ОБО МНЕ

               



          Никто не может понять этого. Работать дни напролет, сидеть за компьютером, думать, сомневаться, десятки раз переписывать, сотни – исправлять… А потом  – идти домой, кормить, стирать. Судьба неудачливой Золушки. Нормальные люди, нормальные золушки в том числе, выбирают менее накладный способ существования. Вряд ли Золушка, очутившись во дворце, еще хоть раз перебрала горох с чечевицей – а ведь это самое простое из того, что ей приходилось делать. Впрочем, Золушка – не только к слову…
Так вот, в этом понять меня никто не может. Мне, как и любой женщине независимо от возраста и благосостояния, каждое утро нечего надеть… Это при том, что как было сказано выше, у меня есть работа, и отнюдь не самая низкооплачиваемая. Хотя я привыкла все считать относительным – в детстве я любила танцевать прямо у печки, когда домашние отлучались из дома, в грязном переднике, скинув стоптанные башмаки. То есть не я конечно, а она... Но так легко было вообразить вокруг себя настоящий дворец – домашняя утварь, кастрюли, табуреты без труда превращались в сказочный интерьер  не существующего во времени дворца: для романского замка  он был слишком просторен и светел -  сверкал и переливался огнями и улыбками, для барочного интерьера – лишен излишеств и искренен, для классицистичесого совершенства – изящен и лишен однозначных решений и прямых линий. Впрочем главное, что делало невозможным его существование – там все замирало с моим возвращением к кастрюлям, и оживало только тогда, когда я вновь появлялась, и все начинало кружиться в волшебном вихре всеобщего веселья.
      Я делаю покупки, несоизмеримые с моими доходами. Конечно, в наше время неглупая женщина всегда может прокормить себя, оставаясь более или менее независимой, и отчасти не поступаясь моральными принципами. Всякие отношения до определенного момента искренни – будь то легкий флирт с избалованным принцем, - хотя гораздо удобнее, если это более или менее порядочный человек, который может оценить твою гордость, и в то же время принять во внимание стесненность в средствах.  Но это только в крайнем случае. Ибо порядочных людей не напасешься на нас – несостоявшихся принцесс, ищущих понимания, и в некоторых случаях материальной поддержки. И уж тем более смешно требовать от всех искренних чувств, к тому же все это обязывает, а всякая Золушка, отчаявшись встретить принца, ищет только независимости.
        Дело не в том, что я помешана на дорогих вещах – совсем нет. Всякая законченность, безупречность силуэта, сдержанность тона – в любом смысле – не для меня. К тому же дорогая вещь, купленная за приличные деньги  непременно обяжет тебя носить ее, хотя бы иногда. Она не будет давать тебе покоя, она будет будить угрызения совести из-за бесцельно потраченных сумм, но надеть это…
        Упрекайте меня в чем угодно, да хоть бы в недостатке вкуса, но я стараюсь  избегать депрессий от того,  что купила себе приличную вещь и буду носить ее долго-долго (ведь нельзя надеть одно и то же бальное платье дважды), а понимающие люди будут одобрительно кивать головой и говорить эдак заботливо: «Из какой коллекции? Да-да, я тоже кое-что присмотрела именно из этой же. Да-да, сидит безупречно, ну о чем говорить, это же…(здесь вариантов около 20 имен собственных, приводить не стану), сама эта мысль нагоняет на меня тоску, как будто все на этом закончилось.
        Более того – ничего не было. Ни танцев, ни признания во взгляде влюбленного принца, уносящего туда, где все окружающее теряет вес и смысл; ни сумасшедшего поцелуя на ступенях широкой дворцовой лестницы, ни горьких слез отчаяния, ни робкой надежды, что все еще будет, ведь лет-то мне было…      Сейчас уже гораздо больше, но разве в этом дело.
       После зарплаты я иду по магазинам. В столице их много – разных.  С эксклюзивной, но не рассчитанной на недостатки фигуры Золушек, или серийной, но очень  лояльной даже к имеющим место лишним килограммам одежды. Конечно, я не могу позволить себе быть чересчур ярко и вызывающе одетой – совсем не хочется бросаться в глаза, не хочу, чтобы во мне узнавали мое прошлое. Для всякой Золушки важно быть  достаточно просто, стильно - не без этого – одетой. Просто чтобы в чем-то пережить это неестественное время, вернее, его отсутствие.  Ведь это действительно  странно – всю юность, самую романтическую часть жизни, носить пару-тройку серых заплатанных платьев: пытаться холодным утром надеть одно из них на вытянувшееся тело, с трудом  втискивая в него еще маленькую грудь, и натягивая рукава на оголившиеся локти. Странно в мгновение ока превращаться в блистающеее, сверкающее кружевом и бриллиантами юное существо, и не узнавать себя в нем. Кружить головы, сводить с ума, и не знать меры, ведь это так невероятно, невозможно, неправдоподобно, что после ни за что не поверится что все это было, стало быть и сожалеть и раскаиваться не в чем.
      А еще я любила писать письма. Наверное, с этого и пошла моя судьба наперекосяк – Золушке положено быть доброй, безропотной, отзывчивой, но уж никак не грамотной, и уж ни в коем случае – начитанной, и, упаси, Боже, талантливой. А я с детства не люблю быть одинокой. Самостоятельной – да, но окончательное, непроницаемое одиночество я может быть и вынесла бы, и все-таки писала письма. Конечно, даже подруге в письме я не рассказывала всей правды – ни о закопченном очаге, ни о драных сестриных платьях. Так, о чечевице, смешанной с горохом (с кем не случаются прихоти на старости лет!), о том, что растет у меня на огороде, что я уже прополола, а что – безнадежно завяло после заморозка – ведь в средней полосе России случаются летние заморозки. Но ничего не писала о гневе, который обрушился на меня – ведь не я наслала этот чертов заморозок на всходы, и колотить меня за это было бессмысленно, так чего и писать.
         В этот год даже тыква не уродилась, и мне было особенно тяжко пережить  зиму. Я могла бы укрыть, если бы заранее знала, часть посева – но даже если ты очень хочешь счастья, то все равно есть некто, кто сильнее, и не хочет его для тебя, и у него в запасе много способов помешать тебе. Теперь я уже их много насчитала – но сочла стечением обстоятельств, потому что это благоразумней всего.
          Если бы не письма…  Она писала мне, и я понимала ее, как сестру. С ней ничего подобного не происходило – она училась в школе, брала в библиотеке книги, и переписывала кое-что для меня. Она ни о чем таком не думала,  и мечтала о другом. Ее мечта была – жить в большом старом доме, пить чай вечерами  в гостиной при свете лампы под желтым абажуром со старомодной бахромой, чтобы вокруг было тихо, и старая дубовая мебель поглощала бы все тайны и все мысли, которые могли покинуть этот скромный приют.
        И книги, книги, каждый день – новые жизни, новые скитания по свету, новые разлуки, поседевшие девы, не дождавшиеся своих возлюбленных, старые искалеченные солдаты, заплутавшие на полях войн, и всех этих несчастных она хотела приютить у себя. Я ее понимала, и желала ей от всего сердца, чтобы у нее было всё, и все, кого она хотела видеть в своем доме. Там не было и не могло быть только моего принца.
      
        Есть только одно условие, при котором я могу купить понравившееся и уже примерянное платье – в нем должно быть нечто. Оно может быть чуть более длинным, беспомощно свисающим рукавом, или бестолковым набором воланчиков, или резиночкой на ключицах, или длиной ниже щиколотки, или наоборот. Иногда я не могу этого носить, потому что... Да просто некуда пойти. Некоторые кофточки напоминают мне о былом – ущербность длины по локоть, обтягивающий стрейч, или – воланы, вполне уместные в связи с последними тенденциями в моде даже для повседневной носки.   Волны кружев, завораживающих и волнующих, головокружительно стремительных и благоухающих жасмином и цветущей вишней…  Я не люблю модных духов – терпких, резких, вызывающих и требовательных. Я все еще ощущаю легкий аромат жасминового и вишневого волнения. Ведь облетающий весенний сад на  какое-то время задержался над ступенями в тот вечер. Просыпаясь, еще не открыв глаза, я ощущаю его в воздухе. Или в волосах. Когда я от усталости засыпаю над клавиатурой, а потом от внезапного шума очнувшись, резко выпрямляюсь, он, потревоженный, напоминает о себе почти неуловимо, но я-то его ни с чем не перепутаю. Я часто ищу что-то подобное, и покупаю только то, что хоть отчасти похоже на это легкое, трепетное благоухание сада, застывшего над дворцом, погруженным в тишину и забвение…
         Поэтому на духи я трачусь не особенно. А обувь… Да, обувь – самое слабое мое место. Она должна быть как минимум практична. Я иногда покупаю обувь на толстой подошве – вполне актуально, она не промокает в мокрую погоду, и напоминает мне о моих стоптанных, грубых, причиняющих жуткую боль  башмаках из моего милого, милого детства. И я никак не могу удержаться от изящных, не очень высоких каблуков, заостренных мысочков, стрейча и микрофибры,  босоножек из серебристой сеточки и … Проблема только в том, что я не всегда могу это носить – ведь на работе надо работать, а дома у меня несколько пар удобных тапочек. И еще одно: у меня слишком маленький размер ноги. За годы хождений по магазинам я усвоила, что в каждой коробке привозимой обуви по нескольку пар всех размеров, и только моего – 35 – либо одна, либо нет вовсе, либо размер, указанный производителем,  не соответствует моему представлению о нем. 
Но я все-таки нахожу, покупаю, ношу, или храню в нижнем ящике шкафа, иногда, чтобы примерить новое платье, достаю туфли соответствующего цвета, и снова убираю.
        И никто не понимает, зачем я это делаю. Со стороны это странно – видеть, как я с утра начинаю ломать голову не на шутку переживая от того, что надо в чем-то идти на работу. Ведь там никто ни о чем не догадывается – и надо как-то поддерживать всеобщий заведенный порядок, и я с трудом подбираю туалет для долгого рабочего дня.
       Меня устраивает, что в жизни есть всегда запасные варианты – не нравится полоть грядки и чистить кастрюли – поступай в институт, получи какую-нибудь никчемную гуманитарную специальность, и не надрывайся от петухов до заката на огороде и на кухне. Не хватает красоты и блеска – сиди себе за комьютером, строчи рекламные сценарии о превосходном качестве, элегантном дизайне и вымышляй все, чего  не может быть.
        Не удивительно, что я выбрала самый промежуточный из возможных вариантов. Непонятно только, как быть с тем, чего быть действительно не может. Нет, я не о поездках на Багамы. Я избегаю бывать там, где можно его встретить. Именно так проще всего разминуться. А туда, где я была раньше, я могла бы вернуться, если бы была уверена что он будет меня искать. Но это ему и в голову не придет.
        А если он все-таки вспомнит – то сам поймет, что я могла выбрать только это, ибо путь к нему для меня закрыт, а все остальное я не расскажу даже ему.
        Она не расскажет…
        В чем угодно можно упрекнуть, в сущности, одинокую женщину. Я не о расточительности – она только следствие. Больное воображение, отчаяние, все ухудшающаяся с годами память – то ли можно напридумывать, сидя во время бессонницы ночами напролет на кухне с сигаретой и тупо глядя в одну точку. А уж тем более, когда ты по профессии – филолог, и тебе то и дело приходится писать о том, о сем, правдоподобном, и не очень. Тем более, что память – странное ее свойство в том, что когда что-то начинает из нее пропадать, то силясь вспомнить, как это было на самом деле,  извлекаешь из нее уже не совсем те события и факты. 
        Неудивительно, что я все-таки решила наконец не думать об этом. Совсем не думать. Жить, как большинство нормальных людей, в конце концов на такую жизнь меня вполне  хватило бы. Если бы не…
       Ну, хватит. А как же туфелька, спросите вы? Была ли она? Этого я не скажу. Отчасти, чтобы не быть в ваших глазах уж совсем сумасшедшей, отчасти потому что все равно не поверите. И еще потому, что у меня все еще много тайн, и эта – одна из них. Ну, и, наконец, потому, что я избрала себе совсем другую жизнь,   и положа руку на сердце, вполне ею довольна. Ведь мне немало лет, а семья, дети, интересная работа – это так прекрасно. Конечно, формально я далеко не одинока – в наше время неглупая, и вполне привлекательная женщина (станет ли принц поддаваться чарам дурнушки),  способна вполне сносно устроить свою судьбу. И вот теперь, когда она уже состоялась, я могу с уверенностью сказать – с прошлым покончено. Возможно, ничего  и не было, и все, что, заставляет меня вспоминать об этом – я по-прежнему люблю танцевать на кухне, оставшись одна, у меня невозможно маленький размер ноги, и еще то, в чем меня уж совершенно никто понять не может – платяной шкаф в моей комнате, до отказа набитый грезами.