Папарацци

Арабески                I.

— Врун! Врун бессовестный! Я же знаю, что ты был с этой…
Любиму не суждено было услышать, с кем, по мнению Дианы, он был. Звон разбившейся статуэтки заглушил нелитературный синоним блудницы, сорвавшийся с уст разъяренной женщины: крупный амурчик с увесистой, пухлой попой совершил полет, врезался в стену и осыпался дождем на голову Любима, успевшего пригнуться.
— Диана, блин!…
— Ни слова, гад!
Женщина была неумолима, как судьба. Она приближалась, сокрушая предметы и последние проблески надежды, озарявшие алкогольный туман в голове Любима.
— Говорила мне мама,— дзинь,—Не водись с шутовским племенем!
Дзинь. Бум. Любим рухнул за диван. Стало тихо. Любим судорожно соображал, что предвещает затишье: бурю или спасение. На самом деле Диана, услышав звук падения, подумала, что попала-таки в неверного и ненаглядного. Она подошла к дивану и заглянула за спинку. Любим закрыл глаза и притворился бездыханным, но Диана успела заметить присутствие жизни в теле несостоявшегося Ромео. Ее встревоженные глаза вспыхнули гневом, руки машинально вцепились в Любима. Она рывком разлучила его с полом. Не успела жертва, скованная ужасом, за что-либо ухватиться, пред ее очами промелькнули знакомый узор на обоях, подоконник, звезды… Мгновенье полета, и все провалилось никуда.
В ночь с воскресенья на понедельник известный актер Любим Котярин был выброшен своею пассией из окна первого этажа.
Вскоре Котярин очнулся. Его лицо было закапано слезами ревнивой спортсменки Дианы Движко. Неописуемо болела нога. Видимо, была сломана. Котярин хрипло выл. Подъехала скорая помощь, заботливо вызванная соседями… Точнее чутким соседушкой из тридцатой квартиры.

В тридцатой квартире жил почтенный пенсионер Сысой Тихонович Рублишко. Квартира у Сысоя Тихоновича была престижная. По соседству с ним проживало немало звезд и звездной пыли. Однако жилось пенсионеру паршивенько, оттого-то подрабатывал он неофициальным источником у зубастого журналиста Устина Всеведы.
Акула пера обитала в мутных водах газеты «Утиный переклич», сверкала боками в лучах тусовочных светил, выискивала и вытаскивала на первую полосу жемчужины и прочие блестящие предметы со дна. Плавнику, то есть перу Устина Всеведы принадлежат такие шедевры, как статья о говорящей свинье из Удмуртии, интервью с ясновидящей в десятом поколении, предсказавшей появление говорящей свиньи, и нашумевший разгромный опус о том, что гениальное животное при ближайшем рассмотрении оказалось сильно выпивающим бывшим мужем ясновидящей.
Узнав о ночном происшествии, Всеведа сказал: «Wow!» и принялся творить новый шедевр. Глаза у него горели, пальцы мелькали над клавиатурой, едва поспевая за мыслями, которые, как блохи, шныряли и плодились в ясном уме. Вскоре литературный памятник был готов.
История, поведанная газетой «Утиный переклич», поражала воображение. Оказывается, во всем виновата неизвестная миру бывшая любовница актера. Терзаемая ревностью, она решила отомстить Котярину и соблазнила его нынешнюю пассию — Диану Движко. В ту грозовую ночь Котярин имел несчастье застать их вдвоем. Ошеломляющее зрелище побудило тонкую натуру актера выпрыгнуть из окна (с восьмого этажа). Он сломал две ноги и руку. Диана решила, что ее возлюбленный погиб, и прыгнула вслед за ним. Волею судьбы она приземлилась прямо на Любима, в результате чего не пострадала. Неизвестная злодейка оказалась ведьмой и поспешила испариться с места преступления. Однако, испаряясь, она зацепилась кармой за оберег, висевший над диваном, и порвала ее. Драный лоскут давно нечищеной кармы обнаружила известная ясновидящая в десятом поколении. По просьбе Котярина ясновидящая наслала на ведьму порчу. Справедливость была восстановлена. Сия статья попала на первую полосу, в который раз прославив сиятельный гений Устина.

Одной из знаменитых соседок Котярина и Движко была модная писательница Виринея Ночкина. Она написала море бестселлеров, среди которых особо блистали жемчужины «Победи меня», «Войди в меня», «Сделай меня», а также «Учащенное дыхание», «Ускоряющиеся движения» и «Облом». Прочитав статью, Виринея воскликнула: «Врун бессовестный!», очевидно, имея в виду Устина Всеведу. Негодованию писательницы не было предела. Ночкина хорошо знала Котярина и Движко и посчитала своим долгом настоящего друга написать книгу о том, что действительно произошло в ту роковую ночь.
Вскоре вышел в свет новый шедевр Виринеи Ночкиной. Он поведал читателям ошарашивающие факты. По словам Виринеи, у Движко уже давно был роман с одной известной ясновидящей, а никакой ведьмы и в помине не было. Котярин очень страдал из-за неразделенной любви и потому решил уйти из жизни. В потемках он нечаянно налетел на одну таинственную писательницу, которая также находилась в полете. Как оказалось, она прыгнула с балкона по схожим причинам. Они познакомились и к моменту приземления уже полюбили друг друга. Но их мечтам не суждено было сбыться. В окне восьмого этажа появилась Движко. Диана выбросила ясновидящую из окна и сказала Любиму, что если он не вернется к ней, она наглотается таблеток. Любим бросил на писательницу грустный взор и вернулся к спортсменке. Книга называлась «В тумане» и имела ошеломляющий успех.

Через дверь от Виринеи Ночкиной жил маститый сценарист Гедеон Моднявый.  Он усердно читал всевозможную литературу от классики до ширпотреба. Проглатывая тонны бумаги, он переваривал ее и рождал гениальные сценарии для будущих призеров. Сюжет бестселлера Ночкиной поразил его воображение и побудил Гедеона склепать, то есть сотворить аж три сценария. Первый был пикантной комедией. Моднявый назвал ее «Дурашка» и послал другу в Париж. Второй был триллером. Он получил название «Эротический полет с дьяволом» и «улетел» в Голливуд. Третий сценарий должен был стать отечественной мелодрамой «Отвори потихоньку калитку». Трансформировав  сюжет книги, Гедеон изменил и имена. Любим Котярин стал Эрастом Полосатовым, Диана Движко — Артемидой, ясновидящая приобрела имя Роза Падучая, а писательница — Вера Сумрачная. Время действия утекло в девятнадцатый век. Детище Ночкиной подверглось значительной мутации, потому сценарист не боялся, что писательница может подать на него в суд за кражу идеи. Литературный Мичурин продал свой гибрид известному режиссеру Роману Бегемотову.
 
Роман Бегемотов был гением с большой буквы «бэ». Его творчество сияло такими бриллиантами, как сериал «Интриги баронессы де Бегемо», эпопея «Тайны и сплетни патрициев» и суперблокбастер «Он слишком много знал». Каждый фильм Бегемотова был похож на огромный сундучище, до верху полный всякого барахла непонятного назначения, в котором неясно зачем нужно отыскать неизвестно что. Оригинальный сценарий Гедеона Моднявого подвиг режиссера на великие дела. Единственное что не понравилось Роману Бегемотову — это название, предложенное сценаристом. В бегемотовых ручищах оно преобразилось в «Немыслимый смысл умозаключений судьбы».
Бегемотов два года трудился над кинокартиной. Сундук наполнялся все новыми смысловыми оттенками, крепко спутанными нитями глубинного психологизма, скрытого символизма и неясной тоски по сентиментализму.
Кстати сказать, пока он трудился, другой отечественный режиссер также купил у Моднявого сценарий, изменил название, имена, время действия вернул в наши дни и за два месяца склепал детективчик «Все козлы!». Картина не была полна чем-либо серьезным, она вообще ничем не была полна и гремела, как пустая бочка. Еще за три месяца режиссер ухитрился снять «Все козлы! II» и «Возвращение всех козлов», чем немало себя порадовал.
Бегемотов же трудился и трудился в поте лица и прочих частей тела. Он набил сундучище до такой степени, что не мог закрыть его. Крышка едва-едва сдерживала замыслы и помыслы режиссера, готовые выпрыгнуть на зрителя. Придерживал ее кирпичище с надписью: «Продолжение следует…». Актеры, снявшиеся в кинокартине, блистали талантищем. Тонкий и психологичный Эраст Полосатов был представлен гениальным Любимом Котяриным, а сложная и противоречивая Артемида — Дианой Движко. Кинематографический дебют Дианы был настолько многообещающим, что просто слов не хватало.
Премьера «Немыслимого смысла умозаключений судьбы» вызвала у публики неимоверный интерес. Вердикт зрителя вознес Бегемотова на новую ступень на пути к Олимпу. Она была настолько высока, что гений не мог более узреть землю — ее скрывали облака. Однако и вершина Олимпа, где восседали классики кинематографии была пока скрыта туманом. Оставаясь на сей ступени, режиссер был изолирован и от народа, и от избранных его сынов. Заглянув в будущее, можно сказать, что, решив работать в горизонтальном направлении, Бегемотов забрался в такие туманы, что однажды сбился с пути, потерял управление, спикировал и пал к самому подножию рейтинга. Но это было потом, а пока Роман сиял, как новая монетка, так как получил заветную для многих непризнанных гениев награду — «Золотого гиппопотама». Сей сиятельный зверь был премией за недостижимые достижения на поприще глубинного психологизма и вручался молодым дарованиям, не страшившимся зрительского непонимания.

Котярин и Движко стали кумирами публики. Их портреты красовались на футболках, чашках, наклейках, стали завсегдатаями газет и журналов. Телевизор был вторым домом для звездной пары. «Утиный переклич» не отставал. Благодаря Диане и Любиму Устин Всеведа прочно обосновался на первой полосе. Он писал об их встречах и расставаниях, изменах и признаниях. Порою казалось, что актер и спортсменка и не люди вовсе, а машины для разлук и воссоединений, которым даже сна не нужно. Когда измены и признания всем наскучили, Всеведа решил поведать читателю нечто беспрецедентное. Он написал, что Котярин — женщина, Движко — мужчина, оба они — инопланетяне, и потому любят друг друга необыкновенным способом, употребляя отсутствующие у землян части тела. К тексту были приложены впечатляющие картинки. Прочитав эту статью, Котярин наглотался таблеток и едва не погиб. Диана собственноручно побила Всеведу, о чем тот написал ужасающую статьищу. Его опус прочитала Виринея Ночкина, взвизгнула: «Врун бессовестный!» и изложила свою версию произошедшего в новом бестселлере «Больное место». Гедеон Моднявый поспешил прочесть книгу, спер сюжет и накатал сценарий. Роману Бегемотову творение Моднявого понравилось и после ряда неудач он снял гениальную кинокартину «Кошмар на улице Беверли-Хиллз», за которую хватанул «Оскар». Котярин и Движко, однако, в ней не снимались. Движко оставила кинематограф и принялась писать статьи для спортивной рубрики молодежного журнала “Мурзилкерс — отметелимся по-взрослому!”. Котярин заканчивал лечение. Всеведа тоже лечился и готовился жестоко расквитаться с журналистом Орфеем Разоблачайло из газеты «Ну и ну!», который написал, будто Устин тайно сожительствует с неким Сысоем Рублишко, а тот, мол, за бабки с кем угодно посожительствует…

…Но Сысой Тихонович ни с кем за бабки не сожительствовал. Рублишко любил играть в шахматы и вязать носочки и шапочки для любимой внучки Музочки. Внучка носила дедушкины шапочки и вздыхала по Любиму Котярину. Мама Музочки на досуге читала Виринею Ночкину, а папа — газету «Утиный переклич». Действительно, что наша жизнь без книг, газет и фильмов? Тоска.


                II.

Устин Всеведа был человеком увлекающимся. Не было такой тусовочки, где бы он не потусовался, такой аномальной зоны, где бы он не потоптался, и такой тайны, где бы он не поковырялся. Именно его любопытство и упрямство привели его на узкую, извилистую, поросшую крапивой тропу журналиста, зато длинный, чуткий носище, острые зубы, сильные челюстные мышцы, быстрые лапки, цепкие коготки и эмоциональный хвост позволяли ему ловить мух, доставать жуков, хватать лягушек и вытаскивать все это на первую полосу газеты «Утиный переклич». Благодарный читатель кушал мух, грыз жуков, глотал лягушек, его информационные запросы росли, вкусы утончались. Вместо мух народ требовал стрекоз, вместо жуков — сороконожек, вместо скользких лягушек — мышей, теплых и хвостатых. Всеведа исхитрялся и добывал деликатесы. Сам Устин Афиногенович сравнивал себя с Прометеем, несущим людям пламя страстей тусовочных небожителей. Он давал бедным обывателям возможность хотя бы морально возвыситься над людьми богатыми, но своих денег не стоящими. Увы, Всеведа не был эталоном нравственности и частенько углублялся в нижнее белье людей, которые не заслуживали столь унизительного анализа.
Как у всякого Прометея, у Всеведы был свой ворон-беспредельщик, регулярно клевавший Устина. Роль ворона выполнял Орфей Разоблачайло из газеты «Ну и ну!», где вел рубрику «Ну ваще уже, блин, это самое!». Орфей был человеком, честным до безобразия. Честность его открывала народу такие безобразия, что безобразники, разобидевшись на Разоблачайло, вносили в его жизнь новые безобразия, что опять же немедленно попадало на страницы «Ну и ну». Однако за суровым нравом певца правды скрывалась душа тонкая и романтичная. Порою муза уводила ее прочь от скользкой, кусачей истины к хрупким и неясным мирам воображения. В одну из таких сокровенных минут Орфей написал прелестную, изысканную сказку о нетрадиционной связи меж Устином Всеведой и скромным пенсионером Сысоем Рублишко. Ну, Сысой-то нестрашный, поскольку старенький, небогатый, неизвестный и неприставучий. Иное дело — Устин, молодой, энергичный и очень вредный. Он Разоблачайло сначала в подворотне отметелил, а потом в газете погрыз. Пока Орфей лечился и готовил вендетту, Устин, обласканный лучами справедливости, в тяжком бою низвергшей злобную посредственность Разоблачайло, с новой силой ринулся добывать сороконожек.

Доказав, что Гедеон Моднявый — бессовестный плагиатор, что лысина у Романа Бегемотова — накладная, а Виринея Ночкина давно и безнадежно влюблена в Котярина, Всеведа решил наконец-то попудрить мозги читателю. Он позвонил своей давней любимице — хиромантке и ясновидящей в десятом поколении Элеоноре. Устин намекнул ей, что она его не знает, а придет он под видом обыкновенного посетителя с диктофоном за пазухой и фотоаппаратом за ухом. Элеонора сказала, что ее подкорка уловила мысленный сигнал Всеведы и она готова озарить своим астральным сиянием страничку-другую «Утиного переклича».
Элеоноре Бабкозашибайловой было немногим более сорока. Она хорошо выглядела, благо связь с потусторонними мирами вполне обеспечивала ее дамские потребности. Ее тициановские формы были чаще всего окутаны тяжелыми темными материями с искрой или без оной. Платье живописными складками ниспадало к острым, сияющим носам ее туфель, скрывая высоченные каблуки. Пухлые, холеные руки прорицательницы сияли внушительными перстнями. На груди лежали ожерелья, отягощенные огромными талисманами. Сии мистические каменья и драгметаллы были столь массивны и тяжелы, что лишь царственный бюст Бабкозашибайловой мог горделиво нести их магическую мощь, расшибая порчи, сглазы и наговоры. Макияж хиромантки напоминал модернизированный боевой раскрас, предупреждавший злых духов, с каким астральным титаном в лице Элеоноры они имеют дело. Именно в таком виде ясновидящая представала пред людьми, которые ни на что уже не надеялись, кроме чуда.
Сапфировые сумерки томно дышали в ухо Устину. Устин зашел в подъезд, поднялся по лесенке. Дверь хиромантки была обита черным дерматином. Крупные позолоченные гвозди врезались в пухлый поролон. Черная холмистая дверь так и ждала посева зерновых культур. Всеведа нажал кнопку звонка. Гул колокола возвестил ясновидящей о приходе гостя. Журналист впервые оказался у знакомой дома, и, хотя хозяйка была мила и радушна, ее чертоги вселили в Устина суеверный ужас. Окна были плотно зашторены. Едва разбавленный мрак угнетал даже свечки, испуганно сбившиеся в стайки. Из тьмы углов на Всеведу косо либо в упор таращились нехристианские причиндалы, одним своим видом предвещавшие тьму неприятностей. Осторожно подползая к стулу, Всеведа задел ногой что-то мягкое и шерстистое. Нечто хрипло взвизгнуло. Устин шарахнулся. Его прошибло потом. Усы встали дыбом и щекотали нос. Устин чихнул и перекрестился. Предчувствие подсказывало ему, что он наступил непосредственно на «князя тьмы», и тот непременно отомстит бедному журналисту, причем каким-нибудь жутким способом. Однако черт оказался хозяйской кошкой радикально черного цвета. Звали ее Кошмурка. По словам Элеоноры, сие означало Кошка Мурка, но Всеведа явственно ощутил нечто пророчески кошмарное в кличке животного. Желая загладить вину пред воображаемым дьяволом, он трепетно погладил кошку, приговаривая:
— Кошмарочка, красавица, умница…
— Кошмурочка, а не Кошмарочка, — подсказала хозяйка.
— Ну да, ну да, Кошмурочка,— спешно исправился Всеведа, еще трепетнее поглаживая спинку умницы и красавицы.
Элеонора опустилась в антикварное кресло и жестом пригласила  Всеведу к круглому дубовому столу, на котором были инкрустированы загадочные символы. В центре стола сиял стеклянный шар. Его окружали шесть свечей. Ясновидящая кивнула Устину, предлагая включить диктофон. Затем она взмахнула руками над шаром. Ее растопыренные пальчики и пунцовые, слегка приоткрытые губки мелко задрожали. Она стала медленно раскачиваться, подвывая в такт своим движениям. Вдруг она замерла и округлила глаза.
— Имя твое — уста, глаголящие истину.
— Устин?
— Да. Правильно догадался. Фамилия твоя — знающий все…
— Всеведа?
— Точно. Пол у тебя…
— Мужской!
— Немытый.
— Почему?!
— Холостяк ты.
— Почему?!
— Кольца нету.
— А может у меня…
— Нема у тебя никого.
— По…?!!
— Небритый и нестиранный, как лешак средней полосы.
— Кто?!
— Леший то есть. Прошлое у тебя…
— Давайте не будем.
— Значит — темное
— Как вы догадались?
— Будущее у тебя…
— Ох…
— Неясное. Настоящее…
Всеведа грустно поглядел на Элеонору.
— Не вижу, какое. В прошлый раз…
— Ну, зачем же об этом?
— Ты жил в каменном веке и был мохнатым и блохастым… Ну как сейчас, только без брюк.
— А хвост был?
— Был.
— Жаль.
— Значит — не было.
Мистическая обстановка и актерское дарование Бабкозашибайловой опьяняюще подействовали на задолбанного жизнью Устина  Афиногеновича, он затерялся в потусторонних мирах и забыл про диктофон. Он преданно заглянул в ясновидящие очи и спросил:
— Скажите, а жена ко мне вернется?
— Жена?— женщина на мгновение покинула чангу, ее брови вздрогнули, но он тут же вернулась в астрал и, похоже, ушла дальше прежнего,— Да.
— Да?!!
— Если средство приворотное купишь.
— Где?
— У меня.
— Сколько?
— Сорок.
Устин полез в карман.
— Долларов, — уточнила хиромантка.
Устин вылез из кармана.
— С собой нет.
— Завтра принесешь.
— Когда вы?..
— Денно и нощно. Порча у тебя в переднем зубе.
— А как…
— Заметно. Подлечить бы надо.
— Платно?
— Бесплатно только блохи размножаются.
— Не, я лучше приворотное…четверть дозы.
Бабкозашибайлова нарочито равнодушно вздохнула и опустила руки. В эти минуты она чем-то напоминала типичную жрицу доперестроечного общепита.
— Сеанс закончен. С вас…
Услышав цену, Всеведа мгновенно вернулся к действительности. Он вытряс свои певучие финансы на инкрустированный стол. Элеонора ловко схватила денежки и обворожительно улыбнулась. Устин тоже улыбнулся, хотел — благодарно, а получилось как-то грустно. Женщина мигнула и указала на свое декольте. Устин остолбенел. Она мигнула еще раз. Всеведа догадался и выключил диктофон у себя на груди. Он поблагодарил труженицу биополей и покинул ее жилище.
Проводив журналиста, Элеонора скинула туфли, надела тапочки, распахнула шторы, затушила свечи. Темнело. Она включила верхний свет. Налив вина в бокал, щелкнула по лбу один из нехристианских причиндалов. Это был бюстик Ленина.
— Эх, Устин Афиногенович,— сказала женщина Владимиру Ильичу,— оказывается, тебе жена твоя нужна, стерва этакая, а я-то думала…
Ленину не довелось узнать, что на его счет думает ясновидящая. Она повалилась на диван и захныкала. Элеоноре было за сорок. Мужа-пьяницу она бросила. В перестроечный период потеряла работу. Занялась хиромантией (гадание по руке) и прорицательством. Детей у нее не было. Она была вредная, цепкая и несчастная.
Всеведа спустился по лестнице и покинул гостеприимно-страшноватую обитель хиромантки. Было уже темно. Устин не замечал темноты. Он думал о жене. Софья была модным архитектором. Она была требовательна и независима. Ей не нравилось то, чем занимался ее муж. Она ушла от него из принципа. Устин любовался огнями в синем сумраке. Звезды, окна, фонари, рекламные руны, фары машин. Город жил своей ночной жизнью. Увы, она была еще порочней, чем дневная. Внезапно со спины на голову Всеведе обрушился удар. «Отольются мышке Кошмуркины слезки», — успел подумать Всеведа и отключился.

Небо было синим и немного зеленым. Близился рассвет. Всеведа очнулся. Его заботливо скрыли от улицы три мусорных бака. Тело ныло, как с похмелья. Было холодно. Вяло исследовав себя, Устин обнаружил наличие куртки, часов, бумажника и отсутствие диктофона. «Честный гад»,— тепло подумал журналист о своем коллеге Орфее Разоблачайло.

Орфея переполняла радость отмщения. Вдохновленный, он породил огроменную статьищу, в которой изящно подкрашенные и подрисованные факты были помещены в роскошную, массивную раму с витиеватыми барельефами, являвшую собою его личное мнение. Сначала Разоблачайло в качестве пираньи пера разорвал хиромантию на кусочки, потом в качестве моралиста он осыпал Бабкозашибайлову этими кусочками с головы до ног, затем в качестве пылкого мстителя он воткнул в Устина столько шпилек насчет его личной жизни, что тот стал похож на ежа, наконец в качестве певца он сыграл себе затейливый, иносказательный гимн на лире, струнами которой служили нервы Всеведы и волосы Элеоноры. Орфей так разошелся, что сам был потрясен своим талантищем. Ему не приходило в голову, что если Эля была достойна подобной антирекламы (тем более количество ее клиентов едва ли после этого сократилось), то с Устином он поступил некорректно. Однако, он понимал что статья принесет ему не только лавры, но и опасение за собственную жизнь. Зная пылкий нрав Всеведы, Разоблачайло решил уйти в подполье. Он старался, как можно реже появляться на улице. Общался с редакцией в основном по телефону (благо коллеги знали про его вендетту с Устином). Если все же появлялся на улице, то только днем, ходил быстро, надвинув шляпу на нос, не забывая прихватить газовый баллончик. Впрочем, время шло, а отмщеньем и не пахло. Никто не пытался подстерегать и преследовать журналиста. «Утиный переклич» болтал о своем, даже не пытаясь вспомнить о существовании газеты «Ну и ну». Сначала Орфей ужаснулся, решив, что столь длительное затишье предвещает беспрецедентную по своей убойности бурю. Потом он просто обиделся, что его забыли. Затем он утешил свое самолюбие, убедив себя, что настолько опозорил Всеведу, что того уволили. Но сия мысль была глупа, к тому же лишала Орфея необходимого оппонента. Она уступила место новому опасению. Уж не случилось ли чего с Устином? Да нет. Непременно написали бы об этом. А вдруг что-то политическое? Не про все же пишут. Снова нет. Устину такие дебри и не снились. Разоблачайло успакаивал себя, как мог. Увы, его нервы были расшатаны напряженными буднями журналиста, а фантазия соответственно работе была развита необыкновенно. Разумные доводы не утешали. Неизвестно, в какой степени осунулся бы и без того «готический» профиль Орфея, если бы в один прекрасный день…
… В один прекрасный день Орфей сосредоточенно шагал по проспекту, как вдруг наткнулся на Всеведу. Тот шел вприпрыжку, размахивая авоськой, всем своим видом излучая благодушие и умиротворение. Прятаться было поздно. Всеведа приближался с неумолимостью судьбы.
— Устин Афиногенович? — молвил Разоблачайло, словно еле узнавал того с расстояния в полтора метра.
— День добрый, господин Разоблачайло, — сладко промяукал Всеведа, вытянув шею и прикрыв глаза.
— Как поживаете, Устин Афиногенович?— удивлению Орфея не было предела.
— Хорошо поживаю. Ушел из журналистики. Книжки писать буду.
— На кого ж вы меня покинули? Один, знаете ли, в поле не воин,— Орфей хотел добавить парочку острот, но все еще побаивался Всеведу.
— Ничего, вы завсегда найдете кому кровушку баламутить, а я повзрослел, да и жена ко мне вернулась, благодаря вам, кстати сказать.
В синем небе сияло солнышко, пели птички. Свежий ветерок пробегал по улице, едва тревожа ножками зеркала вчерашних луж.