Ничего не вернуть

/Ничего нельзя вернуть. И не войти в одну реку дважды. И эти секунды убегают от нас, чтобы уже никогда не повториться, чтобы однажды и нас нельзя было вернуть. Есть ли хоть кто-нибудь, кому не хотелось вернуться назад, изменить что-то. Есть ли кто-нибудь, кто скажет мне секрет времени, кто научит идти по этой тропе и приходить к ее началу? Я снова хочу оказаться у истока своего времени, и знать, что там впереди есть те секунды, когда он войдет и сердце мое наполниться алой кровью, которая застучит в висках, и я буду прятать стыдливый румянец за улыбкой. И он будет улыбаться мне, потому что его кровь тоже прошепчет ему эти слова. И мы будем думать, что впереди у нас целая пропасть времени, в которой мы пропадем. Есть ли такой секрет, чтобы снова увидеть его?/

Она, конечно, не любила его. Любовь она считала чувством надуманным, но часто думала о нем. Думать о нем было особенно приятно по вечерам. Обыкновенно она вспоминала его лицо, его улыбку, какие-то слова. Все это было обрывочным, но в общем приятным и успокаивающим. Минут через десять, как она начинала думать о нем, ей хотелось ему позвонить. Она сдерживала себя. Было особенно волнительно, что можно было бы позвонить и услышать его голос, но она была в силах не звонить ему. Она никогда не звонила ему. /Да, она так ни разу не позвонила ему/. Она думала о нем, ложась на большой диван в гостиной, рассеяно наблюдая за фильмом в телевизоре. Она любила это ощущение теплоты, которое вдруг растекалось по ее телу, при мысли о нем. Особенно ей нравилось то, что она чувствовала себя уверенной в том, что он не любит ее. Так же как и он ей, она ему только нравилась. Скорее всего он тоже иногда думал о ней. Между бутылкой пива и сном. Или когда случайно его взгляд падал на настольный календарь, который она ему подарила. “Мы играем с тобой в одну игру. Мы знаем ее правила”, - говорила она его образу, когда думала о нем. Но все же она жила предчувствием любви /мы можем говорить об этом, потому что уже знаем ее историю/. Она была уверенна, что однажды полюбит его так сильно, что утащит вместе со всем цинизмом, на дно самых бурных страстей. И она представляла себе его поцелуи, которые были похожи на щекотание павлиньих перьев и возможно сладкие, как шоколадные конфеты. /Однажды она уже чувствовала вкус его поцелуев - терпкого и ароматного вина, но списала все на красное крепленое вино, употребленное им/. Еще иногда она думала о том, что у них будут дети. Почему-то ей сразу представлялся мальчик, похожий на него, который бы умещался в ее объятиях, и которого она бы без стыда ласкала целыми днями и пела песни. Еще она думала о тех цветах, которые он ей подарит, и может быть эти розы уже посеял старательный голландец.  А еще, и это был ее любимый образ, она видела себя рядом с ним, когда уже почти ночь, но небо все еще серое без пугающей черноты и разбросанных звезд. Она нежно перебирает его волосы, и гладит по белой коже, и шепчет ему на ухо бессмыслицу, потому что все слова уже сказаны и они не играют больше. А пока она жила предчувствием.
И она предчувствовала это. “Сердце болит”, - сказала она сестре, когда они возвращались домой от бабушки. Сердце не болело, просто она не могла выразить другими словами, то ощущение которое вдруг возникло у нее при виде желтого, медного заката, холодного ветра и приближения осени. Было одновременно тоскливо, тускло и невообразимо одиноко посреди опустошенного поля и от той линии, где холмы соприкасались с небом, но так и не достигали его. Впрочем ощущение прошло почти сразу. Впереди еще было десять сентябрьский дней, теплых и окрашенных прекрасной смертью осенней природы. Она была подхвачена ветром, и ей было легко идти вдоль дороги, наступая на ломкие стебли подорожника, забыв об этом странном чувстве, которое вдруг сжало ее сердце, а потом отпустило.
Она видела его за  день. Она шла с подругой по улице, обсуждая все те мелочи, которые кажутся такими важными, пока все хорошо. Ей запомнился этот момент, когда она вдруг увидела его впереди. Он щурился от яркого солнечного света, который словно по законам актерской сцены высветил его из глубины ее сердца. С ним были еще две или три девушки, молодые и красивые. И хотя лиц их она не разглядела, она подспудно поняла, что они именно такие, от них от всех веяло какой-то природной силой и красотой. Он тоже ее заметил, но она сразу же толкнула дверь в первый попавшийся магазин, и забежала туда. “Мы играем с тобой в одну игру. Мы знаем ее правила”. И уже примеряя кофту, и слушая верещание подруги, она вдруг схватилась за ее руку. “Правда красивый? Он ведь очень красивый?” - спросила она у нее, не отпуская руки. “Красивый”, - ответила подруга. /Она не разделяла ее мнения, но из вежливости или из-за этой их общей веселой кутерьмы с покупками решила согласиться/.
Его убили на следующий день. Она узнала об этом случайно от людей, которые не знали его. А потому они сказали ей об этом, как говорят об в общем-то обычных вещах, но на данный момент интересных, потому что от этой новости еще пахнет свежей кровью, ведь труп не предан земле. Она присела на тот самый диван, улыбаясь и удивляясь, какие же бывают совпадения. Нет, конечно, она не знает этого парня, которого убили. Как вообще возможно, что его могут убить. Никак не возможно. Не возможно. Возможно. Или возможно? Она взяла телефонную трубку и позвонила их общей знакомой. “Привет. Как дела. А с Димой все нормально? Нет? Убили? Он мертв?”. Она осторожно положила трубку и пошла в свою комнату. Слез было совсем ничего. 
Она ничего не могла сделать для него. Только купить две красные розы. Только одеть его любимую кофту. Только не плакать. Она опоздала на вынос, и не успела в последний раз увидеть его. И этот красный гроб, который стоял посреди двора на двух табуретках, казался ей пустым. Лишь только она представляла себе, что он лежит там, слезы текли по ее лицу. Почему-то гроб долго не уносили, и вся эта суета немного оскорбляла ее, она просто подумала о том, что Диме бы это не понравилась. И фотография на надгробии тоже бы ему не понравилась. И что многие из этих людей здесь были лишними. Они сами понимали это, а потому жались где-то с краю, переминаясь с ноги на ногу. Самые близкие старались найти себе дело. Два школьных друга усердно кидали землю на гроб, третий подбрасывал голыми руками камни, чтобы потом не размыло водой, или чтобы он там в гробу почувствовал всю тяжесть общего горя.
 Ей стало неловко за свой фальшивый вид, когда к ней подошла его мать и пригласила на поминки. Мать была маленькая, совсем не похожая на него, и старая. Она же стояла с этими двумя красными розами, в красивой черной кофте и плакала. Но в то же время она понимала, что вся эта ее искусственность и нарочитая демонстрация горя - лишь прикрытие того, что было внутри. Все было еще сильнее. И шипы горя вонзались в горло больнее, чем  безжизненные шипы голландских роз, купленных за восемьдесят рублей и завернутые в газету. Пускай она играет свое горе, потому что это ее привычка играть в эти проклятые игры. Но на самом деле ее настоящее горе было сильнее, чем она сама. Может быть потому она так пошло выглядит с этими розами в этой кофте, что уж лучше выглядеть пошлой, чем безумной; циничной, чем откровенной; сильной, чем слабой.
Уже три месяца она падала в бездну. И самое страшное, бездна была недостаточной глубокой для нее. Ей хотелось лететь, падая, но каждый раз она приземлялась на ноги, в кровь разбивая колени. “Эй, - говорила она сама себе, - ты его любишь”.  И от повторения этой фразы голова ее была в каком-то проклятом дурмане. Первые три дня она пыталась пить, но спиться не получилось. Ходить на мост и плевать на проезжающие внизу машины ей тоже быстро наскучило. Она вспоминала тот вечер на министерских дачах, когда он специально для нее одел белый свитер, который был немного нарочитым, но сидел на нем великолепно. Когда она закрывала глаза, то видела его именно в том белом свитере, который он одел, чтобы понравиться ей. И почему-то именно этот факт расстраивал ее больше всего. Ей было жалко его такого трогательного, робкого, еще неуверенного в своей силе над ней. Он был красивый, он был почти ее. А в дурные дни, она думала, что его похоронили в том белом свитере. Она же так и не видела его в день похорон, но была уверена, что похоронили его в том самом свитере.    
Все песни сразу стали о нем. И она заглядывала в лица всем молодым людям в красных куртках, но, конечно, не находила его. Она засматривалась на проходящих красивых девушек, и ей было жаль, что он не увидит их. Сейчас, она бы нисколько не обиделась если бы он целовал вот эту с длинными ногами. Она бы просто была счастлива от того, что могла бы знать, что он где-то целует кого-то, пьет что-то и видит какие-то сны. Ей, честно, хотелось верить, что он /то есть его дух/ где-то рядом: наблюдает за ней, заботиться. Но прекрасно понимала, что даже если бы это и было возможно, то он приходил бы, конечно, не к ней, а к тем, кто был дорог ему по-настоящему: к матери, сестре, бывшей любовнице. Она завидовала им всем, но в то же время любила, как часть его жизни, теперь уже неизменяемой и застывшей во временном промежутке между его рождением и ее смертью. У нее так и не осталось от него ничего, кроме двух неудачных фотографий и воспоминаний о той ночи, когда она пыталась объяснить ему, что не спит с мужчинами, которые ее не любят. Он тогда поцеловал ее в нос, сказал, что уважает и мирно уснул рядом. Она же украдкой нежно целовала его соленую кожу и думала о том, что она слишком сложная для любви, которая слишком простая штука.
Проходило время. Что значит проходило время? Оно так и оставалось на месте, проходили все остальные. Она часто задумывалась, если все люди однажды умрут, то останется ли время? Если исчезнут все те, кто измеряет время, останется ли оно? Если исчезнут часы, секундомеры, кольца на деревьях, геологические пласты и распады нуклидов, то что станет со временем? Она сама и не замечала, что все чаще думала о времени. Наверное это происходило потому, что люди вообще часто говорят о времени, как бы между прочим, не задумываясь об истинной природе вещей. Так вот, она думала о времени. Она так много времени провела, думая о времени, что уже начинала жить немного по-другому чем все. Ей говорили: “ты опять опоздала”. Она же не могла понять как можно опоздать если ты несешься в потоке времени вместе со всеми. Отстать может лишь тот, кто навсегда выбрался на берег и провожает взглядом уплывающие лодки. Словом, пространство стало для нее каким-то неважным обстоятельством. Иногда ей казалось что она может пройтись по времени вдоль и поперек. Но это ей пока только казалось. Она, не задумываясь, думала о таких вещах и процессах, о которых другие стараются даже не подозревать, чтобы, не дай бог, не сойти с ума. И постепенно, словно сдружившись с ней, время стало приоткрывать ей свои двери. Во сне она часто смотрела в щель прошлого, или кто-то давал ей увидеть кусочек завтрашнего дня. А однажды во сне она увидела Диму. Он стоял на песке, в русле высохшей реки. Он протягивал к ней руки, словно звал ее. Она проснулась.  “Нельзя войти в одну реку дважды”. Почему нельзя? Если бы повернуть воды времени вспять, то она бы конечно спасла его. И тогда, подумав об этом, она уже не могла думать ни о чем другом. Может кто-то смилуется над ней, и даст ей помощи?
Это случилось зимним утром. Когда она ложилась спать, за окнами была зима: снег, голые  деревья, путанные следы санок и людей. Утром же она сразу почувствовала, что что-то изменилось. Вроде бы воздух стал грязней и появился какой-то сладковатый запах гнили. Это начинали гнить сентябрьские листья в глубоких лужах. Она подбежала к окну - так и есть: осень, небо, он еще жив. Она посмотрела на часы - 5 сентября, девять утра. У нее еще есть двенадцать часов. Нет, она нисколько не испугалась тому, что произошло. Скорее так воспринимают подарок, о котором долго мечтают, почти в него не верят, но когда получают, понимают, что иначе и быть не могло. Она оделась, поцеловала маму /оказывается в тот день на ней был сиреневый халат/ и побежала к нему на работу. Его там не было. Он уехал на другой конец города, чтобы помочь другу и вернется только после обеда. Она вспомнила, что так оно и было. Что же, она может и здесь все изменить. Ей безумно нравилось это осеннее солнце! Ей нравились люди, которые окружали ее, она готова была излить на них все счастье которое ее переполняло. Конечно, они не понимали зачем она бегает по офису и ищет какой-то нож. “Да хлеб вчера резали, не помню куда положили”. Он нашла тот нож. Он лежал под софой. Она, успокоившись, села на софу. Внутри нее бурлили какие-то потоки, которым нужно было дать выход. Сзади нее открылась дверь, она повернулась, чтобы увидеть его... но это был убийца. Вернее тот, кому предстояло сегодня стать убийцей. Она не могла отвести от него глаз. А он, как ни в чем не бывало, как будто и не убил три месяца назад /а он и не убивал еще/, подошел и поцеловал ее в щечку. Прошло несколько минут. Многие ушли на обед, осталась только она и убийца. Он завел с ней разговор, спросил как дела, как учеба, зачем она держит в руках нож. Она и не хотела этого делать, просто в какой-то момент ее словно окунули с головой в воду. И вот в мутной воде перед ней проплывают коряги, водяные травы, утопленники, и вдруг, вода стала прозрачной. Она со всей силы ножом ударила в живот убийце. Один раз, еще раз и еще раз. Кровь медленно просочилась сквозь голубой свитер на ее ладони. Он даже не кричал, просто посмотрел на нее каким-то особенным взглядом. Она и не знала, как понимать этот взгляд, но он совсем не осуждал ее, а будто даже благодарил. Она подхватила его тело, которое сползало с дивана, оно оказалось тяжелым и они вместе упали на пол. Несколько секунд, а может прошло больше, они смотрели друг другу в глаза. Убийца /а теперь уже нет/ силился сказать ей что-то, но был уже не в силах. В эту минуту /и так и должно было быть/ в комнате появился Дима. Она потянулась к нему, хотела обнять, но он отшатнулся от нее. В ее руке был нож, с которого капала кровь. Потом он схватил ее за плечи, оттаскивая от трупа к стене. Она плакала и вырывалась. Она думала, что говорит ему “я люблю тебя”, но на самом деле просто кричала и выла. Она вырвалась и выбежала на улицу. Он побежал за ней. Холодный ужас от бездны измененного времени охватил ее, бросил на дорогу, не позволив даже увидеть яркого сентябрьского солнца. Ее сбила машина. А он ничего так и не понял. Как и она ничего не поняла три месяца назад, когда его убили.
Время, заключенное в круг, снова пустило свои воды в пересохшие русла. И они были обречены находить друг друга, чтобы терять.