Первый файл
Иллюзия всемогущества
Фантастический роман
Пока без посвящения
********
Удар был страшный. Я отразил его приёмом, который ещё ни разу не применял, только отрабатывал на тренировках. Клинок Сеттена вырвался из его руки и отлетел неожиданно далеко. Но перед этим Сеттен успел задеть рану на моём плече, и его оружие, уже плашмя, ударило меня же по уху. Я не устоял на ногах. Клинок мой тоже вылетел, и нельзя было даже поискать его глазами. Толпа зевак на миг притихла, но взорвалась от радости, предчувствуя смертельную развязку. И она настала. Сеттен протянул вперёд руки, растопырил пальцы и прыгнул на меня. Пришлось применить НЗ.
Иллюзия всемогущества - это не про меня. Времени было чуть-чуть, но меня отвлекали. Какой-то полукровка-одноглазик успел подобрать оба меча, с поклоном протянул их мне и произнёс:
- О Великий Воин, я - поэт, позвольте именно мне описать Ваш подвиг, именно мне, назначьте меня, о рыцарь!
Я кивнул ему, чтобы только отвязался, кивнул людишкам, кто собирался поживиться и одеждой Сеттена, и содержимым его карманов, а сам кое-как, на карачках, стал двигаться к спасительной Двери. Сначала - в дымную харчевню, но уличная выбитая дверь меня не устраивала, как и та - в деревянную уборную за углом. Ни к чему увеличивать число Невероятий. В этом едком дыму, отгоняя мечом и хозяина, и остальных чересчур услужливых, желавших помочь, поддержать меня раненого, я нашёл дверь в какой-то чулан, на которой был висячий замок. То что надо. Я правильно взмахнул мечом, можно было и Так, даже хозяин спрятался. Сотворив Вход, я вошёл. И меня поглотил Айль.
********
Поэтам из простого народа иметь оружие воинов не полагалось. Даже украсть его и продать я не смог бы - кругом толпа. Я подобрал мечи и протянул их Барту. Он узнал меня, поблагодарил и разрешил мне написать Великую Поэму об этом поединке. Толпа расхватала одежду побежденного чужака, его оруженосца ограбили уже мертвого, лошади достались хозяину харчевни, короче, я ничего не урвал, ни монеты, ни кисета. Женщины выносили дымящееся тряпье на улицу, пожара не ожидалось, возможности пограбить тоже. Я подбежал к Барту, надеясь на аванс в счет гонорара, то есть на подачку после его славной дуэли, но он всех от себя отгонял мечами, так, беззлобно, но очень решительно. Обиднее всего было Сюзи, работавшей в трактире Красавицей. Шанс ублажить рыцаря, который только что стал победителем, выпадает не часто, а этот что-то совсем сдурел, машется и машется. А сам весь в крови и припадает на ногу. А теперь и Сюзи перепачкал. И как отшвырнул-то, силен, черт! Сюзи свалилась на меня, но на этот раз дело до пощечины не дошло. Она как-то притихла, и не скоро поняла, к кому или к чему она прижалась. А когда поняла, то никак не отреагировала. Ну просто никак. И мне почему-то было не до нее.
********
Похоже, что чернявый искал встречи с Бартом, на свою же голову. Барт уже приеэжал сюда прошлым суховеем, сам одет был не броско, но лошади - хорошие, оружие - тоже, спутники - нарядные и при деньгах. Уж если деньгами второй оруженосец ведает, значит, самому нет нужды монеты считать. Я накормил, напоил чем получше, о лошадях распорядился. Развеселились они, разговорились, узнал я, как владетеля зовут. Когда на Маришкины колени посматривать начали, показал Барту тот портрет. Куда ему было деваться, Искусству противостоять! Да он как все, сразу загорелся, кто, мол, такая. Я и ответил, как есть. И ведь ни один не сказал : "Приведи, любезный, ее ко мне". А обычно так : "Дочь, говоришь? А где она сейчас?" - Дальше у них бывает по-разному, кто говорит, доведи, кто говорит, укажи дорогу, если не в этом доме. Сами бегут, короче, и Барт из той же славной породы. Я к нему о сумме, значит, чтоб все по чести-традиции, а он коротко:
- Михаил, дай этому брыластому!
Я уж подумал - в зубы, сдуру в ноги, глазами в муравьев:
- Пощади, светлейший, нужда одолела, привыкли мы так-то, по простодушию нашему, а девка-то хороша, вам понравится.
Я мог бы и продолжать, заготовлено было, не раз от тумаков языком спасался. Да приподнялся, смотрю: а Михаил, имечко чудное, не-нашенское, кошель с пуговицами достал, расстегнул, денег сколько-нибудь в руке, и смотрит на меня, молчит. Эти пуговицы меня совсем и сбили. Не видел я раньше таких, чтоб на пуговицах, думал, только у баб, что там нательное, бывает с пуговицами. Нет, чтобы цену назвать и получить заработанное. Ну онемел я, онемел. Да еще муравьи на губе и по всему полу, никак не выведу. А тут топот, и четвертый, совсем еще молоденький, прискакал. Перед Бартом остановился, что-то негромко ему сказал, и всё. Барт руку кверху поднял, рукой же приказал, и все они уже на конях и уже поскакали по дороге к реке. Оруженосец, что с деньгами был, успел лишь монетами в пыль сыпануть. Только и заплатили, что за еду, за корм, да за выпивку. Эти бодуганские кистевые сигналы я знаю, приказы были простые : "На коней! За мной!". Но ведь что я заметил: даже не повернулся Барт, чтобы удостовериться, смотрят ли на него спутники. Вот вышколены у него бойцы!
Случалось, и отказывались мои постояльцы от такой лакомки. У кого денег не хватало, кто побаивался таких же, как он сам. Ревновали они друг друга, когда за дело, когда по подозрению, на дуэлях дрались, и даже доносы писали. Доносов в Большой Замок я не боялся, просто побаивался, и цену не задирал, чтоб придворные вертихвостки ничего против меня не начинали. Думал, вывернусь, в крайнем случае подложу ее в постель хозяину замка.
С церковью, конечно, сложнее, но я с ней всегда в ладах. Денежные намеки и нашего священника, и епископа, когда бывал по два раза в году у него в городе, я понимал сразу. Еще до того, как они подумывали намекнуть. А Барта тогда что-то важное увело от хорошего занятия. Дело, поважнее женщины. Драка, например. Хоть и потерял я приработок свой тогда, но зауважал его, как настоящего мужчину.
А через полчаса оттуда же, от реки, только чуть по другой дороге, чернявый подъехал. И с ним четверо. Суховей тогда свое название оправдывал, река наша обмелела, и эти не по мосту, а через брод проехали. Разминулись , значит. А почему разминулись - потому что спрашивать начали про Барта и его отряд. Приметы все назвали правильно, и имена все. Я только два имени знал : Михаил и Барт, а они все четыре имени знали. Меня больше остальных спрашивали, раз я здесь хозяин. Я их задержать хотел, эти вроде тоже при деньгах, но чернявый и вильнуть языком мне не дал. Посмотрел так в глаза и ладонь на рукоять положил. Я всё сообщил, они следом за Бартом поскакали. И монету дали. Одну и не нашу, но ценную. Я её через месяц у епископа аж на пятнадцать фреков обменял. Может, другой меняла больше бы дал, но с епископом лучше мир иметь. Они, люди церкви, ссор ни с кем не ищут. Не имей гордыни непомерной, а имей кошелек непустой, и выкладывай из него на богоугодное дело, вот и всё, что нужно знать прихожанину. Нужные молитвы с детства заучены, а новые можно не искать и не зубрить. Опусти монету в святую ладонь, за тебя как надо помолятся.
И вот снова встреча. Барт как приехал, сразу ко мне:
- Хозяин, как там тебя? Обслужи лошадей, нам самим пару комнат, и сейчас же выпить и поесть. Да, у тебя там ещё дочь-красотка была, Сюзанна? Как же, помню, помню! Чтоб на месте была, понял? И дорогу покажешь, любезный, после!
Вот шалая вертихвостка, репей ей под подол! У меня ел-пил, а меня по имени не помнит! Эту только раз нарисованную увидал, уже забыть не может. Обслужи лошадей, видишь ли! Там и Хосе справится, хотя присмотр везде нужен. Господские приоритеты просты : служба, дуэли, жратва, оружие, лошади, вино, жратва, женщины, политика, церковь, жратва. Почти всегда так, у благородных. О деньгах заботы никакой, знают, кто их кормить будет, или у кого отнять получится. Это у нашего брата на первом месте, как бы голову сохранить, а потом - как бы денег заработать да тоже сохранить, если заведутся. Ну это у него портрета перед глазами не было, а то сразу бы с нее начинал. Не убежит, пожалуй, можно содрать с него максимум.
Я ему, Барту:
- Не извольте беспокоиться, - говорю, и далее по титулу-этикету.
- Мой человек уже занимается вашим Гельсом, смежные комнаты наверху готовы. Попробуйте сначала моего вина, а потом что выберете. Поесть, если хотите горячего, придется подождать. Заранее мы готовим только для простых людей, а для господ - исключительно по заказу, все прямо с огня. Не угодно ли пройти вот сюда, посмотреть дочкин портрет? Крошка, вина и меню господам!
Барт прошлый раз был у меня недолго, но я запомнил кличку его коня: Гельс, полностью, кажется, Гельсингфорс. Ему это понравилось, а вот меня не запомнил, гордец! Меню входило в моду медленно, не все умели читать. Гусары иногда били в морду и орали:
- Вина! И пожрать! И подтерись своим меню!
Но я чувствовал, кому что предлагать можно. К тому же меню у меня было особое. Маришка хорошо умела рисовать, и все блюда и даже цены были нарисованы точь-в-точь. Завсегдатаи просили меню, тыкали пальцем в блюда, а расплачиваясь, закрывали своими монетами такие же нарисованные на бумаге. Барт и его спутник против меню не возражали. Я не знал, как звали спутника, чернявый спрашивал и про него, но я не запомнил. Да и опасно было бы запоминать.
Этот был тот молоденький всадник, но уже на пять сезонов взрослее. Мы шли к портрету, мне осталось три шага, чтобы затем отдернуть занавеску, показать картину и добиться нужного результата, но все испортила Маришка. Она слишком шумно вошла в залу со своим подносом, присела, как учили, они обернулись и забыли о портрете. Младший как-то не по-господски взял у нее поднос с вином, кубками и отнес его на столик у окна.
Барт на лету взял листок, быстро пробежал его глазами, выполнил одну из обязанностей мужского этикета и сказал:
- Крошка Сюзи, нам обоим по паре ваших куропаток, четверть круга вот этого сыру, рисунки хороши, но вот эта буква "F" лишняя. Ещё вот это, вот это, и вот это. Когда мы допьем вино, подойдешь, поможешь нам выбрать следующий напиток.
Маришка после его щипка почему-то не взвизгнула, только широко открыла глаза . Потом зыркнула на меня и побежала на кухню. Я вытер и открыл первую бутылку, налил в кубки. Маришка принесла сыр, пару хозяйкиных сегодняшних салатов и опять убежала. Убедившись, что господа увлечены вином и едой, я осторожно взял меню и отошел к двери. Ну кто бы сказал раньше, как правильно пишется "рокфор"? Надо будет показывать все меню учителю. За пару обедов в сезон он исправит все ошибки. Н-ну, пожалуй, и одного обеда в сезон хватит, чаще менять эту бумагу нет смысла. Пошлю Хосе, съездит в соседнюю деревню за учителем, а потом и привезет назад. Маришке бы всыпать, да непонятно, за что.
Анна расправлялась с дичью у плиты (будет больше посетителей, подойду, помогу), незанятая Маришка подошла и стала за дверью, по ту сторону. Интересно ей взглянуть на едоков, может, и они её заметят? Подрастает девчушка, это хорошо, будет завлекать клиентов, привезу из города шляпку поперистее или ещё что-нибудь.
Откуда-то появилась Сюзанна (где её черт носил?), прошла мимо меня, слегка задев, прошла через всю залу (эту большую комнату я так называю) и ушла на свою половину. Барт и его спутник недолго посмотрели на нее. Я скосил глаза на меньшую и заметил в ее зрачках некий блеск. Ну точно всыплю, придерусь к чему-нибудь и всыплю. Думаешь, Сюзанну обошла? Тебя её именем назвали, так и рада? Тебя щипнули, а её нет? Тебя заметили, а её спутали с мебелью? Бедная глупышка! Обаяние Сюзанны в её портрете, надо только сделать так, чтобы мужчина на этот портрет посмотрел, а посмотрит он мужскими глазами. Я не волновался, пусть набьют желудки, а потом найду предлог, чтобы отдёрнуть занавеску. Не найду предлога, просто так отдёрну. Мои деньги всё равно ко мне придут, да ещё за ночлег, за овёс, за вино, за ужин. Я стал прикидывать, сколько мне с них запросить, и тут всё началось.
За окном цокот копыт. Ну цокот и цокот, если ко мне, хорошо. Овёс есть, вино есть, комнаты пустуют. Напою, накормлю, уложу спать. Ко мне приехали мои деньги. Надо встретить. Хосе во дворе принял лошадей, я извинился и занял место за стойкой.
Стойки тоже входили в моду, но я ещё не осмеливался заставлять стену бутылками. Место неспокойное, частые драки, рискованно. Хорошо Оскару, у того в городе рядом с церковью, лопают много, пьют тоже поболе, чем у меня, но буянят куда меньше. А я, деревня, лучше стеклянное в подвале держать буду.
Дверь отворилась, и вошли двое. Я только увидел их, вернее, одного, и... Короче, я пустил в штаны. Чернявый сразу спросил:
- Клаус, ты не видел, не проезжали ли здесь двое всадников? - И он совсем кратко, но точно описал Барта и его спутника.
"Грамотный" - подумал я. - прочитал моё имя на вывеске. Я был не Клаус. Клаус был мой старший брат, который утонул в реке шесть паводков назад, будучи бездетным. Вывеска была красивая, я не стал менять, да и харчевня, она же постоялый двор, была на известном, хоть и не бойком месте, запомнилась округе с этой вывеской. Но не в этом дело. Барт и его напарник уже стояли с мечами наготове в проёме двери, ведущей в залу. Чернявый со своим спутником тоже обнажили оружие. Они не двигались, но не мигая смотрели друг на друга. Это продолжалось мгновение, даже меньше, но я успел сказать:
- Господа, прошу вас, не здесь, не у меня. Я не сделал вам ничего плохого, остановитесь, пожалуйста.
Я потом говорил еще много, часто повторяясь. Возможные убытки были мне неприятны, но я опасался за портрет в первую очередь. Только бы не это. Прорваться в залу мне было невозможно. Для этого нужно было сразить и Барта, и того, второго. Причем так, чтобы они не успели отойти от двери. А схватка уже началась. Женщины завизжали, на улице начал собираться народ. Эти трое, что пришли раньше Барта и занимали столик в людской, выбили столом окно и вывалились на улицу. Они были завсегдатаи, но я знал, что не смогу заставить их оплатить убытки, даже в суде. Один из них как раз был судья, и я по своему происхождению попадал сначала под его суд, если это можно было бы назвать судом. Анна пыталась собрать посуду и скамейки, я заорал на нее, чтоб убиралась прочь. Отряд чернявого отбросил столы и пытался атаковать вход в господскую залу.
Отряд Барта оборонял этот вход, пока успешно, но его две вылазки в мою людскую залу были отбиты. Отстаивать проем двери можно было долго, но не бесконечно. Рано или поздно кто-то сделает ошибку, и тогда схватка продолжится в другом месте. Я был не такой большой знаток боевых искусств, но понимал это. Для меня главное, чтобы они не сражались в той комнате, где висел портрет. Что мне делать, если я не могу туда пройти? А если бы прошел, как сумею защитить портрет без оружия? Оружие-то у меня было, спрятано в подвале, но мне не полагалось его иметь. Только во время войны, и только в отряде своего феодала, под его знаменем. Дуэль - это не война, и ты, простолюдин, знай увертывайся.
Скамейка пролетела над стойкой, я едва успел пригнуть голову. Это Барт, пытался попасть в чернявого. Где там, попал в меня. Скамейка отскочила от стены и остановила свое движение на моей шее. Ощутимо, даже очень ощутимо. Хорошо, скамеек у Барта больше нет, а стол в проем двери просто так не выбросишь. Чертовы фехтовальщики! Ярости много, а толку мало. Еще никто не ранен, а я раньше чем через неделю для посетителей не откроюсь. Порушили, поломали, ободрали.
Пока я был на стороне Барта. Лишь бы он не отступил. Надо заставить отступить чернявого. Я был у них за спинами и при случае мог бы даже прикончить одного. Если бы у меня было в руках оружие, и если бы тот не обернулся во время моей атаки. Но убью я одного, а второй меня тут же прикончит, какой я боец против дворянина-профессионала? Да и двое остальных просто повесят меня за то, что вмешался в господскую дуэль. Такие случаи были. Как же мне выгнать чернявого на улицу, как выкурить-то?
И тут я догадался. А ведь именно выкурить. В дыму он драться не будет, выйдет на улицу. Жажда победы выведет на улицу и Барта, и портрет будет спасен. Огонь был в печи, но что поджечь? Столы, пол, стойку? Сгорит весь дом, а мне нужен не огонь, а только дым. Под стойкой был еще один вход в подвал, тайный. Я никогда им при посетителях не пользовался. Вообще еще никогда. Когда еще Клаус не держал харчевню, здесь и был вход в подвал, а потом мы расширились, перенесли вход за кухню, а этот забили досками. То, что под ними лестница в подвал, я знал. Я нашел под стойкой запасной топор для рубки мяса (вообще-то это тоже оружие, но я не выйду с ним против двух, или даже четырех мечей), и стал поддевать им доски пола. Пока эти ненавистники пытались убить друг друга, я выворотил пару досок как раз над лестницей.
Сколько раз я видел ее снизу, когда был в подвале. Она всегда казалась мне ненужной, а тут пригодилась. Я был не виден под стойком, а шуму и без меня было много. Я просто спустился по лестнице вниз. В подвале было много такого, что могло бы гореть или дымить, но мне попались на глаза одеяла, и я уже не выбирал. Поднял кучу одеял наверх, под стойку, ударил камнем, и поджег. До стужи еще далеко, не обеднеем - купим.
Дым постепенно, постепенно заполнял комнату, сначалу эту, людскую, а затем и комнату с портретом. Одно окно в людской уже было напрочь выбито, но ветра не было, и дым, к счастью, не выносило. Обе пары махались яростно, но уже слышались покашливания. Чернявый начал ругаться, по-бодугански. Я не знаю этого языка, но могу его отличить от других по интонациям. Очень ругательный язык, на нем все ругаются, кто знает его. Может быть, других, неругательных фраз в этом языке не существует вообще.
Барт тоже что-то пару раз рявкнул по-бодугански. Они, конечно, понимали, что дым неспроста, но, во-первых, смертельной опасности ни для кого из них дым не представлял, смертельная опасность таилась на лезвиях мечей, и даже не таилась, а сверкала и рубилась. Когда дым стал совсем-совсем черным и едким, чернявый громко проорал очень нехорошую фразу, из которой я понял только слово "Клаус". Я бы перевел ее с бодуганского так:
- Выходи, сволочь Барт, на улицу. Я тебе там отрублю башку, и пусть эта сраная харчевня Клауса сгорит к непотребной матери!
Но видимо, действительный смысл ее был другой. Боец чернявого отступил назад, вышиб (мог бы и открыть!) дверь на улицу, и задержался у входа, глотая чистый воздух. Сильного ветра как не было, так и не было, но все-таки кое-что изменилось. Вероятно, что-то открыли и на женской половине. Одеяла стали дымить сильнее, дым пошел в залу с портретом, и теперь несладко стало другим. И мне. Барт ясно сказал оруженосцу:
- Выбей окно, Грегор!
Мне потом рассказала Маришка, ей было видно из-за неприкрытой двери, что этот юноша поднял стол и швырнул его в окно. Но ножки стола зацепили, просто зацепили занавеску, скрывавшую портрет, и... сорвали её.
Молодой воин остолбенел, засмотревшись. Барт, будучи у двери один против двух мечей, чуть ранее сдал свои позиции. В господской зале были все четверо! Напарник чернявого, временно оставшись без противника, тоже взглянул на портрет и тоже замер. Замешательство длилось мгновение, даже меньше. Но в конце этого мгновения были два молниеносных выпада с обеих сторон, и оруженосцы оба рухнули на пол - чернявый и Барт сразили незадачливых зевак.
Это были первые раны сражения, первая его кровь. Барт еще отступил к выбитому окну, окно было у него сзади, портрет справа, перед ним - его чернявый противник. И вот я вижу: оба оставшихся в строю главаря медленно поворачивают голову к портрету, какой-то возглас вырывается у Барта. Второй ранее не видел портрета, и его тоже коснулось наваждение.
Не знаю, что на меня нашло, но мне показалось, что сейчас холст будет ими изрублен, испоганен, уничтожен. Я сейчас понимаю, что ничего этого просто не могло случиться. Ну, помедлили бы секунду, а потом опять стали бы рубиться. Драка для дуэлянтов поважнее женщины, даже если они из-за женщины и дерутся.
Эти дрались вряд ли из-за женщины. Но тогда на меня что-то нашло. Я кинулся спасать портрет. Я схватил в охапку несколько одеял и рванулся в господскую. Представьте себе орущий клубок едкого дыма, да еще видевшие это женщины с испугу добавили громкости!
Короче, оба рыцаря вывалились в одно окно друг за другом и некоторое время лежали рядом, лицом в землю.
Я добежал до подоконника, бросил на него дымящее тряпье, и упал на пол. Лежал я недолго, прибежала Анна и подняла меня своей нюхательной солью. С этой же коробочкой она побывала возле обоих павших, пытаясь поднять и их. Удалось ей поднять только одного, Грегора, молодого оруженосца Барта. Анна с испугу переборщила, и ощущения у меня были гадки, но я был жив, и даже не ранен, разве что наглотался дыма. Да штаны.
И мог смотреть в окно. Мари и Сюзи выбежали на улицу, а там продолжался бой. Те двое все-таки поднялись с земли и снова стали пытаться отрубить что-нибудь друг другу. Или хотя бы проткнуть соперника. Дрались они, по-моему, просто неумело. Мечи часто вырывались из рук, то у одного, то у другого. Но тот, у которого меч оставался в руке, и не думал добить неудачника.
Вокруг уже была толпа, может, это и заставляло их так себя вести. Галантно, черти б задрали этих благородных. Барт, оставаясь с мечом один, делал какие-то взмахи мечом в сторону Сюзанны, и произносил по-бодугански трескучие фразы, в которых можно было разобрать ее имя. Но непохоже, чтобы эти фразы содержали ругань. Второй, незнакомец, узнав имя женщины на портрете, тоже стал делать что-то похожее, когда приходила его очередь, пока противник отыщет и подымет меч. Оказывается, я был неправ насчёт бодуганского языка. Там вроде бы чтут женщин.
Глупышка Мари смотрела на всё это, и глаза её были очень широкими. Я не знаю, о чем она думала. Она, наверное, не расскажет этого никому и никогда. Десяток-другой минут она была Сюзанной, а теперь она видела, как из- за этого имени двое здоровых мужчин старались убить друг друга. А когда они начинали бой, один из них даже не знал имени этой женщины.
Соперники уставали, и начали ошибаться уже по крупному. Появились первые их раны, обоюдно. Пришедший священник уже кричал:
- Кровь! Кровь! Прекратите дуэль! - но дуэлянты не унимались. Я подозвал Сюзи к себе под окно, и попросил её уйти, скрыться, не то они забьют друг друга до смерти. Я объяснил ей, что они оба спятили, и будут рубить друг друга, пока она будет у них перед глазами. Кровь сошла у нее с лица, и она пообещала мне:
- Сейчас, сейчас!
Сюзанна пошла прочь с этого турнира её имени, но не слишком заторопилась. Ей бы просто завернуть за угол, но она засеменила в другую сторону, вдоль стены через негустой дым. Глаза Барта не могли не посмотреть еще раз на её ноги, а чернявый, для которого Сюзи была почти за спиной, на этот раз не упустил своего шанса. Что это был за удар, мне непонятно, но Барт был совсем открыт, и его можно было пронзить в любом месте. Или разрубить. В последнее мгновение Барт сделал странное движение мечом, и сильнейший взмах чернявого только и смог сделать, что вырвать еще один клок мяса из плеча Барта, а остаток ударной мощи клинка пришелся Барту по голове. К счастью для него, плашмя. Никто из поединщиков своего клинка не удержал, этим ребятам лучше бы хлебнуть хорошенько моего винца перед боем, не было бы нам стыдно смотреть на такое фехтование. Стиль пьяного меча гораздо зрелищнее. Барт к тому же упал, и чернявый прыгнул на него, чтобы задушить.
Перчатки у чернявого были подходящие для этого дела. Тут это и произошло. Я видел одно, а иные видели другое, и мало что сходится. Анна видела то же, что и большинство. Когда тот чернявый прыгнул, Барт выждал, а потом на лету саданул его ногой в живот. Соперник перелетел через Барта, ударился головой об столб и затих. Уже навсегда. Священник на исповеди меня долго выведывал, как да что. Я не таил ни от него, ни от бога, мне что - грех не мой. Анна мне потом рассказала, что ее тоже священник помучил, всё вспомни хорошенько, да вспомни, а почему, дескать, ты не видела того, что другие не упустили. Шамиль, скотинка, раньше всех добрался до мечей, и заметал глазом, заметал. А деваться некуда, пришлось отдать Барту-победителю. И согнулся же он, вспомнил, как перед рыцарем себя вести. Смекалистые людишки через выбитое окно уже влезли в залу и начали обшаривать оруженосцев. Я стоял в двери, не пуская их внутрь, так они через окно, а там ведь портрет. Растерялся я, но Анна справилась сама. Заорала на них, чтоб живого не грабили, долбанула одного нахала, а убитого сама подтащила к окну, они тотчас его через подоконник перевалили и уже на улице обчистили. Хорошо, что не в моем помещении.
Хосе толковый, сразу лошадей чернявого в конюшню, ту на засов, и вилы в руки. Просто чтоб руки без дела не были. Посматривали на него, но никто не приблизился. Обслужил лошадей, заказ постояльца выполнен.
А Барт - глаза не свои, страшные, мечами вращает, и ко мне. Будто я виноват, что господа без дуэлей не могут, по свету друг за другом носятся. Я от двери и за стойку, второй раз подмок, последнее уже. И всё ищет чего-то, ищет, вроде не Сюзанну и не Маришку, тех бы еще на улице мог залапать. Наконец нашёл дверь в кладовую, не стал ждать, срубил замок своим мечом, аж искры сквозь дым во все стороны, во все стороны. Вот это клинок, не иначе булат! Да мне таких сроду не держать открыто. Барт туда прямо заскочил, закрыл чем-то изнутри, и затих. А у меня там запасы все. И стою я, и стою, и прямо не соображу, чего делать.
Женщины ко мне, к опоре, а опору будто во мне перерубил кто-то.
Маришка сама не своя, Сюзанна платье в крови заляпала, и где успела? Анна одна не подкачала, горланить не стала, сразу с нашатырем ко мне. Я от запаха заранее очухался, и начал командовать:
- Маришка, заскочи к братьям-плотникам, к тем, что возле кладбища живут. Проси их прийти. Скажи, что долг прощу, и еще заплачу, но чтоб мне быстро дверь и окна сделали. И пару столов, наверное. К могильщику не заходи, и так всё узнает. Похороны всё равно не за мой счет. Потом найди стражника, узнай, помирился ли он с Кларой. Если да, значит - у неё. Если не помирился, всё равно найди и приведи. Если с похмелья, скажи, что напою даром. Если сильно плох, всё равно приведи. Пусть кто поможет за выпивку, если сама не справишься. Да слышу, слышу, что лапает. Приведи, - я сказал, та кинулась бежать.
- Анна, стань в двери и не пускай никого. Возьми что потяжелее. Хосе пусть будет на дворе, скажи ему, чтоб не отлучался.
И смотри за ним! Ты, Сюзи, уложи раненого наверху, потуши одеяла чертовы, только не выбрасывай, может, что сгодится, и прибери все на кухне. Переоденься сначала быстро. И чтоб никуда ногой из дома!
Сам я занялся портретом. Нашел и подтащил стол, одну ножку уже повредили, так я стол этой ножкой к стене, забрался и смотрю. Цел портрет, слава богу. Целёхонек, кормилец! Но все равно убрать надо, дверь настежь и оба окна выхлестнуты, не приведи чего. Долго и мне на него смотреть ни к чему, Сюзанна мне не дочь, родственница, но и не такая близкая. Свернул осторожно кормильца-доходника, спускаюсь, берегусь из-за той ножки, мне даже легонько упасть нельзя, я себе потом ни одного повреждения на портрете не прощу. Стол пьянчужки потом сделают, а картину поберечь надо. До конца ремонта не вывешу.
Провозился я с ним немного, подумал, куда спрятать. Думай, не думай, место одно. Не к Хосе же его нести. В подвал через кладовую не попасть, но второй вход за стойкой. Точнее, даже первый. И еще точнее, не вход, а спуск. Спустился, положил рулончик в сундук, ключ в карман. В кладовую захотел зайти снизу, а крышку поднять не могу. Потолкал, постучал, пытался позвать Барта. Тишина мертвая. Если просто заснул, еще ничего, а если действительно скончался? Раны у него были, а какие они - лёгкие или тяжёлые, бес его знает. Лучше наверное, посоветоваться, тут ведь интересы и других людей могут быть. Мне слишком много на себя брать не надо, нельзя. Держать харчевню и так риск немалый.
********
Сказано - без побоев, значит, будет без побоев. Хотя кулаки так и чешутся. Ведь что холопы натворили: присвоили себе чужое имущество. Вернули почти все, так шерифу и доложу. Нельзя так, чтобы все вернули. Если не будет убийств и краж, и нам делать нечего. До Маришки из харчевни еще доберусь. Хотя куда ей до Сюзанны. Деньжонок бы, да на портрет посмотреть. Перед тем, как на сеновал ее унести. Любит, чтоб на руках ее носили, и носят. Но деньги хозяину харчевни вперед. А он цену не сбавляет, сволочь. Монеты, что у убитых вытащили, я отнял, но попробуй не поделиться. Кларе мало показалось, опять до скандала дошло. А шериф, наоборот, вроде интерес к деньгам потерял. "Почему до сих пор не разузнал все подробности? Почему свидетели говорят разное?" - это он меня донимать начал. Я, пожалуй, всю свою заначку ему вернул бы, лишь бы попроще вопросы задавал. И перчатки сверху. Свидетели всегда лгут, даже тогда, когда думают, что говорят правду. Натура у многих людей такая: или ничего не сказать, или дознание в сторону увести. Слова сказанные да записанные свою жизнь имеют, нередко подольше человеческой. Боится простолюдие своих собственных слов, боится, боится... И говорит неправду. Иные наоборот, рады услужить службе порядка. Только это доносы, из ненависти к ближнему. Или от зависти, что одно и то же. А когда просто свидетельские показания нужны, нам работать всего тяжелее.
На этот раз никакой своей вины я не чувствовал. Да и шериф стал помягче. Я бы на его месте всем подчиненным зубов поубавил. А он... Когда же последний раз он меня хряпнул по-настоящему? Это когда я в сарае двух голодранцев забил. Потом оказалось, что не они кобылу угнали. Как их отличить, когда рванье на всех одинаковое, что на тех, что на этих? Эти тоже чего-нибудь да украли. Да и не до смерти же я их. Раньше шериф выпивкой угощал за такое выбивание истины, а теперь не тот, стареет, видно. Разузнать я разузнал все, в основном от Джеффри Тобина, хозяина харчевни. С чего дуэль началась? - так враги они были друг другу, наверное, кровные, раз гонялись друг за другом. Все было по правилам дуэли, похороны за счет погибшего. Монеты у них были, из них гробовщику и заплачено. Что имен их не знаем, гробовщику наплевать, а священник и безымянных рабов божих отпевать умеет. У них на все ответы готовые, не то что у нашего брата.
Лошадей Хосе, слуга харчевщика, из его конюшни к шерифу свел. Можно бы и в морду этому Тобину дать, да уж больно Сюзанну его еще приласкать хочется. Отдал я ему плащ погибшего оруженосца, только чтоб сам не носил, на том и разошлись. Фехтовальщики они были классные и равные, потому поединок долго длился. Почему они на последнем ударе оба покачнулись и не устояли - да просто устали, вымотались. Все объяснимо, кроме последнего. Хозяин харчевни говорит, что видел, как Барт ударил черноволосого ногой в полете. Значит, Барт почти на спине, тот прыгнул на него и летит, а этот его ногой в живот.
Все сходится, так МОГЛО быть. Но ноги этого Барта кроме харчевщика никто не видел. Только Маришка. Судья видел что-то темное, как облако дыма, промелькнуло между ними. Тоже МОГЛО быть, хотя это уже непонятно, и меньше сходится. Дым валил из харчевни, но быстро рассеивался. Говорят, еще Сюзанна этот последний удар ногой видела, но я не могу ее допрашивать, не могу и все. А все остальные говорят почти одно и то же. Черноволосый прыгнул, да не рассчитал силу прыжка, просвистел над лежащим Бартом и ударился головой о столб. Тоже МОГЛО быть, хотя совсем уж не вяжется. С моим здравым смыслом, например. Это как же надо ошибиться, чтоб так прыгнуть! И какую силищу в себе иметь, чтоб насмерть сразу! А что просвистел, непонятно, но СХОДИТСЯ у всех. Все этот свист слышали, даже Джеффри Тобин, глухня чётрова. И пыль поднялась, бабам под подолы забилась. Кто был поближе, еще запах запомнили. Судья так и сказал - грозовой запах. Одному еще могло померещиться, но чтоб одно и то же сразу нескольким. Непростой этот случай, первый раз у меня такое дело.
Грегор, оруженосец Барта, в верхней комнате на постоялом дворе. Ранение тяжелое, за ним женщины ухаживают. И Анну я допросил, и доктора, ничего нового, ничего интересного. Младший сын из обедневшего рода, на службе у Барта шесть сезонов. Барт - странствующий рыцарь, очень богат, хотя своих замков не имеет. Вроде не имеет. Откуда у Барта деньги, если ему их хранить негде? - Призы на турнирах, военная добыча, трофеи. Подарки от королей, наконец. Ну, раз с королями знаком, не мне его допрашивать. Я спросил у Грегора, не нужна ли раненому Барту какая помощь. - Нет, говорит, будет нужна, сам попросит. И заплатит хорошо. Говорю: стучали ему, он молчит, не отвечает. Значит, спит господин, отдыхает, - это Грегор мне. - Раны он нет-нет, да и получает, но выздоравливает сам. Снадобья у него карфийские имеются, и со мной поделился. Я тоже скоро встану. А Барта не вздумайте будить, пока сам не проснется. Горячая вода чтоб была помыться, поесть чтоб не ждать ему, имейте наготове, у него после жаркого боя аппетит зверский, не до этикета. И Сюзанну чтоб харчевщик не забыл.
Грегор говорил с трудом, но отвечал на все вопросы. Сразу видно, не чернь какая-нибудь. Но вести дознание ничуть не легче. Ему ведь не любой вопрос задашь. Ясно, что я не спрашивал ни про доходы, ни про замки. Намеками, намеками, научился у шерифа не только зубы выбивать. Про конец поединка Грегор ничего не мог сказать, он уже наверху был, в харчевне, раненый. А когда про Сюзанну напомнил, мне их обоих: Барта и его, придушить захотелось, от ревности. Кобели поганые, проходимцы! Что за власть эта бабенция над нами имеет, что любой ради нее и убить и ограбить готов?
Черноволосый - это Сеттен, давний враг Барта, но дуэль у них первая. Раньше все друг за другом гонялись, наконец сошлись. Я потом у шерифа спросил, о Барте он слышал мельком, а о Сеттене - ничего. А скорее, не захотел делиться сведениями со мной, не велика шишка. Я решил поставить на ночь охрану у двери, Тобин пытался мне помешать, но вышло по-моему, кишка тонка ему со мной тягаться. Сам я и решил ночью подежурить, а две ночи Барт проспит - и две отстою. Тобин сразу обо всем догадался, отправил Сюзанну наверх к раненому Грегору, теперь мне и до нее не добраться стало, и пост свой дурацкий не оставишь, шериф мое рвение успел одобрить. Портрет хозяин харчевни снял и спрятал, Клара приперлась напарницей по ночному дежурству. Настроения совсем никакого, от Барта ни звука. Плотники дотемна провозились, ушли наконец. Тобин подобрел немного, когда понял, что Клара здесь остается, даже пару бутылок дал, чтобы я охранял ночью. Понятно, не рыцаря этого, а Тобина харчевню вонючую, без двери и без окон.
Тобин еще пристал ко мне, для чего да как горячая вода проезжему понадобилась. Еще за бутылку винца я объяснил этой деревне, как правильно обслуживать привередливых господ, принимаемых в королевских дворцах. Пока договорились, у него настроение испортилось. А у меня тоже не поднялось.
Влип я, так как любое самодействие наказуемо. И прилечь толком негде. Сидим мы с милашкой, винцо потягиваем, темноту слушаем. Бояться мне в своей округе некого, оружие при мне. И куда Шамиль пропал, который мечи подобрал? Нет, он же их отдал Барту, не стащил, значит. Интересно, что это за меч такой, что замок висячий одним ударом срубает, да еще искры высекает?
Хоть бы посмотреть или в руках подержать. Что он там за дверью делает? Эй, господин проезжий, здоровы ли вы? Проснитесь, ужели не слышите? Это я беспокою, Руди, то есть Рудольф Хеллер. Помощник шерифа Рудольф Хеллер. Да отстань, Клара. Нужно, вот и стучу. Я первый помощник шерифа Рудольф Хеллер, мне нужно вас привле-, нет, допро-, нет, как это правильно-то? Удостове-рить вашу личность, засви-, засвидействовать почитание. Как там еще? - Клара, не визжи, а помогай!
Я стучал громко и долго, выскочившему Тобину показал кулак. Кулак так и выговаривал: "Помнишь меня?". Анна его тоже застряла в косяке, я не унимаюсь. Что это такое, пустое место охранять? Он может, помер давно, а я тут не сплю, мучаюсь с твоим пойлом поганым. Буянил бы я еще, да спустилась сверху Сюзи, краса ненаглядная. Кто бы тебя без портрета твоего заметил?
А ведь поди ж ты, раз на холст посмотришь, и всю жизнь потом дрожь при виде твоих бедер пробирает. Клара аж сбагровела вся, как только Сюзанна рядом со мной стала. Я повернулся так, чтобы Клара за спиной у меня оказалась, чтоб не вцепилась в нее из ревности.
Сюзи мне своими губками:
- Грегор спрашивает, почему так шумишь ночью, Рудольф?
- Хочу само-чуйстие его господина Барта выяснить. - говорю ей. - Тихо за дверью у него. Не положено раненого одного в таком виде без помощи остав-лять.
- Грегор говорит, все равно не надо беспокоить.
- Как это не надо? - я аж вскипел, не дал ей договорить. И заодно опять отодвинул Клару плечом. - Может, кровью истекает, перетяжку делать требуется? Грегору твоему Тобин уход ор-гани-зу-вал, а рыцаря бросили в чулане. Да за это и к шерифу на правеж угодить можно, если раненому плохо станет.
- Руди, не кипи, - она так помягче, и мне сразу полегчало. - Подымись-ка лучше к Грегору наверх, он объяснит, почему не надо будить Барта.
Сюзанна повернулась другим оч-чень завлекательным местом и пошуршала наверх. Я за ней, понятно, а еще слышу: и Клара увязалась, и хозяева тоже.
Грегор сидел на кровати и пил что-то горячее из чашки. Не вино, а запах приятный. Это я потом выяснил, как поближе подошел. Я, как власть имею, лицо себе сделал подобающее для такого случая. У шерифа рисованный портрет какой-то придворной шишки висит, так я вот такое лицо сделал. Потверже к нему подошел, а он мне:
- Рудольф Хеллер, я правильно вас назвал?, вам действительно не нужно беспокоиться по поводу моего господина. Он в безопасности и просто отдыхает, силы восстанавливает после ранения.
"Ишь вежливый, на вы со мной" - подумал я.
- Но как же, - говорю, - он же раненый был. Нельзя оставлять людей с такими ранами без враче-ателя...
Но он выручил мой заплетающийся язык и вовремя меня перебил:
- Я точно знаю, что моему господину Эрвину Барту сейчас нужен только отдых. Он не первый раз в такой ситуации, и прекрасно сам справится со своими болячками. Не стучите зря в дверь, и можете не сторожить, в этом нет никакой необходимости.
- Но мой шериф мне башку снесет, если... Да и как вы знаете, что с вашим господином Эрвином?
- Так и быть, смотрите сами.
И Грегор показал мне эту штуковину. В моей ладони горсть таких поместится. Инди-тор называется. Нет, кажется, и-ка-тор. Ясно, что не по-нашему. Нажал Грегор чего-то или сдвинул, бес его знает, там огонек маленький замигал. Ну совсем маленький, чуть больше макового зерна, а видно хорошо. Зеленый. И звук послышался. Храп. Мужской храп, бабы так не могут.
- Вы слышите, мой господин спит, и немного похрапывает?
- Слы-шу...
И кто-то женским голосом, тихо:
- И я слышу.
У меня хмель прошел сразу (да сколько я там хлебнул?), никогда такого не видел, и не думал даже, что такое может быть.
- Ну если так, - говорю, - ваша правда, пусть они отдыхают.
А Клара, ведьма, побледнела, и, тоже заплетаясь языком, спросила:
- Этот... эта штука, она не опасна? Она не колдовская? Нам можно на нее смотреть?
- Нет, - говорит Грегор. - Не колдовская, можете поверить. А еще лучше, перекреститесь. И ее перекрестите, если побаиваетесь.
Гляжу, а хозяева харчевни - точно - крестятся, и Клара, и Сюзанна тоже. И ни-че-го не произошло. Я осмелел и пристал к Грегору, расскажите, да расскажите, что это такое.
- Я и сам мало понимаю в этом. - Грегор, с ухмылкой, ответил. - Мне мой господин ее дал и научил пользоваться. Наука нехитрая, а как работает, неизвестно. Куда меня посылает, дает мне этот ... ("Опять я не запомнил, как это называется"). Связь на расстоянии держим. Он приказ какой отдаст, я слышу, и кричать не надо. А сейчас господин Эрвин спит, сами слышите.
А потом меня вытурили. Клара пристала, пойдем да пойдем домой. Тобин сказал, что теперь охранять никого не надо, и тоже предложил идти отдыхать. Не знаю, как получилось, но убедили меня. На улице страшная теметь закончилась, чуть брезжить начало. Повела меня Клара к себе, я её по привычке привлек, ан нет, что-то мешает. Бутылку, негодница, решила от меня спрятать. Думала, надёжное место. И где она её раздобыла? Весёлый, я до её домика дотащился, а проснулся уже тогда, когда за мной пришли. Шериф срочно вызвал.
********
Рудольфу я всыпал, по первое число. Давно его не колошматил. Сила есть, а вот ума у него... Обвели, как ребенка. С королями водятся, не осмелился задержать под стражу, да выяснить все толком. Наплели ему, он и развесил. Теперь они, уши, у него еще больше стали. Как раз под мою ладонь, не промахнусь. Не мог дверь взломать, алкаш бестолковый. Теперь собирай все по ниточке, да и не соберёшь. Тёмное дело, никто не спорит, так на то мы и поставлены, чтобы такими делами заниматься. Хорошо, если все на этом кончится, а если круги дальше пойдут? Кто приезжал-дрался - не знаем. Кого убили-похоронили, не знаем, кто сбежал от нас, тоже не знаем.
Смотались они красиво. Хозяин харчевни с женой заснули вроде ненадолго, а когда поутру плотники пришли и разбудили, оказалось, что Грегора нет, дверь открыта и Барта нет, лошадей нет, Хосе нет, Сюзанны нет. Тобина я допросил, говорит, портрет сперли из подвала. Тот самый, на котором Сюзанна в Евином наряде изображена. По моему приказу все вокруг обыскали, нашли холст на той стороне реки, лежал он в костре, сгореть весь не сгорел, не успел просто, но Тобину теперь вешать на стену нечего. Может, это и к лучшему, а то все мужчины с ума по Сюзанне из-за этого портрета сходили. Руди, побитый мною, весь расстарался, он и нашел этот костерок, даже тушить пришлось. Немного мы не успели, но разве с нашими людьми за такими молодцами успеешь? Рудольф, когда понял, ЧТО в огне горит, голыми руками в костер полез. Даже заплакал, бедняга. Руди - и заплакал. Клара, когда узнала про это, огрела его еще раз по все еще красному уху и выгнала. В очередной раз. Но теперь, без Сюзанны, ревности у нее поубавится.
Вместе со своей парой лошадей они у Тобина еще пару его лошадей угнали. Но по-моему, беглецы харчевщику деньги за них оставили, непохоже, чтоб он убивался сильно от кражи. Непохоже, чтоб странствующий рыцарь в конокрада превратился. О лошадях Анна заявила, а Джеффри только о портрете горюет, не стал даже приметы лошадей сообщать. Точно, деньги оставили. Заначка появилась у Джефа. Барт, говорят, щедр на чаевые был, когда прошлый раз сюда заезжал. А портрет, наверное, Сюзанна сама сожгла.
Или Хосе приблудный. Он из-за нее на конюшне почти задарма работал. Не впервой это у Тобина. Раньше у него тоже такой работник был, портрет случайно увидел, загорелся, и остался работать у хозяина, чтоб к Сюзанне поближе. Может, думал, сам примелькается, ему и отломится. Но Тобин свою выгоду давно понял, Сюзанну крепко держит. И цену за нее тоже.
Предыдущего работника из-за Сюзанны и убили, по ревности. А Хосе, значит, удачливее, с собой увез. Мог и он портрет в костер бросить, теперь он ему не нужен и даже опасен. Только будет ли он охоч до неё, на холст не глядючи?
Лошади Сеттена, погибшего, у меня во дворе. Хорошие, все-таки Рудольф не такой уж растяпа. Старается, за место держится. Не в солдаты же ему идти! У Тобина угнанные лошади похуже будут. Если бы не Рудольф, не видал бы я в своей конюшне этаких белогривых. А так лошадей четверо и беглецов четверо. Все сходится. Убытку вроде немного, не считая портрета, естественно.
Тобин не обеднеет и без своей Сюзанны, мужской пол в округе на время угомонится, оно даже к лучшему, что все так случилось. Но ведь то, что случилось, не просто дуэль да побег. Если в замке пронюхают, беда невелика. Старый развалина ничего не соображает, кто ему получше наврет, тому и поверит. Мне поверит, что все спокойно, поместья его целы, урожай не сгнил, не сгорел, людишки на его земле по-прежнему плодятся. И работают не ленясь. Тем более, что все это правда. Лишь бы до епископа не дошло. А до кардинала - боже упаси! Чуть где нечистой или непонятной силой запахнет, эти фанаты снова свои костры запалят. И не холстяные портреты людей жечь, а самих двуногих. Моего отца эта Супрема разорила вконец. После черной болезни красные костры по всей долине. Ах, ты выжил после чумы? Ты, наверное, ее и напустил! Допрашивали и жгли, жгли и допрашивали. И на отца кто-то показал при пытке. К тому времени противники Супремы в церкви появились, прихожан заметно поубавилось. И фанатизм на убыль пошел. Стратегию менять начали. Не виноват, говоришь, не хочешь на костер? А лошадей у тебя сколько? А сундуки в подземелье? И другие такие намеки. Свою долю за жаркую работу они и так получали, но небольшую, наверх больше шло. А зачем и это отсылать, если себе оставить можно? Жадность исполнителей спасла родителю жизнь и имя, но имущества не оставила.
Спокойствие шерифу нужно, везде чтоб спокойствие. Поменьше воров и разбойников, побольше спокойствия и людям, и шерифу. Только привыкли люди и к убийствам, и к грабежам. Тридцать лет из войны не вылезаем, до победы далеко, до поражения - тоже. У варнатов ни армии, ни желания воевать. Только королевские амбиции, как и у нас. Иностранные наемники всегда на словах воевать готовы, а на деле лишь деньги из казны выгребают. И чуть что - в плен сдаться не зазорно, и чтоб потом еще обменяли на таких же с той стороны. Были времена, за пленных выкуп брали, так тогда дрались отчаянно те, у кого заплатить за выкуп нечем. И рыцари были, и подвиги. Церковники императору Андриану святость пообещали, он ради этого все традиции поломал. Армия не моя забота, но странствующие рыцари по моей части. И купцы проезжие. И орденщики безместные. Ладно, если просто для забавы или для честолюбия рубятся. Или из-за красотки, тоже приемлемо. Победитель породу улучшит, все стране польза. А если это лазутчики?
Иностранца просто так не арестуешь, вот все и стали называться иностранцами. Иммунитет, видите ли, новая выдумка Андриана. Прижмешь такого проходимца, а он из соседнего феода, и не дворянин ни разу, а беглец деревенский. Во время смуты многие бежали, кто к пиратам прибился, кто у Робина в шайке сгинул. Не помню никого, кто вернулся живым. Сейчас по-новому от глаза нашего прячутся: служить странствующим рыцарям пошли. И дворянчики победнее туда же, оруженосцами.
С другой стороны, нет поводов для беспокойства. Для особого беспокойства. Эти с мечами на беглых холопов не похожи, точно - господа, на обман не похоже. Хотя нашей службе многие с фальшивыми титулами известны. Повздорили, подрались, поубивали немного. Обычная дворянская дуэль, из-за карт, из-за женщины, из-за просто так. Если они из Бодугана, та земля сейчас не воюет, нейтральна, тоже норма. Вариант нормы. На лазутчиков непохоже, те не станут шумные дуэли устраивать. Не здесь проблема моя, не здесь. Что это за прием был, которым Барт Сеттена укокошил? Почему Руди, мой силач Руди, дверь не смог вышибить? Допускаю охотно, что он не первый силач бывшей Пятигорной Империи, но там же простая деревянная дверь, хоть и крепкая. Что это за волшебный индикатор такой (Анна повнимательнее других, запомнила!)? Ведь он для военных может пригодиться. А если все-таки лазутчики?
("А куда проныра Шамиль подевался?")
Маришку можно было не допрашивать, спала она ночью, штуковины той странной не видела. Умную Анну и ее прижимистого (по ее воле) мужа я подержал подольше, двое суток. Вины их никакой, просто я надеялся, вдруг вспомнят еще что-нибудь. Да и для авторитета шерифа пусть посидят, хе-хе. Эти молчать будут, или говорить, что я им приказал. А вот с Кларой беда.
Любит эта баба языком болтать. Не задобрить ее и не запугать, в этом месте у нее абсолютное недержание. Понос то есть. Она и сейчас в камере, от Рудольфа отдыхает. И он от нее. Долго не продержу, дознаются святоши, начнут СВОЙ сыск чинить. Колдовство запрещается, волшебство поощряется. Я в этом, если откровенно, ни бельмеса. А они определят, как им выгоднее.
При прежнем монархе любой шериф мог бы просто придушить Клару в своем застенке. Я бы так и сделал, а теперь власть отчеты придумала. За каждого, кто сковырнулся, чтоб отдельной строкой: когда, отчего, и самое главное, какую пользу державе это немаловажное событие принесло. Или вред, если ж так случилось. Неграмотные шерифы сразу повывелись. Грамотных вообще людей мало, но зато все стали на жаловании королевском. Кроме преступников и разгильдяев, вроде Шамиля. Не захотел ведь ко мне в помощники идти. И доносы писать не стал, кормится чем попало.
Спрятать сплетницу Клару не спрячешь, услать куда-нибудь навсегда, это еще придумать надо. Убить лучше, только чтоб не в наших стенах, самый лучший вариант. Но тоже найти его надо, чтоб долго на воле не гуляла. И еще Шамиля поискать, это тоже работа для мозгов. Думай, шериф, думай!
********
Следы от тележных колес сделались особенно глубокими, но какими-то неровными, не радующими глаз. Урожай урожаем, но ведь сначала везти с поля к себе на двор, а потом, после молотьбы и другой нелегкой работы, с этого двора - в замок. То, что остается семье земледельца, уже на горбу перенести можно, без лошади.
Солнца было уже не так много, ветер в соснах шумел так же надоедливо, но погоду в этот день никто не замечал. Никогда. Она всегда была прекрасной, без дождя, солнечной. Оставшаяся без присмотра деревенская мелкотня повалила в лес, не опасаясь графских лесников. Сладких ягод уже не было, разве где остатки, но грибы - законная добыча ребенка, хорошая прибавка к скромному деревенскому столу. Сварить или пожарить сразу, а впрок засолить, засушить. До следующего снеготая должно хватить. Если год был орешный, значит, еще можно поискать в орешниках. И найти, не все ж собрали на феодальных заготовках. А то - на болота за ползуницей. Не любили в замках эту ягоду, считали кислятиной для черни, зазорно-де ей быть на господском столе, но это к лучшему для деревни - все им оставалось.
Парнишки постарше - с луками, кто сноровку имел в зайца на бегу попадать или птицу с дерева сшибать. Дикушу не трогали - грех, а остальных пернатых - можно. Кроме лебедей. Да те, говорят, невкусные, только для господ - пусть давятся. Совсем смелые - те оленят добывали. Ночью, тайком-тайком, с отцом или старшим братом принесут. Но это - дело королевского сыска, ноздри рвали за это молодым. Кто взрослый совершит такое - смерть или помилование : навечно в солдаты. Не ешь королевский харч!
На реке или на озерах - мало кого. Рыба и в будние дни - вся твоя, только свези крупную в замок. Можно Тобину попытаться продать, но тот скуп, много не выручишь - постояльцев у него маловато, чтобы рыбаки с дохода прожить могли.
Пиво варилось заранее. И когда священник заканчивал свою традиционную проповедь о хлебе насущном и о поте, все знали - времени до начала праздника было ровно столько, сколько нужно, чтобы дойти до дому, снять нарядные башмаки, в которых именно в церковь ходили, надеть что-нибудь попроще, а то и босиком - и к столам. Улицы очередность вели, да там все заботы - помеченные столы и скамейки вынести из домов, а потом занести назад. Готовку каждая баба сама свою несла - складчина.
Нижнее сословие, то, что пахало, кормило и поило, рожало и воевало, гуляло на своем празднике - празднике Святого Ратмира, празднике урожая и первого листопада. Они, простолюдины, тоже были разные меж собой, в обычные дни не каждый с каждым здоровался, но если у тебя нет родословной от Первых Воинов с доказательствами, значит, твое место здесь, на этом празднике Святого Ратмира. Твоя ровня здесь, и не ищи привилегий и льгот, пока длится веселье.
Захмелевшие мужики устроились за крайним столом. Рядом со столом стоял бочонок, в котором еще недавно пенилось пиво. Нижние пузыри у всех работали исправно, поэтому стол был выбран крайним не случайно - то один, то другой гуляка отпрыгивал, чтобы облить какое-нибудь деревцо рядом. Наверно, оттого деревья здесь были развесистее да покрупнее.
- Сильно нас поубавилось, всё мужчин в солдаты забирают. Три листопада назад нас здесь человек двадцать собиралось, а сейчас прежних - сам видишь, сколько.
- Двадцать не двадцать, а больше дюжины было. У нас еще оставляют на расплод, а в Верхнем Маркедоне, говорят, Евины дочки без мужиков ошалели, подростка насмерть замучали. А у вас за рекой, Жан?
- Руди пока справляется у нас, хе-хе. У нас не кидаются.
- Шериф его при себе держит, бережет. И в солдаты у вас меньше забирают почему-то.
- А и пусть меньше, а то в следующий праздник вам и натрескаться будет не с кем. Шериф это старается, слышно. Мы жратвы больше других в армию поставляем, а ее тоже кормить надо.
- Да у вас и земли хорошей совсем немного, как это у вас урожаи больше чем у других случаются?
- А кто сказал, что больше? Меньше себе разрешают оставлять, только чтоб не опухнуть, вот и весь секрет. Шериф с костоломами по дворам уже проехали. Для вас может, и праздник...
- Да ладно, Жан, выпей вот еще. Ты, к счастью, хромой, не раз на празднике листопада здесь наклюкаешься, а меня, наверное, через поллуны уже не будет. Воевать пошлют.
Луи разлил всем мутный напиток из кувшина. Гуляки выпили, помолчали.
- Перестаньте вы о войне. Кончится когда, тогда и поговорите. Жан, сколько у вас Сюзанна стоит? Подкопил я чуток, да говорят, ваш скопидом опять цену загнул.
- Да, Жан, поделись.
- Раньше, помню, 6 фреков платил. Это через день после того, как утопленника выловили.
- Клауса, что ли? Тогда еще портрета не было, и самой Сюзанны здесь. Да и давно то было. Ты, поди, о бабах еще и не думал.
- Сюзанна была при Клаусе, путаете вы. Он её и привёз. А портрет - тот после появился, точно.
- Да нет, не Клауса. Девчонку из Верхнего выловили, вот когда. Клаус аж до озера по дну добрался, не у нас выловили, только похоронили у нас все-таки.
- То Анна со скупердяем своим постарались. От радости, что хозяйкой стала, что - покойника не перевезти?
- Ну и давно же ты Сюзанну не пробовал, дружище.
- Было бы даром, и ее бы замучали, жеребцы.
- Да уж, замучаешь ее...
- Ты, сосунок, не знаешь, так помолчи. Первый раз с нами сидишь, не брякай лишнего. Жан, говори лучше ты, у меня ж дело к тебе стоит.
- Пусть еще постоит. Истрать свои медяки на что-нибудь другое, дружище. Хоть на мою Жанетту, если невтерпеж. Сюзанна после пожарчика сбежала с Хосе. И с какими-то благородными бездельниками.
- Хосе, это кто такой?
- Работник был дармовой у Тобина. Все на Сюзи засматривался. Ты что, не видел его?
- Где б я его видел, если он у Тобина был? Увел-таки, шельма?
- Увел. Все мы прохлопали. Предыдущего работника у него зарезали, а этот ловчей оказался.
- Н-ну! Ну и шутишь же ты, Жан. Твоя же сестрой мне приходится, или тебя с непривычки развезло?
- Развезло, развезло... Долго же до тебя шутки доходят. Подыми, подыми башку. Да перестаньте ржать, жеребцы. Тут от нужды и сам готов подставиться, да всех таких любителей уже в войске искать надо.
- И правильно, что в армии. Там все равно бабья не хватает.
- Да помолчи ты, сосунок. Жан, а с портретом что?
- В другой раз врежу за сосунка. Ты среди графских бычков совсем от мира отбился. Сгорел портрет. Жан, скажи ему.
- Да не ссорьтесь вы, козлы, нашли, из-за чего. Сюзанны нет, теперь за ножи не стоит хвататься. Эта Сюзанна, как война. Тоже мужиков поубавила. И благородных тоже. Учитесь жить в мире. А баб всем предостаточно.
- Да не из-за бабы мы, Жан. Ты совсем как шериф говорить начал. Даже на проповеди так складно не услышишь. Куда отцу Ипатию! Жан, правда, сгорел портрет?
- Правда, дружище, правда. Обгорел сильно, просто тряпка стал. Руди его зарыл где-то.
- Вот это да - портрет хоронить!
- Сюзанна его сильно зацепила, Рудольфа. Только разок ему и удалось, как я понял. Да и все мы не больше его успели, наверное. Где фреков наберешь? Рудольф хоть и стражник, а тоже без денег. Трепался, что за пол-фрека иная молодуха на целую луну его у себя оставляла, где ж тут на Сюзи накопишь? В харчевне чаще бывал, портрет чаще видел. Вот и коснулось его сильнее.
Жан взял со стола и положил в рот последний кусок вяленой стерлядки.
- У него Клара была, потом Ванда, потом опять Клара...
- Те обыкновенные, как и все. Если всех подружек Руди перечислять... Может, Ванда покрасивше. Но Сюзи... Да сами знаете.
- Расстроил ты меня, Жан. Восемь фреков я отложил, думал, куплю у кабана Джефа ночку с красавицей. Э-х, расстроил!
- Все равно бы не хватило. Тобин уже девять с половиной за ночь брал.
- А говорят, когда потрета не было, никто на Сюзанну не зарился. Лозга лозгой.
- Сам ты - "потрета". Сюзи всегда красавулей была. Нашёл, с чём сравнить. Эх, помню, семь фреков хозяину отсчитал, и понёс её, понёс наверх, а она так прижалась, и смотрит глазищами, смотрит, всю душу вынает...
- Сто раз рассказывал, не трави душу-то. Эвона - за семь! Джеф за сезон цену на половинку подымает.
- И про лозгу не я придумал. Это Жан, говорят, её так сравнил. Жан, скажи ты.
- А ты развешивай уши, развешивай. Может, кто когда и брякнул, не подумав. Хорошую бабу и то с чем попало сравнивать не будешь, а Сюзанну! Ты не пробовал ещё, но портрет-то хоть хорошо разглядел?
- Оставь его, Жан, скажи лучше, а правда, что Руди пить бросил? Что-то не верится.
- Правда, не правда, а почти всегда трезвый. Клару шериф в острог на пол-луны посадил, пока она сидела, Руди по всем молодушкам в нашей деревне прошелся, скольких успел. Но уже тогда трезветь начал. Потом шериф ее выпустил, а Руди в деревне не было. ("Где же он пропадал-то?"). А, вспомнил, шериф его с собой взял в Гринтаун. Или аж в Баленсию. Пока они ездили, Клару увезли. Проезжали купцы бодуганские, плохо - без товара, да у нас все равно денег нет. И сосватали ее за их купчонка. Она и выпорхнула, даже деревня не погуляла. Меня еще наняли бабий скарб перевезти.
- Н-ну! Что, аж до Бодугана самого?
- Ты что, до Бодугана? Совсем окосел? Нет, только до переправы. Хотелось до порта довезти, хоть до самого ближнего. Там, на переправе, у них попутчики оказались знакомые, такие же, наверно. Пришлось Клару к ним перегрузить, свободное место для поклажи всякой у тех было. Так, подзаработал немного. Два фрека заплатили. И еще холста остатки я у них стащил, пока перекладывали. Такого же, на каком портрет Сюзанны нарисован был.
- Н-ну! Поди, и ты чей по-трет закажешь?
- Закажу твою задницу изобразить. Жанетта найдет, куда его лучше, при нашей нужде. Может, свадебные платья для твоих дочерей сошьет, понял, бракодел?
- Уж и пошутить нельзя.
- Именно так, Жан, именно так!
Луи быстренько отбежал к ближней ольхе, но уши навострил. Вдруг что интересное пропустишь!
- Как это вы Клару без гулянья отпустили?
- Попытались было, да как-то вяло. Не Сюзанна же... Сварливая Клара была, может, и рады, что избавились. Бабья хватает, сами знаете.
- Что ж этот купчик в Кларе нашел?
- Сам у него спроси. Или у Рудольфа. Или в Бодуган сгоняй, разыщи, повезет - узнаешь.
- Плохо, когда цели в жизни нет. Раньше цель была - Сюзанна. А теперь, хоть в войско своевольцем.
- Иди, дружище, иди, коль настроение такое. Ты ж без очереди, вся деревня проводит.
- Вы-то рады от своей шкуры стрелу отвести.
- Жан, а Шамиля забрали, что-ли? Нет его с нами.
- Никто не знает. Пропал куда-то. Последний раз на поединке дурацком видели. Мечи выпавшие поднял и рыцарю подал.
- Вот история! Шамиль всегда встревал туда, куда его не просили. А тут нужен нам, трепач, для поднятия духа, - и потерялся.
Темы для продолжения беседы находились одна за одной, пока бутыли не стали пустыми. Расходились тогда, когда хозяйка стола, заметив, что все сьедено-выпито, просто наклоняла его и заставляла своего старшего мужика тащить стол домой. Дети, свои или соседские, тащили скамейки и посуду, не забывая доедать редкие остатки. Подростки начинали шупать своих сверстниц, и тех, кто помоложе, и тех, кто постарше - война. Пары, нашедшие друг друга, находили незанятое местечко себе неподалеку. Земля еще не остыла после суховея, зарослей было много, и свободные стожки сена тоже рядом...
Первый раз после того, как Тобин повесил на стене портрет Сюзанны, во время праздника никого не убили и не покалечили.
********
Аж-аж открыл без стука дверь и, войдя, пробубнил-промямлил. Что именно, не разобрать постороннему, но епископ утвердительно кивнул головой. Редкостный слуга, сам немой, а все понимает. Вот везде без стука, к этому епископ так и не привык. Что Аж-ажу стучать, если ответа не услышит? Зато с губ - феноменально.
Отец Ипатий был вызван на сегодня перед второй трапезой . О его приходе и сообщил Аж-аж. После традиционного поклона и приветствия приступили к делу. Епископ открыл сзади себя в стене небольшую дверцу, перехватив чуть воспаленный взгляд отца Ипатия, вынул стеклянные маленькие дорогущие стаканчики, увесистую металлическую фляжку, налил. Одному себе налил. Два булька.
- Во славу Всевышнего!
- Воистину во славу! - вприглядку ответил отец Ипатий. (Что ему оставалось делать?).
"На место его поставил, да и задачу ему обозначил." - подумал епископ. Поймет, раз две стопки поставил, значит, и для него тоже. А раз не налил, значит, не заслужил он и потому стараться должен. Да отец Ипатий и сам небось все понял, дураков в церкви не держим. А если попадаются или до маразма доживают, те просто так к действующему епископу не вхожи.
Отец Ипатий взмок под мышками от умственного напряжения. Чем прогневал Господа аз грешный? Грехов на нем много, но Бог милостив, а вот как епископу угодить? Как смекнуть, что от него сегодня потребуется? Где взять силы и разум, чтобы справиться? ("Вот, Я - Господь, Бог всякой плоти; есть ли что невозможное для Меня?"). Пришло Дуновение, да опять не то, прости, Боже!
Поддерживать дуэль нервов епископ не любил, много времени на это уходило. Но традиции не ему ломать, если они на пользу Их Святому Делу. Только с равными - можно сразу, а младшая братия должна твою силу почувствовать. Только отсюда почитание придет. А прежде - страх. И чем больше страх, тем больше почитание, тем обязательнее - исполнительность. Есть у церкви внутренние силы, справится она и с ересью любой, и с поисками Истины помимо Слова Господня.
- Призвал я тебя, брат наш Ипатий, поспешить ко мне. Чтоб поделился ты с нами, брат, опытом по поддержанию и укреплению веры нашей истинной среди паствы твоей. ("Ох и стелет, владыко!"). Давно ты ведешь свой приход, и опыт твой бесценен, особенно для младшей братии. ("Возвысил немного, радоваться ли?"). Умение твое нести Слово Господне велико должно быть. ("Не есть, а должно быть. Принизить меня спешит").
Пауза, пауза. Тебе заполнять, отец Ипатий.
- По мере сил своих скромных стараюсь наставить людей на путь истинный.
- И ...?
("Ну и выверт, никак не ожидал. Хоть бы где намек, что ему нужно-то").
- Помыслы людские разделены между мирскими и духовными интересами. ("Заполнить, просто заполнить").
- ...? - опять епископ.
("Даже без звука, взглядом давит, носорог. Неужели с первого раза угадал тему?").
- Старания мои были направлены на то, чтобы увести чада от мирских соблазнов, ненужных и греховных, ("Потянуть время за ниточку"), и открыть перед ними врата в мир высших интересов человеческих. Врата, которые открывают путь к Нему.
Отец Ипатий искал мысли, созвучные первоначальной фразе, которая, как он полагал, вполне удовлетворила епископа.
- Выполняя свой долг священника перед прихожанами, поступаю в соответствии с Духом и Уставом Церкви, никогда не забывая о наставлениях Ваших. Примерные Проповеди, полученные от Вас, бесценный подарок для нашего прихода, воистину бесценный. Слава Всевышнему, хвала Его Премудрости! Слово Божье даже из уст Его раба, коим аз именуюсь, проникает в души моих прихожан. Обряд крещения неукоснительно соблюдаю и противодействия заблудших овец не испытываю. Все малые дети - в нашей Церкви. Забочусь о том, чтобы посещали храм Божий мои овцы по доброй воле, не по принуждению, но не гнушаюсь и напоминаниями о великой очистительной силе исповеди. ("Да сколько же можно ему молчать?"). Слава Богу, Карвинская ересь не тронула прихода. К сожалению, обряды старого лесного верования еще не забыты, но, следуя наставлениям Вашим и продолжая работу Вашу, делаю все возможное, чтобы эти обряды превращались просто в традиции, без связи их с ложными богами, конечно, несуществующими.
От банальности отец Ипатий вроде ушел, не любил епископ ее. Знали священники, что требует епископ показать ему Мысль, но где ее найти, если напрямую из Святых Книг нужно в меру, а из будней пастырских извлекать Истину - все равно, что в неприличии ковыряться. Непреследование обрядов ложноистинных - одно из епископских начинаний, должен он на лесть клюнуть, должен. Недалеко деревенские простолюдины от своих предков - прозелитов в Вере ушли, работы по их приобщению еще много было, но терпимость и осторожность не лишние в Святом Деле. Супрема и по церкви прошла, ее лик изменила.
- Каждому праздничному обряду, от старых традиций на селе оставшемуся, - отец Ипатий старался избегать слова "ересь", - Его Святейшество имя святого покровителя дал. Тако же и каждому будничному обряду, кои Вере нашей не супротивны изначально. Ибо Он сказал: "нет, чтобы, выбирая плевелы, вы не выдергали вместе с ними пшеницы".
- Довольно, брат Ипатий, довольно. - перебил его епископ. Надо бы ранее это сделать, да никак не удавалось. Живительная влага просто сдавила епископу горло. Омертвел язык, вопрос - насколько. Крепкую сварганили умельцы. Руки свободны, но не махать же ими перед взмокшим отцом Ипатием - не для того вызван. Вот и оставалось, что глазами сверлить, пока не пройдет, не рассосется. - Узрел разделение помыслов, великолепно. Несть горшия, яко! ("Убил, носорог, убил!"). Отвлечь простолюдие от мирских дел затеял? Кто же тебя надоумил уводить паству с пастбища? Притчи, глава 18, стих 7. Знаю, что запомнишь. Те, кто в поте лица хлеб добывают на пропитание, богоугодное дело делают. Потому еще, что мы, их пастыри, тоже с этого хлеба кормимся. И будем кормиться, пока у прихожан нужда будет лучшим куском с духовным отцом поделиться. Нужда - это желание, без принуждения осознанное. То есть Вера, которую душа человека испытывает. И мы только тогда в сознании верующих от Святой Истины неотделимы, когда свет этой Истины простым прихожанам несем. Умело несем. Поэтому одних слов, даже из Святого Писания, мало для установления и укрепления Веры. Прихожанин судит нас по делам нашим, и, судив пастыря, судит Истину. Ибо лжепророки соблазняют непрозревших или нестойких неотличимыми словами.
Епископ сделал паузу - еще одна порция огня из желудка достигла гортани. ("Жжет, но уже не так" - подумал он). А отцу Ипатию сказал:
- Для укрепления Веры маловато будет просто твоего участия в празднествах деревенских, брат Ипатий. Не первый круг имя святого Ратмира с листопадом Церковь соединила, а и теперь не всякий имя святого помнит. Но вот что зелья вволю испить не возбраняется, каждый пес на селе знает. И что церковные люди не отстанут в состязании возле бочонка, тоже знают.
- Грешен, батюшка. Поделом мне упреки Ваши.
- Упреками не отделаешься. Ты не просто посвященный, не просто Избранный и обученный свет Истины людям нести. Ты еще глава прихода, и отвечаешь не только за себя. В первую очередь за себя, затем за младших служителей церкви, затем за души прихожан отвечаешь. Не передо мной грешным, а перед Ним!
("Вспомнил, что сам грешен - это хорошо") - подумал отец Ипатий. А епископ опять сделал паузу. По своей воле, кончился у него подогрев снизу, а нужно было еше раз зацепить проштрафившегося отца Ипатия. Епископ был из толбанцев, племенные привычки, вырабатывавшиеся веками, заставляли его добиваться превосходства.
- Молчишь, брат? Ведомо, ведомо мне, что не так уж рьяно соблюдают в твоем приходе непреложные обряды Церкви, в угоду Лешим и Кикиморам. Снова придет забытая религия, снова эти исчадия почитаемы будут. Ответь мне, почему в честь святого Ратмира звонная служба не состоялась?
- Состоялась, Ваша милость, и звонная служба, и благочестивая проповедь, и ...
- Уж не думаешь ли ты, глава прихода несчастного, что мои уста ложь изрекают? В данном случае, со звонителем?
("Опять паузу, помучайся, отец Ипатий").
Задержал речь епископ, заставил думать собеседника, и когда тот приготовился что-то сказать, набросился сам:
- Может, у тебя в ушах сплошной звон после пива маркедонского, и мерещится тебе, что это есть то самое благозвоние, которое в надлежащей мере должно все церковные праздники сопровождать?
- Виноват я, ваша милость. Не усмотрел за звонителем приходским, получил он увечье, несчастный. Два заключительных перезвона во имя святого Ратмира не совершили, прости, Всевышний, прегрешения наши.
("Теперь крещендо! Пора.") - подумал епископ.
- Да все я знаю, все! Перебрал твой звонитель, да и сверзился с лестницы. Увечье невелико, мог бы и залезть сызнова, если бы подсобили ему. Просто никто из служителей не захотел, чтобы служба состоялась. Перезвоны простые, можно было ученическим благозвучием заменить. Это не грех, если иных способов нет.
Теперь молчал отец Ипатий. Он ожидал наказания.
- Проступок твой серьезный, брат. Делаю тебе, - тут епископ сделал маленькую паузу, последнюю - прелюдия заканчивалась, - порицание, и налагаю на тебя обязанность следующую: - епископ растягивал слова, чтобы достойно завершить словесный поединок, - две четверти луны выполнять работу звонителя. Совершенства в гармонии не требую, больших празднеств не будет, можешь начальные семинарские перезвоны употребить, не забыл ты их, полагаю. Но чтобы звонница непременно звучала в те дни и часы, которые в уставе церковной службы записаны. Такова моя воля.
Заключительного "Амен" отец Ипатий не услышал. У него все плыло перед глазами. Дело не в мелодии, не выучил он ее в семинарии, и не надо. Все равно в его приходе никто колокольного теста от органного опуса не отличит, разве Шамиль, да ему все равно, безбожнику. Высота - вот причина для отчаяния! ("Откуда дознался, носорог?"). Был у отца Ипатия особый непреодолимый страх высоты. На холм, на гору, или над обрывом стоять - запросто. А вот на дерево забраться уже с отроческих лет не мог. И на колокольню - дрожь в коленях неимоверная, молитвы не помогали. Да ничего не помогало! В семинарии однокурсник за пиво выручал - подслеповатому Лэреру безразлично было, кто из небитых или битых наверх полезет веревку дергать. А тут на виду, не отвертишься. Взыграла толбанская кровь у епископа, но такая же грела кости отцу Ипатию. Промолчал отец Ипатий, не стал унижаться, перемену наказания просить. Выхода пока не видел, но в крайнем случае - должен пересилить. Толбанец должен выдержать испытание!
Вошел Аж-аж, прикатил на тележке блюда. На две персоны - заметил отец Ипатий, значит, милость епископа запланирована. ("Вот только что ему от меня надо, зачем вызвал?") - забыв о колокольне, размышлял он. А епископ второй раз поморщился. Не звал он сейчас Аж-ажа, не вовремя тот о животе епископа побеспокоился. И с отцом Ипатием - не решил еще епископ. Наказать надо, но лучше - заставить работать как следует. На кого еще ему, толбанцу епископу опереться, как не на толбанца приходского священника? Развеяло их народ по всей Ойкумене, не ладили толбанцы друг с другом у себя на Первичной земле, не ладили и в чужих краях. Но общая опасность заставляла их забыть колена, племена и ветви. Единство толбанцев, не всех, конечно, а хотя бы двух, это такая редкость! Но уж если это случилось, если нашлась причина ...
Потому не решил епископ Афокл, в миру Даниил, что ему делать со священником Ипатием, в миру Симоном, что причина для тревоги была не столь очевидна, опасность не прорисовывалась, не про-ри-со-вы-ва-лась. Как поведет себя отец Ипатий, тоже не ясно. Во времена Супремы толбанцы друг друга иногда жгли, считая личную неприязнь важнее общности крови. Давно ли?
Опять Аж-аж заставляет действовать, вроде не ты главный в доме. Аж-аж не было его имя, настоящего никто и не знал. Но что мог выговорить этот услужливый недотепа своим непомерно большим языком, так именно эти звуки, и никаких других больше. Так и прозвали, Аж-аж да Аж-аж. Подвыпившим у него гостям епископ рассказывал, что если язык Аж-ажа вытянуть в длину, то он ему достанет до... Ну ладно, к делу! Отец Ипатий шептал молитвы, прелюдия кончилась.
- Почему долго не приезжал сам?
- Без вызова не осмеливался беспокоить вашу милость.
- Похвальна твоя забота о нашем спокойствии, похвальна. - ("Первая похвала у него с подвохом всегда, думай, отец Ипатий, ох, думай!"). - Должен был явиться сам, если события затрагивали Высшие интересы, интересы Церкви. И не бояться беспокоить хоть епископа, хоть самого папу.
- Как же мне определить, важное событие или нет?
- Отговорки это, отговорки, отец Ипатий. Ты - Избранный, на тебя Дуновение приходит, и ты умеешь принимать Его Дуновения. Или разучился по причине пьянства чрезмерного?
Ничего не ответил отец Ипатий, опять ему не по себе стало, но епископ продолжал:
- Нет, не разучился, брат мой. ("Неужели пронесло?") - Помню я, как ты вовремя Аномалию в появлении портрета в харчевне обнаружил, чем и похвалу заслужил.
- Но я только обнаружил неканоничность события, трактовать его я не способен был тогда, хотя по уставу именно мне полагается первую оценку давать.
- Не было бы твоего сигнала, не над чем и нам было бы размышлять. Сам факт обнаружения - в твоей копилке. Пополнять ее - твоя забота. И обязанность, как приходского священника.
Аж-аж наводил порядок на столе. Сервировка у него стала получаться приличной. Не олуха в дом взял. Для необщих бесед вполне слуга подходящий. Но я же еще не решил! - думал епископ.
- Не заметил я в своем приходе таких важных событий, чтобы можно было побеспокоить ...
Но епископ опять перебил отца Ипатия:
- Как это не заметил? Смерть на дуэли - не событие, ладно. А пожар в харчевне? А бегство людей? А сожжение портрета злополучного?
("Довольно мягко, носорог, не кипит уже"). А вслух - совсем другое:
- Пожар сам Тобин устроил, чтобы дымом выгнать поединщиков из комнат.
- Кто это тебе сказал?
- Да сам Тобин, он об этом всем подряд говорит. ("Не на исповеди же я это узнал?"). - Вроде своим подвигом считает.
- Неожиданно для скряги в умника превращаться. К добру ли это ему будет? Впрочем, продолжай, брат Ипатий, делись своими оценками.
("Да, проповеди - посев, исповеди - сбор урожая. Только достается урожай всегда носорогу. Значит, за этим звал. Ну, теперь легче будет").
- Думаю, бегство Сюзанны и сожжение портрета - на пользу Церкви. У мужчин лишнее беспокойство исчезло. А для того естественного влечения им и остальных женщин хватит. Пока война не кончилась. Тобин об угнанных лошадях не беспокоится потому, что ему заплатили за них. ("Это уж точно - на исповеди" - подумал епископ). Странствующие рыцари покинули наши земли, и забот у нас меньше. Не так уж и плохо, что работник Хосе Сюзанну с собой увел. Вот моя оценка, вот почему не стал я беспокоить вашу милость.
Пока отец Ипатий говорил, а епископ слушал, слуга Аж-аж налил в обе стопки и удалился к двери.
- Способность проникать в смысл явлений тебя не оставила, брат. ("Пожалуй, можно выпить вместе"). Но то, что достаточно для простолюдина, недостаточно для священника. Куда проныра Шамиль девался ("вдруг знает")?
- Никто о нем не знает, никто. Я полагаю, что он уехал вместе с рыцарем-победителем.
- Возможно, брат Ипатий, вполне вероятно. Я утомил тебя беседой, прошу разделить со мной трапезу.
Собутыльники поневоле, церковники чокнулись, выпили и на время замолчали оба: обожгло. ("Заказать еще у них, - подумал епископ. - "Буденный огонь" назвать, по имени рецептора. Пойдет и на продажу, мне сподручнее, чем им, торговлю организовывать").
А отец Ипатий ни о чем не думал. Предстоящий подъем на колокольню - это был удар, но и слезистая водка - тоже не мамкино молочко. Стресс - слово не этого времени, но действие напитка было точно таким же. Скомпенсировали они друг друга, растворили, и размяк отец Ипатий окончательно, чуть позже, после второй.
Епископ пытался допытаться у него про необъяснимую смерть Сеттена, но ничего не мог добавить отец Ипатий к тому, что уже знал епископ сам.
- Так где же ты был, неповоротливый? Почему весь народ на драку глазел, а тебя там не оказалось?
- К вечерней службе готовился, ваша милость. И книгу вашу перечитывал, чтобы проповедь была с нужными нравоучениями и примерами из жизни, понятными прихожанам. Был я там, но не с начала дуэли.
("Льстит, негодник. А может, и правда, почитывает?")
- Что с Кларой стряслось, поделись оценкой, брат.
- Непонятно почему, но шериф ее в застенок засадил на ..., уж не помню, на сколько дней, а потом выпустил, что тоже непонятно. И без пыток даже.
- За действиями супротивника глаз зоркий следить должен. Не проморгай чего, брат. Сама Клара как после ареста?
- Озлоблена была сильно, ваша милость. Но не на шерифа, а на стражника Рудольфа, полюбовника своего. Пока ее не было, тот, сами знаете...
- Понятно, понятно. Как она сама понимает, почему шериф так с ней поступил?
Лучше, конечно, спросить у шерифа самого, но тот недоступен для церкви, исповедь шерифа даже для епископа невозможна стала, после упорядочения догматов. ("Каждый папа свой след оставить желает, вот и дергают нас безбожно").
- Шериф несколько раз ее про непонятную вещицу, ту, что она у оруженосца видела, спрашивал.
("Значит, знал отец Ипатий про хитроумную штуковину, знал, и не объявил. Даром ему это не пройдет. Но - не карать сразу, а выведать все сначала. И помягче, под водочку").
- Как ты сам ее оцениваешь, брат мой? - епископ налил обоим сам и предложил отцу Ипатию.
("Брат мой, - подумал тот. - Вот, значит, для чего я ему нужен").
- Мне дозволительно только первичные оценки давать, поэтому прошу не гневаться, если ошибусь ненароком.
- Продолжай, брат мой, да закуси, кулинар у меня старательный.
- Полагаю, что это дело никак с нечистой силой не связано. Нет угрозы церкви от этого ин-ди-ка-то-ра звукового. Это волшебство, но никак не колдовство.
- Справедливо, брат мой. Хотя... Давно ли у рыцарей такие предметы в пользовании появились?
- Да и не появились они у всех-то рыцарей, ваша милость. О других таких не слышно было ранее.
- Значит, эти - имеют у себя, пользуются ими тайно, и скрывают от других. Так, брат?
- Выходит, так.
- И по-твоему, это все-таки волшебная вещь, обладатель которой делиться ею с другими обязан, а не колдовство, так?
- Затрудняюсь с ответом, ваша милость.
- Молчал бы, если ответа не знаешь. Невероятную смерть дуэлянта ты проморгал, неизвестный предмет, который чудеса делает, тоже мимо тебя прошел. За несоблюдение службы ты понесешь наказание, а как за это упущение с тобой поступить?
Молчал отец Ипатий, добил его носорог.
- Как по-твоему, - продолжал епископ, - по доброй воле уехала Клара с бодуганским купцом?
- Оцениваю, что по своей воле. Хотя на исповеди перед отъездом она не была.
- Исповедь здесь ни причем, ибо она есть тайна Господня. Ты оценки событий должен давать, а не факты приводить.
Снова в ответ молчание.
- Отъезд Клары - наверняка дело шерифа. Много у него знакомств среди купцов заезжих. Что-то знала Клара, вот и убрал ее шериф.
- Проще было убить.
- Значит, не захотел шериф внимание привлекать. Наше внимание, понял, брат?
- Может, ему Клара живая была нужна?
- Была бы живая нужна, не выпустил бы ее из застенка. Не нужна она ему никакая, а вот Знание нужно. Да причем взять его так, чтобы другим не досталось. А если взять невозможно, уничтожить, чтобы и следа не было. А смерть Клары как раз могла быть тем следом, той зацепкой.
- Мудры ваши рассуждения, ваша милость.
- Кроме Клары, ту вещицу видели еще Тобины и Рудольф. Тебе следует хорошо поработать с Рудольфом, чтобы знание приобрести для правильных оценок, понял?
- Понял, ваша милость. Только Рудольф сильно к шерифу привязан за то, что тот его от солдатчины освобождает.
- А ты намекни Рудольфу, что такое освобождение на упрятывание похоже. И не шериф окончательное решение по рекрутам принимает. Сообщи Рудольфу, как бы между прочим, что церковь свои интересы в солдатских наборах имеет, и свою силу показать может.
- Попробую, ваша милость. Но что же далее?
- Далее, неразумный, тебе подчинить Рудольфа себе нужно. Приобщить его к церкви. Сначала подружиться якобы. Тебя учили этому в семинарии, не должен забыть.
Обучение было палочным, отец Ипатий не забыл, но попытался возразить:
- Руди чертовски хмельные напитки обожает. Без выпивки к нему не подъедешь.
- Следи за языком, брат. Хмель, этого и Всевышнего в одной фразе не соединяй. Обожает. Лучше помедли да впредь замену подобному слову поищи.
- Непременно, ваша милость. Буду внимателен.
- Можешь сближение с Рудольфом разными путями искать, но должен он быть в твоем стаде.
Значит, разрешает выпивки с Рудольфом, - понял отец Ипатий.
- Как быть с Тобинами мне? Тоже приблизить их к церкви?
Они выпили еше по одной, прежде чем епископ ответил. От Анны, боявшейся потерять доходное место, епископ получал не меньше сведений, чем от отца Ипатия. Но лучше, чтобы пока отец Ипатий этого не знал.
- Ты отвечаешь за души всех прихожан. Ни одну не потеряй, но прежде старайся привести к церкви тех, кто отдален от нее.
- И Шамиля тоже?
- И Шамиля непременно. Узнай, где он. Узнай у Рудольфа подробности этого дела, и намерения шерифа.
- Трудна задача сия.
- Легкой работы у священника никогда не было, нет, и не будет. Потому и разделение на Избранных и прочих среди верующих должно быть. Потому паства твоя должна жить мирскими интересами, кормить пастырей своих, которые единственные знают Слово Божье, и знают, как обратиться ко Всевышнему не с суетными делами, чтобы молитва священника до Него дошла. Избранные должны прихожан в страхе держать, оценки их действий и помыслов производить. И помыслов. Запомни, брат Ипатий. А так как Избранные ближе к Богу, их слова скорее до Него дойдут, чем попытка мирянина что-нибудь сказать Ему.
Что-то не совсем каноническое произносил епископ, видно, водочка в голову ударила, но отец Ипатий внимательно слушал - пригодится. Станет - не станет его епископ папой, неизвестно, а вот кардиналом - недолго ждать, по его, епископа, словам.
- Отделить греховные помыслы и не дать им превратиться в греховные же дела - святой долг Избранного церковью. За надлежащее выполнение им своих обязанностей - соответствующее его заслугам вознаграждение.
Слово "вознаграждение" понравилось отцу Ипатию даже больше чем появившееся внутреннее тепло после очередного принятия напитка, но епископ продолжал:
- Самым лучшим вознаграждением для Избранного является Его Высочайшая Милость - приближение к Нему. Совознесение Избранного на небо, принятие в Круг, а для особо отличившегося - в Ближний Круг.
Отец Ипатий только раз случайно слышал об этом Ближнем Круге, и ему очень хотелось знать, за какие заслуги может быть такая неслыханная и непонятная награда. Но повеселевший епископ не стал распространяться на эту тему. Видно, имела Церковь секреты, которые следовало таить и от простых священников, таких, как отец Ипатий.
А епископ продолжал, приступив к своей коде, но его слова все меньше и меньше нравились отцу Ипатию.
- Помни, брат, что распятие Его было прежде Его вознесения. Пастырям следует знать и понимать, что их совознесение на небо может случиться только после их сораспятия на кресте. Не буквально понимай сказанное мной, а так, что пастырь должен содержить свой, человеческий и священный, подвиг во имя Веры, который был бы оценен равносильным Его подвигу. Только в этом случае Избранному...
Отец Ипатий представил свои руки, пробитые гвоздями, и сознание его отключилось. Епископ продолжал и продолжал, наливая себе и собеседнику, но собеседник машинально кивал головой, опрокидывая стекляшку в рот, и никак не реагировал на вдохновенную речь хозяина дома. "Добил, носорог, добил" - так подумал бы отец Ипатий, если бы мог соображать. Аж-аж вышел за дверь в самом начале этого словоизлияния - все было сказано раньше, и слушать было больше нечего, хотя беседа церковников продолжалась.
Чутьем определив момент, когда во фляжке не осталось ни одного булька, Аж-аж вошел в комнату, положил фляжку себе в карман, обнял обоих собутыльников и повел их из комнаты во дворик, на свежий воздух. Из горла епископа, а может, будущего кардинала все еще вырывалась речь:
- Ибо прочна Церковь контактами нашими братскими. И если брат перед братом, как и сын перед отцом, душу открытой держит, - нет слабины в делах наших.
Аж-аж усадил епископа в его любимой беседке, дабы тот мог продолжать, никому не мешая. Сидевшие на ветках грачи загалдели и улетели через пустырь в рощу. Отца Ипатия Аж-аж усадил в его коляску и, вспомнив что-то, показал жестами кучеру, чтобы тот малость обождал. Вернувшись через пару минут, Аж-аж запихал отцу Ипатию пузатенькую бутыль в его потайной карман под мышкой. Бутыль была полной - для приманки Рудольфа.
После этой примечательной беседы прихожане несколько суток подряд могли видеть одну и ту же картину: отец Ипатий, хлебнув епископского напитка, заставлял свои ноги подыматься по лестнице вверх на колокольню. Сначала правую, потом левую, потом опять правую. Еще несколько шагов, можно хлебнуть еще. Но нельзя прекращать муку вообще. Надо исполнить волю начальника! Толбанец должен выдержать испытание! Там зачтётся!
Рудольф, слегка навеселе, молча держал лестницу и смотрел вверх на поднимающегося отца Ипатия. Рудольфу хотелось еще, но фляжка была у пастыря, и надо было ждать, пока тот не надергается за веревку и не спустится. Рудольф испытывал тревогу каждый раз, когда пастырь прикладывался к горлышку. Не забывал Рудольф и приказа шерифа: слушать и запоминать. И меньше пить!
Трезвый как стеклышко и ничего не понимающий звонитель стоял рядом с Рудольфом и перебирал пальцами несуществующие концы веревки. Отец Ипатий, подвыпив, предлагал и ему отхлебнуть из той фляжки, которую регулярно пополнял Аж-аж, но звонитель каждый раз решительно отказывался. Причина отказа была отцу Ипатию непонятна, но он не очень-то настаивал.
В своей комнатушке Маришка чинила подгоревшие одеяла. Хозяин поколотил ее неизвестно за что, и не было милой Сюзанны, чтобы выплакаться. Был потерян и Руди, которого она только-только научилась любить. А работы без Сюзи заметно прибавилось...
********
Любовник был что надо: неутомим и горазд на выдумки. Полнокровный Потомок, интересно - какого колена? Вряд ли другие женщины могли его так научить - это было у него природное. "Если бы он писал картины - был бы великим художником" - подумала Луиза, ответно лаская и поощряя своего кавалера. Она сильно отталкивала Марека то влево, то вправо, но Марек был еще сильнее, отводил ее ручки и успевал, успевал, успевал. Ее полувскрики: "Хватит, Марек..., хватит!... Отпусти, негодный!...", ее попытки вырваться, ее кулачки, которыми она его колошматила куда ни попадя, ее прерывистое постанывание Марек понимал как поощрение, именно этого и добивалась Луиза. Великолепная любовная игра в театре без зрителей! Луиза игриво выгнула спинку, охотно подчиняясь его очередной фантазии, и приготовилась получить свое долгожданное ощущение. Но вместо этого накатила Волна.
Колени Луизы согнулись с такой стремительностью, что Марек отлетел к противоположной стене, и стена содрогнулась и загудела. Крик женщины, крик мужчины... Но еще до вскрика, до того, как сбросить любовника, Луиза успела послать проклятия всему своему роду. Мысленно, конечно. Она снова настроилась, но уже совсем на другое, и начала Вникать. Трудный процесс, особенно если невовремя.
Посланная Луизой встречная поисковая, то есть бессобытийная, волна вошла в резонанс с волной Невероятия в том месте, где находилась придорожная гостиница некоего Джеффри Тобина, и в то время, когда там заканчивалась схватка дуэлянтов. Источников было, кажется, три. Или четыре? Нет, точно три: портрет молодой женщины, и оба драчуна, выглядевшие как странствующие в поисках приключений рыцари. Было что-то еще рядом, но очень-очень смутное. Помехи неопределенности - правильно решила Луиза и сосредоточилась на главном. Реакции, то есть ответы на невероятные события, были неравнозначимы по определению. Реакция того, кто давал ответ раньше, была более весомой. Хочешь иметь преимущество - твори НЗ, в крайнем случае - имей быструю реакцию.
Женский портрет был удивительным, и Луиза испытала жгучее чувство ревности. Только нежелание терять драгоценнейшее сейчас время, только понимание простого факта, что Источник был пассивным, что на него не требовалась никакая реакция, заставило Воительницу Луизу заняться мужчинами. Луиза довольно быстро определила, что дрались они из-за женщины, изображенной на грубом холсте. Стиль почти ню, легкий полупрозрачная накидка на плечах, один узкий конец опущен до талии. - Опять отвлекаюсь на эту рисованную шалаву, - ругнула себя Луиза и принялась за главное. Стоны Марека ее не могли отвлечь. Воины дрались из-за женщины насмерть - это понравилось Луизе, и она послала первый ответ: "Да, разрешаю". Ответ был предварительный, но если она не передумает, он будет иметь полный вес. И пусть никто не смеет ее опередить! Луиза просмотрела всю дуэль в поисках Искажения, но его все не было и не было. Перескочить через минуту-другую, даже через мгновение - было нельзя. Упустишь главное - и весь анализ насмарку. Только время потеряешь. Сотворить НЗ - дело непростое. Придумать, научиться, улучить момент, и, наконец, применить - все звенья должны быть прочными. Равнопрочными. Да еще подать его галантно, без примитивной грубости. Пошла мода на галантное применение НЗ, давно пошла, и непохоже, что она скоро переменится.
Луиза шарила по времени и пространству, проверяя каждый миг, каждую позицию фехтовальщиков. Нравились ей эти решительные мужчины, весьма нравились. Если бы они еще из-за нее дрались! Но это было почти абсурдно: дуэль Воинов из-за Воительницы! Для чего - чтобы получить преимущество от союза? Союз Первородных - это возможно, но это такая непрочная редкость. Каждый сам за себя, никому не доверяй - это принцип жизни. Или точнее, выживания. Если сомневаешься в равном тебе, а сомневаешься всегда, значит, выбирай: либо драться насмерть, либо отойти и построить свое Место.
А для постели они не годились, ни оба вместе, ни каждый в отдельности. Стон Марека опять проник в мозг, и мысли Луизы скакнули в ненужную сторону. ("Опять отвлеклась!") - Луиза стала внимательней. Вот оно! Последний ловкий прием, и противник повержен. Красиво сделано! И со стороны почти не видно ни-че-го такого. Не забыв, она проверила и Бифуркацию. Соперники были достойны друг друга: та же элегантность, Искажение микроскопично, только НЗ другое. "Да, разрешаю" - Луиза быстро подтвердила ответ. Все было в порядке, все устраивало Луизу. При Бифуркации выживший владеет только своим НЗ, а наблюдатель - обоими, из каждой ветви. Приобретение для Луизы было ценным. Осталось только изучить НЗ, чтобы потом иметь возможность их применить. Воительницы почти никогда не дрались на дуэлях ни друг с другом, ни с Воинами этим оружием, но во-первых, почти, во-вторых, знание - сила, в третьих, быть Воительницей - не вечное занятие. Может быть, придется сменить пол и многое другое.
Луиза сделала в памяти координатную отметку Места, где произошло Искажение. Потом можно проанализировать детальнее, а теперь возвращение. Возвращение в прежнее естество. Первым прорвался Марек своим молчанием. Следы его стонов сохранились, и Луиза забеспокоилась. Там что-то со стены свалилось на него, книги, ваза. Вода вылилась на ковер, не беда - сам вынесет, сам просушит. Жалкие остатки букета - на полу, на загорелом мужском теле, но обладателя этого тела, казалось, ничто не беспокоило. Луиза заволновалась - с Мареком неладно. Это неправда, будто у Воительниц нет сердца. Луиза соскочила с лежанки и наклонилась к своему любовнику, провела ладонью по вискам, по лбу, по груди. Марек был жив, но сердце... сердце давало сбои. Не должно так биться сердце у здорового мужчины!
Обнаженная женщина осторожно повернула обнаженного мужчину на спину. Может, тому было больно, но он не застонал и не открыл глаза. Лицо его было бледным, словно он всю жизнь прятал его от солнца. Сильный удар головой - сотрясение мозга. Плюс испуг - Луиза поставила диагноз. Этот диагноз попроще, не то, что диагноз Искажения. Искажение та же болезнь, только не человека, не живой твари, а болезнь Места, болезнь пространства и времени, и все из-за проклятых сородичей, убивающих друг друга. И творящих НЗ. Это проклятие тоже было мысленным. Не вслух же - вдруг сбудется. Быть Воительницей - это давало огромные преимущества перед всеми остальными. Выше - никого, но равных тебе - великое множество. И нельзя отстать в вечной погоне за знанием, ибо отставание подобно смерти. В буквальном смысле.
Луизе было жалко Марека, и она выбрала самое щадящее лечение. Красотка склонилась и поцеловала лежащего в губы, чуть приподняв ему голову. Потом плотно легла на него сама, пытаясь обнять своими ножками. Поцеловала ещё, ещё. Само прикосновение молодой женщины - уже лечебно, это в генах, в юном возрасте девчушку можно научить за несколько сеансов. Не теряйте свой дар, девушки!
То, что она передавала Мареку с поцелуями, не имело названия на его языке. Душевный невидимый эликсир, целебная бодрящая аура - все не то. Но дело было сделано - здоровье очень скоро вернется к ее кавалеру. Марек был восприимчив как ребенок, да он и был им - полнокровный Потомок одного из первых колен. Не пациент, а прелесть. Луиза собралась перенести неподвижного молодца на кровать, и вдруг заметила, что на нем много крови. Скажем так: многовато. Через мгновение она поняла, в чем тут причина. Если бы она смотрела на все это со стороны, то непременно расхохоталась бы - настолько анекдотичной была ситуация. Но когда свидетели веселятся, потерпевшие ведут себя по-другому. Когда Луиза начала анализ Искажения, она затормозила эмоции, ощущения. Да что там - просто выключила. Потому и не заметила ничего, не обратила внимания. Теперь нужно было легонько отпустить боль, отпустить - чтобы понять, где - для еще одного диагноза, а легонько - так себя тоже жалко. Взвизгнув от неприятного ощущения, Луиза включила самолечение. Хорошо, когда твое тело тебе во всем подчиняется. Ну, йоги там кое-что могут, но как остальные-то живут? И ведь существуют, радуются жизни, познают мир, не умея управлять собой.
Она отнесла сонного Марека под душ, вымыла его и себя, и вернула живой куль назад в спальню. Конечно , ванна лучше, чем душ, но она требует больше времени и какого-то другого настроения. Более спокойного состояния. Да и Марека жалко. Приятнее лежать с ним в постели, чем нежиться одной в ванне. У Воительниц нет сердца - чепуха!
Когда Луиза перехватила Марека из-под носа у высокородной Марго, она представляла, как сделает так, что он будет носить ее на руках. А теперь приходится таскать его самой. Но Мареку здесь должно быть лучше. Марго не будет его носить на руках, просто не подымет. Куда принцессе казино против Воительницы!
Сменив постельное белье и вытерев любовника, Луиза уложила его в постель, по-матерински укутав одеялом, и забралась туда же сама. Реакция на Волну - утомительное занятие, иллюзией всемогущества Луиза не страдала, нужно было отдохнуть самой.
Закрыв глаза, она опять очутилась там, близ харчевни. Там ничего не изменилось, Источников было три. Да, именно три. Портрет был пассивным Источником, Луизе не следовало бы на нем задерживать внимание, но она опять не совладала с собой. Женщины всегда соперницы, никуда и никак природы против не попрешь. Взяв себя в руки, Луиза настроилась на просмотр дуэли. Вокруг сражающихся были люди, довольно много людей, и Луиза среди них неожиданно обнаружила ту, с которой был портрет нарисован. Обыкновенная молодушка, даже не смазливая. Что за чудо совершил художник, да кто он? И зачем ему это потребовалось? Луиза представила себя на этом портрете вместо Сюзанны (так было имя оригинала) и с ужасом поняла, что она может и проиграть соперничество. Она, Воительница, проиграть изображению? На потолке у нее было зеркало, даже ее любовники поначалу не знали об этом. Красавица откинула простыню, отодвинулась от начавшего похрапывать соседа (это хорошо, лечение идёт успешно!), нажала потайную кнопку, и затем посмотрела на себя мужским взглядом (Воительница умела и это). Одна, другая поза - ничего не помогало. Холст был соблазнительнее. По сравнению с ним отражение её в зеркале годилось только для порнографических открыток.
Обида, нет, не обида - оскорбление - было неслыханным. Ей захотелось тут же задушить, утопить, расчленить Сюзанну. И только значительным усилием воли ей удалось оторвать свое сознание от неповинной девушки, от портрета и переключить его (в который раз!) на Искажение. И пока ее аналитическое "Я" отыскивало дополнительные члены уравнений, граничные условия, константы, которыми воспользовались Воины, пока ее действующая память сортировала, сравнивала, сохраняла новейшую информацию, эмоциональная часть ее "Я", даже находясь в угнетении, зациклилась на портрете, на бедрах Сюзанны, на талии, даже на этом нелепом куске непонятной ткани, что свешивался с плеча. Когда анализ обеих ветвей Бифуркации был закончен, Луиза приняла решение. Простушка Сюзанна была ни при чем, она останется в покое. Но портрет!
Надо найти художника и заказать свой, если это возможно. Художник наверняка из Воинов - портрет был Источником, а удастся ли заключить союз с Воином, даже на время написания портрета? Луиза сама отлично рисовала, но сделать такой портрет не могла и она. Иллюзия всемогущества. Выбор пола деформирует личность и сознание, мужской взгляд Луизы на саму себя - только приближение. Отказ от пола вообще - куда более ограничителен, чем выбор между М и Ж. Попытки такие были, но реакция была уничтожающей. Не захотели Первородные иметь соперников без слабостей, присущих мужчинам, без слабостей, присущих женщинам. Потому подозрительны к старикам. И к старухам тоже, вздохнула Луиза. И не дает общее мнение долгой жизни тем, кто стал освобождаться от излишних эмоций. Человек - а Луиза в этом естестве считала себя человеком, человек - это дерево. И для всего, чем богат человек, отведены ветви. Ветвь для секса, ветвь для науки, ветвь для политики. Но ствол у дерева один, и корневая система одна на все ветви. Чтобы дать Петру, надо отнять у Павла. Или наоборот. Хочешь быть супердуэлянтом - души в себе страсть к искусству, к науке, к противоположному полу. И еще неизвестно, что надежнее продлевает жизнь - меткость в стрельбе или изощренный ум физика. Будешь слаб - задушат соседи, - перекроют кислород и солнце. Устоишь перед соседями, не вздумай сильно возвышаться над ними. Общая реакция выравнивает вершины. Скрывай свой интеллект, скрывай свое умение, имеешь НЗ - береги его и применяй только в случае крайней необходимости.
Что там было у этих? Локализованная гравитационная волна и голографическое изображение несуществующего предмета? Пригодится или нет, а знать надо.
Реакция позволяла подрасти до общего уровня. Враждебность со стороны всех ждала того, кто победил заведомого более слабого соперника. Но набираясь сил и разума, каждый сородич Луизы понимал, что снисхождение не вечно, наступал такой момент, когда он должен постоять за себя сам, против кого бы то ни было. А дотянулся вершиной до кромки леса - сам догадайся, что высовываться опасно. Укоротят. Все вместе. Спокойная долгая старость - нет ей Места ни для кого из Первородных. Будь всегда молодым, активным и неполноценным. Будь способным ошибаться часто.
Марек будет спать долго, почти сутки. Проснется он в хорошем настроении. Луиза сама будет причесывать его поначалу, и он, наверное, даже не заметит шишку на своей голове. Не болит, не беспокоит. А доволен Марек будет потому, что одержана им показательная победа над этой привередливой манекенщицей. Можно было бы ему и за принцессой Марго ухлестнуть, но за ней охотиться - все равно что за жареной дичью. Своенравия той не хватает, слишком спешит навстречу, потому и менее интересна для Марека, хотя и помоложе выглядит.
********
На этот раз он от меня не уйдет. Никаких случайностей, никакой неуверенности. И почему мне ранее не везло, ведь и не прятался Барт от меня, прошлый раз просто разминулись на этом месте? Или все-таки избегал? Теперь, наверное, никогда не узнаю. Но я его настиг, и поединок состоится при любых обстоятельствах.
Подбегая к двери харчевни, я по привычке размял перчатки и толкнул ногой дверь. Обратили они внимание, сразу обратили. Ваши мечи при вас, судари? Мучительно соблюдать весь этикет, но это недолго. Потерплю ради победы. Я всегда выигрываю. Поединок начался.
Позиция неудобная, ну да ладно. Неудобна она и для них тоже. Лучше бы на полянке или на улице, но уж где застал. Усатый молокосос Грегор у Барта кой-чему научился, но мой Али ему не уступит. В крайнем случае сам и с Грегором справлюсь. Темп, темп. Не давать Барту отдыхать, не давать призадуматься. Это только кажется, что выпады мои пустяковые и безопасные, отражать тебе, Барт, все равно нужно каждый. Каждый!
Давно ты мне не нравишься, Барт, и Место твое не нравится. Придется многое менять. Ловко ты устроил мирок в виде феодальной идиллии. И себе нишу приготовил: странствующий рыцарь. Кто эти войны затеял, сволочь? Парировал, считаешь? Парируй, парируй, двигайся, лизоблюд королевский. Еще много таких ударов будет. Но ты не догадаешься, что я тебе приготовил. Ты думаешь, я просто задиристый дуэлянт? Просто ради Места дерусь? Ошибаешься, Барт, я дерусь еще и потому, что ненавижу таких никчемных, как ты. Дар Творца разменять на жратву да на баб! Нашел себе Место для славы.
Вспотел, любезный? Думал, раз-два, и справишься? Привык к победам над дворцовыми вертихвостками? А поединок Воинов не хочешь? Ин кварто. Стиль меняешь на ходу, меняй, меняй. Перестраивайся. Видишь, как я с тобой просто? Ни одного изощренного удара, ни одного. Только самые простые, и этот тоже. В любой школе фехтования начинают с этого. Только их много у меня, этих ударов, Барт. Часто они идут один за другим, такой темп только Воин может предложить, да к тому же тре-ни-ро-ван-ный. Это я тренированный, Барт, а ты - не очень. Поэтому думай, когда же я ударю по-настоящему. И что это будет за удар.
А Место твое переделаю. Они и не поймут, почему вдруг многое станет меняться. Прекратятся войны, прижмется церковь. Супрему я сумел все-таки остановить. Права городам, купечеству, научатся производство организовывать. Крестьян освободить и землю дать, хоть в одной стране. Там само пойдет. Интереснее жить буду. Не так как ты, Барт: вино лакать да фрейлин щупать.
Нервничаешь, Барт, нервничаешь. Чем тебе скамейка помешала? Думал, не увернусь? Прими еще парочку начальных, школьненьких. Пошевелись, пошевелись!
Дым из-за спины повалил. Неприятно, что глаза щиплет. Повернуть голову и посмотреть - что там? - опасно. Развернуться и сменить позицию - тоже нельзя - через дверной проем фехтуем. Да, харчевня не полянка. Сзади опасности нет, все мечи здесь, у двери, но если глаза заслезятся?
Али по моему приказу вышив наружную дверь, но легче не стало.
Тут и Барт догадался, что дым поединку не подарок, приказал Грегору. Но пока тот окно столом вышибал, мы с Али в их комнату прорвались. Смекнули быстро.
И тут портрет на стене некстати меня отвлек. Стою и смотрю. Смотрю и стою. Барт смотрит, меч опустил, и сосунок Грегор глазеет, Али рот разинул ещё шире. Чертовка! Кем мне себя подать в мире, где такие обольстительные водятся? Четыре мужика на один холст глазеют! Нет уж, я не под-дам-ся. Не под-дам-ся, глазастая.
Я и не поддался. Почти. Но оруженосца Барта я рубанул насмерть - не разевай рот на нарисованные бедра. Али, негодник, тоже увлёкся и попал Барту под взмах. Глаза виноватые-виноватые, в них не боль от раны, а страх перед наказанием. Оно не задержится, Али, вот уложу Барта, да подожду твоего выздоровления. Сопляк узкоглазый! Учи их, учи... Баба ему важнее оказалась! Остались мы с Бартом вдвоем, да еще эта голенькая на холсте, так и тянет глаза к себе, так и тянет!
Дыму как-то сразу прибавилось, пришлось срочно выпрыгивать. А там - толпа, не будешь же добивать лежачего. Дал ему подняться, и снова в темпе - атака, атака. Не дать передышки, наверстать темп. Воины умеют быстро восстанавливаться. Барт тоже Воин, хотя и негодный.
Деревенская улица, полная народу, тоже не полянка. Барт начал играть на публику. Посвящаю, мол, поединок красавице Сюзанне. Посвящай, но отбей все мои удары. Пришлось и мне посвятить. Оказывается, она и сама тут же. Девица победителю - хорошая традиция. Или победитель - девице, смотря как считать. И девице хорошо, и победителю, то есть мне, тоже будет хорошо. Вот только надо стать победителем.
Барт начал уставать, и я его достал. Потом еще раз. Но это еще не победа, не сбавлять темпа! Не готов Барт к такому, одно дело - ловкие приемчики с напарниками отрабатывать, Барт этим и славился. Шесть смертельных ударов Барта в учебники фехтования войдут, но ты Барт, к тому времени будешь мной побежден. И убит, как полагается. Парируй! Еще парируй! При таком темпе ты ни одного СВОЕГО выпада не проведешь, и если у тебя их не шесть, а больше, забудь об этом. Шесть - число окончательное для тебя, Барт. Окончательное - потому что конец тебе скоро будет.
Видно, мой правый глаз все-таки хватанул дыма. Терпел-терпел, да и пустил слезу. А сквозь слезу я не заметил уловки Барта. Точно таких два или три выпада я уже отбил, а этот не разглядел. Результат - колющая рана под левой ключицей. Опасно. Воины умеют отключать боль, но истечение крови не остановишь в бою. Надо торопиться и мне. Если ослабну, темп замедлится, а это для противника хорошо. Я показал, что озверел, и кинулся в атаку, приготовив НЗ. Вариантов удара всего два, но темп! Теперь считать, до какого числа Барта хватит. Справа рубящий, затем прямой укол. Попытки, понятно. Один, чередую, два, три, чет-нечет. Четыре, пять, шесть, семь. Глиссандо тремоло. Вариации слабенькие, примитивные. Чередую я, неужели не понял? Я же примитивен в бою, это твои слова, Барт! Восемь, девять, десять, чередую, одиннадцать. Есть!
Барт созрел на одиннадцатом. Он утомился, инициатива была полностью у меня. Поняв, что я просто быстро чередую одни и те же выпады, он построил экономную защиту. Такое примитивное ведение боя очень опасно для атакующего, противник может сыграть на опережение. Но для этого нужна великолепная реакция, а я уже загнал Барта. Его якобы опережающее движение было не атакующим, а защитным. Именно этого я и добивался.
В запасе у меня была только доля мгновения, и я успел. НЗ! Барт приготовился отразить мой простейший укол, но моего меча там уже не было. То, что видели его глаза, было только изображением меча, стоячей волной, а сам меч уверенно входил в тело побежденного. Победа!
Рев толпы, пора принимать награды. Но увы, Сюзи, сейчас у нас никакого праздника не получится. Попозже, попозже. На НЗ следует Реакция. Тебе этого не понять, да и знать не надо.
Иллюзия всемогущества! Кричу : "Коня!!!". Слуга харчевщика тут как тут. Бросаю тугой кошель Клаусу, и галопом на свою полянку. Шамиль-стихоплет успел подать мне мечи и проканючить про будущую поэму. Кинул ему монету, и прочь отсюда.
Полянка, полянка, кто бы мог подумать о таком совпадении! Там, в дальнем конце, спуск в овраг. Лаз в приготовленную пещеру. Отсижусь, а коня отпущу. Может, хорошему наезднику достанется. В голове туман, накатывает Айль. Соображаю туго, обрывисто. Интересно, как это проявится в других Вероятиях? Полянка, совпадение. Падение сов. Лаз - это колодец, люк, подвал. Темный подвал. Стены серые, рыжеватые, и с дефектами. Этот дефект - тайник. В тайнике должен быть клад, но его еще положить надо. Я не положу, другой положит. Но возьмет не тот, кто оставит. Что оставить мне? Деньги - это не сокровище, просто кусочки металла. Это для меня металл, а для кого-нибудь целое состояние. Когда выйду из Айля, мне нужна зацепка. Талисман, артефакт, предмет, на котором заклятие. Оставлю Серосталь. Мне сейчас не нужно, а мертвому Барту уже никогда не понадобится. Оружие убитого Воина - хороший выбор для клада. И не каждый сможет воспользоваться, тоже хорошо. Уймитесь, дятлы, не стучите так в мозг! Где ж мне со всеми справиться, противу всех устоять. Одна защита - Айль, беспомощность, лежачего сородичи не бьют. Чем будет клад в других Местах, найдет ли его кто, будет ли от него кому польза? Делаю за собой обвал, не обнаружат и с собаками. Отлежусь, отосплюсь, после вылезу. Сильна Реакция, ох, сильна. Много нас, и все... Проваливаюсь. Мозг, кажется, останавливается.
********
Тадеуш Комарницкий был способным неудачником. Ему не везло всю жизнь, он это чувствовал и тяжело переживал. Веселый жизнерадостный подросток, часто при деньгах - мать баловала, частенько в окружении молоденьких девчушек. Такой была внешняя сторона его бытия, а внутрь к себе он никого не пускал. Никто и не подозревал, что никудышное настроение постоянно сопутствует Тадеушу. Закон невезунчика - если какая-нибудь неприятность не может случиться никогда и ни с кем, то с ним - обязательно. Невезунчиком был он сам.
А может, он просто преувеличивал свои проблемы? У каждого свои ритмы, своя пора прилива и пора отлива. Многим жилось куда труднее, чем ему, но они как-то не давали собственному недовольству перерастать в панику . Впрочем, в чужую душу не заглянешь.
Обида детских лет, когда он выиграл первый приз в лотерею и не получил его из-за начавшейся войны, не забылась. Тадеуш рассказывал эту историю друзьям, подавая ее как шутку, но для него она так и осталась обидой.
У всех парнишек были клички, а у него не было постоянной. Пытались ему придумать какую-нибудь, но ни одна не прижилась. До войны раз-другой спутали с Коморовским, а во время войны - ни разу. Дороги нашего героя и его знаменитого тёзки не пересеклись. Так и звали просто Тадеушем до тех самых пор, когда по-другому уж и назвать было нельзя. Тадеуш помнил об этом постоянно, а это значит, что обида отнюдь не была незначащей.
Мама иногда, разозлясь на отца, называла его неприятным для того словом. Это слово знали только три человека: сам Тадеуш да родители. Однажды отец, вернувшись с работы, увидел это слово нацарапанным на стене дома. Тадеуш был хорошо выдран отцом, который так и не поверил в невиновность сына, как тот ни кричал об этом. Обида? - обида. А когда надпись появилась снова, и повторилась процедура наказания, маленький волчонок вцепился отцу в руку. Тот рассвирепел, добавил еще погорячее, и затем еще, и только молчание сына остановило экзекуцию. Мать и не думала заступаться за подростка, и мир ушел напрочь из этой семьи. Помирила всех только война, насколько было возможно. Уже после, на побережье, инвалид-отец спросил своего взрослого сына:
- Это ты написал тогда на стене, Тадеуш?
- Нет.
- Значит, Качинский. Убью гада.
Тадеуш посмотрел отцу в глаза и стукнул своей кружкой по отцовской. Пиво было горьким.
В войну Тадеуш пытался найти какую-нибудь работу, но что умел делать подросток? Только когда молодежь постарше повывезли на запад, стал появляться спрос и на его руки. Но это все был случайный приработок, вроде ремонта дорог или расчистки развалин. Марки давали не всегда, чаще просто талоны. По военной поре это были сытные дни. Подростки сбились в шайки и стали промышлять воровством. Военные склады охраняли те, а местные охранники только продовольственные склады. Охранники, с собаками на поводке, регулярно обходили вокруг территории. Навязанная оккупантами регулярность была только на руку воровским шайкам. "Свои" не стреляли, да были ли у них патроны?, но собак спускали не задумываясь. Был слух: однажды воришку загрызли насмерть.
Тео научил свою банду отбиваться от собак палками. Видя, что воришек немного, стражи спускали только своих собак, не вызывая остальных из собачатника. чтоб потом меньше их собирать. Шпана, убегая от склада, делилась на бойцов и носильщиков. "Мешочники" бегом уносили свои добычу, а "мушкетеры" Тео, быстро и организованно отступая, отбивались палками и не давали собакам прорваться к украденному добру. Пока до нетрезвых стражей доходило, что собакам дали отпор, и что давно пора спускать остальных...
Местной полиции хороших псов не давали, и продолжать погоню слишком далеко не имело смысла: собак тоже забивали насмерть. Тео зауважал Тадеуша после того как тот за одну неделю убил своей дубинкой двух крупных псов. Он получил звание, соответствующее помощнику главаря банды. Дали Тадеушу кличку Волкодав, кличка хорошая, понравилась, но не прижилась и эта. Да собаки были, хоть и сильными, невесть какой породы. Настоящая слава пришла к Тадеушу потом. И настоящая обида тоже.
Амбары за оврагом подломить не удавалось. Можно было все: забраться на склад, вытащить оттуда мешок или ящик, поднести к проволоке, пролезть под ней (она давно не сплошная, склад не оружейный), а дальше - всё. Слева - глубокий овраг, справа - изгородь из проволоки. И более трехсот метров по узкой тропинке до того места, где овраг кончается, и появляются шансы убежать.
Оккупанты так и не узнали, почему у банды Тео удаются кражи, хотя территории охранялись собаками. А секрет был прост: сама банда откармливала щенков и продавала их, по мере подрастания, жандармам. Был в банде собачар-профессионал, кормили собак все, и каждый шпанёнок мог надеяться, что там, у склада, или за проволокой, ему попадутся две-три знакомых собаки. Били палками только незнакомых собак, или тех, кто напрочь забыл своих первых, настоящих хозяев. Если спущенная собака не возвращалась к охранникам, то одно из двух: либо ее забила шпана, либо она сама ушла назад в банду.
Тадеуш сказал, что успеет добежать до начала оврага. Там его должны встретить свои и, если потребуется, отбить от собак. От чужих собак. Жратвы и денег не хватало, и Тео согласился: все знали, что Тадеуш очень быстро бегает, спринтер. Нырять в овраг было бесполезно, внизу от всех собак не отобьешься, а пока вылезешь - подоспеют эти с карабинами. Кто знает, что там у них в стволах? Если травят собаками, то могут и подстрелить.
Простые бойцы с дубинками затаились у того места, где этот овраг начинался. Тео, с которым Тадеуш о чем-то еще поговорил перед операцией, был на той стороне оврага как раз напротив дыры в проволочной изгороди. Видно было не всем, но те, кто видел, рассказывали, что все шло по плану. Слова "операция", "план" были обычными для Тео, а следовательно, и для всей его шайки. Через пару минут, после очередного обхода стражи, Тадеуш, не без труда, пересек овраг и на карачках подобрался к забору. Собаки в своих загонках переругивались между собой, охрана не беспокоилась. У вора было время, хоть и немного. Время на срыв замка, но не на подкоп. Но срывать замок не пришлось. Отмычка подошла почти сразу, второй ключ. Тео знал, где эти покупают замки.
Внутри склада Тадеуш ориентировался неплохо. Луна, хоть и пряталась время от времени за облаками, давала возможность посмотреть и запомнить. Дальше можно и наощупь. Где какие лежат ящики, было известно. Ребятам покрепче иногда удавалось подработать грузчиками, так что разведка у Тео работала. Самые глазастые успевали подсмотреть не только какие замки, но и какие ключи висят на поясе у охранника. Форма и размеры, в миллиметрах. Шутка. И не шутка.
Те, кто видел, рассказывали: Тадеуш вытащил из склада большой мешок, протащил его через дыру в заборе, под проволокой, и, стоя на самом краю обрывистого оврага, ухватив мешок руками за углы, раскрутил его вокруг себя и - перекинул. Удар был глухим, но в ночи - ощутимым. Собаки взвыли, и всё-таки никто из стражников не вышел. Тео с двумя невесть откуда взявшимися молодцами схватили груз и быстро унесли в темноту. А Тадеуш... Тадеуш вернулся в склад и повторил то же самое еще трижды. Операция обещала быть очень удачной.
Трое охранников медленно вышли из дощатого домика, отвязали своих собак и пошли вдоль охраняемого периметра. Почти сразу на той стороне, в дальних кустах, не своим голосом заорала кошка. Собаки зашлись в лае и стали вырываться. Дверь открылась еще раз, еще двое высунулись наружу, затем вышли на крыльцо. Стражники с минуту переругивались между собой, но продолжили обход. Тадеуш замешкался внутри. Ему уже давно надо было бежать. Наконец из сарая показался ящик приличных размеров. Нашего героя за ним почти не было видно. Собаки, услышав возню, стали рваться в сторону склада. Тадеуш и охрана не видели друг друга, между ними стояли разбитые автомобили, но объяснить поведение собак можно было только одним способом: внутри вор. Прокричав команды тем, кто остался, патрульные трусцой побежали вдоль забора, не отпуская, впрочем, от себя собак. Тадеуш был уже возле дыры, когда его заметили. Поняв, что ящик не пролезет под проволокой, паренек просто перебросил его через верх, и, нырнув под проволокой, успел, хоть и не поймать в воздухе, но остановить ящик на краю обрыва. Стражники пустили собак с поводков, а те, дальние, открыли вольеры. Луна забежала на секунду в облачко, а когда вышла, Тео и еще четыре его напарника рывками и перекантовками пытались затащить ящик наверх. Противоположная сторона оврага была не такой крутой. Тадеуш немного не докинул, но Тео оказался на высоте.
Два свирепых пса уже ныряли в ту же дыру, но Тадеуш был свободен от воровских обязанностей. Луна окончательно вышла на открытое пространство, и зрители могли наблюдать удивительный бег при лунном свете. Узкая тропинка между оврагом и забором, по ней несется невысокого роста бегун, а за ним - собаки. Две - так совсем рядом, пасти у самых пяток, но все-таки пятки впереди. Всегда впереди. Раз хлопец запнулся за что-то, сделал два больших прыжка на одной ноге, но восстановился и рванул дальше. А там, у конца чемпионской дистанции, его ждали свои, с палками.
Псов, гнавшихся за нашим спринтером, хорошенько отдубасили. С собакой, что сдуру перемахнула через овраг, расправился сам Тео. Эта кража была самой удачной, если не считать той, когда вместе с привокзальной шайкой укатили вагон. Но там при дележе дошло до поножовщины, а тут всё своё. Тадеуш стал героем, и Тео почувствовал, что уже не может покровительствовать ему, как раньше. И не хочет, хотя полезен Тадеуш был чрезвычайно.
Тео не смог поднять тот ящик, который Тадеуш перекинул через овраг. А до этого - через проволоку! И ещё вынес его на руках со склада!
В одном из мешков был шоколад, и Тадеуш первый раз в жизни досыта, до тошноты наелся этого лакомства. Галеты из ящика пошли в дело, в торговлю, а ирис и драже Тео решил сохранить про запас. Тадеуш и раньше обгонял всех в беге, но он и сам не знал про свою удивительную силу. Повторить свои результаты наш герой не смог. Ящик, даже полегчавший, он только приподымал за угол, не выше, чем сам вожак. В банде все перетянулись друг с другом на руках. Тадеуш оказался на втором месте, после Тео, да и то кое-как осилил Илонку. Та была постарше Тео, заведовала в банде продуктами, вела торговлю да в придачу обучала подростков обращению с женским полом. Тадеуш робел перед ней и первое время мысленно звал ее тётенькой. Тео несколько успокоился, на его власть сосунок бегун не претендовал, быстроногость вожаку шайки не нужна, а вот ум и сила - обязательны.
Споры вокруг Тадеуша: почему он тогда смог, а сейчас - нет, продолжались бы еще долго, но всех рассудила Илонка. Она до войны много читала и забивала всех своими книжными знаниями. Мужчина рядом с ней скоро начинал чувствовать себя кретином, хотя не всегда это было справедливо. Не держались возле нее мужчины, вот и перешла неугомонная на подростков. Илонка и объявила, что это был, дескать, страх. Струсил, мол, Тадеуш, а со страху у человека дополнительные возможности открываются. Обычно всё под клапаном, а страх этот клапан прорывает. То есть каждый может что-то такое, о чем и не подозревает. Зацепило это невезунчика. Сначала не поверил, а когда от самой услышал... Уже подкатывался он к Илонке, может, и до него бы очередь дошла. А тут - как обрезало. Более чем на год Илонка своими словами знакомство с женщиной отодвинула. Для Тадеуша.
Крепился, не показывал виду. Каково - из героя-силача в труса превратиться? И удача ушла. В другой раз собаки догнали, еле отбился, Тео помог. А вынести что-нибудь тяжелое - ни-ни. Не более, чем другие. Помнил он свой лунный час, помнил свое возбужденное состояние, а повторить его не мог. Осталась обида.
По плану, который тогда составили, Тадеуш должен был подтащить посильные предметы к оврагу, поймать веревки от Тео, потом привязать, а тот со своими крепышами за эти веревки... Да что там!
Война закончилась. Шайка Тео сразу распалась, поверили воришки в праведное будущее. Отец Тадеуша воевал за границей, не на родной земле. Там и ранение, госпиталь. Писал письма, собирался после выздоровления восстановить семью. Да не тут-то было. Ранение оказалось серьезнее и привело к инвалидности. Повеяло холодом между союзниками - письма перестали приходить. Мать куда-то вызывали, неоднократно. Она приходила с белым лицом, и ночами плакала в подушку. С сыном - ни слова. И Тадеуш понял, что ему придется расти без отца.
Перестали стрелять, жизнь улучшалась, но очень медленно. Мать стала зарабатывать на фабрике, шить она умела споро. Карточки, но уже не впроголодь. Два раза к матери в гости приходила Алеся, мамина крестница, у той мама тоже на фабрике работала, в том же цеху. Тадеуш пошел учеником слесаря в автомастерские, работа нравилась, но платили мало. В вечерней школе можно было получить аттестат, и он выбрал это. Кое-кто из его сотоварищей снова подался в банды, но Тадеуш отказался. Тео среди воров не было, а Илонку он обнаружил среди учительниц в параллельном потоке. Подойти к ней было уже трудно, да у него свои приятельницы появились.
Первой женщиной стала Хелен, сверстница. Жизнь в банде развязала Тадеушу язык, сделала ловкими руки. Тадеуш нередко принимал участие в уличных потасовках и выходил победителем, если драка была на равных. Однажды отбил Хелен у троих поддатых парней, которые пытались прижать ее к покосившемуся столбу. Та приняла его подвиг, а какой там подвиг, еле на ногах прохвосты держались, приключений им захотелось. Девушка притянулась к нему, а потом и не устояла. Уже знал Тадеуш, где их надо ущипнуть, а где наоборот. Запомнил Тадеуш ее широко открытые глаза, да еще слюнку изо рта, набежавшую ему на плечо, после того как Хелен отключилась. Свои собственные ощущения он не сохранил, не понял их. Осталось нечто, похоже на отрыжку после шоколада, когда уже и вкус шоколада улетучился. Мужская традиция требовала закрепления успеха, если это можно назвать успехом. Тадеуш сразу стал развязен и нетерпелив. Хелен, отсутствовавшая после того неделю, по-женски догадалась, что нет у него нужного восторга, и напрочь отказалась продолжать хорошо для нее начатое дело.
А второй была Ванда.
********
Ванду Тадеуш знал давно. Молодая красивая девушка, дочь богатого магната, она сидела на трибунах для почетных гостей, когда он рвал ленточки на стадионе. По праздникам была хорошая традиция устраивать соревнования, а начинались они со стартов школьных команд. Тадеуш помнил ее аплодисменты, ее вскрики, когда лошадь сбрасывала седока. Один раз она сама вручала ему награду. Детство - счастливейшая пора в жизни, из него помнится только приятное.
Ее имение в войну обходили стороной - там были оккупанты. А после - она вернулась и привезла своих родителей, которые заметно постарели за границей, так что она стала практически хозяйкой. Где она была во время войны, Тадеуш не знал, а потом их пути неожиданно перехлестнулись.
Кореши советовали ему взять подружку прямо с улицы, напрокат. Нужны были деньги, но он потратился: отдал почти всю зарплату матери, та затеяла в квартире ремонт. Алеська-соплюха зачастила к ним, какие-то дела у неё с мамашей, в глаза не глядит, опускает. Фотографию Тео увидел на стене, двухэтажный дом напротив костёла, начало текста: "ыскивается опа...", а дальше оборвано. От отца письмо пришло, маму вызвали в полицию и там дали ей прочитать два раза. Первые две ночи не спала, плакала. Сыну сказала, что отец живой, и больше ничего. На работе гаечные ключи ходовых размеров пропали, хозяин наорал на обоих мастеров, а те на своих учеников. Говорят, будет у всех высчитывать стоимость. Полоса серая, беспросветная.
Тадеуш медленно шел по улице. Перед этим он перехитрил Хелен, заманил ее в комнату, и взял силой. Или почти силой. В последний момент она перестала сопротивляться, так как он настойчиво-настойчиво стал ее целовать. Мастерски - её словечко. Она сама научила Тадеуша этим премудростям, вот и пригодилось. Все повторилось, как в первый раз, за мелкими физиологическми подробностями. Хелен сомлела и отключилась у него под боком. Как он тормошил ее! Она приоткрывала глаза и снова проваливалась в себя. Ей очень было что почувствовать, по-видимому. А он был недоволен, просто зол. Не ТО ему говорили про это парни постарше. Не о ТОМ намекала Илонка, когда у него были неплохие шансы сделать ее своей первой любовной учительницей. Что за невезение!
Пришлось подождать, пока Хелен не проснется. Сколько времени потеряно! А когда Хелен проснулась, их отношения испортились навсегда. Она увидело его лицо. Что в нем отразилось, Тадеуш так и не узнал, но Хелен выпорхнула из кровати и стала нервно одеваться. Он попытался было притиснуться к ней, но получил очень обидный для мужчины удар. Пощечину она не дала, но сказала тихо:
- Не мучай, Тадеуш! Так же нельзя любить!
Она по ошибке схватила его рубашку, уткнулась на мгновение в нее лицом, потом отшвырнула назад, быстро оделась и вышла. Ее каблучки стучали не на лестнице, а у него в мозгу. Тадеуш был уверен, что любил ее, что желал быть счастливым именно с ней, но эта теорема так и осталась недоказанной.
А сейчас он медленно шел по улице. Зрелая осень, лучшая пора в его городе. Середина октября, две недели без слякоти. Облетали клены, листва у бордюров порой сбивалась в шуршащие сугробы, но на деревьях ее нисколько не убавилось. Если бы Тадеуш был стихотворцем, он так бы и написал:
**** Листья желтые над городом кружатся,
**** Тихим шорохом нам под ноги ложатся.
Эти слова родились в другое время и в другом месте, но, наверное, при схожих обстоятельствах. Человек всегда мыслит не образами, а словами родного языка. Мысли Тадеуша, если бы они были слышны, наверняка походили бы на эти шорохи листьев, на эти шаги нечастых прохожих. Удивительна гармония родной речи и природы! Все то, что наполняло и окружало его, как бы старалось убедить: "Здесь твоя родина! Здесь твое место! Здесь ты будешь счастлив!". Но именно счастья ему и недоставало.
Автомобили на улицах были ещё редкостью, и юноша, как и все горожане, ходил напрямую, наискосок. Камень не асфальт, бесшумно не подъедешь, но он не видел ни приостановившихся прохожих, ни автомобиля, вильнувшего влево, чтоб его объехать. Ванда, сбавив скорость, повернула еще, надеясь избежать столкновения, да вот неудачник своей походкой, которой позавидовал бы робот, сделал еще два шага и попал как раз под колесо практически остановившегося автомобиля. Девчушки на тротуаре вскрикнули, вскрикнула и Ванда, открывая дверцу, и парень наконец очнулся.
Ванда стала вытаскивать его из-под машины, помог подоспевший прохожий. Да Тадеуш сам, на локтях, на одном колене, выбрался.
- Тадеуш! - выдохнула узнавшая его Ванда. - Что ж это ты? Сильно я тебя машиной?
Он стоял на обеих ногах, поддерживаемый незнакомцем. Она что-то говорила ещё, что-то делала, но в ушах его точно была вата, а на глазах повязка. Левый ботинок безнадежно лопнул, брюки, кажется, были просто испачканы. В ступне (в которой?) ощущалась некоторая боль. Он смотрел на Ванду, на автомобиль, не понимая, как они все здесь оказались. И даже когда понял, что это проезжая часть улицы, что он виноват сам, что он, возможно, ранен, то никак не мог сообразить, что же ему делать дальше. Тадеуш не испытывал злости ни к листопаду, ни к Ванде, которую он тоже узнал, ни к автомобилю, под который он попал. Хелен не стояла у него перед глазами, никто и ничто не мешало ему смотреть, он просто ничего не хотел видеть. Какая-то тоска, жажда непознанного ощущения охватила его, и не сейчас, а гораздо раньше, еще до того, как он увидел сегодня свою девушку. Черный день, невезучий. Надо идти.
Тадеуш повернулся и, как бы по инерции, пошел в прежнем направлении. Вернее, он думал, что пошел. Шаг - и резкая боль. Колени подогнулись, но его успели подхватить.
- Помогите усадить его в авто, - это Ванда своему случайному помощнику. Вдвоем они затолкали горемыку-парня, горожанин приподнял свою шляпу. Ванда села за руль.
Машина заглохла, и ей пришлось окликнуть того мужчину. От пассажира не было никакого толку. Пан умело покрутил ручку, мотор наконец заворчал. Пан ещё раз приподнял шляпу, когда Ванда с ним расплатилась. Для него этот инцидент был, пожалуй, удачным.
- Ты чего, как шальной, под колеса лезешь? Наклюкался, что ли? - сердито спросила Ванда.
Понять, что Тадеуш был трезв, было нетрудно, но Ванда не стала ничего выяснять. У себя дома она сама перевязала незадачливого пешехода и вызвала доктора. Тот оценил очень профессиональную повязку и назначил лечение: какие-то мази, перевязки, постельный режим на несколько дней. Тадеуш впоследствии не мог вспомнить, как вышло, что он остался у Ванды в доме. А у той не было более важного занятия, чем ухаживать за больным. Книги в доме были интересные, кушанья отменные, а сама сиделка - лучше некуда. В доме, казалось парню, кроме Ванды никто и не жил. Ни родителей её, ни слуг Тадеуш так и не видел. Довольно скоро взгляд стремительно выздоравливающего стал задерживаться на ее стройненькой фигурке и на ее необычных нарядах ("вроде и не постарела за время войны, скорее наоборот"), и вот наступил момент, когда подлечившийся больной запустил руку туда, куда это делают все мужчины. Реакция Ванды была предсказуемой, но вырваться ей не удалось.
********
Солнце поднималось всё выше. Ещё левее - и оно зацепится за облачко, за то маленькое, что просвечивает насквозь. А потом жара возьмётся за своё снова. Минут через пяток. Аугусто не боялся жары, он просто её терпел как необходимый атрибут пляжа. Там, в черте города, солнце палило так же, может, чуть слабее из-за лёгкого смога, но воздух здесь был несравненно чище. Океан... Даже самое ленивое дуновение оттуда ощущалось всеми на песке как некоторый весомый добавок к хорошо оплаченному комфорту. Считалось, что для остававшихся в столице это недоступно. А здесь - место для избранных. И Аугусто был среди них.
Горизонт был нечётким, терялся в дымке. Аугусто казалось, что был виден тот берег пролива. Ла-Палома... Как давно это было! Интересно, за сколько часов сейчас туда можно добраться? Кто там сейчас меня помнит? Почему через столько лет это место возвращается ко мне в моих снах? Снится детство. Видно, старею, а старею, значит...
Лежак скрипнул - Аугусто потянулся к коробочке. Да нет, лежак не может скрипеть, или показалось, или уже скрипят кости. Не шути, болван, ты просто крутнул транзистор, он и хрипнул. Нужно сменить волну. Здесь было не принято включать громкий звук, но Аугусто не терпел плеера - такое ощущение, будто тебе выплёвывают мелодию в ухо. А уж шлем - это всё для молодых. Среди тех, кто не мог валяться на солнце без музыки, у большинства были транзисторы или магнитолы. Аугусто пошарил по волнам, и нашёл. Повезло, что с самого начала. Простейшее вступление задало темп, а затем полилась дьявольски красивая мелодия. Ти-та-та-ти-ти. История любви. Голоса будто вели диалог, находясь на заданном расстоянии. Можно ли построить мелодию на одном интервале? Ни прилипшая прима, ни сучковатая секунда, ни избитая подпевала терция, ни картавая кварта, ни пустозвонкая квинта, ни дерущая нервы септима, ни фанфарная октава - ни одна из них не устроила композитора. Только секста, певучая и настороженная, зовущая, сближающая и соблюдающая все немыслимые правила приличия. Первой начинает женщина. Они всегда начинают, я их давно раскусил, подумал шутливо Аугусто. Если нужно подойти, подсесть, или, как здесь, подлечь к даме, она всегда сделает так, что рядом с ней, как бы само собой, появится свободное место. Как будто специально для тебя. Опять место. Твоё место, из которого тебе пора уходить, чтоб начать снова. Ти-та-та-ти-ти. Та-та-ти-ти-та-ру-та - тар-та-ра-ра-ти-ти. Они позволяют мужчинам проявлять инициативу, варьировать способы ухаживания, хотя всё определено заранее. Почти всё определено. Кавалер может просто не клюнуть, вот как я сейчас. Эта загорелая ирландка явно имеет на меня виды. Увеличила громкость у себя, но я не против. И другие соседи не против, они слушают эту же мелодию. Лэ, маэстро божьей милостью, может быть счастлив. Это история его любви звучит из десятков динамиков. Аугусто много раз слышал эту мелодию, и не нашлось ни одного музыканта, которой смог бы её испортить. Маэстро, вероятно , испытал сильное, красивое чувство и сумел передать его другим. Сотням миллионов ценителей прекрасного. Заставил нас всех испытать то же самое. А если сам не испытал, а только придумал, значит, он талантлив вдвойне. Просто гениален. Совсем неважно, что это коротенькая пьеса, маленький опус с простенькой формой. Куплет, рефрен, куплет, рефрен. Прелестница "Пассакалия" по сути этюд для школьника, а даст фору любой симфонии. Ну, многим, это точно. Аугусто любил хорошую музыку. Так приятно расслабиться и прощаться с чем-то очень дорогим тебе. Гармония стала гуще, казалось, аккорды торопились уплотниться. Триоли, триоли... Мелодия зацвела новыми красками. Сейчас, сейчас кульминация. И тут накатила Волна.
Драка. Дуэль между двумя Творцами. Аугусто почему-то предпочитал сейчас называть их Творцами, хотя возможных синонимов было... О, да это же Сеттен и Барт! Сцепились всё-таки, сукины дети! Аугусто не торопился давать Отклик, ему было уже всё равно, он был наполовину в той, новой жизни, но вот знание... Впрочем, Барт и Сеттен опытны, почти как и он сам. Что же придумали эти соперники-прохвосты7 Барт почти сразу идентифицировал оба Источника - этих дуэлянтов, но что там было ещё? Что мешало, искажало, отвлекало? Непонятный, невиданный ранее, нечёткий Источник. Даже два, нет, три. А если зумнуть пошире - получается четыре. К чёрту рифмы, Верлен нашёлся! Остынь, Аугусто, остынь, тут думать надо. Хроновизор в мозгу работал чётко, без перебоев. Кроме самих Творцов, лучше всего фиксировался портрет - пассивный Источник. Ну и бабенция! Из-за неё ведь сцепились! И сама она тут же, корова коровой. То есть королева королевой. Аугусто изменил своё первое мнение о Сюзанне, потому что ещё раз посмотрел на холст. И тоже фонит, искажает. Он попытался не раз и не два понять, как же это может быть Источником обыкновенная, не наделённая Даром женщина, и каждый раз его мысли сбивались, переключаясь на портрет. Наконец он сдался, если это можно было назвать таким словом. Просто определился во мнении. Действительно , каждый Творец, являясь Источником, создает ещё слабый искажающий фон. Выдыхаемый воздух, пропотевшая одежда, извините, испражнения - всё несёт отпечаток Творца и также излучает. Слабо и недолго. Ты встанешь с лежака, но ещё четверть часа все Творцы будут знать, что ты здесь был. Чёртовы бедра! Уходить из Места, где есть такие красотки! Полицейская собака по запаху может сработать и получше, но она только из этого Места, а Творцы - отовсюду. Да ещё никто им не запрещает, вообще говоря, увеличить остроту восприятия. Ты и сам, Аугусто, наверное, стал таким псом. С повышенной чувствительностью. Внюхиваешься в то, что можно и проигнорировать. Не всё то золото, что блестит. Не всё то дерьмо, что воняет. Чёрт, ну и мысль!
Старый портеньо значительным усилием воли заставил себя оторваться от рыцарей, от портрета, от Сюзи, что мельтешила и мельтешила, и мельтешила... Что там было ещё, за теми деревьями? Когда Аугусто как следует отвлёкся от поединка возле харчевни и вник, что это был за дополнительный Источник, его чуть не вырвало. Прямо на Атлантическом пляже. Источником была Ванда, которой он уже и след потерял, да если честно сказать, и не старался найти. Творительница, утратившая Дар - кому она нужна? За деревьями была запруда, водяное колесо вертелось вхолостую - видно, молоть уже было нечего, а в хижине на берегу, на высоком топчане спала пьяная Ванда. Содержимое её желудка частично было на дощатом полу, отчего пол стал существенно грязнее. Поганая извращенка! И сам её Источник внушал отвращение. Да его вообще было трудно назвать Источником чего-либо понятного. Какая-то немыслимая смесь образов, мыслей, представлений. Пьяная каша, подумал Аугусто. Неужели это всё, что осталось у неё от Дара? Впрочем, эта Ванда вроде была ни причём, нарушительницей запретов была предыдущая Ванда, её мать. Но какой ненавистью нужно было обладать, чтобы лишить Творительницу её Дара, не оставив шанса на полуспасительную Бифуркацию. И какой силой! Ведь сама Ванда была не из слабеньких. Сильные соперники у меня в этом Времени, отметил Аугусто. То, что он будет следующим, почти очевидно. Барт с Сеттеном подстраховались, разыграли ничью через Бифуркацию, а Ванда пошла ва-банк и проиграла. Тогда, на Аратайе, Аугусто еле устоял перед её обаянием, а Барт не смог. Или не захотел. Впрочем, это же была предыдущая Ванда. Чёрт, путаница какая-то. Да что у тебя с головой, Аугусто?
Барт и Сеттен придумали хорошие штуки. Их НЗ - как две песчинки на этом пляже, если пляж можно сравнить с физической картиной мира, со всей совокупностью его законов. Но любой из этих песчинок можно убить человека , даже Творца, если правильно ею воспользоваться. Только ценное ли это для меня приобретение? - подумал Аугусто. Соперники и завистники не дремлют. Они чувствуют моё значительное превосходство, более или менее значительное, и действуют, и гадят, и гадят. Им трудно объединиться, им всегда трудно объединиться, я же сознательно избегаю конфликтов. И не даю повода. Но...
Когда-то его страна была страной экономического процветания. Самые большие бифштексы в мире были здесь. По богатству жители соперничали с Америкой, по блеску жизни - с Европой. Да это и был уголок Европы, безмятежный, парадный, танцующий. Танго... Как же это случилось, что всё пропели, проплясали? Идиотские правители, бешеная инфляция, ворьё. И он, Аугусто, так и не смог помешать разложению. Со страной Ванды расправились похожим способом, плюс интервенции извне. Неужели у меня с ней общие враги? Скорей всего так. Сеттена и Барта я вовремя поссорил, а теперь ещё и ослабил. Пока они отойдут от Айля, пройдёт какое-то время. Но почему мне не стало легче, почему я физически ощущаю противодействие, безадресное, беспредметное, но именно противодействие, сопротивление любому своему начинанию в сторону совершенства, в сторону приобретения? Срезается вершина, это понятно, стало быть, он, Аугусто, этой вершиной и является. Или одной из таких вершин. Весёленькое открытие.
Аугусто не дал Отклика на Волну. И так ясно, что оба НЗ примут. Сделано ювелирно обоими. Если дать Отклик, это значит, сообщить, что ты и эти НЗ приобрёл. Добавил к своим знаниям, и к своим заботам. А уйти от забот - только один способ: начать всё сызнова. Если не дать Отклика, значит, эти НЗ для тебя недоступны. CopyRight. Но недоступны только в этом Месте, только в этой жизни. Не каждый Творец это знает.
Артефакт был им приготовлен заранее. Даже несколько их, почти равноценных. Седеющий мужчина лениво, не торопясь, пододвинул к себе наладонник, нарисовал коды вызова, пароль. Где-то далеко-далеко отсюда его персональные компьютеры приговились записывать информацию. И записали - всё то, что пожелал сообщить Аугусто. Имена поединщиков, формулы НЗ, портрет, Ванду. Достаточно для него, а для других - пусть останется загадкой. А теперь пора...
Жертву он наметил заранее. Та рыженькая вовсе не была беременна, о чём и сама ещё не подозревала. Это Аугусто мог определить почти сразу лучше любого врача, а вот прочесть её мысли ему было не под силу. Не любили Творцы телепатов, это давало слишком большие преимущества, и всё Воинство тут же сообща давило выскочку, поспешившего получить такой Дар, подправив для себя законы мироздания. Поэтому то, о чём она думала, было для него маленькой загадкой. А она, Нэнси, думала как раз о нём, своём соседе по пляжу, об Аугусто. Она услышала об этом старикане, отменном кавалере, от своей приятельницы Розы, и хотя та так и не назвала его имени, всё сходилось - и приметы, и манеры. Вычислить его местонахождение, когда Роза прожужжала ей уши об этом пляже, проще простого для искательницы приключений с хорошей памятью. Нэнси вычислила этого Аугусто на второй день, имя его узнала моментально. Бармен поморщился, но имя сказал. Видно, постеснялся намекнуть о чаевых, оттого и поморщился. А приметы все сходились - и животик, начинающий пухнуть (стройные старички не смотрятся, ох, не ценятся!), и эти густые волосы под мышками - сами чёрные, а кончики седые - Розу покорило именно это, да и саму Нэнси они зацепили. Радиостанция начала передавать сводку новостей, и все переключились на какую-нибудь другую музыку. Кроме Аугусто, и разумеется, самой Нэнси. Она отвернулась от недогадливого соседа, подставив солнцу другой бочок, но перед этим повернула приёмник динамиком ему в лицо - так противному будет слышнее, а громкость можно не увеличивать. Должен же он клюнуть.
Намёк был прозрачен, особенно для такого бывалого ловеласа, как Аугусто. И вообще, кто здесь охотник, а кто дичь? Новости сменились ещё более нудной полицейской трескотнёй, но Нэнси не сменила волну. Что ж, пора. Аугусто рывком, без рук, вскочил с лежака (одна девица даже ойкнула), и сделал два медленных, очень растянутых, длинных и плавных шага по направлению к Нэнси. Он скоро узнал, как её зовут. Она уже повернула к нему голову, такой способ подыматься на ноги не заметить было нельзя. Лицо её... впрочем, Аугусто знал, что делать.
- Мы с вами настроены на одну волну, не так ли? - был его негромкий вопрос.
- Да, - Нэнси не решилась дать более пространный ответ.
- Вы всегда даёте правильные женские ответы, не так ли?
На этот раз никакого ответа вообще не было. Нэнси сделала движение головой наискосок, которое можно было трактовать как утвердительный кивок, и как знак удивления, сомнения, чего-чего-угодно. Аугусто, конечно, понял. Не торопясь Нэнси начала складывать вещи в сумку, поглядывая на него. Он делал то же самое. В её номер они зашли вдвоём, по дороге познакомившись.
Когда Аугусто умер прямо на ней, Нэнси была вне себя от ярости.
********
Если бы Ванда не пила, я бы не желал лучшей женщины. Кроме Сюзанны, конечно. Я сам сказал ей, Ванде, эту фразу. Без упоминания о пьянке, без упоминания о Сюзанне. Тогда Сюзанны, кажется, ещё не было. Если была, никто её всё равно не замечал. До самого появления портрета. Припоминаю, подвыпившие постояльцы всё Анне под подол лезли. Брыластый Джеф, младший брат-компаньон, как пришибленный ходил. Анекдот про рыжий цвет волос помните? Донимали Джефа этим анекдотом. Клаусу, хозяину, что? Холостой, без наследника, любил под чужой крышей ночевать. Если своей законной юбки нет, значит, под чужую полезет. Из нынешних только Руди сравняться может, по количеству. Хотя поставь рядом Клауса и Рудольфа - редкая бабенция молодого дурня выберет. Обхождением брал, даром что чуток прихрамывал. Служил Клаус ранее во флоте, потом у наследника, нынешнего монарха, в охране, нахватался господских привычек. Ногу повредил - из окна прыгал, из постели баронессы Юванской. Та не смотрела на титул, на происхождение. Говорили, её только диаметр интересовал.
Раньше истории были куда интереснее. Даже войны. И победы, и поражения, уцелевшие старики рассказывают. Этой войне я, считай, ровесник, а фронт как стоял на одном месте, так и стоит. И не фронт это. Подвезут новобранцев беспутных с обеих сторон, поколотят они, неучи, друг друга, мёртвых зароют, раненых распустят долечиваться, и следующих рекрутов оба королевства хватают. Правильно сказать: набирают, но первый глагол точнее. Клаус у покойного графа служил. Осерчал граф на своего слугу, даже убить хотел, приятели кое-как отговорили. Баронесса графа раз приняла - и в отставку. Клаус же, напротив, зачастил. Ревность у графа неимоверная оказалась, сильнее, чем у барона самого. У мужа то есть, Юванского. Тот приказ своим людям отдал: где бы ни оказался Клаус, убить простолюдина немедля. Барон сам двойной штраф заплатит. Да хоть тройной, дело неслыханное. Граф всегда раньше именно Клауса перед другими выделял за службу старательную, но тут рассвирепел, выгнал, даже коня не дал, и с условием: на глаза не попадаться. Дважды отставной вояка за реку уходил, когда приспичивало владетелю в наших местах поохотиться, на кабанов да на девчушек свеженьких. Нравился Клаус всем, да и граф прежний был хорош, теперь ни того, ни другого.
Со мной Клаус время проводил охотно. Приятелями нас считали. Я ему не ровня, понятно, но я один мог оценить его рассказы про дальние портовые города, про дворцовые обычаи. Его похождения с моей начитанностью были вровень. Когда он привирал, а по пьянке это было частенько, я старался его выправить. Так мы и подружились. Он куда старше, а оценил меня. Ну разве приятно бывалому человеку, когда все его трёп разинув рты слушают. Раз приятно, два. Хочется поговорить с кем-нибудь равным себе, пообщаться. Нельзя ведь круглые сутки бабам под подол лазить. Нет мужчин, способных на это. И надоедает. Это я за Клауса-покойника так думаю.
Во хмелю он мог намолоть чуши с три короба, а мог и выдать такое, что из трезвого его клещами не вытащишь. Про службу на бодуганской границе у него была целая дюжина историй, но когда я ему одному объяснил, что не может быть бодуганской границы, на острове Бодуган, хмель с него слетел, за репутацию свою опасаться начал. Помолчи, грит, не выдавай. Признался мне, что истории доподлинные, разве что не с ним случились, и место, где всё это, значит, из головы вылетело. Пожалел я его, понятно, кто бабе не внук, я сам трепачём слыву. Ловил он меня на моём вранье, где я сам отличался, а где я просто чересчур написанному верил. Как он меня подцепил с дверьми в Коронный королевский зал. Говорю, они трёхстворчатые, в книге написано. А он мне - не может быть, лично открывал. Двухстворчатые и всё. Не уступил, падла.
Целый круг солнца прошёл, больше, пока я в среди книг шерифа не отыскал случайно книженцию с рисунком тех самых дверей. Кто-то догадался художнику заказ сделать. Принёс Клаусу, показал. Обмыли мы с ним и первую створку, и вторую, и третью, глупым книжником придуманную. Угощал Клаус, рад был, что прав оказался. Только если бы он ошибся, всё равно бы угощал. Откуда у меня фреки-то на выпивку? А ему с хорошим человеком куда как приятнее погулять. Опять я за Клауса-покойника думаю. Хорошо ли это? Нет ли приметы какой на этот счёт? Пошутил я, что не такой глупый был тот книжник, раз повод хороший для выпивки нам придумал, Клаус оценил находку, и тут понеслось. Наклюкались мы, под столы свалились, всё причины для очередного глотка отыскивали. И ведь находили, черти! Шипела Анна, шипела, а куда ей против хозяина? Польза мне от дружбы с Клаусом была сытная. Анна в те времена одна у плиты стояла, и дневной выручкой ведала. Он ей так и объявил, на меня показывая: "Этого кормить в долг, кредит ему открытый, все расчёты через меня". Про выпивку он не упомянул, Анна в этом вопросе мне постоянно отказывала, а то бы я оторвался. Скорее всего, к лучшему, не то бы я спился. Джефа тогда дальше конюшни вообще не пускали. Анна же свой учёт вела, они мне с Джефом всё припомнили, как только Клауса не стало.
Граф с жеребцом своим с обрыва слетел. Нынешний Густав-побочный, помилованный бастард, старший брат его, развалина и тюфтя. Кубок на пиру до половины осилит, посидит немного, и под стол свалится. Наследников у него прямых нет, в своём феоде не сумел завести, и в этом та же история. Как этого отнесут под плиту, род их прекратится, драка за эти земли начнётся. Погибший, Анри, был неплохой феодал, воевал, по бабам бегал, а свою не обрюхатил. Мог бы десять раз заменить бесплодную супругу, в обычае это было, советовали, а ему всё некогда-некогда, всё потом да потом. На волков охотился, страсть у него такая была, в своих лесах перебил, покупать начал. С деревни доход за целый сезон на одну тварь уходил. Привезут из чужих лесов волчару в клетке, у егеря три заботы: чтоб не подох раньше времени; чтоб резвый был, когда выпускать придётся; и чтоб не сильно резвый был, в чужой лес не сбежал. Кончилась волчья охота на четвёртом, ошалел зверюга в клетке, кинулся, бестолочь, не туда, куда ему показали, а прямо под ноги графскому жеребцу. Жеребец с испугу к обрыву понёс, а наездник остановить коня не смог.
У Клауса по другому случилось, но итог тот же. Деньжат у него сколько-то было, от баронессы той, рассказывал по пьянке, трезвый на эту тему только ухмылялся, молчал, значит, построил дом, самый большой в округе, брата своего Джефа с женой перетащил, сначала кормёжку посетителям наладил, а потом и ночлег путникам предлагать начал. Выпивку, затем и женщин. Я сам слышал про нашу деревню, мол, эта самая, где харчевня Клауса, и белобрысая Лора красавицей работает. Привёз Клаус откуда-то Лору, было дело, но удрала Лора с королевским войском, вся округа от постоя стонала в то время. Может, увезли наёмные без спросу. Потом ещё какая-то была, а потом Сюзи появилась. И Маришка-служанка. Они дальние родственницы Клаусу, а значит, и Джефу. Из-за харчевни, скорее всего, и народу у нас прибавилось, церковь построили. Вольные хлебопашцы подальше от мест боёв сюда перебрались.
Не помню я Сюзи до её портрета. Что Анну солдаты щипали-мяли, помню. Баба видная, в нужных местах всего достаточно. От лозги много ли искуса? В нашем кругу я услышал, что до появления портрета Сюзанна такая же лозга была, как... Слово запомнил, а с какой сравнивали её, запамятовал. Но не с Анной, не с Лорой, и не с Кларой, тем более не с Вандой. Жан это говорил, да, Жан-балагур. Надо будет спросить у него, с кем же это он Сюзи сравнил тогда. Сытому и поддатому мужчине красавицу подавай - закон природы. Плюс к тому же хозяин заведения - любомудр, никому не уступит, если желание появится. Сюзанна ему родня, запретна, значит, но Анна то - нет! Что-то я на эту тему частенько призадумываюсь. Как утоп Клаус, как перевезли, похоронили - всё тайна. Не священник я, не шериф, никогда не узнаю. Анри был ещё жив, да, точно, его же люди и нашли утопленника. И Жана бесполезно спрашивать, пустая затея. Сюзанна до портрета, Сюзанна при портрете - две совершенно разные женщины. Ту с какой угодно сравнивать можно было, эту - ни с одной. Точно знаю, сам к портрету прямое отношение имею. Ну, вру, косвенное. Как она, Ванда, ухмыльнулась, когда я ей ту фразу про лучшую в мире женщину сказал.
********
Мать так и не примирилась с невесткой и её роднёй: "Тадеуш, кровиночка моя, не ровня они нам! Ничего хорошего не выйдет. И себя погубишь, и внуков от неё не дождёшься. Блажь у неё просто, пройдёт, проклянёшь всё на свете. Да и старше же она тебя, неужели ослеп совсем? Если хоть какая возможность, откажись, поссорься, ну что там ещё можно придумать. Сыне! Ну давай я придумаю. Я тебе другую подберу, после войны невест сколько хочешь. Да хоть Алеську. Ты же завидный хлопец, чего тебе с панами равняться, сгинешь ведь... Просто подождать надо, присмотреться. К чему этакая спешка?" - видя, что сын не слушает, добавила: "Мы с тобой столько хлеба не съели, сколько эта паненка Ванда мужчин перепробовала.". И тут Тадеуш не выдержал. Резкий удар ладонью по столу заставил её замолчать. Первый раз такое сын позволил, значит, вырос, перестал бояться. Ну ладно, перестал бояться, а если ещё перестал уважать? Это был удар не по столу, а по самолюбию матери. Какая-то яростная отчаянность была в глазах повзрослевшего сына, в такие мгновения он не хотел отступать. Запомнила она последнюю ссору его с отцом. Влад мог бы и убить подростка, но заставить Тадеуша покориться отцовской мимолётной прихоти оказалось невозможно. Тогда она кое-как их разняла, окатила обоих из кастрюли супом, и сама же бросилась под удары. Пролитый суп и примирил семью, если это можно было назвать примирением.
У мужа злость появилась ещё до войны. Перестал забавляться с сыном, игнорировал ребёнка, а то и поколачивал. Дети всегда проказничают, приходится родителю браться за ремень, но ведь наказание наказанию рознь. Рассорил их Качинский, начитанный инвалидик, живший тогда в соседнем доме. Марта только слово запомнила - генетика. Цвет глаз у Тадеуша был таким, что он никак не мог получить их от отца. По теории. То есть Качинский намекнул мужу ясно и определённо. Влад напился пьяный, загулял аж на неделю, и не разговаривал ни с кем. А в самый приступ орал что есть мочи то самое обидное для себя слово. Если бы Марта была мужчиной, она прибила бы паралитика его же костылём. Позвала брата мужа, тоже грамотного, тот долго разговаривал с ним, убедил за первой рюмкой, за второй, что и глаза у племянника - особые, ни в какие классификации не попадают, и наука сама молодая, только начинает результаты получать, и примет совпадающих полным-полно. Влад сказал ей, что убедился, но сама она догадалась, что трещина не заросла. Не ладили братья меж собой, и даже ревновали друг к другу, в своё время оба за Мартой ухаживали.
Тоска навалилась безысходная. Мужа из-за границы не вытащить, и сын теперь уходит. Влад Марте был почти безразличен, забываться стал. Не то Тадеуш, сынок-красавец. Зачастила в церковь, буквально пропадала там в молитвах, и не заметила толком, как отпраздновали молодые весёлую свадьбу, как укатили они куда-то к дальней родне Ванды. Да была ли она сама на свадьбе? Помнит только, что старалась улыбаться, но уж очень натянутой была та улыбка. Расходы взяла на себя Ванда, но если считать по истинному счёту? Увы, за всё приходится платить самой, рано или поздно.
********
Конец первого файла.
Иллюзия роман. Часть 1
© Copyright: Шамиль Чилугай, 2002
Свидетельство о публикации №202070500074
Свидетельство о публикации №202070500074
Рецензии