Мемуарцы

А эта история произошла со мной, когда я наблюдал за футбольным матчем, в одной из закавказских республик.
Хозяева принимали столичную команду. Стадион, как говорится, был полон до отказа. Игра вызывала огромный интерес, потому что в том сезоне южане с самого начала находились в лидирующей пятёрке, дело катилось к финишу – до окончания чемпионата страны оставалось всего несколько туров, разрыв между командами в турнирной таблице был малый, и борьба посему между претендентами на медали за каждое очко шла нешуточная.
Москвичам призовое место уже не светило, и казалось, они должны были сдаться хозяевам без боя.
Но произошло обратное. Первый тайм выиграли гости со счётом 2:1. И ещё дважды они могли вколотить мяч в сетку ворот южан.
Стадион напоминал что-то среднее между разбуженным вулканом и взлетающим авиалайнером: всё вокруг ревело и клокотало. Негодующие болельщики что-то кричали своё, мне недоступное, в адрес главного судьи, рысцой убегающего на перерыв с мячом в руке, полагая, видимо, что он засуживает их любимцев, и свистели – свистели без перерыва. Пальцы засунув в рот. И без применения оных. Да так, как-то по-особенному – звонко, что я стал опасаться за свой слух.
Вообще-то, на этот матч я бы не попал, кабы не товарищ мой Гера. У которого я гостил уже вторую неделю.
– Слюшай, да, друг, – сказал он, застенчиво улыбаясь, – вот тебе билет на футбол. Зайдёшь чэстно, да, – чэрэз парадный вход. Как чэловэк! Отдохни, дорогой, – посмотри, как у нас играют!
Сложив пальцы в щепоть, он поднёс их к губам и смачно причмокнул, рекламируя тем самым уровень игры, что мне доведётся увидеть – высокий, точно кипарис, и удивительный, как песня влюблённого.
– А ты? – Удивился я.
– А мнэ, да, не надо. Совсем. – И Гера вытащил из заднего кармана брюк смятую повязку красного цвета с надписью «Дружинник».
В моём представлении, на территории республик Закавказья и Прибалтики советские законы не действовали. Или – если и действовали – то с оговорками, типа: если вам там в центре это очень нужно, то – пожалуйста, так сами и считайте, а нам наплевать. Посему я, ещё больше удивившись, выдал:
– У вас что... есть и дружинники?
– Слюшай, да: обижаешь. У нас всё есть. – Гера прошёлся по комнате и гордо добавил. – И дружинники тоже.

Едва начался второй тайм, как хозяева счёт сравняли. 2:2 – мяч на центр поля! Вокруг меня образовалась стена. Все вскочили со своих мест в едином порыве. Это расхожая фраза, но, честно говоря, она довольно точно отображает то состояние коллективного счастья (или безумия), что охватывает потерявших голову людей. Сидел лишь один я, сторонний наблюдатель, у которого эмоции выше нулевой отметки так и не поднялись. Да подняться и не могли.
– Эй, – ко мне откуда-то сверху обращался внезапно толстый джигит, сосед. Он нависал надо мной, как глыба. Затем, подумав, продолжил фразу и эффектно воздел при том руку к небу. Точно так же, как герой фильма «Кавказская пленница»: «Одна маленькая, но очень гордая птичка...» Геры рядом, чтобы он перевёл мне сказанное, не было.
Я ничего не понял. О чём честно сознался толстому джигиту.
– Почему нэ радуешься? – Повторил он вопрос на русском языке, решив привести наш диалог к общему знаменателю. – Нэбось за Москву болеешь, да?
Мне показалось, что на мгновение трибуны притихли, прислушиваясь к нашему разговору. Живые стены готовы были, смяв меня, сомкнуться.
Я бы мог соврать – просто сказать «нет». Но моё произношение не оставляло сомнений, что я – «человек со стороны», не здешний. И такой лаконичный ответ не развеял бы подозрений джигита, что уже начинал хмуриться и для чего-то потирать ладони. Будто готовился толстяк вдарить мне по сопатке, узнай только, что я как раз тот, случайно выявленный кретин на трибунах, кто осмелился противопоставить себя бушующей толпе.
Неприятное ощущение. И никакого желания изображать из себя героя, идущего в открытую на амбразуру врага.
 «Где же ты, Гера?», взмолился я мысленно, друга же про себя обвиняя в том, что он меня «подставил», бросил на произвол судьбы: ну о чём он думал, вручая мне билет? что я, точно отец новорожденного перед сюсюкающими родственниками, буду, мучая свою совесть, изображать крайнюю степень радости, – в случае забитого хозяевами гола? или, наоборот, при пропущенном ими мяче, обильно орошать носочную часть собственных туфель слезами?
С другой стороны, я не умею врать. И не люблю. Какую-то неловкость чувствую, обманывая человека. Отчего начинаю путаться и краснеть.
Если бы он спросил меня, болею ли я за этот клуб, то ответ получил бы незамедлительно – отрицательный. Но в том-то и дело, что свои симпатии я отдавал другой московской команде. ЦСКА. И вообще, я был «неправильный» болельщик. Друзья говорили, что такое невозможно, что предмет обожания должен быть только один. Но я «умудрялся» болеть ещё и за одесский «Черноморец». И когда эти две команды между собой встречались, то просил космос (неуклюжая атеистическая уловка), чтобы они разошлись мирно. Хуже обстояло дело, если игра имела, как любят писать спортивные журналисты, «решающее значение». Кто-то, значит, должен был уступить, проиграть. Тогда – амба, без всяких оговорок в душе царила ненастная погода до следующего тура. Но, к слову, обе команды выступали который сезон не блестяще, и особого повода для радости у меня уже давно не было.
Но в тот день ЦСКА не играл.
Всё это пронеслось в моей голове в считанные секунды. Джигит нетерпеливо ждал ответа.
– Я болею за «Черноморец», – душой я не покривил, хрипло выдавив наконец признание. Так ведь оно и было на самом деле.
– Слюшай, за «Черноморец», говоришь? – Толстяк широко, как только мог, улыбнулся, обнажив ряд золотых зубов. Он разрешал мне, великодушный, дальше – свободно дышать воздухом и, значит, жить. – За «Черноморец», дорогой, пожалуйста, болей на здоровье.