовое, и не пламя, а водопад, и даже не что-то хоть мало-мальски конкретное, а какой-то образ… Грустный ослик тихо бредущий в горах. Облака. Деревья. И чья-то ладонь в твоей руке, и ещё что-то неясное и какое-то пряное на вкус, и горькое, и такое солёное. Что-то прекраснее солнечного света, приятнее прохлады, жарче страсти, светлее рассвета. Нечто до того непонятное, что чтобы понять это надо… Надо не думать об этом. Нельзя думать об этом. Иначе ЭТО подчинит себе всю твою жизнь. И не станет Длани Венички в твоих мыслях и каких-то наивных ожиданий чего-то… тоже не станет… и переживаний… и голоса Кати… и вообще всего остального… а ЭТО не стоит того. Но нужно победить! Собрать в кулак отсутствие воли, леность, малодушие, трусость, страх и вдарить со всей силы, шмякнуть прямо в лоб, пересекаемый волнистыми морщинами только по вертикали…
 Но в руке плясала его сабля. ЕГО. И тут кто-то сказал СЛОВО. И Пупкин понял. Сразу и всё. Он всё понял. И всего лишился, и в тот момент, когда лишился, всё приобрёл. И даже чуточку больше. Он понял мир. И всё вокруг тоже…. Глаза падали назад и они видели кусочек неба, подёрнутого красной пеленой. И на небе, там в серединке, тихо пел ОН.
 Часть дополнительная...
Кто я такой?

Пупкин лежал в постели... он смотрел куда-то вдаль... и слушал, слушал, слушал... Как где-то далеко капает роса... Как кто-то кого-то любит... как.... как.... как....

Пришёл Соскин и спросил прямо в плечо:
- Пупкин! Кто ты?

Молчание. ЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯ!
Свист сумасшедшей казачьей сабли, рассекающей мужественную грудь Вулича...

- Знаешь, Соскин... А я любил... я был так рад... я шептал звёздам о своём счастье... Ты знаешь... понимаешь? Я да... я даже не думал правда это или может нет... и то есть это именно любовь... Соскин, ты врубаешься? Я даже не смотрел вокруг, а ты знаешь – я всегда смотрю вокруг... Это, знаешь ли, был удар сквозь всё... сквозь все наросты... сквозь... сквозь... Я думал.... там уже ничего нет... или есть, но что-то настолько мерзкое и извращённое... нет что-то чистое, но с маслянистым пятном. Да. Именно так.

        Говоря это Пупкин уже бежал по ночному лесу и орал «Да! Да! Да!» А вокруг него скакали
сатиры и что-то надували на своих флейтах, и водопады смотрели на него с завистью, а карлики с горящими глазами сидели и пердели в своих норках. Не стало ничего... Только звуки флейты и немножко волынки и Пупкин в шкуре медведя с длинным кельтским двуручником, босиком бегущий по острым камням голубого мелководья... Он еле касался земли стопами, краем глаза смотрел вокруг, и даже этим краем видел небо, синее и такое зовущее... А там на небе высились ажурные золотые врата, и воины сидели перед ними. И солнце играло в их глазах. Он держался за меч – это его путь и его проводник.
Вдруг из-за кустов полезло нечто сильное жёсткое, что с чертами птицы, кошки и ещё чего-то. И меч запел в руках! Задрожали все связки, собрались в комки все мускулы, глаза лопнули и закатились и заломило позвоночник и прямо из пяток, по позвоночнику, через сердце проскрежетал крик. Геройский Клич. И рука выбросила меч, резко и раз и два... И он понёсся дальше... Его тень мелькала ещё много столетий, пока, наконец, не рванулась с обрыва... А знаете, как это было красиво! Было так темно... что ничего не видно! И только тёмно-синяя трава... на берегу тёмного молчаливого озера.... и ивы.... сотни ив, макающих своиветви в эту благовоннолоную воду....






АААААААААААААААЙ! Ши ваз рэйн! Тирс вил фол лайк э рэйн.... Вэтс лав из.....