Падение

Жаклин

Жаклин преподавала физику в колледже в местечке Сент-Лу недалеко от Парижа. Это был уютный городок с тенистыми улочками, облаченными в роскошные шапки многолетних деревьев, где так приятно прогуливаться в полуденный зной и так уныло пасмурным днем, где изящные коттеджи выставляют напоказ аккуратно побритые лужайки и лишь старинное здание колледжа навевает мрачные мысли своим посетителям. 
Под закат века оно по-прежнему держало ветвь первенства по высоте среди своих ровесников: дубов, вязов и канадских кленов. Здание возвышалось над обоими корпусами общежития и остальными строениями, в которых обитал основной преподавательский состав и немногие другие жители Сент-Лу, как местная гордость, приносившая, однако, немало хлопот во времена, когда из Парижа приезжали обретать знания на свежем воздухе столичные детки. Размеренная жизнь, коею вели обитатели Сент-Лу в дни студенческих каникул, казалось, могла усвоить даже порывы юношеского энтузиазма, выливавшиеся в бурные вечеринки, разбитые сердца и автомобили в пору безысходных дней обучения.
Жаклин переехала в Сент-Лу в возрасте восьми лет вместе с отцом, получившим предложение возглавить в колледже отделение физики. Прокуренного насквозь старика Жонне могла изменить лишь могила, а худая восьмилетняя девочка, ставшая высокой черноволосой француженкой, постепенно привыкла к однообразным попыткам выходцев из парижских семей разнообразить их деревенскую жизнь. Они прожили вдвоем почти десять лет, балансируя удивительно чутко для однокрылой семьи между домашним очагом и отцовской работой. Сердцем маленькая Жаклин чувствовала, совсем не осознавая своих чувств, всю тщетность неуклюжих попыток отца заполнить вакуум, возникший после расставания с Изабель. Долгими слезными ночами, когда ощущение пустоты в доме обострялось, Жаклин с недетской решимостью возводила идеальные фундаменты своего семейного счастья, все выше взбираясь по ступенькам родительских ошибок. Для нее семья приобрела совершенно иной статус. Девочка старалась быть послушной дочерью, стать аккуратной хозяйкой и любить отца с удвоенной силой. Тем более, ни она, и ни кто из его ревнивых коллег не могли упрекнуть профессора Жонне в измене семье, науке и колледжу. Его мудрое лицо на фотографии в вестибюле и по сей день смотрит с лукавым прищуром сквозь года, скрывая от невольного взгляда прохожего тревогу за каждого студента, прошедшего через кафедру физики – лучшую кафедру колледжа.
Эту фотографию долго выбирала Жаклин, вынужденная прервать свое высшее образование в Париже и возвращенная в Сент-Лу известием о смерти отца. За две недели до Дня всех святых она сидела на чердаке, задыхаясь от слез и нетронутой с лета пыли, перед сундучком, куда запирали семейную историю, и никак не могла решить: с каким из черно-белых лиц ей проститься. Она выбрала самое дорогое и с той поры встречалась с ним каждый будний день по дороге на лекцию, семинар или коллоквиум. Год от года все больше мелочей оставалось за кадром, но порой неосторожный солнечный блик на выцветшем глянце или сердечный спазм возвращал в памяти слова (невольная импровизация из Бальзака), что были записаны твердым почерком на обороте фотографии. «С любовью к Жаклин и Изабель. Надеюсь, вам столь же приятно увидеть здесь свои имена, сколь мне приятно поставить их».
На кафедре физики молодую Жаклин приняли с распростертыми объятьями, однако они не сулили дочери профессора Жонне сладкой жизни. Коллеги смотрели на Жаклин через призму воспоминаний, и, хотя она сама часто пыталась представить, что сделал бы отец на ее месте, они не считали лишним еще раз указать ей на кого надо равняться. Жаклин не на шутку расстраивалась, но, вспоминая низкий голос отца, разъяснявший сонному ребенку, отчего пострадала Ньютонова голова, она понимала, что учителя ее упрекнуть не в чем.
«Прилежную ученицу – и подавно», – любила повторять Валери. Подруга Жаклин всегда находила силы поддержать ее. Двигателем всех детских забав, сердечных увлечений и полуночных разговоров по душам являлась Валери. На кафедру химии, на должность старшей лаборантки, она попала благодаря знакомству с Жаклин, своему катализирующему характеру и, в какой-то степени, аналогичной внешности, а вовсе не потому, что химия была для нее любимым коньком. Видя целеустремленность Жаклин продолжить движенье по стезе отца, Валери пребывала в замешательстве: она никогда не задумывалась о колледже в Сент-Лу, как о месте, где можно было взрастить семена дальнейшего карьерного роста. В действительности, не обремененная знаниями Валери мечтала лишь о скорейшей разлуке с родными пенатами.
Однако девушка влюбилась. Это обманчивое чувство неоднократно овладевало ею в поздние школьные годы, да и в последующие институтские тоже, но только спустя почти десять лет всевозможных мытарств оно парализовало Валери, подобно змеиной жертве.
В пору родительских надежд, когда устремления Валери сделать карьеру были еще свежи, как первая любовь, она отправилась в столицу учиться английскому языку. Но непременный атрибут делового Парижа так и не стал постоянным для ее речи. Занятия, доставлявшие поначалу азартную радость такому общительному человеку, как Валери, постепенно приобрели другую точку концентрации внимания, нежели language. В глазах Валери все призы собрал симпатичный француз со скандинавской внешностью. Ему тоже с некоторого времени оказалось не до занятий. Спустя семь дней молчаливого томления Валери первой протянула руку помощи смущенному Кристофу, которую он осторожно пожал.  Оказалось, что он работает водителем автобуса, маршрут которого соединяет Париж и Шартр через немалое множество подобных Сент-Лу городков; что он хотел бы выучить английский, дабы устроиться на работу шофером в Парижское автомобильное агентство, а также, что Валери – очень привлекательная девушка.
Жил Кристоф в своей столичной квартире, а в Сент-Лу имел небольшой домик, оставшийся от родителей. Последним Валери была просто потрясена, поведав, что не раз добиралась в столицу автобусом и ни разу не встречала Кристофа, не говоря уже о тех редких моментах, когда он приезжал в Сент-Лу, чтобы провести там неделю другую из своего отпуска.
Спустя пару дней после знакомства Кристоф и Валери признались себе, что получили от занятий намного больше, чем ожидали, а через месяц Кристоф перебрался в Сент-Лу, поставив на лужайке перед своим домиком к удивлению соседей, уже привыкших к единовластию, автомобиль с груженым прицепом.
Вскоре ему суждено было повстречать Жаклин. Обоим сторонам заочно было поведано друг о друге достаточно много, чтобы составить взаимные наброски. Портрет Кристофа получился настолько хорош, что Жаклин также заочно успела в него влюбиться. Мужчина, представший на пороге ее дома в сопровождении Валери, никоим образом не развенчал это чувство. Гармоничный союз физической красоты и практического ума в лице Кристофа казался зачарованной Жаклин наилучшим сочетанием женского счастья, что так ярко светилось в глазах ее подруги.
В ответ Кристоф проявил лишь должный интерес к персоне Жаклин. Он увидел перед собой привлекательную девушку, чья повседневная красота, однако, терялась рядом с живой и яркой Валери, но никоем образом не препятствовала общению, подобно интеллекту Жаклин, непосильно высокому для усердного шофера.
Когда треугольник, расположившись в прихожей, обменивался объятьями-рукопожатиями, Жаклин не раз пыталась поймать взгляд Кристофа. При встрече она совсем не задирала головы, как Валери. Однако Кристоф всякий раз поспешно выбирал себе другой объект наблюдения, избегая маленьких глаз Жаклин, блестящих сквозь водопад распущенных волос и озера очков в изящно-тонкой оправе.
Воспитанные люди осторожно говорили про Жаклин Жонне, что у девушки неброская внешность, а сама Жаклин отягощала свое положение, избегая шумных компаний, предпочитая мрачный гардероб, длинные юбки и строгие жакеты. Появление Кристофа неизбежно добавило в ее образ немного радостных красок и сбило метроном ее сердца, почти застывший в ожидании чуда, но нарушение сердечного ритма оказалось напрасным. Тяжеловесная фигура Кристофа, заботливо нависшая над маленькой Валери, представлялась Жаклин такой нелепой, но отныне прочно вошедшей в их неуютное статус-кво.


Поездка

Приятные совпадения обусловлены чистой случайностью. Угадать совершенно точно, случится ли что-нибудь приятное, невозможно, особенно, если постоянно подкармливать свои иллюзии. Жаклин разбиралась в людских отношениях намного хуже, нежели, скажем, в поведении атомов, и порой ни минуты свободного времени не проводила без сладостного погружения в ирреальный мир фантазий.
Беспечно предвкушая предстоящую автобусную поездку в компании любимого шофера, она тем самым лишила себя всяких приятных совпадений. В результате водительское кресло занял грубоватый, иссушенный солнцем мужчина, заполнив короткие два с половиной часа дороги бесконечно томительным временем. «Вспоминаю Эйнштейна, – подумала Жаклин, глядя на часы. – Время идет совсем по-разному, когда сидишь рядом с красивой девушкой и когда – на раскаленной сковородке. Все относительно».
В соседнее кресло упал небрежно одетый молодой человек, и Жаклин убедилась: будь Эйнштейн женщиной, он все равно оказался бы прав. К тому же парень постоянно косился на нее и одновременно пытался найти удобное положение в узком пространстве между креслами. К всеобщему сожалению, поиск не находил завершения, и стенания продолжались с прежним упорством.
Автобус, покидая тихие окрестности Сент-Лу, приспущенные в осеннем трауре зонтики деревьев и последние прогалины зеленой травы, выбрался на оживленное индустриальным теплом шоссе, внезапно дернулся, сопротивляясь влекущему вперед ускорению, и остановился под скрежет тормозов. О случайной встрече с последней моделью Пежо пассажиров оповестил визгливый вопль тормозов. Парень по соседству с Жаклин, пребывающий на момент бесконтактного столкновения в очередном аморфном состоянии, вывалился на Жаклин и в восторге прилип к окну, наблюдая за словесной перестрелкой двух профессиональных водителей.
Надо отдать должное обоим дуэлянтам, которые к вящей радости спешащих пассажиров очень быстро опустошили свой лексикон, в результате чего водитель автобуса, никоем образом не нарушивший правил дорожного движения, одержал убедительную победу. Слегка охрипшим голосом он извинился перед всем салоном автобуса и, обогнув злополучный легковой автомобиль, продолжил движение на Париж. Спеша удалиться от места встречи, водитель не учел интересы лишь одного пассажира, который еще надеялся обозреть происшедшее под более острым углом.
Жаклин всегда осторожничала с автомобилями, а когда тетя преподнесла ей в подарок свой миниатюрный Сеат, надменно заявив, что «уже переросла все эти игрушки», Жаклин обнаружила в себе двойную озабоченность вопросами безопасности. Будучи теперь почти полгода не только пешеходом, Жаклин долго не могла восстановить присутствие духа, успокаивая себя затянувшимся техническим перерывом в своей автомобильной практике, но навалившийся на нее сосед, очевидно мыслящий другими категориями, отлучил ее от мрачных мыслей.
– Мсье, не могли бы вы занять свое место, – обратилась она к светловолосому затылку.
Парень выпрямился и уставился на Жаклин.
– Благодарю, – выразительно ответила Жаклин и отвернулась, чувствуя чужой взгляд на своем затылке.
– Вы из нашего колледжа, – произнес парень тоном человека, постигшего разом все законы мироздания.
– Какое совпадение, – притворно удивилась Жаклин, не желая продолжать разговор. В качестве запасного варианта она взяла с собой пару газет универсального содержания и намеревалась переложить на них ответственность за убийство времени. Однако не успела она ограничить свой обзор успокоительными строчками жизнеописания парижских знаменитостей, как неугомонный сосед отпустил очередную реплику:
– Напрасно вы читаете эту жвачку для ума.
Жаклин захотелось нагрубить молодому советчику, но она лишь смутилась, согласившись про себя, что жевать в публичных местах неприлично. С большим удовольствием она снизошла бы до какого-нибудь женского романа или похвасталась профессиональной литературой. Тетушка, которая пригласила Жаклин в обязательном порядке провести у нее le week-end, сделала это так внезапно, что у любящей племянницы не было времени позаботиться о более серьезном чтении, чем бульварные газеты. Однако желтая пресса хорошо справлялась со своими незатейливыми обязанностями, потому Жаклин лишь выше подняла газету, словно была типичным шпионом.
– Простите, не хотел вас обидеть, – печально произнес пассажир в ответ на реакцию Жаклин, которая смутилась еще больше и подумала, что напрасно злится на парня.
– Софи тоже любила читать подобные газеты, – трагически продолжил он. – Любила эрзац культуры, так сказать…
Жаклин медленно опустила газету и с сочувствием взглянула на своего соседа. Лирика человеческих отношений пробуждала у нее беззаветное любопытство. Жаклин не довелось испытать сильных, возвышенных чувств, судьбоносных встреч и драматичных расставаний, потому она с великой готовностью сопереживала плодам несчастливой любви, надеясь, что случится день, когда кто-то будет сопереживать вместе с ней. Потому сидевший рядом с Жаклин молодой человек с опущенной головой больше не вызывал раздражения. Он отнял взгляд от своих колен и устремил его в карие глаза соседки. Жаклин молчала, в подобных разговорах она чаще всего лишь тихо внимала другому голосу.
– Вы чем-то похожи на нее, – произнес голос после недолгой паузы.
– Что произошло? – спросила Жаклин, игнорируя сравнение.
– Хотя это звучит очень театрально, но… Она бросила меня… – он помолчал. – В какой-то момент я сам понял, что все может кончиться именно так, – паренек посмотрел в окно мимо Жаклин совсем другим, далеким взглядом, не перевешиваясь на этот раз через подлокотник кресла.
Жаклин последовала его примеру, чуть придерживая занавески.
Автобус летел по черному шоссе, переменно проигрывая и одерживая победу в ненавязчивой борьбе с попутными автомобилями. Рядом плыли грязные полосы вскопанной, сырой земли и разноцветный лес, увенчанный бесконечно голубой гладью, в которой растворилась желто-белая капля солнца. Его лучи все еще слепящие и по-осеннему дружелюбные теряли свою прежнюю власть над Землей.
– Слышал я, любовь не знает ни запретов, ни границ, словно в сером небе тает стая перелетных птиц, – услышала Жаклин все тот же голос и внезапно усмотрела в недвижном небе подвижного пейзажа хаотично кружащие точки.
– Чьи это стихи? – спросила она, оборачиваясь.
– Мои, – с горечью ответил паренек. – Я поэт.
– Звучит восхитительно, – произнесла Жаклин, поражаясь увлечению студента своего колледжа и глупости неизвестной Софи.
– Ей не нравилось, что я пишу стихи, – прочел ее мысли поэт.
– Как такое может быть? – удивилась Жаклин, категорически отрицая подобную причину расставания.
– Может, – паренек вздохнул. – С того самого момента, когда я увидел ее, каждый мой сонет  был обращен к ней, – он снова вздохнул. – Когда она встречалась с другим, я не мог открыть ей своих стихов. Даже потом, когда она ушла от него ко мне, я долго не решался прочесть ей то, что посвящал.
– Почему? – Жаклин все больше поражалась описываемой ситуации.
– Ну… Они были очень личными…
– Должно быть, я не понимаю, но что дурного в том, чтобы поделиться чем-то личным с человеком, который тебе дорог? – не выдержала Жаклин.
– Я так и сделал, – бросился в защиту молодой поэт. – Поначалу ей нравилось, но потом она заявила, что мои стихи ей надоели, и предложила выбрать: либо она, либо стихи… И мы расстались, – он снова перевел взгляд на свои колени, скрывая от Жаклин лицо, где потревоженная память пробудила отчаянную борьбу пустой злобы и безнадежной грусти.
– Возможно, ее испугала глубина твоих чувств, – предположила Жаклин, – а может быть, ты был чересчур навязчив, посвящая ей каждое свое стихотворение.
Парень отрицательно покачал головой.
– Прочти что-нибудь, – предложила Жаклин.
– Исключено, – ответил он. – Я же сказал, что они личного характера.
Жаклин откинулась на спинку кресла и задумалась. Даже в своих мечтах она не могла представить себе столь драматичного и одновременно абсурдного сюжета. Если бы ее любовь, если бы одно ее существование рядом могло потревожить душу поэта, она никогда бы не предала эту восхитительную тревогу и любила бы его за одни лишь рифмованные строки рожденных подобным союзом стихов.
Лирическая печаль овладела Жаклин. Она всколыхнула притупившиеся надежды, приоткрыла внутреннему взору веру в долгожданное счастье, которое беспрестанно маячило на горизонте, словно мелькавшее за деревьями усталое солнце. Жаклин не заметила, как за беседой минула добрая часть пути, и на подступах к Парижу наступил вечер. Волею случая Жаклин была приятно удивлена этой скоротечной поездкой и абсолютно не ожидала такого трогательного стечения обстоятельств.
– На том берегу Сены у меня есть квартирка, – неожиданно произнес парень. – Я с удовольствием прочитал бы тебе мои стихи, если б только ты согласилась задержаться у меня… до утра, – и он поднял голову, испытующе глядя на ошарашенную девушку…
Жаклин машинально пролистала газету, разорвав несколько колонок убористого текста. Бессмысленные заголовки: «Сюрприз для принца», «Откровения звезды», «Мирный» конец света», «Донжуанский список», «Невероятное падение» – вереницей плыли перед ее глазами, не цепляясь за онемевшее сознание. Многие статьи были акцентированы броскими фотографиями, но и тут невидящее око возмущенной Жаклин теряло четкость. Жаклин пересела в пустовавший хвост автобуса и в желтоватом свете близорукой лампочки, расположенной над ее креслом, считала минуты в ожидании Парижа. Она чувствовала себя обманутой, будто поведала незнакомцу о своей проблеме, а он посмеялся над ней. Однако обидчик взял на себя обе роли: поманил за собой, а потом захлопнул дверь перед самым кончиком ее носа. Жаклин метнула поверх очков огненный взгляд к третьему от начала ряду, где оставила молодого наглеца, и вновь пережила волну возмущения, убедившись в том, что он спокойно сидит на своем месте. Теперь Жаклин сомневалась в подлинности заинтересовавшей ее любовной истории ровно, как и в существовании обещанных стихов. «Почему я вообще заговорила с ним?» – изумилась она, рассматривая газетный лист, порванный ею аккурат на своем гороскопе. Жаклин соединила его, пытаясь найти обнадеживающий смысл среди псевдомагических строк, но в ответ прозвучала фраза, ставшая лейтмотивом ее взрослых лет, облаченная в язвительно-вопросительную форму, отбивавшую всякую охоту к дальнейшему чтению. «А не кажется ли вам, что на этой неделе настало время подумать о своей личной жизни?» – вопрошали звезды, Жаклин обессилено молчала, и только единственный ее союзник – водитель автобуса – посмел возразить неземным светилам, объявив бесстрастным голосом прибытие на конечную станцию.
Жаклин выходила из автобуса в последних рядах, предусмотрительно пропустив вперед своего обидчика. Она боялась, что он может попытаться составить ей компанию на грядущую ночь и не ограничиться чтением своих стихов, но он, как и большинство пассажиров, живо растворился в ночном мареве Парижа. Жаклин изредка оборачивалась, ловя взглядом движущиеся тени, однако их хозяева не преследовали цели тайком сопровождать одинокую девушку. Тихая легкость ушедшего дня приободрила Жаклин. Она шла торопливым шагом, успешно отражая поползновения ветра завладеть ее шляпой и вскружить края пальто. Минуя пылающие витрины закрытых магазинов и мрачные вывески ночных кафе, она уже не бежала прочь, а стремилась вперед, предвкушая долгожданный ужин, а потом – удивительные беседы за чаем, навеянные мягким ароматом напитка и их с тетушкой разницей в возрасте…
– Шато Ширак идет сегодня просто превосходно, – объявила тетя с улыбкой, разливая по кружкам кипяченую воду. Жаклин с удовольствием приняла свою кружку и услышала, как часы в гостиной гулко напомнили о разгаре ночи. Мягкое кресло, слегка сопротивляясь, приняло голову девушки, и Жаклин прикрыла глаза, наблюдая за тем, как тетушка сбрасывает в чай сахарин. Отсчитав потребное количество таблеток, тетя осведомилась:
–  Как твои сердечные дела, милочка?

Страх перед одиночеством увеличивал потребность Жаклин в близком человеке, и тетушка, растерявшая всех своих родственников, кроме племянницы, очень хорошо понимала эту потребность. Но ее отрезвленный жизненным опытом разум, давно стерший из памяти лица любимых мужчин, забыл вместе с ними потребность любить и быть любимой. Жаклин прислушивалась к ее томному голосу и охотно соглашалась с тетушкиными доводами, но в штыки воспринимала ее беззаветное желание позаботиться о своем семейном счастье, словно по уши влюбившаяся, упрямая школьница.
– Причина в тебе, дорогуша. Ты боишься любви, – заключила тетя.
– Как это? – недоумевала Жаклин. – Как можно бояться любви, тетушка?
– Любовь, – тетя прервала дефиницию, чтобы поднять ее котировку и осторожно отпить из кружки немного горячего чая, – верно отождествляют с весной, но слепо забывают о череде прочих времен года. Любовь рано или поздно сгорает. Пытаясь ее удержать, мы причиняем друг другу боль и льем слезы, а затем приходит одиночество и холод.
– Возможно, – пожала плечами Жаклин. – Среди прочих такая формулировка тоже имеет право на существование.
– Постой, – покачала головой тетя. – Я не собираюсь с тобой спорить и заключать любовь в кавычки... Ко всем моим бывшим мужьям меня приводили во многом разные чувства, каждое из которых я смело могу назвать любовью. Я хочу сказать, важно лишь то, что любовь – это один из самых светлых, но зачастую очень коротких, моментов нашей жизни.
– И что же? Ты сказала, что я…
– Знаешь ли, – тетя перебила Жаклин, едва заметно усмехнувшись, – любовь мы получаем в награду. В награду за победу в игре. Это приз! Однако чтоб его получить, необходимо победить в игре порой довольно тонкой… Я бы хотела сказать, интеллектуальной, но – нет! – разуму здесь противопоставлена интуиция, потому, скорее, интуитивной игре... Проигрыш в такой игре зачастую тоже может перевернуть всю твою жизнь, однако гораздо более печальным образом, нежели выигрыш. Шутка ли это, если на кон поставлена сама любовь!… Каковы же правила этой игры? Просты и в тоже время уникальны для каждой конкретной партии, – тетя еще раз усмехнулась своим заигравшим метафорам. – Мы учимся познавать, открывать… Знаешь, словно мы открываем дверь, ведущую во внутренний мир, во внутренний мир другого человека. Ее не всегда так просто открыть. Порой приходится покопаться в связке отмычек, ибо он, этот человек, да и ты сам постоянно придерживаем свою дверь…
Тетя вздохнула и перевела взгляд в темное зеркало окна.
– Видишь ли, люди ошибаются, обжигаются и никогда не распахивают сразу всю свою душу навстречу другой, а ты веришь в любовь настолько искренне и чисто, что не можешь взять в толк правил игры. Если любовь настолько искреннее чувство, зачем же прятать себя от других, говоришь ты, и тебя не хватает на эту изматывающую игру. Ты ощущаешь, что каждый прячется за своей дверью. Ты не знаешь, что делать… Ты боишься, словно осталась одна в комнате с запертыми дверьми, через щели которых на тебя смотрят чужаки…
Тетя окинула взглядом Жаклин. Девушка сидела, отвернувшись, прикрыв ладонью лицо.
– Ты прекрасно знаешь, что мир жесток, и любовь не свалится с неба к твоим ногам, – добавила тетя.
Затянувшееся чаепитие в обществе старинного торшера с абажуром чайного цвета могло завершиться мирным исходом. Тетушка сама поспешила выбрать ровную дорогу, вспомнив о своем брате. Однако она же внезапно свернула с нее, ударив по нежным воспоминаниям Жаклин.
Отношения дочери и отца вмещали гораздо больше, чем обыкновенные родственные связи. Сопровождаемые помимо всего прочего дружбой, они очень часто удивляли сверстников Жаклин, непривыкших дружить с родителями. Потому Жаклин не спешила покидать отцовский приют, но вместе с тем верила, что любовь обязательно придет к ней, под стать совершеннолетию, и отец еще поведет ее к алтарю и будет, конечно, нянчиться со своими внуками…
Вины Жаклин в том печальном раскладе, поставившем под угрозу все ее мечты, не было, однако тетя дала понять, что так не считает, многозначительно указав ей на свой немалый возраст. Время душевных бесед, столь значимых для каждой стороны при всей своей незначительной тематике, сменилось периодом постоянных ссор, все чаще приводивших к обоюдному расстройству. Жаклин не желала предавать светлую память об отце, а тетушка – мириться с ее статусом незамужней девушки.
Ночной спор не шел на пользу скорейшему решению проблемы, потому Жаклин прервала напрасное перетягивание семейного каната и, пожелав протестующей тете спокойной ночи, покинула несговорчивую собеседницу.
Спальня с заботливо приготовленной постелью встретила Жаклин холодом. Стоило ей разозлиться на тетю, как все в доме ощетинилось против нее. Сначала окно, нагнетавшее в комнату дыхание ночи, не желало смыкаться с рамой, потом шнурок висевшего у изголовья кровати светильника боролся с Жаклин, игнорируя ее настойчивые потуги. Когда, наконец, он сдался, Жаклин немедля разделась и забралась в кровать, съежившись под одеялом от холода. Последняя из квартирных заговорщиков – двуместная, неуютно-широкая кровать, упорно не желавшая приютить замерзшую девушку, беспощадно разогнала все остатки сна.
Жаклин облокотилась на взбитую подушку, накинула на плечи тетушкин мохеровый платок, трогательно забытый на спинке стула, и связала его на груди символическим узлом. Округлые линии тела, обведенные колючими объятьями платка, вызвали у Жаклин смешанные чувства. Прежде чем ослабить привлекательный узел, она избавилась от трех негармоничных складок, любовно расправляя каждую. Глубоко вздохнув, Жаклин наклонилась и вытащила из пакета порванную газету – печатный атрибут печальных событий. Вооружившись очками, появившимися из пузатого футляра, обвязанного матовыми нитками, она поспешила откинуться в мир безмолвного диалога, знакомый ей с детства. Будь то книга, газета или журнал в ее руках, Жаклин тотчас оставалась в одиночестве, дотрагиваясь взглядом до черных цепочек. Зачастую они выручали ее, Жаклин сама отдавала каждую свободную минутку захватывающему продолжению, но такими ночами, когда бесчинствовала нестерпимая грусть, многотиражные слова никак не могли помочь одинокой девушке.
Жаклин стащила цепкие очки и дужкой попыталась смахнуть слезу со щеки, но на ее место выкатилась другая, а потом вся комната оказалась затоплена соленой морской водой. Горячий песок ни в чем не уступал блестящему на солнце теплому морю, мельчайшие песчинки можно было с легкостью принять за маленькие солнца, нежно проскальзывающие сквозь пальцы ног. Загорелые тела смущали бледную Жаклин, но она почти не замечала этой странной, пляжной формы расизма в тот единственно летний день у моря, проведенный вместе с Кристофом. Его широкие плечи, вовлеченные в процесс нанесения солнцезащитного крема на тонкую кожу Валери, подыгрывали магическим пассам его рук всеми мускулами. Его победоносная спина, завершенная узкой полоской плавок, на тот момент была полностью предоставлена взору Жаклин. Любуясь ею тайком от хозяина, Жаклин чувствовала себя маленькой девочкой, хотя никогда не страдала от нехватки роста. Спокойствие, которое она испытала тогда, разглядывая спину Кристофа, запомнилось ей на долго, словно целиком составляло предмет ее любви.
«Нужно ли больше, – думала Жаклин, отдаваясь в объятья сна, – когда можно прижаться к мужской спине?»


Встреча

Автобус покинул Париж по расписанию.
Жаклин никогда еще так сильно не желала оставить столицу: зажмурится и моментально перенестись в любой уголок родного дома. Закрыться в плюшевой спальне на втором этаже, год за годом взрослевшей вместе со своей хозяйкой, или забраться с ногами на кресло в отцовском кабинете, натянув на колени юбку. Она часто делала здесь уборку, заводила старые часы, впускала в комнату свежий воздух, выходила на балкон к расстроенному телескопу отца, взглянуть в его подслеповатое стеклышко. Жаклин казалось немного странным, что мир за пределами ее дома вращается вокруг одной персоны, по ее мнению, очень похожей на Кристофа, по мнению других – на любого образованного, состоятельного француза. Суматоха вокруг вакантного места ассоциировалась у Жаклин с заговором. Именно он подгонял одинокую девушку прочь от людских глаз. Очевидно, в нем немаловажную роль играл автобус, никуда не торопившийся и везде успевавший, в отличие от нерасторопной Жаклин.
Она беспомощно стояла на пустой остановке, единственной среди всего автовокзала, где не толпился народ, и думала о тете. За полуденным завтраком они, казалось, примирились, и тетушка дружелюбно поведала племяннице о том, что ждет сегодня к обеду гостей.
Теперь Жаклин была лишена и обеда, впрочем, как и завтрака, и возможности познакомится с тетушкиными гостями. Точнее с гостем, выуженным тетушкой в самую последнюю минуту, когда от Жаклин уже ничего не зависело. Конечно, он был обеспеченным – обеспечивал свою мать, переживал третий десяток, успел побывать в браке и был полон сил, начать все сначала. Кстати, звали его Жан-Кристоф. Жаклин, похоже, удалось выскользнуть из квартиры перед самым его носом, и сейчас она чувствовала себя не намного лучше сбежавшей невесты, но злилась уже на себя, вместо тети, и желала только скорее перед ней извиниться.
– Мадемуазель! – поток отчаянных мыслей неожиданно прервался, и она вздрогнула. – Мне кажется, я могу быть вам полезным.
Мысли хлынули вновь, когда Жаклин узнала голос, но не смогла озвучить ни одну из них. Она обернулась, совершенно не контролируя свою улыбку, навстречу мужчине, который поднимался над приоткрытой дверцей автомобиля, и коротко приветствовала его.
– Еще немного, и ты бы успела на автобус, – Кристоф сверился с часами, – а я бы лишился удовольствия тебя подвести.
Он любезно открыл перед Жаклин дверцу и ловко поймал ее осеннюю шляпку, незаметно соскользнувшую с головы хозяйки. Шляпка отправилась на заднее сиденье, а Жаклин воспользовалась зеркалом, чтобы смахнуть с лица гирлянду необузданных волос, и благодарно улыбнулась Кристофу.
Автомобиль претенциозно рванулся с места, как будто желая скорее покончить с загроможденными парижскими улицами и вырваться на просторное шоссе.
– Я уж не ждала такой удачи от сегодняшнего дня, – радостно сообщила Жаклин.
– Признаюсь, мне тоже довольно долго сегодня не везло, – ответил Кристоф, искусно лавируя в сокращавшейся на глазах автомобильной пробке. – У тебя что-то случилось?
– Нет, – миролюбиво улыбнулась Жаклин, скрадывая недавние мысли и оживившиеся воспоминания, дабы не позволить им безраздельно овладеть мускулами лица. – Просто много всего навалилось разом…
– Однако ты замечательно выглядишь.
Лениво дрейфующие автомобильные баррикады позволили Кристофу отвлечься от дороги и взглянуть на Жаклин.
– Не стоит преувеличивать, – Жаклин внутренне усмехнулась. Она все утро провалялась в кровати, поднялась к обеду с тяжестью в голове, а потом выскочила из дома, толком не проснувшись, и была уверенна, что результат на лицо.
– Я лишь повторил то, что увидел, – настаивал Кристоф, не замечая своего привычного  падения в пропасть женско-мужских отношений. Но Жаклин была рада услышанному комплименту, вдвойне – произнесенному Кристофом, и сама чуть не оступилась в какую-то пропасть.
– Ты же не мог знать, в какой спешке я покинула дом…
– Так ты торопишься? – спохватился Кристоф, пытаясь объехать выкатившийся вперед грузовик.
Я убегаю – навернулся правильный ответ. 
– Я всего лишь хотела попасть на автобус до начала дождя, – нашлась Жаклин.
Кристоф критически оглядел сквозь лобовое стекло зашторенную облаками полоску неба, медленно выползавшую из-под крыши грузовика, и согласился с Жаклин:
– Да, дождя не миновать…
И если автомобили постепенно убывали, достигая счастливой развязки, то небо еще более наливалось грозной синевой.
– Скажи, как твои дела? – поинтересовалась Жаклин. – Я надеялась вчера встретить тебя в автобусе.
– Мои выходные совпали с уикендом, – Кристоф покачал головой, как показалось Жаклин – с сожалением.
– Вэл говорила тебе, что я хочу продать свою квартиру? – спросил он.
– Здесь, в Париже?… Нет…
– Думаю, совсем переехать в Сент-Лу, – пояснил Кристоф, – привести в порядок свой дом… Мне кажется, так будет лучше. Что скажешь?

– Дорогой, переезжай ко мне, и давай не будем ничего продавать... И вообще, давай остановимся на том, что ты и так у меня живешь, и тебе незачем тратить деньги на свой дом. У меня, вообще, полно места, – отвечала Валери двумя днями ранее на вопрос, волновавший Кристофа и по сей день.
– Согласен, – он старательно кивал головой, пытаясь не упоминать в разговоре размеров своего маленького дома, – но твои родители не будут же вечно колесить по Европе…
– Пока поживем вместе, тут достаточно спален, – Валери в очередной раз опережала Кристофа с аргументами. – Вообще, не забывай, дорогой, что я всегда хотела переехать в Париж, – произносила Валери тоном судебного исполнителя и отворачивалась от Кристофа всякий раз, когда не желала спорить. Она глядела прочь, словно искала взглядом желанный город.
– А я всегда хотел жить с тобой, а не с твоими родителями, – передразнивал ее Кристоф.
– Чем тебе не угодили мои родители? – возмущалась в ответ Валери, слепо бросавшись в нападение.
– Вэл, давай не будем говорить сейчас о твоих родителях. Речь не об этом, – Кристофу приходилось повышать голос. – Дай мне объяснить… Важно решить, где мы будем с тобой жить. Я не хочу тебя заставлять менять свои жизненные привычки. Если мы будем жить в Париже, тебе придется бросить свою работу, ты не будешь так часто встречаться с Жаклин. Можно, конечно, мотаться туда-сюда…
Кристоф делал значительную паузу и продолжал:
– Мне ли не знать, как это порой не легко. Потому я подумал, что лучше всего мне переехать в Сент-Лу. Ни ты, ни моя работа от этого не пострадают. Мне кажется, даже наоборот…
– А мне казалось, что ты собираешься поменять работу… на более перспективную, – произносила Валери, четко выговаривая последнее слово.
– Кто тебе это сказал? – удивлялся Кристоф и тотчас отвечал: – Твои родители…
– Все-таки, мсье не прочь о них высказаться? – замечала Валери. – Да, они. Папу с мамой заботит мое будущее, особенно в свете наших отношений.
– Наших отношений – вот как ты теперь это называешь?!

– Знаешь, я всегда недолюбливала Париж, – пожала плечами Жаклин, – поэтому твоя идея мне нравится.
– Буду ближе к Вэл, – согласился Кристоф. – Чаще сможем видеться с тобой…
Стоило Кристофу выдохнуть, произнося эти слова, как Жаклин, подобно чувствительному флюгеру, отреагировала на дуновение, напрягаясь всем телом.
– Чаще устраивать пикники, как тогда… – продолжал дуть Кристоф. – Нельзя же целиком отдавать себя работе?
– Да, – только и ответила Жаклин.
Когда двое самых желанных людей собирались вместе в ее компании, Жаклин начинала чувствовать вину перед Валери и неловкость перед Кристофом. Она боялась потерять подругу, но в то же время сейчас, сидя рядом с Кристофом в его уютном автомобиле, она была почти счастлива и почти не думала о Валери. Однако разойдись лучшие подруги, Жаклин потеряла бы значимую часть своего мира или – и того хуже – контроль над ним, благодаря непременному и своевременному вмешательству тети. Любой ничтожный спор с Валери, обычно проходивший грибным дождиком, Жаклин воспринимала теперь, как угрозу их дружбе, немедленно подозревая, что Валери осведомлена о ее чувствах к Кристофу.
– Вот и мне кажется, что в этой идее есть доля здравого смысла, – заключил Кристоф.
– Да, я буду этому только рада, – сказала Жаклин, и склонившийся над рулем Кристоф слегка повернул голову, отлавливая взгляд собеседницы.
– Что думает Вэл по этому поводу? – Жаклин чуть не задохнулась от продолжительного поцелуя, который она себе вообразила, а наяву – рукой нащупала ремень безопасности, скользнула по нему пальцами и перенесла взгляд за окно.
– Со мной у нее проблем нет, – заверил Кристоф.
– С тобой ей, вообще… повезло…

Казалось, порой, капли дождя, словно волны, разбивались о стекло автомобиля. Дворники-волнорезы упорно разгребали льющиеся потоки, и Кристоф едва успевал различать очертания дороги в свете фар, блеске диковинных рядов проливного дождя и беснующейся листвы. Еще раз ударил гром, и вспышка молнии запечатлела перед Жаклин и Кристофом съежившиеся домики Сент-Лу.
Один Жаклин моментально узнала:
– Вот он!
Кристоф еще немного повоевал со штурвалом автомобиля, стараясь подъехать ближе к дому Жаклин, и заглушил двигатель. Хозяйка, придерживая рукой воротник, а локтем прижимая сумочку, приготовилась к выходу.
– Иди. Я сейчас, – кивнул головой Кристоф.
Дождь ударил в лицо, ветер добавил, Жаклин зажмурилась и, неразбитая дороги, кинулась напрямик к крыльцу. Прогнувшаяся ветка клена хлестнула Жаклин, тут же окатив девушку с ног до головы колкими холодными каплями. Жаклин пригнулась, продолжая свой бег и стараясь не выпускать из вида свет парадного крыльца, еле желтевший в пробудившихся сумерках. Под ногами струились темные потоки, высоко надо головой прогремели взрывы, и Жаклин остановилась, закрыв глаза от белого света молнии. Ветер взвил ее волосы, бросил пригоршню жалящих каплей дождя, отчего по телу Жаклин волной пробежались мурашки. Что-то могучее обхватило ее спину, подтолкнуло, понесло вперед и, открыв глаза, Жаклин обнаружила себя на крыльце возле двери. Кристоф стоял сзади, придерживая ее за плечо.
Дрожащие от холода, мокрые руки перебирали ключи второпях; ключи скакали, норовя выпрыгнуть прочь. Кристоф сжал дрожащие руки своими, теплыми руками, взял отчлененный от связки ключ и открыл дверь. Секунда, и шум ночной грозы остался за дверью. Лишь сердце громко стучало в ушах Жаклин. Они стояли в прихожей в темноте, держась за спасительный ключ, словно за свечу. Кристоф подышал на ее руки, ставшие от холода еще тоньше, и поцеловал, а затем на месте рук оказались губы…
Возможные последствия казались Жаклин такими далекими и нереальными. Неожиданный прилив крови затмил собой все, согрел ее, вдохнул силы и уверенность. Ее мысли вопрошали: «Это я-то боюсь любви!?»
Она чуть не задохнулась, ответив Кристофу, прильнув к нему всем телом, выронив ключи, устремив раскрытые ладони вдоль его бесконечной спины. Зыбкое чувство нежности и тепла, умноженное холодом осенней ночи, казалось, длилось нескончаемо долго, однако что-то почти не заметно переключилось в сознании Жаклин, и девушка отступила, опуская глаза в темноту.
Кристоф потянулся к ней, но она отстранилась, перебирая рукой слипшиеся от дождя волосы.
– Ах… Я забыла шляпку в машине, – вырвалось из Жаклин, и она тотчас выскользнула за дверь.
Холодный душ привел Жаклин в реальность. Она замерла на узком крыльце, словно на самом краю обрыва, все еще пытаясь выровнять дыхание, беспрестанно проглатывая обрушивающиеся на лицо капли дождя и в слепом страхе жмурясь от молниеносных линий.
Гроза оказалась на редкость суровой. Ничего не обещающая пасмурность дня обернулась ужасной и восхитительной картиной. Бунтующий ветер взвинчивал проливной дождь, дергал и ломал все, что было плохо устроено, едва не срываясь с цепи, чтоб превратиться в ураган. Черная пропасть неба хаотично изрыгала короткие, будто жало пчелы, синеватые молнии, устроившие в небесах фейерверк, а на земле – феерический театр теней.
Теперь Жаклин дрожала всем телом. Только сейчас она осознала, что никогда ей не доводилось видеть такой страшной грозы.
За ее спиной Кристоф отступил на шаг в глубь прихожей, нащупал включатель на стене, пощелкал им, оставаясь в прежней темноте и, неожиданно осознав, что все двери у автомобиля заперты, распахнул входную дверь дома. Там он столкнулся с Жаклин. Она повернулась к нему, вглядываясь в его лицо, словно пыталась усмотреть в нем отражение его мыслей, но он лишь сообщил:
– Мы остались без света…
Жаклин продолжала ищуще смотреть в глаза Кристофу, когда в недрах дома раздался телефонный вопль. Он почти пропадал в разрядах грома, но настойчиво и призывно возвращался в короткие секунды небесного затишья.
Жаклин взглянула за спину Кристофа – на дверь и вновь вернулась к его глазам.
– Я… – неуверенно прошептала Жаклин и замялась. Она неожиданно поняла, что звонит Валери и никто больше. Жаклин не знала, что сказать своей подруге сейчас. Она была перепугана и взволнована и молча стояла перед Кристофом.
Тем временем телефон продолжал трезвонить. Беспокойство звонившего, казалось, передалось по проводам маленькому, стервозному аппарату.
Кристоф дотронулся до плеча Жаклин, собираясь проводить ее внутрь, когда из глубины палисадника послышался многократный треск ломающихся веток, пропускающих к земле непосильную ношу. Разбитое окно разродилось звенящей гаммой, глухой удар завершил падение, и палисадник вновь отошел на второй план, уступив представление грозной пиротехнике.
Жаклин обнаружила себя в объятиях Кристофа. Чувствуя под промокшей одеждой его сильное тело, она старалась как можно крепче прижаться к нему, слиться с ним и почувствовать его мощь и спокойствие. Она была готова разреветься, и незаметные слезы уже выступили на мокрых от дождя глазах. Жаклин уже не думала ни о поцелуе, ни о телефонном звонке, она хотела броситься без оглядки в свою спальню, запереть дверь и проснуться спокойным, солнечным утром следующего дня.
Почувствовав панический настрой Жаклин, Кристоф медленно провел ладонью по голове девушки – запутавшиеся в волосах капли заструились под его рукой – и уверенно произнес:
– Иди в дом. Я должен выяснить, что там произошло.
– Нет, – жалобно произнесла Жаклин, качая головой.
– Ладно, – Кристоф помедлил. – Подожди здесь.
Он высвободился из объятий девушки, но она поймала его руку, не желая отпускать одного в глубь палисадника.
– Все будет нормально, – пообещал Кристоф, стиснув ее руку своими.
– Наверное, это телескоп, – произнесла Жаклин.
– Что? – не расслышал Кристоф.
– Наверно упал телескоп, – повторила Жаклин чуть громче.
Кристоф кивнул и, отпустив руку девушки, двинулся прочь, раздвигая непослушные ветки акации.
Только Кристоф скрылся, Жаклин снова стало не по себе. Телефон замолчал, гроза уже без прежнего энтузиазма обрушивалась на землю. Однако игнорировать лениво перекатывающийся гром Жаклин не удавалось. Она позвала Кристофа и – сначала не уверенно, потом почти бегом – кинулась сквозь кусты акации.
Кристоф стоял, согнувшись, словно перед невидимой изгородью. Жаклин едва не врезалась в его спину, к которой прилипли редкие, пожелтевшие листья. Сперва она заметила трепыхавшиеся на ветру бледные, промокшие шторы. Ветер выманил их из разбитого окна и пытался оторвать от стены, за которую те зацепились краями. Сопротивляясь, шторы, подобно приведению, то обретали объем, то повисали грязной, слипшейся тряпкой.
Затем Жаклин заглянула через плечо Кристофа. Не оборачиваясь, тот отвел левую руку в сторону, удерживая девушку на месте. Однако Жаклин не потребовалась такая предосторожность: она не двигалась.
На земле в двух шагах от нее, в ворохе осыпавшихся листьев и обломанных веток лежал мужчина. Ослабевающие вспышки молнии очерчивали его перепачканное лицо с густыми усами и неестественно распростертое тело в костюме пепельного цвета.
– Откуда он упал? – произнесла Жаклин.
Кристоф оглядел высившийся рядом фасад дома.
– Я думал, что это вор, но окно на верху цело, – Кристоф пожал плечами. – Падал он долго. Может с крыши?
– Может, – согласилась Жаклин. – Или с балкона. Что нам с ним делать?
– Не трогать и вызвать жандармерию, – ответил Кристоф.
Жаклин вздрогнула от запоздалого удара грома, пытавшегося расставить последние точки над «и» перед уходом грозы, и придвинулась ближе к Кристофу.
– Если ему нужна помощь, а мы будем просто стоять? Смотри, – указала она.
Кристоф увидел не сразу: из-за выгнувшейся мостиком ветки, которую прижал к земле незнакомец, не было видно левой ноги, согнутой почти под прямым углом и вывернутой аккурат в левую сторону.
– Он, возможно, обчистил тебя до нитки, а ты хочешь ему помочь, – Кристоф посмотрел на Жаклин – девушка опустила взгляд – и добавил, кладя руку ей на плечо: – Лучше иди, позвони, а я покараулю.
– Давай сначала посмотрим, что он украл, – неуверенно предложила Жаклин, кивком указав на мужчину.
Кристоф едва расслышал девушку, хотя грома почти не было слышно, и лишь холодный ветер свистел в ушах и разгонял облака. Убрав руку с плеча Жаклин, Кристоф нехотя присел около мужчины, с опаской взялся за край его пиджака и провел рукой вдоль карманов. К удивлению Кристофа, грубая материя пиджака, да и жилетка под ним были покрыты колкими льдинками и затвердели, словно высохли на морозе после недавней стирки. Содержимое карманов еще более озадачило Кристофа: в них он нашел старинные часы на цепочке и иностранные бумажные деньги раза в два длиннее и шире привычных для него франков. Отдав находку Жаклин, Кристоф ослабил заиндевевший платок, повязанный вместо галстука, и прислонил руку к холодной шее мужчины. Кристофу показалось, будто надавленная плоть отвечает ему редкими толчками.
– Ну что? – спросила Жаклин.
– Я не уверен, – покачал головой Кристоф. – Кожа слишком огрубела от мороза, но вполне возможно, он еще жив. Удивляюсь, где он мог так обледенеть. Он не похож на вора.
– Да, эти часы и деньги, – кивнула Жаклин, – не мои. Часы, кстати, остановились около тридцати минут назад. Тут что-то написано, но я не разгляжу что. На деньгах тоже…
Жаклин замолчала потому, как незнакомец внезапно издал гнусавый стон, и Кристоф подскочил на месте, воззрившись на доселе ничего не выражавшее, а теперь болезненно искаженное лицо мужчины.
– Надо отнести его в дом, – скороговоркой произнесла Жаклин.
– Пожалуй, ты права, – согласился Кристоф. – Давай-ка…
Он высвободил зажатые телом мужчины ветви, надломив их, сбросил листву и присел, поддевая руками ноги и шею незнакомца.
– Присмотри за ногами, – попросил Кристоф, дожидаясь, пока Жаклин осторожно обхватит сломанную конечность. – Поднимаем…
Незнакомец, постепенно приходивший в сознание, пробуждаемый болью, застонал, все еще не открывая глаз, но только его левая нога, пытаясь подражать правой, потеряла опору, он вскрикнул и снова лишился чувств.

Жаклин достала свечи и теперь сидела в гостиной, полной трепещущих теней, наблюдая, как Кристоф снимает с незнакомца его ледяные доспехи. Она переоделась в теплый спортивный костюм, а Кристоф, одетый в отцовские брюки и кофту, которые были ему ужасно малы, выглядел забавно, но очень по-домашнему. Рядом с кроватью, куда он положил мужчину, Жаклин поставила таз с горячей водой и окунула в нее полотенце. Она чувствовала себя маленькой девочкой, удивлялась предприимчивости Кристофа, и постоянно бегала выполнять его распоряжения.
– Дай ножницы, придется разрезать ему брюки.
Жаклин схватила свечу, прикрывая ее ладонью, и вышла в поисках ножниц. Она осторожно ступала в тишине по темному дому. Гроза закончилась, унеся с собой холодный свет молний,  луны не было видно. По пути Жаклин размышляла об упавшем мужчине, откуда он свалился, что он здесь делал и, вообще, откуда он сам. Какое-то чувство, странным образом давившее на живот Жаклин, сдерживающее ее дыхание, отвергало все, логически выведенные ответы. Ноги несли девушку наверх – в кабинет отца.
Здесь Жаклин огляделась и не нашла ничего подозрительного. Окно было наглухо закрыто, за ним на балконе под промокшим брезентом, грустно повесив голову, стоял телескоп. Зато на столе нашлись ножницы. Здесь же лежала папина лупа с деревянной ручкой. Жаклин вынула ее из футляра и навела на банкноты. В свете свечи и без того пожелтевшая бумага приобрела еще более древний вид. Затертые корявые буквы не вызвали у Жаклин никаких предположений относительно места изготовления купюры, однако и государственный герб с непременным орлом, и портрет некого пухлого вельможи в белом парике а-ля унисекс свидетельствовали о ее европейском происхождении. В левом нижнем углу значилось 100, а в правом – 1898 – год выпуска. «Не может же он быть каким-нибудь коллекционером, незаконно решившимся пополнить свою коллекцию. Да разве у нас были старинные деньги», – Жаклин покачала головой. Подсказок на часах незнакомца было еще меньше. Дата на внутренней стороне крышки часов была еще на шестьдесят лет глубже, а выгравированные полукругом слова, казалось, принадлежали какому-то из славянских языков.
Спустившись вниз, Жаклин увидела, что Кристоф, не дождавшись ее, собственноручно разорвал брюки мужчины. Вся оттаявшая одежда незнакомца лежала посреди комнаты в луже воды, а сам незнакомец, абсолютно обнаженный, теперь тщательно обрабатывался теплым полотенцем.
– Его надо одеть, – проговорил Кристоф с одышкой, заметив появление Жаклин. – Тут перелом. Мы можем зафиксировать ногу, но без доктора не обойтись.
– Вот, – Жаклин сняла со спинки стула приготовленную одежду и, придерживая ее рукой, сделала несколько шагов в направлении кровати. Мужчина в окружении дрожавших теней выглядел, словно жертва на языческом алтаре. Он был правильно сложен, высокого роста, но уступал в размерах Кристофу и не обладал столь очевидной мускулатурой. Жаклин предположила, что ему около тридцати лет, но неестественно большие, старомодные усы смущали ее. Тут Кристоф наклонился, чтобы отложить полотенце, и мужчина предстал взору Жаклин во всю длину своего роста. Жаклин мимолетно покраснела не столько от увиденной наготы, сколько от своих совершенно неуместных мыслей. Только левая нога, перетянутая выше раны жгутом, словно черная дыра перетягивала внимание девушки, создавая неприятный осадок от созерцаемой картины. Неожиданно для Жаклин Кристоф повернулся к ней и выдернул из охапки одежды, прижатой к груди, фуфайку. Он не обратил внимания, куда направила взгляд Жаклин. Она лишь еще раз поспешно обозрела обнаженного незнакомца и положила одежду на край кровати.
Из затеи с дежурством у постели больного ничего не получилось: на «карауле» Кристоф заснул раньше, чем Жаклин в своей спальне, - так сильно он устал. И незнакомец провел остаток ночи наедине с собой, стоная и ворочаясь в окружении призраков жара.
По утру Жаклин пробудилась по привычке рано и, опомнившись, поспешила в гостиную. Кристоф спал в кресле, сгорбившись, уронив голову набок. К незнакомцу под утро, наконец, пришел облегчительный сон, сменив собою обморочную лихорадку. На его лбе Жаклин заметила выступившие среди слипшихся волос росинки пота. Лицо незнакомца совсем не контрастировало с белизной одеяла, под глазами появились темные полукруги.
Жаклин наклонилась к изголовью, придерживая свободной рукой ворот халата, и провела платком по его лбу, сдвигая в сторону прилипшие волосы. Некоторое время она с любопытством вглядывалась в черты незнакомца и заметила, как потемневшая под глазами кожа начала собираться в морщинки. Жаклин отстранилась – слегка прищуриваясь, незнакомец смотрел на нее, затем резко распахнул свои глаза так, что между верхними и нижними веками у переносицы кожа натянулась, словно месяцем, и выдохнул по-русски:
– Господи, сохрани! Что же это случилось-то, Варяша?
Веки сомкнулись, скрывая закатывающиеся зрачки, и голова камнем вдавилась в подушку.
Жаклин не заметила, как встала по стойке смирно. В груди настойчивей застучало сердце. Девушка обернулась к Кристофу, но он продолжал спать, даже не изменив своего положения, и села на стул рядом с кроватью незнакомца.
Из услышанной фразы она толком ничего не поняла: русского Жаклин не знала, да и знай бы – выкинутые скороговоркой слова прозвучали бы для нее бессмысленным свистом.


*  *  *

Прошедшая гроза в Сент-Лу – местечке не богатом событиями – еще долго давала повод для разговоров, напоминая о себе поваленными деревьями, порванными проводами и побитыми стеклами в домах и машинах. Переночевавшие граждане проснулись под утро с целым ворохом новых проблем. Им на помощь спешили муниципальные службы, но ветер наломал столько дров и оборвал почти всю листву, что с наведением порядка было покончено лишь неделю спустя, но потом вернулись, проводившие в Сент-Лу выходные дни, парижане и работа закипела по-новому.
Главная достопримечательность Сент-Лу – фундаментальное здание колледжа невозмутимо простояло всю ночь, так и не тронутое грозой. Женскому корпусу общежития досталось больше всего. Молнию угораздило сверкнуть вблизи электрического трансформатора, и самому освещенному в воскресный вечер зданию наиболее сознательной части студенчества пришлось перенести неимоверно высокий скачок напряжения в сети. Люстры, светильники и настольные лампы, осветив напоследок самые потаенные места, искрометно завершили свою деятельность. Единственный на весь корпус телевизор, глухо щелкнув, устремил к потолку облако серого дыма, и, по заявлению свидетельниц оного, вечерняя программа могла закончиться пожаром, если бы на помощь не подоспела мужская половина. К утру «подгоревший» женский корпус не только выглядел абсолютно пустым, как и само здание колледжа с его темными, зеркальными окнами-глазницами, но и был таковым на самом деле. Вопреки всем последовавшим опасениям администрации мужской корпус в ту ночь оказался местом наивысшей концентрации сплоченности и взаимовыручки студентов. Колледж, как некоторые ошибочно предполагали, не только не потерял престижа, а наоборот – блеснул героизмом своих питомцев. Убытки, нанесенные вследствие разбушевавшейся стихии, были частично компенсированы безвозмездными стараниями студентов, и вскоре про грозу и ее проделки позабыли.
На кафедре химии появилось свободное место старшей лаборантки. Эхом ударившей грозы между Кристофом и Валери прозвучала ссора, лишь более закалившая их отношения и вылившаяся в переезд подруги Жаклин в Париж и – финальный штрих спустя два месяца – свадьбу. На кафедре физики свободных мест не было, а авторитет Жаклин Жонне стал расти согласно престижу колледжа. На свадьбе подруга невесты присутствовала не одна. Ее сопровождал статный мужчина, повергший тетушку Жаклин в небывалый восторг своими светскими манерами и особой манере изъясняться по-французски. И не мудрено – он же был иностранцем, удивлялся всему, словно ребенок, ловко раздавал комплементы, правда, немного прихрамывал, причисляя себя к страстным любителям верховой езды, и носил густые, старомодные усы.


весна 2001 г.